Текст книги "Лайм. Судьбе назло (СИ)"

Автор книги: Генрих-Нав

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

 – Лайм, ты урод! Я тебя еще достану! Слышишь, парень – достану!

   Я улыбнулся в ответ своей самой очаровательной улыбкой и Яр Крик по кличке «жеребчик», был уведен двумя охранниками под белые ручки. Я ему даже немного посочувствовал – мужику явно придется несладко. Сначала его душевно отметелят «кулаки», потом он долго будет отлеживаться от побоев на койке, а затем его пропесочат свои же. Так ему и надо – нечего было прятать такую симпатичную посылочку. Наше главное правило – все общее. А он зажал...

   Нет, я соврал. Я ему не сочувствовал. Придурок он.

   Кстати, я совсем не урод, тут Яр не прав. Рост у меня выше среднего, тело тоже ничего, боги не обидели. На мне нет ни капли лишнего жира. И совсем не потому, что мне так хочется. А потому, что здесь особо не забалуешь. Волосы у меня красивые, рыжие, лицо тоже худое (оно и понятно). Глаза синие, нос прямой, а зубы белые, как постельное белье у барышни. Как по мне, так я красавчик хоть куда. Был бы девушкой, влюбился бы в себя без памяти.

   Ах, да есть еще кое-что. У меня на левой щеке шрам, старый, еще с детства. Большой, зараза. В форме буквы "Л". И еще один рубец, свежий. На лбу. Кстати, Лайм это не мое настоящее имя. Это кличка. Или прозвище. Был тут один умник. Знал много, и все рассказывал, рассказывал... Как-то увидел меня и мой шрам на щеке, и о чем-то спросил. Разговорились. Он меня после этого «лаймом» и назвал. Что это значит – никто не знал. Но кличка прилипла ко мне намертво. А я и не против, «Лайм» так «Лайм». Слово-то вроде не обидное... Настоящее имя я предпочитаю никому не говорить. И возраст тоже. Из принципа. Чем меньше знают обо мне мои соседи, тем крепче сплю я.

   Что ж еще о себе рассказать? Что я люблю... Я люблю говорить. Много говорить. Язык у меня хорошо подвешен, поэтому если народ хотя бы заикнулся о чем-то для меня знакомом, я перебиваю говорящего своей коронной фразой: «А если меня кто спросит, то я скажу...», и начинаю так петь, что любо-дорого. Заслушаешься. Фонтаны у господ видели? Где вода струями бесперебойно течет? Вот и я так могу. Часами, без остановки.

   Да, а еще я люблю слушать. Многие удивляются: «Как можно одновременно любить и говорить, и слушать»? Я отвечаю – можно. Просто надо понимать, где можно говорить, а где нужно только слушать. Поверьте, иногда можно много очень интересного услышать, если вовремя закрыть рот. Или не открывать.

   Вот такой я человек.

   Что-то я еще не сказал. Что-то важное упустил. Так... Ах, да.

   Я сижу в тюрьме.

   Вообще-то наша тюрьма не такое уж страшное место. Мне тут рассказывали про массу Квотерберийских тюрем, и наша отнюдь не самая паршивая. Потому что далеко от столицы. Чем от королевского величества подальше, тем народ попроще.

   В общем, у нас тут довольно сносно. В комнатах просторно, на двести человек места хватает. Правда грязно не в меру. Кормят три раза в день, трудиться заставляют не больше шести часов в сутки. Работаем мы в основном за пределами тюрьмы – то телеги разгружаем, то камни разбиваем. Один раз даже помогали дорогу прокладывать.

   Старший надзиратель, он же начальник тюрьмы, мужик нормальный, дисциплину хоть и требует, но над нами особо не измывается. Еда при нем терпимая, постель и шмотки тоже более-менее. Даже целитель свой есть – прикольно... Охранники, они же «кулаки» (почему – понятно, надеюсь), при нем тоже сильно не зверствуют. Провинившихся за дело бьют. Сильно бьют, но такой порядок. Бывает, отводят душу. Это да. Но не слишком часто.

   Ну, еще пару слов про казематную жизнь.

   Заключенные обычно создают в своей среде некие, э... группы, где есть жесткая власть и строгое разграничение обязанностей. Я нахожусь в одной из таких групп.

