Текст книги "Это известно (СИ)"
Автор книги: Гайя-А
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)
Что теперь, кричать «я уверовал» и топиться в Черноводной?
Это не закончилось! Это ни хрена не закончилось! Это вообще прекратится когда-нибудь?
Он достаточно провел времени с этими двумя, чтобы различить, что сначала в глубине глаз леди Бриенны непонимание, затем прозрение и ужас, потом – злость и вопросы. И Джейме виновато строит глазки из противоположного угла зала.
Ровно до той минуты, пока одичалые с дотракийцами не радуются преувеличенно шумно объявленной амнистии всем «вольным народам» и не принимаются шумно брататься, танцевать, но, слава Семерым, не драться. За последним в основном следят молодчики Лораса Тирелла.
Бронн ускользает из зала, ставшего вдруг подозрительно похожим на становище Зимнего Братства. Разве что чуть светлее вокруг и тепло, и пахнет не кровью, дровами и снегом, а цветами, вином и мясом. Должно быть, это эль Вольного Народа виноват, думает Бронн, когда в какую-то минуту стяги под сводами колышутся и становятся похожи на еловые лапы, как там, за Стеной.
И снова, не может быть, снова вокруг них Зима, только уже ручная, безобидная, уютная и побежденная. Словно бы она сама желала им подчиниться и стать другом. Потому что группки знакомых расползаются по коридорам замка, столь непохожего на себя, и отовсюду слышится гогот одичалых, где-нибудь в укромном уголке царит разврат, а от очага к очагу кочуют пьяные рыцари с песнями Братства.
И Бронн среди них. Почти как Зимой. Приятно дополняет атмосферу Арья Старк, очень зимняя, очень вписывающаяся Арья. Да, с ней рядом унылый Сандор Клиган, переходящая тень сестер Старк, но с ней же именно Бронн обменивается частыми долгими взглядами.
О чем они? Почему от них так сладко и страшно? Не с них ли начинается самое страшное?
Одного элемента не хватает в вечере, но вскоре Бронн находит их, этих двоих, свой ответ на сердечные вопросы. Ланнистер стоит, прислонившись спиной к стене, леди Бриенна у его ног; штаны болтаются у лорда-командующего на лодыжках, и это выглядит категорически далеким от чего-либо, даже отдаленно напоминающего разврат.
Гобелен между Бронном и нишей, где спрятались эти двое, колышется – словно полог палатки, за которым он невольно подслушивал их Зимой.
– Эти два – всего лишь порезы. В ягодицу клинок впился по самую рукоять. Короткий, слава Матери, – плоско и как-то бесцветно звучит леди.
– Женщина, я клянусь, я не знаю, почему…
– Заткнись.
Они смотрят друг на друга. Эту беседу Бронну услышать – увидеть, перевести, понять – не под силу. Видят Семеро, он пытался, и не один год.
– Ты очень красивая сегодня, – на грани слышимости произнес Джейме.
Бронн фыркнул почти так же громко, как это сделала Бриенна. «Жалкая попытка, Ланнистер. А тебе, если это ты выбирал ей платье сегодня, пора наведаться к мейстеру на предмет проблем со зрением; что же касается душевного здоровья, о проблемах с ним давно известно всему королевству». Золота в наряде леди Бриенны определенно был избыток. Как и перьев, кружев и драгоценных каменьев. И вдобавок, Бронн даже с расстояния мог отметить, что весь подол воинственная леди уже успела чем-то запачкать, а в паре мест оборвать. Нет, она не красива, совсем; ни сегодня, ни когда-либо.
Но не верить львиным глазам нельзя, очевидно. Бронн и сам поддавался их опасному обаянию. Каждый долбанный раз.
– …как думаешь, она чем-то больна?
– Не шевелись, дай завязать…
– Мне следовало ее убить. Сколько раз! Рисковал твоей жизнью! ради нее! Пёсья подстилка… ауч, это больно!
– Следи за языком. Ты ничего ей не сломал?
– Блокировал локтем. Можно было обойтись и прямым ударом, но выглядело бы… грязно. Сломанный нос, выбитые зубы… ауч. Женщина, но я же этого не сделал!
