Текст книги "Это известно (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
«Взрослеть тяжело, – молчаливо поделилась Арья мыслями с волчицей, рассеянно поглядывая между пальцев – она опасалась, что в пышной шубе Нимерии завелись блохи, – многое теряет свой прежний вкус». Нимерия снисходительно хмыкнула. Волки не теряли вкус к веселью, но приобретали его.
Арья хотела бы быть такой же. Но внезапно, с взрослением, вкус к прежним забавам уходил, утекал из рук, и она ничего не могла сделать, чтобы удержать его. Винтерфелл не помогал. Красный Замок определенно не помогал. Джендри не помогал – восхитительный товарищ прошлого стал вдруг взрослым, скучным, безнадежно унылым недолордом.
Недолордов хватало. Друзей не было.
И даже Нимерия, веселая и поджарая, носила в животе волчат, и все чаще поглядывала на Арью с угадываемым снисхождением.
Почти как Санса в свое время. Арья навестила сестру трижды с того дня, как та бросилась на Ланнистера. Не то чтобы она имела что-то против убийства Львов, пекло, она приветствовала любые способы, но что-то подсказывало Арье, что Санса действовала не совсем спланировано. Скорее импульсивно. Возможно, обороняясь.От чего? От кого?
– Скажи, он на тебя нападал? – заглядывая сестре в глаза, пыталась узнать Арья, – объясни, чтоб тебе, почему? Зачем, Санса?
Но та молчала. Глядела в сторону, упорно отводя взгляд, когда кто-либо – даже Джон – пытался обойти ее пассивную защиту и заставить ответить. Хоть что-нибудь произнести.
Она была серая, тихая и казалась старше себя в несколько раз. Хотела бы Арья с ней снова поссориться и поспорить. Поругаться. Вырвать из состояния прострации. А если не ее, то хотя бы Пса; но, раз уж Клиган стал столь зависим от этой ненормальной, то помилуй ее Многоликий – пусть выздоравливает и она.
Все вокруг ветшало и старело, не успев расцвести. Красный Замок. Лицо Джона. Весь Вестерос. Арья подозревала, что даже Черно-Белый дом и Травяное Море покрывались далеко-далеко серой пылью и пеплом общего уныния.
Ах как Арья скучала по битвам! По любым, даже ненужным; по победе; по странному ощущению благополучия и счастья от большой охоты, последней плесневелой репе на завтрак, по разговорам о том, как бы не сдохнуть, по ранам, запаху гари. Но теперь не с кем было поговорить о фехтовании и оружии – все были озабочены урожаями и пахотой; вчерашние одичалые становились хозяевами земельных наделов; дотракийцы занимались детьми, лошадьми и сплетнями, Джон занимался всем разом и ничем одновременно.
Джендри учился. Арья сжала зубы.
Джендри учился быть лордом. Выслушивал с серьезным видом заикающихся септонов и их поучения. Листал зачем-то книги по этикету. Пытался вернуть то, что следовало бы разрушить окончательно, вместе с Зимой.
Арья, стоя у его кузницы, несколько раз вздохнула, готовясь к разговору.
Это будет непросто, но она готовилась.
Джендри был занят полировкой. Она любила его, когда он занимался оружием; впрочем, в Джендри, занимающегося любимым делом, не влюбиться было сложно. Арья зажмурилась, вызывая в памяти стайку придворных девиц, любующихся Джендри за ковкой. Но он всегда смотрел только на нее.
Только Арья Старк могла оценить одновременно не только голую грудь за фартуком, но и смертоносную сталь, что остывала в его руках. Понимал ли он это? Арья не была уверена, но хотела надеяться. Если он понимает – если, если – то все становится возможным. Мечты снова находят себе место. И новые, немного стыдные мечты – от них перехватывает дыхание: пар поднимается от бочки, и в клубах пара является Джендри – его юная поджарая красота, гордая, диковатая, под стать самой Арье…
И только испуг в глазах выдает его – Олень, как есть, ступающий в пасть Волку. Сдающийся на милость хищнице.
Арья сморгнула, сделала шаг назад, когда Джендри приблизился. Слава Семерым, на этот раз он был одет.
– Давно мы не встречались вот так, одни, моя леди.