   Если постараться объяснить покороче.... На вершине – «корона». У нас это Арник Зак, по кличке «Барон». Низкий, толстый, лысый детина с маленькими, поросячьими глазами. Матерый зверь, сидит тут уже лет десять. Всё в свои крепкие кулаки взял. Со своих спрос держит, но и чужакам нас в обиду не дает. Так вот, «корона» выбирает себе двух помощников, по нашему «рукавицы», правая и левая. Если там спор какой не по тюремным правилам, или рассудить кого надо – так это они втроем собираются и ищут решение.

   Есть в нашей группе и бойцы. Это те, кто посильнее, половчее и руками махать мастак. Мы называем их «зубами». Смысл такой, – показываем свои, и вышибаем чужие. Кто особо ничем не примечателен, те «пальцы» – они годятся для разной работы. Ну, а ниже всех это «тапочки», ими только пол подтирать. Падаль всякая, что любой ценой защиту ищет. Мусор, одним словом.

   А теперь вы хотите знать, кто же я такой? Ну а я – «перстень». Потому, что мной можно покрасоваться. В первую очередь оттого, что я рыжий (такой цвет волос в этих краях редкость), а еще я неглуп, балагур, весельчак и все такое. Арник Зак меня к себе приблизил, потому что, как он говорит, во всей каталажке ему не с кем больше поговорить. Позовет меня к себе, спросит о чем-то постороннем, а потом как начнет рассказывать за свою жизнь... Ну, я конечно же молчок (я ж не полный тупица), слушать я умею. И так иногда проходило до трех часов. Заку нравились наши «беседы», потому я и стал «перстнем». А значит, не был нагружен никакой лишней работой.

   Нет, не подумайте, что мне здесь нравится. Святые небеса! Нет, конечно. Просто я стараюсь выжить, и использую все свои таланты как могу.

   А что мне остается делать? Я был вором, попался, и вот, сижу в тюрьме. Так сложились обстоятельства. И все, что мне теперь остается, так это умело плыть по течению.

***

   Это утро выдалось прохладным. Я проснулся, перевернулся на бок, выругался, – сон не шел.

   Встал, прошелся по нашей комнатушке. Хотя здесь особо не разойдешься,– аж шесть шагов вдоль и всего три шага поперек. И на всем этом крохотном пространстве четыре низкие лавки-лежанки и полусгнившая тумба из грубо сколоченных досок. Одна на всех, н-да.

   Я оглянулся, как будто увидел это место в первый раз. Пол из грязно-серого песка вперемежку с пожухлой соломой, стены и потолок из неотесанных бревен. По углам ненужный мусор, под потолком плесень и паутина. Та еще берлога.

   Спать расхотелось окончательно. Зато оба моих соседей спали, как сурки. Гундосый Хмык и Кривоногий Эд. Наверняка вчера опять до полуночи втихаря резались в карты. Но я с ними никогда не играл, даже тогда, когда они предлагали сыграть не на деньги, а просто так, для интереса. Это потому, что Хмык всегда жульничал. Он плутовал, когда к нему шла хорошая карта, и тогда, когда дела начинала пахнуть проигрышем. А Кривоногий Эд вечно злился, когда при хорошем раскладе он почему-то вновь и вновь выходил дураком. И в бессилии сразу начинал махать кулаками. И хотя Хмык плутовал мастерски, не подкопаешься, Эда это не смущало – за свои медяки он всегда боролся до последнего. Даже не зная, за что их упекли, можно было с легкостью догадаться, что Хмык сидит за мошенничество, а Эд за учиненные побоища – оба мужика не могли попридержать рук. Поэтому, играть с ними в карты – себе дороже.

   Зато во всем другом оба мужика были довольно неплохими соседями. И хотя они были как минимум вдвое старше меня по возрасту, держались они со мной, как с равным.

   Я взглянул в окно, – рассвет только-только занимался. Красота!

   – Что ж, мир – доброе утро! – Стараясь не разбудить мужиков, я натянул штаны, и так, босиком и с голым торсом, направился во двор.