Послышалось шуршание, кряхтение – Ланнистер подал руку своей леди, она, конечно, проигнорировала ее, предпочтя опереться о стену, чтобы подняться. Бронн нахмурился. Теперь оба выглядели помятыми и бледными. Не в лучшей форме, если о потрепанной битвами даме со шрамами на лице и одноруком, стремительно седеющем калеке можно вообще так сказать.
И оба вперились друг в друга так, словно ничего прекраснее нельзя найти во всем мире. Определенно, безумие.
И, если глядеть на них слишком долго со стороны, особенно вблизи, этим можно заразиться. Найти им оправдание. Признать, что семь примет не лгут, особенно вот седьмая, наиболее весомая, с которой не поспоришь, как с прочими.
Они продолжают смотреть друг другу в глаза.
– Я ужасна, – вдруг с коротким всхлипом сообщает леди, и напряжение между ними тает: Ланнистер заключает даму в объятия.
Звук слюнявого поцелуя.
– Тш-тш. Ты самая красивая. Бесподобная.
– Почему это должно быть таким ужасным?
«Платье, – думает Бронн, потирая руки, – даже такая женщина, как она, может сказать, что платье – полный провал».
– Женщина, все будет в порядке. Оружие при нас, прорвемся как-нибудь, если что.
– Джейме, посмотри на нас: тебя ранила леди Старк, меня стошнило на Лораса… лорда Лораса.
– Жалею, что не видел.
– Что с нами не так?!
– Я просто везуч от рождения. А ты… ну, это обычное дело. Это же мой львенок там, в тебе. Ш-ш. Иди ко мне.
…Бронна шатает сильнее, когда он выбирается из-за гобелена.
Зима и Лето в зале, смотрят друг на друга, мирятся, ссорятся, любят друг друга, никогда не расставаясь. Голова идет кругом, но Бронн держится, он стойкий, он научился за годы.
– Ох, блядские пекла, небеса и земли, Матерь Всеблагая, – бубнит он себе под нос, и всего слишком много вокруг, все: Зима, Лето, Братство, рыцари и короли, лорды и леди, мечи и кубки – все это вращается со скоростью перед ним, складываясь в семь тысяч причин, примет и поводов. Хотя для вращения, на самом деле, нужен лишь один.
– Грёбанная любовь, – бормочет Бронн, и что-то надо, что-то следует немедленно сделать, так просто оставлять нельзя, нужно поделиться с кем-то, иначе это захватит его и подчинит, и сломит, и он тоже этим заболеет насмерть, но к счастью – он видит напарника по несчастью. Того, что точно поймёт.
– Подрик Пейн, мать твою! А ну иди-ка сюда: есть несколько интересных новостей – да отвяжитесь от мальчика, дамы! – о твоей леди и Льве, которые мне немедленно нужно обсудить с тобой…
the end
Комментарий к Семь примет, часть третья
…ну, время для фейерверка.
Какую историю вы хотите следующей из этой вселенной? Заказывайте)
========== Пробуждение ==========
В сером коридоре холодно и сыро. Весенний ветер треплет занавеси паутины. Серая Башня в эти дни полна жизни, но отчего-то никто не догадался прислать служанок, чтобы они прибрались немного.
А может, все они слишком боятся мужчины, дремлющего в углу. На него не обращают внимание двое стражей у двери, его игнорирует мейстер, посещающий заключенную, об него разве что может споткнуться король Джон. Только изредка рядом появляется серая тень лютоволчицы. Или ее маленькой госпожи. Арья. Она останавливается над ним, молча, бросит что-нибудь к его ногам – она или Нимерия? кто бы знал – и уйдет прочь.
Сандор знает, что время проснуться: он слышит все вокруг, он чует движение всем телом, каждый волосок на коже напряжен. Пёс готов к бою в любой момент времени.
Но сон слишком сладок, чтобы проснуться. Непростительно далек от настоящего времени. Опасно пересматривать его столько раз подряд.
Воспоминаний становится из-за этого ощутимо меньше, как воздуха в тесной каморке, где храпел ночью, пьяный, и с утра очнулся, похмельный; вскоре станет нечем дышать.
Но из этого сна Сандор уходить не хочет. Лишь туда, в прошлое. В двери, выход из которых ведет на светлую сторону.