– Я не «леди», – выпалила Арья автоматически, сердясь на себя, – что делаешь?
Джендри оглянулся через плечо.
– Так… кое-что поправлял. Дотракийские аракхи – очень необычное оружие. Пытаюсь научиться.
– Это дело, – одобрила девушка, – как балансировка? Удается?
– Не слишком, – признался Джендри, – почему ты не приходила раньше?
– Покажи мне, – Арья попыталась обойти его, игнорируя его вопрос, вгляделась в тень под навесом, – сколько они дали на образцы?
– Четыре. Остановись. Почему мы стали так редко видеться, леди Арья?
– Потому что ты дурак и зовешь меня «леди», – она уперлась в его выпростанную руку – что была тверже стали, – что, глупый Бык?
Но вместо ответа он обхватил ее, притянул к себе и навис над ней, сверкая глазами.
– Я люблю тебя.
– Нет, – слово само вырвалось из губ.
– Я люблю тебя, Арья Старк.
– Отпусти меня. Это не смешные шутки.
– Я не шучу, – взгляд Джендри был пронзительным и серьезным, а губы, плотно сжатые, искусаны в кровь.
Арья хотела ударить его. Заставить снова стать собой. Пошутить над ним. Осмеять, заставить передумать, заставить отказаться от сказанного, в конце концов – только изгнать привкус горечи изо рта. Комок в горле никак не желал таять. А Джендри, словно назло, не заткнулся:
– Арья… теперь… теперь можно. Выходи за меня замуж, леди Арья.
– Отпусти меня! – Арья ненавидела свой голос, но Джендри не подчинился – лишь прижал ее к себе крепче.
И поцеловал.
Нельзя сказать, что Арья никогда не мечтала о этом.
Когда-то, давно, лежа без сна в Черно-Белом доме, она представляла разные поцелуи – и нередко героем их был Джендри. Но теперь, когда мечта сбылась, она была исполнена разочарования.
Дурное слово «замуж»! Зловещее слово «любовь»! Почему они должны быть произнесены вообще? Они подписывали окончательный приговор всему, что было бы возможно для них. Всему: ночам у костра, погоням и побегам, приключениям, бессонным бдениям над котелком с похлебкой…
В одиночестве Арья могла бы разразиться злыми слезами от очередной несправедливости.
Но вместо слез залепила Джендри пощечину.
***
«Ну же, спаривайтесь, – ныла под нос Нимерия, приникая к полу и утыкаясь в пространство между полом и кроватью с балдахином мордой, – что вы разводите эту вонь? Здесь и так душно; ну же!».
Волчица ждала уже полчаса. Это было бесконечно. Она могла дважды загнать зайца – ну, раньше, без щенков в животе. Но спариться уж она бы за это время точно успела. Волк любил как следует понюхать под хвостом, конечно, попрыгать и порезвиться на снежке – Нимерия вздохнула, вспоминая Север, – но и он, когда вокруг было столько опасностей, поспешил бы.
Но Хороший Человек Бронн и Сестра Арья даже не трогали друг друга за лапы и не слюнявили морды друг другу, как это делал Горелый Человек и Другая Сестра, когда готовились к совокуплению. Нимерия наморщила лоб, размышляя так усиленно, что начинало тянуть за ушами.
Люди. Запахи говорили одно, тела рассказывали другую историю. Судя по тому, как пахла Арья, она была полна благодарности к Бронну за то, что он прогнал рычанием Игривого Джендри. Благодарность, по мнению Нимерии, была наилучшим мотивом. В конце концов, в свое время Волк разогнал других волков, после чего она милостиво позволила ему нечто большее – не все сразу, конечно…
Даже у лютоволков есть свои принципы.
Хороший Человек Бронн пах ревностью, горьким запахом давленой рябины разливался тонкий аромат его желания. Нимерия прищурилась, пытаясь разгадать желаемую последовательность действий для Бронна. Его было легко читать. Что больше всего восхищало Нимерию, так это то, что он предпочел бы отдать инициативу Сестре. Большинство двуногих самцов предпочитали брать нахрапом.
Только не этот. Этому было интересно что-то еще.
Выждав еще нескончаемые несколько минут, Нимерия почти отчаялась и поднялась на ноги. Парочку жизненно необходимо было подтолкнуть друг к другу.
