Текст книги "Исцеление (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Осторожно переступая через весь хлам и удерживая на весу тяжелое блюдо, Рания подобралась к столу. На нем не было свободного места. Сам Торин, закатав рукава, что-то увлеченно обрабатывал напильником. Что именно, Рания разглядеть не могла.

– Ты пробовала? – пробормотал Торин.

Рания замечала давно, что напоминает он это скорее по привычке. Протянув руку, девушка попробовала понемногу от каждого края, порадовалась за дворцовую кухарку – определенно, дичь с рагу ей удавались лучше всего – и кивнула королю.

– У меня руки грязные, – поднял тот ладони, покрытые каменной пылью, – подойди.

Она приблизилась, держа блюдо в руках.

– Давай, – взглядом показал мужчина на блюдо, – придется тебе мне помочь.

И поднял брови, снова кивнув на блюдо, как будто бы и не предлагал ничего из ряда вон выходящего. Сердце девушки подозрительно ёкнуло. Кормить короля… с руки?

Не в силах оторвать взгляда от его лица, она онемевшими пальцами захватила еще горячее мясо и немного овощей из закуски, и перегнулась через стол. Торин приоткрыл рот, и…

…мир померк. Остались странные, пугающие ощущения во всем теле, начинавшиеся в пальцах правой руки – которые он чуть прикусил, послав сладостную дрожь до самых кончиков волос. И, распробовав вкус, облизал ее пальцы, чуть прищурившись.

– Да, неплохо, – констатировал он, – сойдет. Тут много. Присоединяйся…

Спустя время, когда блюдо опустело, а пытка закончилась, и Рания вышла из кабинета короля, ей казалось, пол под ногами покрылся волнами, а она сама превратилась в утлый кораблик, на который налетел шторм.

Могла ли она думать год назад, что… нет, эта картина казалась ей столь постыдной, что Рания не могла вспоминать ее, хотя детали по-прежнему оставались у нее перед глазами. Горячий язык Торина, то, как он захватывал губами ее пальцы раз за разом, то, как требовательно смотрел на нее, пока она не брала следующий кусок – уже для себя.

Что же было это, заставляющее дрожать колени, и рождающее незнакомые содрогания выше, между бедер? Откуда снова родился трепетный страх, замирающее сердце, дрожь в позвоночнике, и почему, несмотря на страх, парализующий с ног до головы, она все время хотела видеть его? Больше всего желала поднять голову, и столкнуться с синими глазами взглядом, и рассматривать снова и снова румяные губы, чуть тронутую сединой бороду, каждый шрам из сотен шрамов, родинки, волосы на его теле.

Не сознавая. Запрещая себе называть это желание. Все равно прижимаясь лицом к оставленным им вещам, и засыпать, подложив под голову его рубашку. И иногда, все чаще, прокрадываться в его спальню, и удивляться – чуткий, спиной ощущающий опасность, он спал так, словно в целом мире не существовало для него угрозы. А может, Торин просто знал, что от Рании не стоит ждать ничего плохого.

И вот опять она осмелела, и приблизилась к его кровати. Постаралась успокоить дыхание, прежде чем склониться над ним. Отросшие до плеч волосы чуть мешали разглядеть его. Но в темноте ей и не надо было смотреть. Она и без того знала его наизусть.

Пожалуй, теперь ее влекло узнать его еще ближе. И чуть взмокшая ладошка, легшая на его мерно вздымающуюся грудь, медленно двинулась вниз. На какой-то момент ей показалось, что его дыхание прервалось, и она едва не упала от страха, но нет – Торин лишь перевернулся на другой бок, и теперь храпел лицом к ней, зарывшись носом в подушку и запутавшись в своих же волосах.

А под ее рукой не обнаружилось никакого движения. Ничего. Рания, краснея сама перед собой, провела между его бедер рукой, осторожно захватила «добычу» двумя пальцами, но – не последовало никакой реакции. Никакого ответа. Ни биения крови, ни участившегося пульса. Тепло с уютным запахом Торина, заученная мелодия его посапывания, и – Рания вынуждена была это признать – все же украденная болезнью мужская сила.