…Когда Сандор Клиган просыпается утром, открывая глаза и встречая над собой высокий альков спальни благородной дамы, сначала приходит облегчение. Значит, не примерещилось. Потом – сожаление. Он все еще в ловушке.
В теплой конуре и на цепи у Ланнистеров в свое время жилось спокойнее, чем теперь, в волчьей стае.
Сердце билось ровно. Он пил, дрался, сквернословил бездельно с полузнакомыми полуприятелями из солдатни, трахал придорожных сучек и, ради Старухи, кто мог его осудить? Жизнь была такой, какой была. Он мог видеть себя в ней через десять лет – собой. Таким же грубым уродом и пьяницей. Кем точно не мог видеть – так это мужчиной Сансы Старк, сестры короля Сноу.
Мужем. От слова этого шерсть на загривке вставала дыбом. Ночью – до того, как слабый серый рассвет потревожил восточный горизонт, чтобы явить миру солнце на каких-нибудь пять часов – ночью они были в богороще. Приносили, никем не замеченные, кроме жутковатых чардрев, клятвы.
Возвращались, прячась под плащами, в каморку Клигана. Под сапогами Сандора скрипел снег, трескались замерзшие опавшие листья и тяжело прогибались прогнившие доски чердачной лестницы на конюшне.
– Завтра спилю ее и соберу, нахрен, новую, – выругался вслух Сандор, когда на последней ступеньке едва не продавил своей массой всю ветхую конструкцию.
Леди Старк взглянула на него пристально и сосредоточенно:
– Не надо. Тебе не придется по ней больше подниматься. Собери вещи. Ты будешь там, где я.
И, словно из зазеркалья, вдруг мир освещается лучистым солнечным сиянием, заполняется пением летних птиц:
– Джон позволит мне, – ее улыбка мягка и полна света, – он полюбит тебя. Как я.
– Нахрен мне его любовь, – Сандор решительно уставился в пол из щербатых досок, – пусть не мешает, того достаточно.
Перемирие и торги. Ей знать лучше, уговаривает себя Пёс, впервые в своей жизни чувствуя что-то, похоже на страх неловкости, когда утром же занимает место за ее левым плечом. Нет ничего, что было бы столь же обыденным: рыцарь-защитник благородной дамы сопровождает ее. В отсутствие леди Бриенны, уже присоединившейся к Зимнему Братству за Стеной, это более чем естественно. Никто не взглянет косо на Пса, к которому привыкли, это обычное дело, но —
Зачем, думает Сандор Клиган днем и ночью, зачем.
Зачем тогда произносить клятвы в богороще?
Зачем ей тайный муж?
– Ты стесняешься меня, – шепчет он беззвучно одними губами в их вторую ночь, когда смотрит ей в непроницаемое лицо, чистое, красивое и нечитаемое, – и будешь прятать. Я понимаю.
– Ты моя слабость, – в ответ слышит – и давится собственным дыханием, потому что всё неправильно, не так, как должно быть, – никто не должен знать этого. Но ты мой. Ты мой.
– А ты? – но даже движением ресниц она не отвечает на его вопрос, только крохотный клубочек пара вырывается между искусанных в поцелуях губ.
Холодно. Зима с ними на ложе, и Сандор по-настоящему рад, когда Зима выталкивает его из-под меховых одеял и отправляет за Стену.
Прочь! От ее сладких поцелуев, уверенности в каждом жесте и слове, от веса ее тела у него на коленях, от смирения, с которым Санса раздвигает перед ним ноги или прогибается в пояснице, оглядываясь из-под закрывающих лицо волос. Прочь от безумных ночей в ее компании, от ярких губ и по-волчьи шершавого языка на шрамах, от синяков под синими глазами поутру, от обреченности, с которой она однажды отказывается менять простыни, махнув рукой на будущее.
Прочь, прочь от надежды, которая пришла слишком поздно; трехкратно уже звучал рог Ночного Дозора, и сбывалось то, что казалось Сандору Клигану самым страшным. Только Санса Старк, пепельно-серым утром провожавшая новобранцев в Братство, сказала «Я люблю тебя; помни, и я буду», и не было ничего страшней и правдивей ее глаз в ту минуту.
Он мог победить и вытерпеть любой страх. Пережить любовь оказалось невозможно. Так что дорога Псу только на Стену.