– Что, Нимерия? – спросила Арья, кладя руку на голову волчице.
«Спаривайтесь», недовольно проворчала она, опуская уши и прижимая их к шее. Бронн фыркнул, тоже протягивая руку – к холке. О, он умел делать хорошо… особенно, когда у Нимерии так ломило хребет!
– Должно быть, леди Нимерия скоро родит, – посмеиваясь, прокомментировал мужчина, – она особенно беспокойна сегодня.
Волчица сердито оглянулась на него.
«Ты дурак или притворяешься? – укоризненно хрюкнула она из глубины горла, – я беспокоюсь, что у меня будет пятый помёт, когда вы, наконец, займетесь делом».
– У меня где-то была для тебя мозговая косточка, – Бронн привстает, намереваясь уйти, но снова – маленькая лапка Сестры Арьи удерживает его.
Нимерия задерживает дыхание. Пытается распластаться по полу, стать невидимой.
Даже лютоволки не любят при спаривании посторонних, что о людях говорить. Трепетные создания.
Она теряет нить их разговора – понять сложно, что-то, что пахнет благодарностью, откровениями и чем-то вроде робких планов на будущее. Планы Арьи известны Нимерии. Сестра хочет свободы, спутника в свободе и еще – в этом она себе не признается, но запах, запах! – хочет самца. Хорошего, крепкого, могучего, такого, что все другие боялись бы его. Такого, как Волк.
Бронн пахнет неуверенностью. Кажется, он боится причинить Арье боль, и еще – острая нота страха – что-то думает о Джоне.
«Я отвлеку посторонних и Джона, если надо, – Нимерия вскакивает, не выдерживая, – ах, да начните уже, наконец!».
Может, они не знают механику? Может, каждый раз это должно быть по-другому? Может, надо показать? Волчица лихорадочно обдумывала сомнительную ситуацию. Кто точно умел спариваться? Горелый Человек – но он вряд ли одобрил бы происходящее; почему-то так казалось Нимерии. Джон? Нет, точно. Призрак и он думали, что Сестра маленькая; много они знали! Большая Белая Бриенна и ее Однолапый? Эти-то точно знали, что значит доброе сношение, но Нимерия питала отвращение к кошачьим и не готова была их терпеть даже ради удачного спаривания Сестры Арьи.
Внезапно волчицу осенило.
Забавный Подрик. Он точно знал, что делать.
И он все еще был должен ей.
«Только не делайте ничего неестественного!» – рыкнула Нимерия и метнулась на поиски премудрого Подрика.
***
– Не могу понять, что с ней сегодня, – пробормотала неотразимая леди Старк, и Бронн выплыл из пространства своей агонии.
– Согласен, – пробормотал он, – надеюсь, она здорова.
В отношении себя он точно не мог этого сказать.
Он горел в чернейшей из лихорадок. Он едва мог ровно дышать, сидя на постели Арьи Старк в каком-то футе от ее прелестно скрещенных ножек. В чем была причина? В крови, кипящей с мгновения, когда он оттащил прочь Джендри? Добряка, простака, хорошего парня, но посягнувшего на то, что все нутро Бронна желало назвать своим?
Или в том, что против всякой логики и смысла была просто Арья – не то чтобы красивая, несуразная, немного потрепанная, чуточку еще угловатая, противоречивая, такая милая… Арья-весна, но не та, цветущая и благоухающая, всем понятная, всеми любимая, о нет. Весна, которую мало кто любил до последнего года – весна серая, грязная, полная непредсказуемых оттепелей и заморозков, мутной талой воды и ноздреватого снега, случайно проглядывающего неумытого задымленного очагом солнца, и, наконец, жизнерадостных пятен желточных ярких цветов на каменистых склонах.
Такой весной была Арья; пахла она свежестью, подтаивающим на солнце снегом, севером и чистотой.
Бронн обнаружил, что склонился к ее лицу.
Девушка не шевелилась.
Он сжал зубы. Она прищурилась.
– Мне пойти за Нимерией, леди Арья?
«Если ты скажешь «останься», ты же знаешь, что произойдет?».
Напряжение можно было подставлять под аракхи дотракийцев вместо щита.