…Лёжа на своей лавке и прижимая к себе кота, девушка другой рукой зажимала рот. И очень, очень надеялась, что ее сдавленные рыдания в плаче над его погибшей мужественностью Торин Дубощит никогда не услышит.

…

Утро праздничного дня наступило. Еще до рассвета Торин был вырван из самого сладкого утреннего сна своей сестрой, ворвавшейся, как у нее водилось, в его спальню. Как выяснилось, явилась она вовсе не за братом, а за его служанкой, и увлекла ее одеваться и украшаться к танцу Золотой Девы. Всю эту суету Торин благополучно проспал – и в общем-то, не против был проспать и саму свадьбу: накануне выпил несколько больше вина, чем собирался.

Потянувшись, он выполз все-таки из постели, спихнув на пол кота, и уселся на краешек кровати, потягиваясь и сожалея о вчерашнем вечере. Возраст, который раньше совершенно не ощущался, начинал сказываться; больше никаких бессонных ночей с попойками и плясками, а на следующий день – просыпаться как ни в чем не бывало… не бывать теперь той разгульной юности больше никогда.

Но все же…

Торин прикусил губу, и швырнул прочь сапог. Ярость, кипевшая в нем уже неделю, не находила выхода. Может, потому, что была иррациональна и ничего изменить не могла. Глупо, очень глупо жалеть о том, что уже стало привычной печалью. Король не имеет права на такие чувства. Не имеет права…

С другой стороны, разве не в священных текстах поется о том, что бессильный правитель – это бесплодие народа и дурной знак?

Разжав кулаки и стиснутые зубы, Торин заставил себя дышать ровно. Он еще не старик. И надо признать простую истину: раны и болезни забирают что-то, принося взамен славу и почести воинам. За восемь лет уже можно было привыкнуть. Разве променял бы он свои шрамы, знаки доблести, на похоть? Люди говорили, что тот, кто в семьдесят лет все еще хочет женщину, либо глупец, либо не совсем человек. Гномы говорили – кто не хочет женщину, тот умрет не мужчиной, лишенный чести. Вне зависимости от возраста.

Как же назвать того, кто хочет – и не может?

И как назвать того, кто притворяется спящим, пока рядом молодая женщина ждет и алчет мужчину, впервые сталкиваясь с новыми для себя желаниями? Это перед Дис можно было строить из себя ревнителя нравственности и сурового хранителя традиций. Но разве лет тридцать назад он хоть на минуту задумался бы о них, повторись хоть одна такая ночь!

«Не сегодня, – вдруг понял причину своей печали Торин, и выпрямился, – не сегодня сетовать мне на волю Кузнеца. Сегодня мужчиной становится мой Фили. Время радоваться за него, а не переживать за себя. Благослови Махал утерянные знания, вернувшие мне жизнь – и давшие увидеть свадьбу наследника!».

И, очистив сердце от недавно пробудившейся печали, Торин Дубощит вновь стал собой: Королем Горы, непоколебимым, гордым, победителем.

…

Ступив на мозаичный пол зала, где спустя пару часов ей предстояло танцевать, Рания задрожала от испуга. Ее немного даже подташнивало. Неужели ей, такой маленькой, молить здесь в танце Кузнеца, перед тысячами пар глаз, перед женихом и невестой, в знак соединения их судеб?

– Рания? – раздался голос королевы Дис позади нее, и девушка, от волнения не чувствующая собственных ног, обернулась. На королеве было светлое голубое платье и ослепительно-лазурный плащ, струящийся шлейфом на пять локтей по полу. Величественная и счастливая, Дис являла собой точную картину королев прошлого – какими Рания представляла их себе.

– Ваше величество, – девушка поспешила опуститься на колено перед королевой, но та удержала ее. Длинные, до пола, рукава платья, упали с легким перезвоном: тончайшие кружева из серебра украшали запястье гномки.

– Не трясись, – услышала Рания, и тон Дис удивительно напомнил ей Торина, – сосредоточься. Ты должна украсить свадьбу моего сына.

– Да, ваше величество, – голос Рании тоже дрожал.