   Люблю рассветы и закаты. Иногда, в силу разных явлений, солнце в эти моменты бывает необыкновенного цвета. Огненно-ярко-рыжее. Как мои волосы. И тогда мне кажется, что мой отец это не тот придурок, который оставил меня, брата и мать после моего рождения, а оно, само солнце. И тогда внутри, где-то глубоко в груди, как будто расцветает пламя, и становится так...хорошо, так... тепло.

   Сегодня был именно такой рассвет – весеннее солнце яростно пламенело на восходе.

   Хороший знак.

   Я стоял в небольшом дворике, жмурясь от удовольствия и раскинув руки, подставляя свое тело ласково обнимающему солнышку.

   На душе было просто волшебно.

   – Эй, Лайм, – окликнул меня грубый голос с высоты. – Что, решил отрастить крылья и взлететь? Хочешь сбежать с тюряги, хохлабуй?

   В ответ разразились хохотом еще двое.

   Впечатление было безнадежно испорченно. Я опустил руки, но, тем не менее, остался на месте. Из принципа.

   «Охрана. „Кулаки“ на крыше, – угрюмо подумал я. Судя по голосам, это были Крисп, Арни и Данчи. – Вот уроды. Чтобы им поперхнуться за завтраком. Хорошо им скалиться с высокой крыши. Ох, повстречались бы они мне по отдельности в темном переулке...»

   Я с наслаждением помечтал на эту тему.

   Наша тюрьма, в простонародье называемая «бублик», была по-своему оригинальным сооружением. Ее разграничивали две основные стены, обе, как можно догадаться, идущие по кругу. Одна внешняя, из камня, высокая и широкая, с вышками, копейщиками и лучниками. Вторая внутренняя, деревянный частокол, пониже, но ненамного. Пространство за внутренней стеной делилось высокими заборами на три территории. В левой части находилось непосредственно наше жилье плюс маленький дворик, в котором сейчас находился я. Здесь заключенные могли свободно передвигаться, и делать все, что им вздумается (в рамках правил тюрьмы, разумеется). В правой части находились различные хозяйственные постройки. Столовая, помывочная, прачечная, склады, целительская. Казармы. Там наши ребята или работают, или ходят туда в сопровождении охраны по расписанию. Узловое место во внутреннем круге было отведено для прогулок.

   Все три участка хорошо просматривались с высоких крыш двухэтажных строений. С нашей обители на этой стороне и со складов на другой. Поэтому охрана без веской причины не баловала нас своим присутствием, обходившись тщательным надзором сверху. Удобно, что ни говори – все у них, как на ладони. И люди, и закоулки. Если кто решался самовольно покинуть дозволенную область в границах внутренней стены, того вылавливали и больно били. А если кто вдруг оказывался между внутренней и внешними стенами, того стрелки укладывали сразу, без предупреждения. Сурово? Да. Начальник тюрьмы тоже человек. И он боится потерять свое, хоть и не очень тепленькое, местечко.

   – Хорошо устроились, гады. Сбежишь отсюда, как же, – злобно фыркнул я.

   Оставив крикунов без ответа, я с высоко поднятой головой отправился обратно.

   Вернувшись в свою комнатушку, я быстро огляделся – ничего ли не пропало из моих вещей? Хотя чему тут пропадать. Все мое имущество – пару памятных повязок на запястья и амулет – бусы из костей и перьев. Красть у своих соседей, по негласным правилам тюрьмы, было непринято. Но, как говорится, не уличен – не вор. Эту заповедь я знал, и применял ее на свободе несчетное количество раз. Эх, свобода, свобода...

   Все оказалось на месте. Соседи продолжали крепко спать. Эд дремал на боку, по-детски засунув кулак в рот. А Хмык тихонько похрапывал, время от времени меняя храп с протяжным хмыканьем. За что, естественно, и получил свое прозвище. Четвертая лавка теперь была свободна. Место Яра Крика.

   Я расслабился и принялся коротать оставшееся до завтрака время.

   После утреннего перекуса в тюрьме началось необычное оживление. По плану ничего подобного не предвиделось, и я постарался быстро сообразить, что к чему.

   Ага, ясненько. Новеньких привезли.

   Ворота в малый двор медленно открылись, и в сопровождении надзирателей внутрь прошагала колонна из десяти человек. Я принялся изучать вошедших с неподдельным интересом. Тем более что интерес у меня был далеко не праздный.