– Я не леди, – дрожащими губами выпалила леди Арья Старк, и Бронн ясно услышал в голове истинное значение ее слов.
«Останься, целуй меня. Целуй меня, ты; потому что я этого хочу».
– Ты – леди, – кивнул он, не отстраняясь, и посылая в ответ свою истину:
«Мне плевать. Я хочу тебя, кем бы ты ни была».
– Джон… – она осеклась, как будто ком встал у нее в горле, слезы показались в глубине огромных серых глаз.
«Он убьет тебя, если узнает. Я устала доказывать право на самостоятельность. Я никогда не буду свободной настолько, насколько хочу».
Бронн хмыкнул. Она дрожала сильнее, но это была дрожь желания, а не страха.
– Леди Арья, – он находит силы отстраниться чуть и насладиться ее усиливающейся дрожью, – запри дверь.
Это самое формальное в его жизни, что Бронн произносил в подобной ситуации, но это, пекло, самая невероятная из исполнившихся фантазий.
Ее лютоволчица снаружи.
Ее брат – король. И у него, кроме лютоволка, еще два дракона, огнедышащих, мать их, дракона.
Ее сестра – полоумная мужеубийца, и как знать, как знать, не наследуется ли тенденция… ах, определенно, наследуется.
«Мне по-прежнему плевать».
И ему действительно все равно. Потому что, когда Арья Старк с быстротой молнии возвращается к нему, плюхаясь прямо на колени и невпопад тыкается маленькими губками в лицо – бровь, переносица, трижды переломанный нос, край подбородка – это сладчайшая из наград, и тем слаще, что не повторится. Всё это.
Завтра не существует. Вчера закончилось и ушло навсегда. В настоящем нет стареющего межевого рыцаря-наемника, лорда – или кем он там числился на данный момент. Нет и леди-убийцы, что была младше его почти в три раза. Есть что-то – пока что ни один из них не знает названия, но возможно, если начать искать сейчас, до утра имя будет найдено.
– Я хочу… – жарко выдыхает Арья, и Бронн в это мгновение тает, готов согласиться на все, принять любые условия, сдаться, капитулировать немедленно, но —
– Эй, есть тут кто-нибудь? – раздается голос Подрика из-за двери, и они отскакивают друг от друга, тяжело дышащие, пойманные врасплох.
Стук повторяется. Доносится тихое скуление Нимерии. Внезапно оно прекращается. Бронн смотрит на Арью. Арья на Бронна. Двое убийц, и молчаливый диалог между ними не нуждается в переводе.
«Я могу выйти и отослать его, девочка».
«Нет. Не шевелись. Он уйдет. Не уходи.».
И, протянув тонкую руку к нему, вслепую, оставляет горячие пальчики напротив его черного сердца – неприлично часто бьющегося в эту минуту:
«Не уходи. Будь со мной. Будь моим – сегодня. Сейчас».
Стук из-за двери прекращается, и возмущенно слышится от Подрика:
– Ой, Нимерия, куда ты меня тащишь? Ты же только что… ладно, иду… что ты хочешь мне показать? Эй, постой!..
Поспешные шаги по коридору удаляются. В короткие минуты Бронн смотрит на Арью, не мигая, смело открываясь перед ней, как мало перед кем – она имеет право знать, что выбирает. С ней можно быть собой, Бронн не знает – чувствует это; можно жить от вдоха до выдоха, можно радоваться весне, не обязуясь убирать урожаи осени, можно давать и брать, не отмеряя и не взвешивая…только бы она согласилась.
И сама Весна улыбается Бронну, когда Арья делает выбор.
Комментарий к Не место для лютоволков, часть вторая
Ну что ж, финита.
В кои-то веки Бронн тоже был почти прерван в самый неподходящий момент.
Ура весне, товарищи! Всех люблю)
========== Рыцарь за Стеной ==========
Это очень странное место, Юг. Тормунд всегда знал, что южане идиоты, но, теперь, спустя много лет, он не просто убедился в своей правоте. Он узнал, что южане большие идиоты, чем он когда-либо мог себе представить. Если б он одумался раньше!
Он, конечно, не пошел бы на Юг. Даже Джон не уговорил бы. Никто. Тормунд цокнул языком, прочесал волосы руками. Покосился на отражение себя в зеркальной поверхности стеклянного окна. Таких осталось мало в крепости, и у этого тоже не хватало створки.