Там он пригодится больше.
…
Он открывает глаза.
Утро победы – мгновение первого восхода яркого солнца – встречает его, скорчившегося и рыдающего – под тлеющим щитом Таргариенов. Никто из Семерых, и уж точно никто из Старых Божеств не мог бы сказать, как он под ним оказался. Как поместился всей своей измочаленной в бою тушей, и чего надеялся дождаться в своем укрытии.
Во всем теле не было ни одной мышцы, что не болела бы.
В глаза словно насыпали песка и перца поровну.
В носу свербело, как и в горле.
Следующие два дня он тонул в соплях и кашле, как добрые две трети выживших. Но, когда встал на ноги, то один не стал ждать остальных, даже короля Сноу, чтобы отправиться в Винтерфелл. Немедленно, хромая, спотыкаясь, падая, рыча на любого, кто пытался остановить.
Яркий, подтаивающий на солнце белый снег дружелюбной Зимы приветствовал победителя на подъезде к Винтерфеллу. Утоптанная широкая дорога расстилалась под стоптанными сапогами, словно новенькая мостовая. Ворота были распахнуты.
Двери в ее комнату тоже.
На пол упал тяжелый меховой плащ – грязный, окровавленный, смердящий смертью и горем. Руки разжались словно сами собой, когда он выронил вещевой мешок. Сандор хотел – и не мог вымолвить ни одного слова. Только смотрел на Сансу, что волчьей походкой кралась к нему, не сводя безумных глаз, залитая солнцем, бьющим из-за мутного стекла.
Хотел – и не мог оценивать ее, не смел вглядываться, боясь упустить хоть мгновение встречи.
– Муж, – хрипло прорычала Санса голосом, в котором он, как ни странно, распознал призрак ее обычной любезности.
Объятия были неловки. Поцелуй не получался, они сталкивались носами, зубами, его пальцы скользили по ее мокрому от слез лицу, солнце било в глаза, но, когда он сорвал с себя все мешающие слои одежды, стало проще.
Напряжения в ее теле больше нет. Санса больше не отдается ему, борясь с собой. Санса хочет сама. Жадность рук, страсть движений, блеск глаз – это не подделать, к этому себя не принудить. И Сандор горит – отвечая ей, не тратя время на бессмысленные нежности, которые неуместны, лишь хватая и насаживая на себя – и встречая ее готовой.
Лежали после, задыхаясь, и Санса хрипло плакала на его груди, всхлипывая и смеясь, и он тоже смеялся, закинув руку за голову, а другой пытаясь найти одеяло.
– Ты такой грязный, – лился ее низкий, охрипший щебет, при звуках которого смеяться хотелось сильнее, – у тебя поседели виски. А борода нет. Она ужасна. Надо подровнять.
– Ты похудела. Давно болеешь?
– Недели нет. Арья тоже подхватила ангину и вообще говорить не может…
– …облегчение слышать…
Но это произносилось вслух. Он не мог заставить себя спросить, а Санса и подавно не заговорила бы об этом.
О том, что целую Зиму они просто выживали, не надеясь больше увидеться.
О том, что все закончилось, и это начало новой жизни, и все в их руках – и все можно теперь писать с чистого листа.
О том, что только что, минуты назад, ей впервые было с Сандором хорошо.
…
Новое утро.
Утро в дороге. Сансу призывают ко двору, и кто, как не бессменный телохранитель, должен сопроводить ее?
Сандор улыбается. Веки тяжелые, тело приятно ноет после ночи, полной страсти, но совсем лишенной сна. Нужно просыпаться. Нужно будить ее.
– Санса, – имя в пересохшем рту слаще вина и деликатесов; ни в том, ни в другом он не нуждается так, как в ней рядом, – спишь?
– Не буди, – ответно раздается сонный, счастливый голос, – или буди… по-другому.
– Какая испорченная леди.
– Какой нахальный Пёс.
Санса еще стеснятся иногда, как и он сам. Случаются эти мгновения, когда никто из них не знает, как себя вести, даже наедине. Как в это утро.
– Ты бледная, Пташка. Это…
– Да. Это время скоро… похоже, сегодня, – она не любит произносить «лунная кровь», она не любит этот период, и всегда чувствует себя неважно в первые три дня. Сандор тоже – потому что это единственные три дня в месяце, когда между ними появляется отчуждение. И молчание.