   Двое новичков были обычными крестьянами, видимо, оставшимися без денег и не сумевшими вовремя уплатить очередной налог. Хромой старик, коротышка с испуганными глазами... так, так, все не то. Ну не чего себе...

   Мужик, заключающий колонну, был не просто здоровенным. Он был зверски здоровенным! Высокого роста, широкий в плечах, а мышцы по всему телу, ого... Зверь, а не человек. Такие естественней смотрелись бы не в тюремном дворе, а в охране самого короля. Я перевел взгляд на его лицо. Рожа у этого субъекта была еще та. Он смотрел на все происходящее свысока (во всех смыслах), нагло улыбаясь, с глубочайшим презрением во взгляде. Все ясно – этот парень вместо честного труда ради благородных особ предпочитал нечестный труд ради своего кармана. Что ж, каждому свое.

   Я не мог не улыбнуться, довольный увиденным. Наш типчик. Хорошо бы увидеть его на своей стороне.

   Очевидно, что я подумал об этом не первый. Рядом со старшим надсмотрщиком я увидел одного из наших «пальцев», и углядел, как пара серебряников перекочевала из одного кулака в другой. Ясненько, система уже работает. Проходя мимо меня, «палец» многозначительно кивнул, и я понял этот знак. Арник Зак, наша «корона», захотел заполучить этого парня к себе. Поэтому его распределят в нашу комнату, под мою ответственность, чтобы я провел ознакомительную беседу. Разузнал как можно больше об этом амбале, и объяснил новоприбывшему, кто тут настоящий хозяин.

   Когда гость вошел в комнату, нагибая голову и протискиваясь боком, я еще раз тихо изумился – бык, а не человек. Только рогов ему не хватает. Сам весь в шрамах, руки с характерными мозолями человека, не выпускающего из рук оружия. И вид, самый что ни на есть разбойничий.

   – Головорез, вот кто, – пришло ко мне на ум после увиденного. – Сколько ж людей нужно было, чтобы повязать живьем такого детину?

   Сделав знак двоим соседям покинуть комнату, я с недвусмысленным видом бесстыдно уставился на громилу. Гость прекрасно понял, какая у меня роль и что я представляю одну из сил в тюрьме. Он уверенно протянул мне руку, в ладони которой могла уместиться моя голова.

   – Рук, – хриплым басом представился он.

   – Лайм, – назвался я уже привычным прозвищем.

   Я указал ему на единственно свободную лавку. Да, недолго пустовало место Яра Крика...

   – Ну, и за что тебя сюда упекли? – начал свои расспросы я.

   – Да много за что, – хмыкнул гость. – Грабил, убивал, насиловал, пускал красного петуха. Всего, зараза, и не упомнишь. – Рук расплылся в улыбке, довольный тем, что он смог похвастать своими подвигами. Я действительно был впечатлен. Хорошо, что наши дороги никогда не пересекались. Не хотелось бы оказаться на пути такого молодчика.

   – Сам промышлял или нет? – продолжал между тем я.

   – Я из банды «Шестерых ножей». Слыхал про таких?

   Кто же не слышал. Князьям и вельможам от них спасу нет. Вламываются в дома, грабят кареты, обчищают склады. Еще та шайка.

   – И как же тебя, такого здоровяка, взяли? – с точно рассчитанной долей насмешки проговорил я.

   Рук сконфузился, как уличенная в непристойности молодая девица.

   – Да там такая ерунда получилась... Заскочил я к деверю на свадьбу. Сам, один. Выпил, устроил погром. Уснул. А наутро зенки продрал, а на мне уже цепи. Во, гокусово семя, попал, – сокрушался он. – И дергаться некуда, вокруг солдат с десяток, не меньше. Все, понял я – хана, амба. А уж потом и сюда, к вам упекли.

   Типичный случай. Многие попадаются именно так. По-пьяни.

   – А сам-то ты, пацан, кто? – спросил амбал, имея в виду мое ремесло.

   – Я – вор, заемщик, – откровенно признался я. Взаймы, значит, беру. Правда, без отдачи.

   – По какому рукомеслу? – решил уточнить он.

   – Наружник я, уличник. Кошельки срезаю, по карманам лажу, товар с лотков на базаре таскаю.