– Мы скоро уходим, старина, – наконец, высказался сонно Фрир, и Тормунд пнул кузена в лодыжку. Тот только хрюкнул сквозь дрему.
– Сам знаю.
– Ты лорд? Или я? Или король? Я забыл.
– Джон сказал, это будет называться иначе.
– Женись на этой вороне, – посоветовал Фрир, и Тормунд пнул его снова, – ха, я прав, да? Ты грел корешок в его болотце, а, Великанья Смерть?
– За своим корешком следи, и не чеши, когда все смотрят. Да не блуди по местным бабам, они все с гнильцой.
– «Джон сказал», ха, – брат еще раз зевнул и захрапел.
Тормунд вздохнул. Его в сон ничуть не клонило. Он нервничал. Взгляд его снова упал на отражение. Что бы сказали жены, увидев его таким! От бороды осталась едва ли треть, то же постигло и гриву. С мехами и кожей пришлось расстаться. Южные вороны говорили, это всего лишь весна, но пекло так, что Стена растаяла бы до основания, не будь она там основательно разрушена.
Тормунд поморщился, дергая манжеты непривычного одеяния. Не то что мысль о Стене успокаивала. Он не особо и хотел возвращаться за Стену. Она никогда не переставала внушать трепет. Но все же Север знаком, понятен и прост, и, да помогут ему предки, на Севере нормальный климат, а не этот кошмарный зной.
Дотракийцы, впрочем, все еще кутались в тряпье и упрямо заявляли, что вокруг зимняя погода. Тормунду плохо становилось при мысли о том, что эти парни зовут летом.
Он почесал нос. Чертов мелкий педераст, присланный кем-то из южных знатных ворон, назвал себя «цирюльником» – что это значило, не смог объяснить даже Джон. Кажется, сам король Сноу тоже не особо понимал, зачем нужна вся мишура и суета вокруг представления ко двору – так это, кажется, называлось. Вертлявый кастрат-цирюльник лез пальцами везде, куда не просили, пытался подстричь волосы в носу, и угомонить его помогла только прямая угроза. Теперь все тело чесалось.
Интересно, а Хромой Лев, этот наглый сестроеб Ланнистер, тоже подстригает волосы в носу? Это было нужно, чтобы леди Бриенна обратила на него взор?
Может быть, сегодня он узнает. Тормунд поморщился.
Минуты текли бесконечно. Одежда южан внушала серьезные опасения. Она всегда или облегала, или болталась на нем. Обувь здесь, хоть и не в пример легче и мягче его кое-как пошитых чуней, снашивалась за считанные дни. Все было неправильным.
Но самая великая несправедливость, как считал Тормунд, заключалась в том, что прекрасная Бриенна из Тарта до сих пор не пресытилась одноруким мудаком, который никогда особо не был Тормунду симпатичен, но в последние дни регулярно доводил вождя Вольного Народа до кровавой пелены перед глазами.
***
Началось очередное обострение, конечно, с Бриенны в платье.
Тормунд посвятил три или четыре дня прогулкам по пыльной Королевской Гавани в поисках подарков для жен и дочерей, сестер и племянниц. Пришлось нагрузить две огромные телеги полезным барахлом и срочно искать третью – для всего бесполезного, но очень нужного. Чего только ни было здесь на рынках!
Гребешки из кости морского зверя, какие-то мази, травы, притирки, краски для лица и тела, ткани, мягче, чем новорожденный тюлененок. Были, конечно, и побрякушки, но они не стоили той цены, которую за них просили. Тормунд устал торговаться в первые три минуты, предпочтя бросить в торговца меховой накидкой. Ее хватило, чтобы скупить пол-лавки.
Довольно быстро южане смекнули, что от Вольного Народа платы металлом можно не ждать.
– У меня кончается терпение, – пожаловался Фрир Тормунду, когда они грузили добычу на телеги, – до дома два месяца пути!
– До какого дома, – сквозь зубы сплюнул Великанья Смерть, – нет дома того больше. Нет его за Стеной.
Фрир мгновенно помрачнел.