– Ну-ка подойди.

Придирчиво оглядела Ранию королева. Прошлась руками по ее костюму – невозможно открытому по нынешним временам, и совершенно обычному в древние эпохи. Ткани практически не было на девушке. Немного золотой парчи, прикрывающей ноги чуть ниже колен, и крохотный лиф, едва удерживающий пышную грудь. Никогда прежде Рания не была столь бесстыдно обнажена. И никогда на себе она не чувствовала такого количества золота. Золото в ушах, золото на шее, на груди, на запястьях и предплечьях, на ногах, на пальцах рук и ног…. Золотыми нитями украшены умело заплетенные в косички волосы, и между глаз спускается золотая подвеска. И все это – украшено самоцветами всех сортов и оттенков, крохотными, но вместе составляющими внушительный вес.

– Вот так, – поправила Дис одно из ожерелий девушки, – не оплошай. Это будет просто великолепный танец.

И, мягко улыбнувшись, королева скользнула прочь. Рания невольно восхитилась ее царственной манерой. Настоящая хозяйка Горы: не больше минуты уделила попавшейся на пути девушке, но успела вернуть ей самообладание. И точно так же Дис заботилась о каждой детали, и давала распоряжения всем встречавшимся. И каждый гном чувствовал себя важным участником праздника, от маленьких детей до старых рудокопов.

Проводив взглядом королеву, Рания заставила себя дышать ровно. Для этого она даже закрыла глаза. До начала мистерии оставалось совсем немного времени. Невесту встретили у ворот Эребора, где накануне был разбит лагерь Оннара Кривоногого. Невесту приветствовали. Скоро она появится у порога дворца и поставит символы кхазад в алтарь у входа. А потом, наконец, ее встретит жених, и они займут свои праздничные троны перед Мостом, ведущим к алтарю Кузнеца.

И тогда Рания начнет свой танец.

…

– Государь Торин Дубощит, властитель Эребора… благословляет невесту! – громогласно возопили у гнома почти над ухом, и Торин непроизвольно поморщился.

Понятно, что нужно объявлять, что происходит, иначе далеко находящиеся гости и зрители не разглядят и десятой части, но зачем же так надрываться? Но недовольство мужчины испарилось, когда он увидел блеск глаз Фили. Сейчас Торин должен был снять с невесты тяжелое золотое покрывало – совершенно непрозрачное, и лишавшее ее возможности что-либо видеть. И точно так же, ее не мог видеть взволнованный жених, который, насколько мог видеть Торин, весь извелся от нетерпения.

Перед гостями он себя не выдавал, но Торин знал его с младенчества, знал еще до рождения. Узнавал сияние в его глазах. Видел стиснутые на поясе пальцы. Чувствовал, как часто тот дышит.

– Благословляю, дитя, – наконец, вымолвил Торин, не в силах сдержать улыбку: отчего-то хотелось немного помучить Фили, и задержать мгновение встречи влюбленных. Встретившись взглядом с Дис, он увидел слезы счастья в ее глазах, и подождал, пока она подойдет, чтобы вместе с ней снять покрывало с невестки.

Явившаяся красота Онии заставила присутствующих шумно ахнуть. Торин, прежде не встречавший девушку, удивленно покачал головой. Нет предела красоте гномьих девушек! Нет границ у этой красоты. Ради такой красавицы Фили вернулся с тропы смерти, и оно того стоило, несомненно. В поклоне, который отвесила невеста, ее длинные, как будто небрежно заплетенные золотые косы свернулись тяжелыми кольцами на полу. Невероятно нежное личико от волнения казалось еще краше, как и огромные голубые глаза в обрамлении темных ресниц.

– Благодарю вас, – прошептала она, и то, как округлились ее розовые губки при этом слове, заставило сердце короля окончательно растаять. Счастливец Фили, и пусть Махал одарит его еще большим счастьем!

Как и ожидал Торин, молодожёны, полностью поглощенные созерцанием друг друга, вокруг даже не смотрели. Впрочем, никто от них этого не ждал. Сегодня, напротив, они были в центре всеобщего внимания. Торин и сам не заметил, как стал улыбаться, а мир вокруг вдруг окутала странная дымка повсеместного счастья, радости и единства.