   Рук посмотрел на меня довольно подозрительно.

   – Не трынди. По заёму обычно не сажают, – заметил он. Резонно.

   – Я здесь не за воровство. Я здесь за убийство, – ответил я, многозначительно улыбаясь.

   Амбал чуть подался назад. Не поверил. Ага, многие не верят.

   – Ты, убил? Ни в жизнь бы не поверил. Это ж за что ж?

   Я злобно осклабился.

   – А нечего на чужое зариться, – с вызовом ответил я.

   В памяти ярким всполохом сверкнули события полугодичной давности...

   Осень, город, шумный базар. Я, как всегда, в самой гуще толпы. Хожу, стреляю глазами. Нет, не то, не это, и это не то. Слишком бедный, слишком сложно, здесь просто опасно. Ага, мастер кузнец, – мужичок точно с деньгами. Кошель в кармане. Я за ним. Прижимаюсь. Мягко, нежно, почти с любовью, просовываю руку в чужой карман. Чувствую приятную тяжесть в пальцах. Вынимаю руку, резко меняю направление движения.

   Захожу в переулок. Вынимаю добычу. Взвешиваю в руке, раскрываю. Хороший улов, золотые монеты и пару серебрушек. Хватит с комфортом переждать зиму. Я улыбаюсь своим мыслям.

   Движение. Я оборачиваюсь – за моей спиной двое. Здешние заемщики. Начинается разговор о своих и чужих территориях. Я мягко посылаю их к хохлабую. Они наглеют, начинают хамить и требуют вернуть улов. Посылаю снова, уже не мягко, к... ну, не важно. Парочка вынимает ножи. Я вынимаю свой. Перепалка на повышенных тонах. В третий обзываю их очень грубо. Драка. Я метнул нож... И вот, он в боку у одного из местных.

   Дальше все просто: мгновенно появившаяся стража, мой нож в чужом теле, суд, оглашение приговора, тюрьма. Н-да, неудачненько как-то получилось...

   Я отвлекаюсь от дней вчерашних и перехожу к мыслям о днях сегодняшних. Один плюс в этом все же есть. Убийство не заем, оно числится куда как выше. Прибавляет престижа. А престиж в тюрьме это все.

   – Уважаю, – с пониманием проговорил амбал. – Чужое бери, свое береги, – высказал свое он.

   Я рассеянно улыбнулся. Да, всяко бывает. Не стоит и говорить.

   – Ну, и какая тут у вас обстановочка? – перешел громила к сути разговора.

   Собравшись с мыслями, я принялся рассказывать ему о происходящем в нашем мирке.

   – Нас тут две сотни. Только люди, никаких иноплеменников. Правят здесь две «короны», – Зурбаган Интагур и Арник Зак. Отношения между ними чуток напряженные. У Зурбагана в подчинении тридцать пять человек, у Арника сорок... – Я стал объяснять Руку общее положение дел, рассказывая ровно столько, сколько ему необходимо было знать для начала. Главное, получше выставить своих и похуже соперников. Я вложился в десяток фраз.

   – Вот так вот. Я «перстень» Арника Зака. У нас освободилась место «зуба». Наш боец, Яр Крик, некоторое время будет не у дел. Мы хотим предложить тебе быть занять его место. После разговора с нашей «короной», разумеется.

   – Правила приёма прежние? – живо поинтересовался громила.

   – Да, – подтвердил я и кивнул головой. – Ты знакомишься со всеми сторонами, узнаешь все, что тебе необходимо. Но до конца дня ты должен решить – ты с нами, с ними, или ни с кем. Но лучше с нами. Престижнее, – с нажимом добавил я.

   – Понял, не дурак, – улыбнулся Рук. Улыбка у него была... б-р, сущий кошмар.

   – Встреча с нашей «короной» после ужина, – сообщил я напоследок.

   – Договорились, – все с той же улыбкой ответил он и вышел из комнаты. Через несколько минут отправился и я. К своим, с докладом. Так мол и так, свою работу я сделал – с человечком поговорил, встречу назначил.

   До вечера я боролся со скукой: шатался по всем закоулкам, задирался с ребятами Зурбагана, гнобил «ничейных». В общем, развлекался, как мог.