– Джон сказал, что поможет отстроиться, – продолжил Тормунд, разглаживая узлы на тюках, – еще луну выждать здесь.
– Рейда там родит без меня! – пожаловался Фрир, – мой первый внук родится без меня, потому что вороны делят разоренное гнездо! Хватит с нас юга и южан хватит!
Тормунд не хотел слышать продолжение жалоб. Со времен защиты Винтерфелла он знал, что обречен остаться в памяти Вольного Народа как тот, что увел на юг дальше, чем мы хотели.
То, что ему пришлось, не делало решение легче. Но впервые в жизни он готов был терпеть неудобства, не получая никакой выгоды. Ну, если не считать постепенного вливания некоторого числа дотракийцев в Вольный Народ – все-таки многие из них оказались любопытными парнями, и, возможно, могли стать неплохими соседями. Но жара и южные порядки! Никаких дотракийцев, никакого полезного барахла, никаких обещаний Джона не было достаточно, чтобы искупить их.
И все же Тормунд терпел, пока мог. А все потому, что Бриенна. И вот это уже было внове.
В женщине с оружием не было ничего нового. В красивой сильной женщине тем более, но она – она была – Тормунд хотел бы, чтобы откуда-то появились все эти модные южные словечки, а язык не присыхал к нёбу всякий раз, когда он видел ее. Она была – в синих доспехах и синеве Зимы, пахнущая снегом, солью и ромашкой, прячущая очаровательный румянец и веснушки в серебристом песце, что он ей подарил – и пальцы подрагивали от желания тоже ощутить, каково – прикасаться к ее пухлым губам.
И иногда он хотел ее никогда не знать. Не помнить, как это – смотреть на нее, когда она теряет бдительность и улыбается, и дрожат пушистые белесые ресницы, и блестят синие, как лазурь весеннего неба, глаза. Не подглядывать, словно безусый мальчишка, на то, как она купается Зимой – как наклоняется, чтобы отжать неровно отрастающие волосы, как вытягивает ноги на мехах, как…
Или как, чуть неловко поводя плечами, появляется за спиной Джона вместе с Арьей, спотыкаясь о подол голубого, голубого, голубого платья – и цокает языком, прикасаясь кончиком к трещинке шрама на верхней губе…
Тормунд хлопнул себя по лицу.
С ним такого не было с возраста, когда он взял первую женщину. Безумие и одержимость. Мечтать среди дня, думая о ней, встречающей его у очага – в руках ребенок, дети держатся за подол, и синие глаза блестят, обещая жизнь и весну. Просыпаться в поту, задыхаясь, отбивая во снах снова и снова ее, тонущую в море оживших мертвецов. Тянущую к нему руки…
А ведь она чуть не погибла из-за Хромого Льва, а затем взаправду отдалась Хромому Льву, и теперь была его – но это, конечно, не умерило ее великолепия. Только сделало более желанной и еще более недоступной, чем прежде.
День за днем Тормунд боролся с потребностью сделать что-нибудь, и Джон Сноу – или как он себя звал теперь, не так уж важно – уже не мог бы его остановить. Эта женщина досталась не тому.
А она, не ведая, усугубляла его страшную одержимость. Она была добра. Улыбалась при встрече. На тренировочном дворе или в арсенале подавала оружие, ничуть не путаясь, протягивала мех с водой после разминки… и он просил снова и снова, и это было глупо, так стараться – ради чего? – ради того лишь, чтобы прикоснуться к тому, чего касались ее губы.
Больше, много больше он сдерживал себя от размышлений, чего еще – или, вернее, кого – касаются эти губы.
Он знал, что она понесла – это могло оставаться тайной только для слепых лордиков, не умеющих понимать женщин. Он знал с первых дней, когда она знала сама, если не до того.
Это изменило ее, сделало более свирепой в бою, сделало ее глаза более светлыми и яркими, лицо – сияющим. Он чуял. И потому стоял рядом с ней насмерть, когда они сражались против Королевы Драконов, пока только мог стоять. В отличие от Хромого Льва это он мог себе позволить. Некоторые предпочли бы украсть ее тогда же.