– Я хочу детей, Сандор, – вдруг прозвучало с ее половины кровати, и он вздрогнул, лихорадочно пытаясь подсчитать, прикинуть… пока не связал только что услышанное с ее состоянием.
– Ты поэтому расстроена?
– Нет, – Санса легла на бок, провела пальцем по его смуглой руке до локтя, – просто… мне всегда казалось… неважно.
– Да ладно, говори.
– Это неприлично, но… – он нарочно прижал под одеялом ее руку к своему паху, и Пташка хихикнула, кусая губы, – Сандор!
– Продолжай, там что-то о приличиях было…
– Мне хочется тебя удивить, – выпалила она, приближаясь к его лицу с аккуратным поцелуем в лоб, – мне хочется, чтобы ты чего-то не знал обо мне… или делал вид, что не знаешь, но так, чтобы я не догадалась.
– И?
– Я хочу, чтобы ты радовался, когда это произойдет, – прошептала Санса, приникая к его груди и нежась в его руках, – когда придет время. Я хочу, чтобы ты был счастлив.
«Я счастлив. Очень». Но Сандор не смог заставить себя произнести эти слова тогда.
…
Он открыл глаза. Каменный мешок, в котором он оказался, был знаком до каждого кирпичика.
Годы Клиган провел в Красном Замке, и незримая цепь громыхала вслед за его доспехами по длинным коридорам. Годы, наполненные многими печальными и радостными событиями. Многими откровениями.
Нужно переставать быть наивным. Возможно, львица запустила бы когти глубже, принадлежи он к родственному ей клану – каким-нибудь Драным Кошкам или что-то в этом роде. Но, пока рядом были Львы, Пёс оставался настороже. И что в итоге?
Попался, попался! Уронил щит, ослаб – и поддался волчице, которая и играть-то как следует не умела, не то что охотиться. Но избрала безупречно верную тактику. Убирать врагов по одному, осторожно. Стравливать противников без прямого убеждения. Львица была другой. Львица верила в себя слишком сильно.
Львица угрожала, шантажировала, злила, раздражала. Рычала на всех, кто мог посягнуть на ее собственность и ее территорию. И Пёс бежал, как только возможность представилась. А что волчица? Один взгляд в его сторону – и Пёс валялся кверху брюхом.
– Слышишь, Пташка? – зарычал Пёс, приникая лбом к тяжелой двери, – давно ты эту херню замышляла, скажи мне? С самого начала, пока была со мной, или потом тебе это пришло в голову…
Тишина. Она страшнее всего. Тишина – это не ее старательно удерживаемая маска, не любезности и ужимки, не стишочки и песенки. Тишина – это отсутствие даже желания с ним говорить.
– Что ты думала, завалить Цареубийцу ножиком? Дура, он пережил Зиму, с одной-то рукой! Ты могла придумать что-нибудь… я не знаю… сказала бы мне, что ли, – он привалился спиной к двери, бессильно уронил руки на пол.
Сильные, умелые руки убийцы, которые и в этом качестве не пригодились ей. Пусть бы она лгала, оправдывалась, плакала, в конце концов. Пусть бы утешала ложными надеждами и лживыми обещаниями будущего. Как она рисовала их, несколькими фразами умудряясь превратить Зиму в Лето для Сандора! Нарочно ли придумывала эти свои «мечты»? Как вытянула из-под его брони и толстой шкуры все простецкие мечты о конуре, щенках и доброй суке рядом, когда всю жизнь он прятал их так глубоко, что и сам не мог найти?
– Я пьян, – сформулировал он тяжелым языком начало новой мысли, – ты ненавидишь, когда я пьян. Я тоже. Ненавижу. Ненавижу, когда тебе во мне что-то не нравится. А списочек-то немал.
И снова тянет облаять ее, яростно и гневно:
– Но ты обещала мне, Санса, ты обещала! Ты, лживая дрянь, какого хуя ты разевала свой рот? Зачем, если ты даже не собиралась… долбанная, продажная потаскуха, такая же, как все, ты…
– Она не ответит, Пёс.
Сандор вскинулся. С одной стороны у бедра тяжело опустилась Нимерия, напротив на корточки – Арья Старк.