   В назначенное время я, как и договаривались, привел Рука к нашим.

   В комнате сидело трое: «корона» и обе «рукавицы», – Гнус и Колотило. Трио имело важный и напыщенный вид, словно они не заключенными вовсе, и не сидели в маленькой комнатушке с заплесневелыми стенами, а значились, как минимум, княжескими советниками. Со временем к этому привыкаешь, но в первый раз такой прием производил неизгладимое впечатление на новоприбывших.

   Я, как и положено, представил им новичка. Затем, оставив Рука отвечать на вопросы, уселся в дальнем углу комнаты. Ждать решения.

   Все проходило традиционно. Арни расспрашивал гостя, а Гну и Колотилолишь поддакивали. Когда Зак был чем-то недоволен, его лысая голова усиленно потела. А когда он смеялся, по его упитанному телу словно бы бежала рябь, как от камня, брошенного в воду. Рук отвечал, стараясь предугадать реакцию местной «короны». Правда, у него это не всегда получалось. Иногда в беседу вмешивались «рукавицы», но это происходило достаточно редко.

   – Ты ж понимаешь, мы не берем под свое крыло кого попало, – напыщенно проговорил Зак в конце почти получасового допроса, вроде как показывая свою нерешительность. Хотя даже мне было ясно, что он блефует. Ему жуть как хотелось получить к себе такого громилу, но традиции требовали набить себе цену и помучить новичка. – Чем ты можешь еще похвалиться?

   Рук стал перечислять свои достоинства. Кого ограбил, кого убил, сколько денег нахапал. Зак делал вид, что ждет от него чего-то этакого, что могло бы взять за душу. Рук это видел, и финальным ударом добавил:

   – А на День Города мы хотим обобрать сиятельную Элайзу с дочерью.

   В комнате воцарилось молчание. Все были просто поражены услышанным.

   – Графиню Вортексскую? Типа что, ее, так? – недоверчиво спросил Колотило. – Дык, ее ж усадьба охраняется не хуже крепости!

   Рук засиял, довольный произведенным эффектом.

   – Ее самую, – уверенно подтвердил головорез.

   – Это ж как же?

   Гость неспешно поведал о задуманном плане.

   – Ее дочери, Эльвире, скоро стукнет шестнадцать. Нам намекнули, что замышляется бал в ее честь. А на День Города как раз намечается большая ярмарка. Вот они и выедут в город из своей усадьбы. С денежками. На той дороге есть одно удобное местечко. И мы намеревались их там встретить.

   – Дык с ними ж будет масса охраны? – вновь встрял осведомленный Колотило. – Как же вы мыслите себе прорваться через нее?

   – А мы наняли одного человечка. Он умеет пользоваться заклинанием «молния». Оно бьет сразу до полудюжины человек. С остальными мы и сами справимся.

   Что и говорить, после такого выступления Рук был принят в наши ряды. Когда он вышел, толстяк Арни поманил меня пальцем. Я подошел и скромно стал рядом.

   – Молодец, «перстенёчек», – похвалил он меня. Его маленькие глазенки смотрели на меня добро и ласково. – Правильно все сделал. Такого «зуба» к нам привел. Молодец. Хороший мальчик.

   Следуя голосу рассудка, я подобострастно улыбнулся в ответ на похвалу. Но внутри я был холоден, как кусок льда. Жуть как не люблю такого тона по отношению к себе. Умиленно-покровительского. Как к домашней псине. Да еще от кого? Знали б вы, что по крови я не какая-нибудь шелупонь...

   Но, несмотря на свое негодование, я вынужден был улыбаться и молча терпеть.

   Вот так прошел еще один день моего пребывания в «бублике». Обычный будничный день в нашей тюряге. День, как две капли похожий на вчерашний. И точно такой же, каким будет и день завтрашний. Все дни в этом сером убогом месте похожи один на другой. Разве что за незначительными, редкими исключениями.

   Хотя...

   Если б меня кто спросил, я бы сказал, что тюрьма, если посмотреть глубже, не такое уж страшное место. Многие вещи мне здесь даже нравятся. Накормлен, напоен. Одет, обут. Есть крыша над головой. Ты среди своих, под защитой и в авторитете. Здесь железная дисциплина, и, что ни говори, некоторый порядок вещей.