В такие минуты Тьме и вражде места на земле и под землей просто не остается. Вот смеется Дис, сжимающая его руку своими двумя, вот хохочет Глоин, тряся бородой, вот Двалин ухаживает, как истинный ценитель, за незамужними красавицами из свиты Онии. И Оннар, конечно, здесь же, в королевской ложе: надувает щеки, старается сделать вид, что уж он-то, конечно, всегда был на стороне этого союза.

Время не движется, время само сидит с ними за праздничным столом, и пирует с ними. Время отказывается вращать свое колесо. Ровно до того мгновения, когда в начале Моста вдруг является маленькая фигурка, и веселый гул зала вдруг стихает, уступая место нарастающему бою ритуальных барабанов.

– Пляска Золотой Девы!

Не сразу вспомнил Торин о том, кто был Золотой Девой на пороге Моста. А вспомнив, отчего-то смутился. Он привык видеть свою маленькую служанку в закрытых платьях, подобающих эпохе, но никак не в откровенном наряде древних кхазад, не знавших стыда перед красотой нагого тела. И впервые мог рассмотреть то, что раньше было скрыто от его пытливого взора. Детали, волнующие душу любого мужчины, вне зависимости от возраста, состояния здоровья и… а, к Балрогу! Разве мог оставаться равнодушным Торин, глядя на нее? На движения ее округлых полных бедер, соблазнительный изгиб тонкой талии, форму ее молодой, упругой груди?

Представление началось. Во все глаза смотрели, разинув рты, гости из семи королевств на великий Танец, символизирующий вечное вращение колеса жизни, смену времен года, зарождение новой жизни – и уместное прощание со старой.

Танцовщица, гибкая и умелая, то металась между невидимых стен, то вздымала руки вверх в старинном жесте клятвы, умоляя небеса пролиться на землю дождем, а подземные богатства – прорасти из нее, словно долгожданный урожай. Даже те, кто никогда не видел этого танца и никогда не слышал о его значении, узнавали, сами себе не веря, каждый жест его, отточенный до совершенства.

Узнавал страстную мольбу желающей женщины, узнавал тоскующую песнь металла и необработанного камня, пустой формы, требующей прикосновения опытных рук мастера. Узнавал то долгожданное мгновение, когда маленькая танцовщица получала желаемое, и тогда, в самом деле, казалось, что невидимый Кузнец находится здесь же, на Мосту, и, снизойдя до порывистой мольбы своей нареченной, наконец овладевает ею.

– Невероятно, – пробормотала, как завороженная, Дис, и Торин был согласен с ней, разве что не мог найти слов выразить то, что ощущает. Во рту у него пересохло.

Зрелище, что рождалось перед взором короля, обещало никогда не повториться. Оно и не могло бы повториться: чарующая, бешеная пляска огня и металла, плуга и пашни, страсти и покорности, являлась лишь единожды. Состоящая из традиционных движений, она все равно отличалась деталями каждый следующий раз, спустя год, хотя и неизменной оставалась чистая ее суть: мольба о плодородии и изобилии.

А исполненная на свадьбе, она обещала молодоженам особую судьбу. Тем более, речь шла о чудом выздоровевшем наследнике Эребора. Все присутствующие гномы знали это, и каждый мог оценить великолепие такого роскошного подарка.

Маленькая танцовщица из нищих долин Предгорий преподнесла королевскому роду подарок, ценнее всех сокровищ Горы. Торин Дубощит знал это. Он читал, он слышал, и в детстве, должно быть, видел. Но сейчас – сейчас все смыслы ушли и исчезли, и осталось чистое сладострастие соития, о котором молила танцовщица, и небывалое блаженство, которое она обещала своему возлюбленному.