Но Тормунд Великанья Смерть никогда не будет опускаться до того, чтобы подражать южанам в их манерах. Он не бьет исподтишка. Если ему и суждено сойтись со слабоумным Ланнистером в бою, то это будет открытый вызов. А потом он схватит Бриенну – и украдет. Унесет прочь. Если надо будет, пронесет до самой Стены и за нее, и будет нести до тех пор, пока свежий воздух Севера не выветрит из легких хворую вонь южного безумия, и не даст понять, где настоящая жизнь, и как они могли бы быть в ней счастливы.
Он все еще колебался, стоя на грани, но потом – потом было то самое платье, и Тормунд пропал.
***
Южные лорды совещались и совещались, деля несчастные королевства, целыми днями. Поначалу Тормунд терпел необходимость присутствия на бесконечных совещаниях, но затем терпение истощилось, и он попросту принялся отбирать оружие у всех, кто входил в зал Совета, а значит, мог быть опасен для Джона.
Или его сестры – не Сансы, поцелованной огнем: поцелованную огнём он больше не видел. Спросил было у Сандора, но тот глухо пробубнил:
– Держись подальше от такого огня. Я, дурак, не умел.
Это было внове в последнюю Зиму и после: огонь, как и лёд, обратился во врага. И все же, услышав, что они уходят на Север, Тормунд взревел от восторга, и вместе с ним добрая половина зала. Только бедолага Сандор промолчал – но от него никто иного и не ждал; хорошо, что он хоть снова начал есть, а не заливать горе спиртным. Тормунд не смог удержаться и хлопнул страдальца по плечу. Вопреки обыкновению – прежнему – тот не зарычал, лишь злобно покосился.
Джон говорил что-то еще, и Тормунд знал, что это должно было быть что-то важное, но он не мог, просто не мог слушать дальше.
А после того, как в зале появилась леди-командующая, не мог больше и смотреть.
Она снова была в платье, на этот раз укороченном, поверх штанов – такие же она носила Зимой, но на этот раз оно было нежнейшего оттенка – Тормунд не знал, что это вообще возможно, окрасить ткань в цвет утренней зари. «Или ее румянца, – подумал он не без удовольствия, отхлебывая из кубка и утирая усы – они непривычно кололи кожу, – что за женщина!».
Он не мог больше ждать.
Нахуй Джона и его уговоры. Нахуй южан и их тупые предрассудки.
Нахуй Ланнистера и его дружка Бронна, которых, к счастью, нигде поблизости не видать. И весь мир туда же.
Тормунд горел. Летел. Плыл и таял. До нее оставалось с десяток шагов, когда его окликнули сзади.
Он пытался ускользнуть, он правда пытался. Но Вольный Народ не мог ждать. Их интересовало все: сколько с собой можно увезти, нельзя ли все же совершить пару вылазок на особо надоедливых землевладельцев, что думает Тормунд о похищении дворянок и простолюдинок, как отличить одних от других, что будет, если…
– Останешься здесь без головы и яиц! – рявкнул Великанья Смерть на особо восторженного юнца, и тот обиженно выпятил губу, – баб еще не хватало с собой волочь!
– Ну хоть одну.
– Сдурел? Что за моча в голову ударила!
– Весна, – прокомментировал Фрир, – вот и ударила. Эй, парень, не воруй никого: дотракийцы лишних меняют на мех, жир и кожи. Видишь того, с длинной косой? Это кхал Виго. У него несколько жен, и он хочет отдать двух, и еще сестру, Вигиссу.
– Своих! Отдать! – загомонили остальные. Тормунд неодобрительно свел брови. Фрир развел руками:
– А ты его спроси, он тебе скажет. Эй, кхал! Сюда иди!
Вразвалочку, лениво, кровные всадники кхала Виго и сам он подошли ближе. Тормунд сощурился. Виго не внушал ему доверия с тех самых пор, как однажды совершил страшное злодеяние – взял в плен Бриенну, но, с другой стороны, теперь все было прощено.
За то, что этот заморский дурак ее вернул.
– Говори, почему сбываешь лишних жён? – потребовал Фрир, сопровождая красноречивыми жестами каждое слово, – зачем?
– Женщины стать жадные и ленивые, – нахмурился ответно дотракиец, крутя пальцами, – все хотеть стать лучше другие. Говорить: мы кхалисси, больше не хотеть тебя такой кхал, хотеть каменный дом, хотеть мягкий мужчина.