– А тебе что надо, мелкая, – вздохнул он тяжело. Девочка протянула руку к его голове, он отмахнулся. Это ее не остановило.
– Ты завываешь так, что я тремя этажами ниже уснуть не могу.
– Спустись еще ниже. В кузнице найдется местечко.
– А может, просто тебе стоит заткнуться, а?
Сандор уткнулся головой в колени. В висках пульсировало. Нимерия под рукой тихо заскулила.
– Уйди, Арья, – пробормотал он, – я не могу… сейчас говорить.
– Ладно.
«Помнишь, где сердце? – готов Пёс был завыть ей вслед, чтобы она, против собственных слов, осталась, – моё – за этими дверьми. И не возвращается ко мне». Стоя у самой лестницы, Арья обернулась – твердо сжаты губы, строгие глаза.
– Нимерия остаётся.
Легкие шаги зазвучали по ступенькам. Быстро стали беззвучными. Сандор медленно опустился на пол и свернулся, вздрагивая, у самого порога. Нимерия заскулила снова. В комнате за дверью послышались звуки. И волчица, и мужчина насторожились. Сандор не мог понять, что именно слышал.
Она могла расчесывать волосы. Снимать одежду. Листать книгу. Только плакать не могла. Не для кого было плакать. Никого не было, чтобы это видеть. Зачем же тогда плакать?
Пёс опустил голову на порог запертой двери, за которой билось его сердце. Возможно, не так было бы плохо, если бы оно остановилось, наконец – если это прекратит боль.
– Я люблю тебя, Пташка, – прошептал он, затем закричал, борясь с пьяными рыданиями и подступающей тошнотой:
– Драная ты сука, твою мать, Санса! Почему ты не отвечаешь, женщина?
Тишина страшнее всего; крики страха, преследовавшие его всю жизнь, вопли отвращения, хмыканье разочарованных шлюх и усталая ругань соратников, все это можно перенести. К этому можно привыкнуть. Сандор хмурится, предпринимает еще одну попытку:
– Отвечай мне! Я твой муж; мы давали клятвы перед богами, ты помнишь? Помнишь, Пташка? Это должно было что-то значить, пекло, иначе зачем это было?! Ты обещала!
Тишина в ответ. Сандор закрыл лицо руками.
Нимерия завыла. Весенний ветер разносил ее горестный вой за пределы Серой Башни. Испуганная стайка ласточек рванула прочь от гнёзд из-под черепицы.
– Поговори со мной, Санса!
Но она молчала.
========== Подрик Пейн и волшебные грибы одичалых, часть первая ==========
Подрик Пейн никогда не был гордостью своей семьи. Никогда не шел впереди своих сверстников, не выигрывал шуточные турниры – держался середнячком. Он был тихим мальчиком в детстве, вырос в тихого юношу чуть позже, но это чаще оборачивалось к его выгоде.
Главное, что он усвоил от своих старших друзей, так это то, что хвастуны, какими бы одаренными от природы не были, долго не живут. И если и выживают, то с потерями. Некоторых, вроде сира Джейме, жизнь ничему не учила – Подрик вздохнул, опуская в костер еще одну ветку – но даже ему все равно стоило бы поостеречься. Упомянутый сир с утра в очередной раз рисковал жизнью, доводя и без того злую сир-миледи Бриенну глупыми шутками.
Подрик многое мог сказать о том, как близки сир и сир-миледи, но кое-чего все же о Тартской Деве сир Джейме не знал. Когда она по-настоящему злилась, то могла действовать без предупреждения. И не выносила шуток о членах, а в последние дни фантазии у Льва хватало только на это. Вот и теперь юноша прекрасно слышал раздражающе веселый голос Льва и недовольное ворчание леди Бриенны в ответ.
Подрик уныло поворошил уголья в костре, с тоской оглянулся на такой близкий – и такой далекий – шатер Ланнистеров. Все же, выбирая между выслушиванием бородатых шуточек в тесноте и духоте, и одиночеством на морозе, Подрик Пейн выбрал бы первое.