И, когда рокочущий и страстный ритм барабанов, наконец, разом умолк, а девушка рухнула в заключающем движении на Мост перед наковальней Кузнеца – Торин разжал вспотевшие ладони, и с шумом втянул воздух сквозь зубы. Золотая дымка накрыла его с головой. Мир отдалился на какое-то время, а затем приблизился. Только серый туман, незаметно загустевший с годами, вдруг исчез, словно его и не бывало. Распахнув синие глаза, Торин Дубощит смотрел в пространство, и боялся разучиться дышать.

Этот танец был для него. Теперь он понял. Этот Золотой Танец был не только подарком Фили и его невесте. Это была мольба, отчаянная, горестная, искренняя, об исцелении Подгорного Короля, о возвращении ему прежней силы.

И сила вернулась, потому что иначе было невозможно: такова была сила молитвы. Кровь, долгие годы все более замедлявшая свое течение, вдруг бросилась в лицо Торину, и лоб его покрыла испарина. И кровь наполнила все члены его тела. И даже… мужчина коротко выдохнул, надеясь, что Дис, сидящая всего в полушаге, не обратит внимания на странный румянец и потерянную улыбку своего брата. И на то, как тесны стали ему штаны.

Он и сам не знал, как прошли следующие три часа за пиршественным столом. Должно быть, весело, потому что, когда король оказался перед аметистовым родником, лицо его горело от выпитого, а венец съехал набок. Тишина прерывалась то отдаленными звуками разудалых песен, то чьим-то тихим смехом и шепотом: на набережной любили встречаться юные парочки. Торин же, уединившись, дышал чистым прохладным воздухом, и впервые за долгие годы, а может, даже десятилетия, не мог уловить в голове ни единой связной мысли. И это было правильно. Сегодня все было правильно.

Посидев немного у берега, он так же бездумно скинул кафтан и рубашку, и вошел в воду, не чувствуя ее холода.

– Великий Создатель, – поднял он руки, и ему показалось, вода вокруг даже согрелась, – молю тебя! Я пришел от тебя чистым, и теперь вернулся с благодарностью и просьбой. Благодарю… – он запнулся, теряясь в собственных чувствах, – благодарю за исцеление моей семьи. Благодарю за спасение королевства, и за преумножение богатств. Прошу, не оставь нас. Прошу – не оставь наших детей! И прошу… очисти меня… от того, что неугодно тебе.

Задержав дыхание, он опустился под воду целиком. А когда вынырнул, на противоположном берегу стояла, глядя на него, Рания, в своем костюме Золотой Девы.

– Повелитель, – произнесла она едва слышно. На кхуздуле «повелитель», «муж» «мужчина» – слова, звучащие одинаково, но Торин знал, кого именно из перечисленных зовет девушка. Сегодня он не ошибался. Она звала к себе мужчину.

…

Он вышел на каменный берег, озаренный отблесками аметистового дна и опаловых цветов на каменных деревьях набережной. Босой, горделиво прямой, стоял перед ней, задумчиво созерцая, как незнакомку. Рания ответно не сводила с него глаз. Прежде она много раз видела его тело во всех его будничных подробностях. Знала его мерки. Прикасалась к нему руками. Даже мыла.

Но то было тело больного, нуждавшегося в исцелении и уходе, бесчувственная плоть, израненная и отталкивающе непривлекательная призраком смертельной хвори. Мужчина же, который стоял перед ней практически нагим сейчас, дышал первобытной силой. С усов его, бороды и волос стекали ручейки воды. Струились по широкой груди, мощному прессу, проникали за пояс облепивших крепкие бедра штанов. Ласкали вздыбленный корень мужественности, и путались в густых волосах в паху…

Так же, как на нее смотрел сейчас темными от желания глазами не Торин, а сам Кузнец, так и перед ним замерла в ожидании и предвкушении не безответная служанка, а Золотая Дева.

– Повелитель, – вновь выдохнула она с вожделеющим стоном, и приблизилась к нему.

Он по-прежнему не шевелился, и не двигался с места. Дева прикасалась к нему, как будто только ожившему из безжизненного камня, и ничуть не торопилась.

Торин Дубощит, и Рания, девушка из Предгорий, никогда не станут ровней, и никогда не будут вместе так, как, например, Фили и Ония, и даже Кили и Тауриэль. Никогда не увенчают черноволосую головку скромной гномки диадемой правительницы, и никогда при подданных Торин не уступит ей права есть из его тарелки.