– Это как? – тут даже Тормунд прибалдел. Кхал цокнул языком, развел руками, на мгновение расслабляясь и демонстрируя собственное бессилие:
– Мои кони не мягкий. Мои руки не мягкий. Моё внутри не мягкий. Они хотеть мягкий. Кхал не хотеть.
– Мы тоже особо не… мягкие, – неуверенно пробубнил озабоченный воровством невест парнишка. Тормунд фыркнул:
– Эта местная зараза! Когда у нас мужик прогибается под бабу, говорят, что потек, как дерьмо мамонта по весне!
– Дерьмо, дерьмо, – одобрительно закивали кровные всадники.
– Наши дома из мягкая кожа, – ввернул кхал Виго, – а мы нет.
– Наши – из еще более мягких мехов, а мы тверже Стены! – Тормунда несло, и он против воли искал за поясом что-нибудь, чтобы сжать – что угодно, похожее на оружие, – жесткое время требует жестких мужчин!
– Это известно, – одобрительно ухмылялись дотракийцы.
Оторопевший парнишка получил похлопывания по спине и напутствия. Можно было не сомневаться, он всерьез задумается о перспективах объезжать строптивую дотракийку. Тормунд надеялся, ограничится он хотя бы одной.
По-прежнему горя и надеясь выплеснуть общее возбуждение, Тормунд побрел прочь от зала. Он знал, что не сможет удержаться, если останется. Не этим вечером. Джон окинул его взглядом, грустным и печальным, как и всегда теперь, но не остановил.
Все верно, в задницу мягкие нравы и мягких людишек Королевской Гавани. В задницу их глупые разборки из-за тронов, знамен и гербов. Это не имело никакого смысла раньше, и не обретет его никогда. Не для Тормунда.
***
В первом же углу, который попался после зала, Тормунд яростно сорвал перевязь с камзола, рванул ворот, намереваясь избавиться и от него, жмущего в подмышках.
Он поднял руку, но его внимание привлек тихий звук, и Тормунд был слишком опытный охотник, чтобы так быстро отучиться реагировать на звуки. Крадучись и напрочь забыв, где находится, он осторожно отвел в сторону один из гобеленов, понадеявшись, что за ним не прячется очередная дырка для дерьма – как это было принято на юге, но —
вместе этого на заколоченной оконной нише сидела и плакала Бриенна.
Мир исчез. Исчезла Стена и Королевская Гавань. Исчезло все. Только ее заплаканное лицо, когда она вскинула взгляд, и боль в огромных голубых глазах сменилась испугом.
– Извините, милорд, я не думала… – он поймал ее за руку, двинувшуюся мимо, и оба оказались втиснуты в пространство между гобеленом и аркой ниши.
– Это я, Бриенна, я! Что случилось?
– О. Я не узнала тебя, – она заморгала часто, сглатывая слезы, – что ты с собой сделал?
Несмотря на слезы, Тормунд услышал оттенок смешинки в голосе, и это стоило терпеть ужасного цирюльника и портных, шарящих ручонками по его телу. Он кашлянул.
– Ну, король Сноу считает, что мы так меньше пугаем здешних людей, а я как бы тоже теперь… ну…
– Король Вольного Севера, – Бриенна кивнула, – я слышала.
– Что произошло, почему ты плакала? Бриенна! – он подхватил ее под руку, которую она безуспешно попыталась вырвать, – что случилось?
Он не умел говорить красиво с южанками. А в присутствии этой и вовсе язык отнимался, а мысли путались, как клубок греющихся на солнце гадюк по весне.
Рука под его пальцами была мягче, чем он помнил, а румянец на щеках глубже. Коварное южное вино ударило в голову, и Тормунд желал только одного – чтобы это малое расстояние между ними мог преодолеть, прижаться губами, носом к растрепанным светлым волосам и…
Но дышала она неправильно, и Тормунд обхватил ее за бедра, когда она шатнулась, потеряв равновесие. Да, так и было: вокруг ее ребер была затянута туже некуда эта штука, в которую южные женщины запихивали свои тела.
– Предки! Ты что? – он не рискнул резать шнуровку ножом: был слишком пьян, – нельзя тебе так.