   К отдельным моментам, как мне кажется, я мог бы со временем привыкнуть. К разным крепким словечкам в обороте, к постоянной скуке, и необходимости кому-то подчиняться.

   Конечно же, здесь есть нюансы, которые я «терпеть ненавижу». Но их не обойти.

   Я вернулся в свою комнатку и знаком показал Эду и Хмыку знак победы – нашей своры прибыло.

***

   В один из следующих дней я по привычке проснулся с первыми лучами солнца.

   Хмык застонал и перевернулся на другой бок. Я мысленно улыбнулся. Вчера мой сосед вернулся с дежурства по столовой. С синяком на пол лица, но ужасно гордый собою. Оказалось, вечно голодный мужик попытался незаметно спереть кусок мяса из общего котла. Успех оказался половинным. Мясо-то он слопал, но повар, довольно наглый и хамоватый тип, успел заметить потеки бульона на подбородке. И ни слова не говоря, вмазал пару раз. Чтоб не вздумал повторить, тем более в его смену.

   Когда Хмык вернулся в комнату, синяк налился синевой и сверкал, как медаль на солнце. Правда, как я понял из сложных трехступенчатых матов, болел изрядно, что не нисколько не мешало мужику кичиться своим поступком. Что ни говори, задумка-то удалась. Желудок был полон, а синяк... Синяк не пятно на рубахе, пройдет сам собой.

   Я снова улыбнулся. Жулик он и в тюрьме жулик. У некоторых, если талант появился, то это навсегда.

   Натянув штаны, я умылся, и весело посвистывая, вышел во двор. Взглянул на небо, в надежде разглядеть поднимающееся светило.

   Ан нет, солнца не было. Оно неуверенно пряталось за тучами и не спешило являться на божий свет.

   – Плохой знак, – почему-то подумал я.

   С чего бы, казалось?

   Мое настроение несколько испортилось.

   За час до завтрака меня ждала еще одна новость. Арника Зака накрыла волна лирического настроения, и ему нужен был слушатель, которому он мог бы поведать о своем бурном прошлом. Ему нужны были уши. Мои уши. Поэтому за мной явился «палец», и я вынужден был отправиться к своему покровителю.

   Что ж, это мои обязанности.

   Войдя в комнату я, как всегда, поприветствовал Зака. Он отреагировал едва заметным кивком и движением пальца указал на мое место. Я уселся на краю койки, поглядывая на «корону» снизу вверх. Плохо быть в подчинении, и единственная мысль, что тешит все время, это надежда занять главенствующее положение. Вроде положения Арника. Тюрьма, конечно, останется тюрьмой. Но кое-какие серьезные преимущества от этого все же будут.

   Комната, которую занимали Зак и его урки, по размеру была ничуть не больше любой другой. Но при отсутствии четвертой лавки выглядела почти как королевская опочивальня. На лежанках какие-никакие, а матрасы. Решетчатое окно занавешено занавесью в крупный горошек, а на полу старый, но добротный ковер.

   Тумба, правда, тоже одна, но зато есть целых три табурета. Может, для кого-то это не бог весть что, но нам, простым узникам, об этом даже не приходилось мечтать.

   Полагаю, что у него была и лучшая еда, и лучшая одежда. И, как у авторитета, вес среди заключенных, уступки со стороны охраны. И некоторая доля власти, опять же.

   Я с тоской в душе и с улыбкой на лице занял привычное место, и Зак принялся рассказывать свои бесконечные истории. О своей бедной и несчастной семье. О первых грошах на разбойничьей дороге. О женщинах, коих у «барона» было несметное множество. И, естественно, о своем личном видении бытия. Ясно, куда же без этого.

   Я сидел и сосредоточенно кивал, иногда соглашаясь со сказанным, а иногда и вовсе невпопад. Он рассказывал весьма интересные вещи. Иногда из его историй можно было многому научиться, так как Арник в свое время был незаурядной личностью. Или думал, что был. По крайней мере, так выходило из его россказней. Однако я слышал их уже в который раз, и они мне не просто надоели, а были выучены мною почти наизусть. Но Арни это не интересовало. Ему не важна была моя реакция. Ему важен был слушатель.