У каждого шатра, заваленного сверху лапником, шкурами, мехами и всеми подряд ветками, они поддерживали огонь. Подрику выпала самая важная задача – стеречь его, и он старался – даже если это значило все часы без перерыва курсировать между кучами валежника и кострищем наперегонки с другими везунчиками. К счастью, мороз настал не настолько жестокий, чтобы бегать за дровами приходилось слишком часто. А все же хотелось бы пореже. Тем более, кто-то, кто сторожил огонь до Подрика, не озаботился большим запасом хвороста.
Самым дурным товарищем ночью был Сандор Клиган – невзирая на явно непростые отношения с огнем, он имел обыкновение наваливать гигантскую кучу сучьев, а затем сидеть и долго смотреть в пламя, пока не наступала пора сменяться. Иногда он говорил о богах. От его откровений делалось слегка не по себе.
– Значит, вы видели Деву? – недоверчиво спросил его Подрик в один из их дозоров. Сандор Клиган хмыкнул, поскреб бороду.
– Я ее… знаю. Хочешь секрет? – он склонился чуть ближе к костру, глаза его опасно блестели в темноте, – Дева уже давно не дева. Она и Воин делают это, втайне от остальных. Только мы, здесь внизу, можем знать. Мы и Неведомый.
– По-почему Неведомый, сир… просто… почему?
– Я спрошу у него в следующий раз, мальчик.
Подрику пришлось провести с ним два или три дозорных бдения прежде, чем он понял, как угнетающе действуют на него странные разговоры Пса.
Юноша поежился, мрачно озираясь и по уши уходя в меховой воротник. Сир-миледи не разрешала оставлять Подрика в дозоре одного, но сегодня она сдалась.
– Итак, утром мы надеемся найти настоящего Зимнего Брата, – блестя глазами, сказал сир Бронн, когда удалялся на ночевку, – желаю провести эти шесть часов с пользой для души.
Это он, конечно, пытался подколоть не-сира Клигана. Но Подрик воспринял указание достаточно серьезно. Несмотря на тяжелые обстоятельства, у Зимнего Братства сложились определенные традиции и обычаи, и когда кто-то нес одиночный дозор в первый раз, его всегда старались отвлечь, напугать или даже заставить бросить пост. А правила короля Сноу не допускали отлучек. Ни при каких обстоятельствах.
Подрик печально посмотрел в сторону второго по величине – и первого по привлекательности – шатра. Его единственное обстоятельство находилось от него на расстояние в триста шагов, не больше.
Молодежь теннов. И Карстарков. Старшие рыцари раздавали сквайрам подзатыльники, копьеносицы запрещали юным девушкам приближаться, но круглосуточное паломничество к Весёлому Городку не прекращалось.
И, судя по взрывам хохота, доносящимся от него и костра рядом, собравшиеся там прекрасно проводили свое время. Подрик тоскливо наморщил лоб, размышляя, что именно может происходить.
Конечно, Тенна Хаги – с ее спелыми, ладными грудками, прячущимися под многослойными одеяниями, с веселыми желтыми глазами и опасной смешливой морщинкой у маленького рта – сидит на коленях у Седрика Хилла. А у ног задумчивой Лианны Мормонт собрались и слушают ее истории рыжие молодцы из Клана Рысьего Черепа. И все пьют эль, малиновый настой, а в углу дымят тенны чудо-травами, от которых кружится голова и становится легко на душе…
Подрик закрыл на миг глаза, опустил голову и обнял себя руками. Это было так несправедливо! Нет, конечно, его очередь нести дозор, и он гордился, как и положено, и, разумеется, король Джон хлопнет его по плечу, но – всё, в целом, было несправедливо!
Вот если бы всё было, как сейчас, и была Зима, но только не умирал никто, дрова не нужно было бы рубить, и Иных было как-то проще одолеть! Подрик не сразил ни одного, но однажды сражался с одним из них. Тогда, в самом начале, когда он и сир-миледи спасали сира Джейме. Они шли по замороженному полю несколько часов. Леди Бриенна только сжимала зубы и почти ничего не говорила. В тот раз Подрик отвел от нее удар Иного, а сама леди разрубила врага пополам. Назад они на носилках тащили сира Джейме, и потом на леди Бриенну кричал сир Лорас. Последнее, что хотел бы Подрик – повторения той истории.
Он поежился. Из далекого заветного шатра раздавались звуки волынки и гармоники.
Чей-то смех.