Но Кузнеца и Деву сравняла мистерия Золотого Танца и благословенной ночи после, в которую можно всё.

Даже стоять, как стояла перед ним Рания, лицом к лицу, и прикасаться со всех сторон, пока он позволяет это – снисходительно, как истинный повелитель. На теле его высыхает вода родников, но появляется первый пот, и вместе с ним – тяжелый запах мускуса и хвои, соли и свежевспаханной земли.

Медленно опускается Рания на колени перед Кузнецом. Она никогда прежде не была Золотой Девой, и не знает, откуда ей известны правила. Уверенно, но неторопливо, она развязывает его штаны, и приникает лицом к темной поросли в его паху, вдыхает его невозможно манящий запах.

Так пахнут дикие звери и возбужденные мужчины. Огромный, словно из камня выточенный, налитый кровью член она не в силах обхватить пальцами одной руки. Потирает его, глядя, как запрокидывает голову мужчина и низко, довольно рычит сквозь сжатые в блаженстве зубы. Осторожно проводит по стволу языком снизу вверх, и много раз целует и прихватывает одними губами, изображая ртом движения ползущей змеи. Постепенно углубляет ласку, очень постепенно, приноравливаясь к его размерам, и учась дышать, не выпуская его.

Дыхание короля становится резче и жестче. Ласки девушки – быстрее. Она и сама не замечает, как ногти ее впиваются сзади в поясницу Торина, а его руки удерживают ее, и он начинает двигаться сам.

Глубже, непредсказуемо. Жестко и именно так, как того стоит ждать от него. Она глотает слюну, и чувствует, как его вкуса становится все больше, как он все чаще постанывает и всхрапывает. Ей тяжело сдержаться, чтобы не начать касаться самой себя между ног, а торчащие соски неприятно холодит металл украшений.

Наконец, он вздрагивает, рычит, и проскальзывает ей в глотку глубоко, как никогда прежде, и рот ее наполняется густой, клейкой спермой.

Рания сглотнула трижды, не выпуская его все еще пульсирующий член изо рта, но все равно, капли его семени остались у нее на лице, и на груди, и стекали по губам. Не давая Торину опомниться, она поспешно облизала его, наслаждаясь возможностью снова и снова ощущать его терпкий вкус. И, отпустив наконец, снова прижалась лицом к его телу, зарылась носом в густые волосы, пахнущие возбуждением, потом и….

– Рания, – хрипло раздалось над ней. Она вскинула на него все еще затуманенный страстью и мороком перевоплощения взор.

Потрясенный, приходил в себя над ней Торин Дубощит, тяжело дыша и хватаясь за ее плечи, как за опору.

Золотая Дева закончила свой священный танец. Дух Кузнеца оставил короля из-под Горы.

Комментарий к Дух Кузнеца

Любителям рейтингов обещаю не снижать градус, но только повышать впредь.

Огромное спасибо за то, что читаете и оставляете отзывы!

========== Пожиная плоды ==========

Сменилась одна луна со свадьбы Фили, и на поля у Горы вышли люди Дейла – собирать первый крохотный урожай, высаженный скорее символически, распахивать землю, чтобы оставить ее отдыхать уже до весны. На следующий год они засеют уже много больше полей. Дело это с незапамятных времен сопровождалось песнями и танцами, но гномы в нем никогда не участвовали. У них были свои праздники и свои обычаи. Здесь, в Эреборе, по крайней мере.

Рания, поежившись, медленно побрела прочь от ворот королевства.

Поговаривали, скоро их придется закрыть, но пока что все шло к тому, что они лишь мешают и вовсе не нужны. Новые времена, новые законы. Торговля невозможна через запертые двери. Говорят, через сто лет эльфов станет меньше, а полукровок – больше; а гномы будут строить такие же города, как люди. Может быть, может быть. А может, это люди взяли идею гномов – строить из камня.