   Ладно, в первый раз, что ли? Слушать-то я умею, и дело это весьма не обременительное.

   Так прошло около часа. Он говорил, а я кивал, словно заводной болванчик.

   Я почти заснул, усыпленный его бесстрастным ровным голосом, как вдруг расслышал, что Зак окликает меня.

   – Лайм?

   – Да, Арник, – быстро и чуть испуганно ответил я. Сперва подумал, – он что, проверяет, слежу ли я за его размышлениями?

   – Малыш? – произнес он снова, и в этот момент я непроизвольно напрягся. Еще никогда не было такого, чтобы Зак прерывал свой монолог. Необычно, да. Весьма необычно.

   – Да, Арник? – уже без испуга, а с некоторой долей удивления отозвался я.

   – Тебе нравиться твоя судьба? Судьба вора, заемщика?

   Я ответил мгновенно, не задумываясь.

   – Конечно. Это ж не жизнь, а красота. Никаких обязательств – ни перед кем, никогда. Полная свобода. Час поработал – день отдохнул.

   – Брось понтоваться, – с грустью протянул Арник. – А жить, где придется? А отсутствие друзей? А нелады со стражей, с законом? Страх поимки?

   Я отмахнулся, словно от надоедливой мухи.

   – Это все издержки нашего ремесла, – ответил я с максимально возможным достоинством.

   Тот посмотрел на меня, словно я заявил какую-то несусветную глупость.

   – Ты, дружок, почему вором-то стал? – с нажимом в голосе вопросил он вдруг. Я понял, что на вопрос требуется отвечать честно, без привычного пафоса.

   – Так обстоятельства заставили, – несколько смущенно, словно извиняясь, произнес я. – Судьба.

   После этих слов сразу вспомнилось многое.

   Большой дом с проваленной крышей. Никогда не закрывающаяся дверь. И правда – а что у нас брать? Мусор на полу, солома по углам, мыши внаглую бегают, как у себя дома. Везде пыль, нищета и запустение.

   В доме мать, брат и я. Мать больна, у нее жар и все ее тело ломает от боли. Временами она просто спит, а бывало, что кричит так, что закладывало уши. И тогда становилось жутко страшно.

   Старший брат трудится, зарабатывая, как может. Нормальной еды уже давно нет, едим лишь кашу, изредка овощи – все деньги уходят на лечение матери. Она страдает, кричит по ночам. Брат во всем винит меня. Что я маленький, что ни чем не могу помочь, что я лишний рот в семье. А я ничего не могу понять. Тогда мне было всего семь. Или около того.

   Раньше все было не так. Когда-то был и достаток, и гости раз или два в неделю, и хорошая еда. Для меня был выписан учитель этикета и словесности, и даже несколько слуг. Со мной нянчились, как с куклой. Исполняли любой каприз, разве что попку не целовали. Мама меня баловала – я был ее любимцем. Дорогие игрушки, модные кофточки, камзольчики, шелковые рубашечки, туфельки с блестящими пряжками – кукла, а не ребенок. По первому требованию, – деревянная лошадка, яркая мандолина (хотя играть-то я не умел вовсе), куклы, герои сказаний и легенд. Я жил в радости и роскоши – мать не хотела, чтобы я узнал про тяготы и заботы раньше, чем ей бы хотелось.

   Казалось, так будет всегда. А сейчас, вспоминая, мне кажется, что это даже не моя жизнь. Что это другой, совсем чужой ребенок был когда-то кем-то любим, обласкан и оттого, счастлив.

   Но болезнь все изменила. Мать болела тяжело и долго. Брат стал искать лекарства. А потом и деньги для него. Но почему-то найденные им средства не помогали, а денег требовалось все больше и больше. И вот, вначале стала исчезать мебель и одежда. Затем от нас ушел учитель, потом слуги, и, в конце концов, пропала и хорошая еда.

   Мать болела, я плакал, а брат стал чаще и чаще кричать на меня. Вначале я не понимал, почему брат мною не доволен. Я думал, маму мучает болезнь, причем же тут я? А когда понял, что стал причиной ненависти брата из-за того, что ничем не могу ему помочь, то забился в самый дальний угол и плакал от бессилия и обиды.