Подрик упрямо нахмурился. Поплотнее завернулся в меха.
В темноте грузно что-то зашумело, затем затопало, и к небольшому освещенному костром кругу выплыл одичалый. Куда страшнее заросшего бородой лица был топор за спиной, украшенный грубыми геометрическими узорами. На некоторых из них, кажется, еще видна была красная, живая, кровь. Подрик сглотнул, молча глядя на великана и робея обратиться первым.
– Это ты, значитца, караулишь, мальчик? – прогрохотал страшный гигант из полумрака.
– Да…
– Манда! Где второй?
– Я один.
Одичалый вновь добавил другое ругательство, уже не знакомое Пейну, и исчез, топая, в темноте. Подрик выдохнул. Значит, вот он сегодня обходит костры и проверяет дозорных. Попробуй рискнуть отойти.
Синие звезды над ним поблескивали, перемигиваясь. Темный далекий лес – то, что осталось от пожаров Манса-налетчика – тревожно шумел.
Вновь послышались шаги, и Подрик приосанился, заслышав знакомые голоса. К нему явились Тенна Хаги и другая девчонка – он не знал ее имени, но знал, что она принадлежала к дорнийцам, немногие из которых явились на зов Зимнего Братства, и еще меньшее число дожило до этих дней.
– Ну как ты? – сердобольно спросила дорнийка, присаживаясь на корточки рядом с Подриком, – скучаешь?
– Нормально, – Под пытался звучать расслабленно, но взгляд его вновь и вновь возвращался к Хаги.
Ах, как она была хороша! Желтоглазая, в беличьей шубке, во всей своей славе возвышающаяся над ним, румяная и веселая…
– Мы принесли тебе ужин, – сияющая дорнийка ревниво опередила подругу, поставила перед Подриком котелок, – раз уж тебя не будет сегодня. Ешь сейчас же, пока не остыло.
– Спасибо…
– Эндира. Эндира Сэнд, – улыбнулась дорнийка, и ее тревожный взгляд заставил юношу сильнее смутиться: она его знала, а он не помнил, как и при каких обстоятельствах они познакомились.
Это было естественно Зимой. Подрика всегда смущали люди, которые с легкостью запоминали всех, с кем встречались. Больше того, они помнили имена всех родственников и соседей друг друга, вот как сир Бронн, например. Подрику казалось обидным расточительством тратить столь обширную память и талант к запоминанию на банальные сплетни.
Девушки, щебеча между собой, покинули его. Подрик проводил их больным взглядом. Несправедливо втройне. Несправедливость начиналась с пробуждения и не заканчивалась с отбоем.
Последнюю обиду ему нанес два дня назад сир Джейме. Подрик не один месяц готовился к этому разговору, подбирал выражения, надеялся, что как-нибудь события позволят избежать этого, но – раз уж он собирался стать рыцарем однажды, если доживет, то должен был…
Но вместо грозного «Милорд, бесчестно, что вы спите с леди Бриенной без рубашки под одним одеялом, восстановить честь девы следует, женившись на ней!» получилось какое-то жалобное блеяние:
– Сир-миледи… она ведь девица… так она говорит, и я верю – но сир, это правильно было бы, ведь если нет септы, то хотя бы богороща… наследница…
Сир Джейме слушал с каменным лицом. Даже сир Бронн, что поначалу усмехался, как-то съежился, когда Лев одной левой приподнял Подрика за воротник в воздух и, держа на весу, прорычал, словно на одном дыхании:
– Значит, старые сплетники сами ссут подойти ко мне, а? И подослали тебя, юный Пейн? Тогда пусть запомнят: у меня и леди Бриенны было достаточно церемоний, – он выплюнул слово «церемоний», как горькую можжевеловую ягоду, – приданым была моя правая рука, нашими свидетелями – те, что ее отрезали, а септон рычал и пытался нас сожрать, одетый в бурую шкуру! Это я еще посаженную мать, гниющую на ходу, не упомянул!
Примолкли все. Сначала сир Аддам, а потом и остальные, начали говорить о леди Бриенне «наша леди», и вопрос больше не поднимали. Иногда язык сира Джейме все-таки служил добрую службу.
Но Подрик-то чем был виноват, когда от души заступался за честь своей дамы?