В Рохане они строили из дерева, это Рания помнила хорошо. А в Предгорьях гномы тоже распахивали землю, и праздновали сбор урожая. Все собирались вместе и накрывали столы, разжигали новый огонь, высекая искру кремнем, которые привезли когда-то еще предки в эти земли, разносили подарки по домам. А ночью мужчины вели своих жен на пашню, чтобы там взять их, и поделиться с землей мистической силой зарождения новой жизни.

В эти ночи девушки сидели со старухами, а юноши – со стариками, и те передавали им, взволнованным и возбужденным, тайны любовного искусства и секреты плодородия. Так повелось. Ведь без плотской любви жизнь земли замирает; руда не дается горнякам, скот хворает, и вянут цветки и завязи на огородах. Потеряют влечение мужчина и женщина – и пресечется род кхазад, и вместе с ним лишатся души горы и предгорья…

Навсегда ли вернулась мужская сила к королю Дубощиту, Рания узнать не успела. Смутно припоминая вечер Золотой Пляски, она терялась, пытаясь отличить реальность от фантазии, и пришла в итоге к выводу, что чудеса больше раза не свершаются. Не с ней. Или могучий Кузнец решил воплотиться в короле лишь на один вечер. Или это она сделала что-то не так.

По вечерам Торин по-прежнему был занят своими делами, ужинал быстро, и на Ранию времени и взглядов не тратил. Прокрадываться к нему в спальню ночью она больше не рисковала. Было отчего-то боязно.

Помучавшись сомнениями, девушка решила использовать самое действенное средство: молитву. Через неделю после свадьбы Фили и Золотого Танца Рания все-таки поставила ритуальные статуэтки кхазад в пустующую алтарную нишу. Это было самоуправство, тем более, она зажгла лампаду перед ними – сделала все, как положено, а государя не спросила. Но Торин ничего не сказал. А на следующий день и вовсе покинул Эребор вместе с Оннаром и Двалином – Дейл ждал владыку Горы для большого осеннего торга. Из Горы вывозили металл, а назад везли зерно и соль.

Его не было почти месяц. Рания извелась от безделья и тоски; перемыла все комнаты, отполировала зеркала и лампы, перестирала все, что могла, перетрясла ковры и шкуры. Лишь одну ношенную рубашку Торина оставила у себя – так и спала, обнявшись с ней.

Это был самый долгий месяц в ее жизни. Выходить из покоев было совершенно некуда, да и неприлично, а сидеть без дела утомительно. К тому же, она отчаянно скучала по Торину Дубощиту. Просто-таки до ужаса. Пришло понимание этих чувств не сразу. Сначала была бессонница, потом – кошмарные сны с ним в главной роли. А еще через некоторое время она обнаружила, что стоит с пустым котелком перед его спальней, и плачет навзрыд, просто потому, что на нее некому косо взглянуть или прикрикнуть.

Тем мучительнее было осознавать, что для него ничего не меняется там, в Дейле. Рания не смела ожидать от короля знаков внимания, и не ждала их, благодаря Создателя уже за те, что имела, какими бы они ни были. А теперь не было ничего.

Может быть, Король Под Горой был исцелен. Но теперь недуг поразил сердце его верной служанки, и от него лекарства, насколько Рания знала, не существовало. Можно было бы сочинить эдакую мудреную припарку или настой, или, наконец, обратиться к черному колдовству. От скуки она уже хотела начать учиться читать. Но до этой стадии отчаяния гномка дойти не успела: государь ее вернулся домой.

…

Торин ворвался в покои Дис посвежевшим, помолодевшим, и совершенно на себя, уезжавшего, не похожим. Расцеловав сестру, он сообщил с ходу, что голоден и устал, и ненавидит всех людей и их города, а уж как ненавидит эльфов – и передать нельзя.

– Вот что сделали с тобой, – с ласковым упреком ответила Дис, усаживаясь напротив брата, – как я рада наконец-то видеть тебя!

– Невестка еще не выходит? – спросил Торин с набитым ртом – по обычаям кхазад, жен сыновей, братьев и племянников не следовало называть по именам напрямую.

– Нет, пока нет, – Дис тут же счастливо просияла, – да и Фили я вижу только изредка. Эребор населяется все гуще, а знакомые лица видишь все реже.

– Меня радует, – возразил Торин, жадно глотая пиво из кружки.

– Тебя что, держали взаперти и морили голодом? – пошутила сестра, глядя на него с улыбкой умиления, – а вроде ты хорошо поправился.

– Мгм!..

– Так и пышешь силой и здоровьем, как нормальный гном, наконец. Я тебя не видела таким очень давно. Все-таки не зря я тогда нашла тебе эту девочку, – не сдержалась Дис, радуясь случаю похвалить свою интуицию. Торин на мгновение перестал жевать и посмотрел сквозь нее, слегка задумавшись.

– Я про нее забыл, – сказал он, облизывая пальцы, – куда ты ее дела, кстати?

– Что значит, куда? Сидит у тебя. Весь месяц так и не выходила. Дальше порога носу не кажет. Может, это и не очень правильно получилось с ней, но согласись… – Дис покачала головой, – традиции она уважает. Такую не зазорно… – тут гномка запуталась; на кхуздуле, как ни поверни богатый и образный язык, нельзя было назвать положение Рании хорошим, правильным словом.

Торин нахмурился, махнул рукой.

– Махал с ней, – пробурчал он, – расскажи мне о Глоине. Что вышло с его сыном? Что этот сорванец учудил, что даже в Дейле слышно было?..

…

Остановившись перед дверьми своих покоев, Торин несколько раз вдохнул и выдохнул. Сердце билось непозволительно часто. Имеет ли смысл притворяться, как мальчишке, что все будет как раньше?

Король не умеет бояться. Воин не боится. Но мужчина может, еще как может. Месяц в Дейле Торин провел, как будто заново обретая самого себя. Человеческими женщинами он брезговал, но еще неделя – и готов был бы побороть свою брезгливость. Тело требовало своего. Вернувшаяся природа снова будила по утрам едва ли не болью. Краснея сам перед собой, Торин терпел три дня, пока не вынужден был вспомнить мальчишеский опыт самоудовлетворения.

Все начинать сначала. С какой-то точки зрения это даже хорошо. Каким бы ни было прошлое, жить им нельзя. А сны тревожат, сны возвращаются. Смазанная память о том самом первом разе, когда он был совсем юнец, и представления не имел, что делать – и она была юна, и оба они, неловкие, напуганные собственными желаниями, потянулись друг к другу, чтобы стать единым целым…

Трепет, преодоленная застенчивость, испуг, слезы в синих глазах возлюбленной. Первый опыт, как неизведанная территория для путешественника: и сладко, и стыдно, и очень хочется скорее постичь все сокровенные тайны. Потом были другие женщины, много их было, что сказать. Но ее, первую, навсегда любимую, он не забудет. К ней он еще долго возвращался. С ней всегда был юношей на неведомой тропе любви, и даже теперь отзвуки былой нежности и минувшей близости дают о себе знать при виде ее лица…

Время, неумолимое время стирает все. И сейчас есть трепет, но все не то, не так. Теперь Торин знает, чего хочет, и что ему на самом деле нужно. Страсть временами падает пеленой между ним и миром; тогда больно сидеть верхом, и мысли никак не желают собираться вместе и двигаться в полезном русле.

«Пора», – сказал себе король, глядя на запертые двери, и, выпрямившись, решительно вошел внутрь.

…

…Двери распахнулись. Дис, только начавшая накрывать к ужину, столкнулась взглядами с Фили, бледным и напуганным.

– Мама! – без предисловий выкрикнул он, – там, у Кили…

Сердце у гномки екнуло. Она схватилась за грудь.

– Тауриэль рожает, – задыхаясь, выпалил сын, – началось еще ночью. И кажется, дело плохо.

– Насколько плохо? – уже на бегу спросила Дис.

– Врач ему сказал: иди, прощайся…

У резной каменной арки на скамье Дис увидела Кили. Не стесняясь присутствующего врача-человека и повитухи, он рыдал, спрятав лицо в ладонях. Плечи его мелко вздрагивали, а охрипший голос едва слышно повторял: