Текст книги "Исцеление (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Кот? – пробормотал гном, и кашлянул, – кот.

Биби сладко потянулся, зевнул, и уселся у ног короля, глядя тому в глаза без малейшего трепета, подобающего перед владыкой Горы. Типично кошачье поведение. Более того, он негромко мяукнул.

– Кот, – словно не веря своим глазам, повторил Торин, – ну конечно. Хочешь чего-нибудь?

Мяу. Рания замерла. Биби поднялся, подошел к ногам Торина, и немедленно обвил их своим длинным черным хвостом.

– Котик… у меня нет ничего. Иди сюда.

И, словно мало было того, что она уже видела, Рания с всевозрастающим изумлением разглядела, как король поднимает с пола Биби – а тот и вовсе не удивляется, словно именно этого и ждал – и задумчиво делает пару кругов по комнате.

– Пойдем, – услышала Рания, – поищем перекусить что-нибудь, что ли, котик.

Хлопнула дверь.

…

Может быть, именно случай с Биби в какой-то степени примирил Ранию с тем, что ей приходилось выносить, будучи служанкой Торина. А может быть, помогло то, что, заслышав его шаги, и готовясь к ежевечерним придиркам, она представляла, каким он был в детстве, в младенчестве – и тихонько хихикала, представляя сражение годовалого Торина с нелюбимой кашей и ненавистным купанием, например.

Так и протекала жизнь в Эреборе. Сытая и беспечная жизнь, единственным невыносимым элементом которой был Торин Дубощит.

Из редкого общения с девушками с кухонь она узнала о наследниках Торина – братьях Фили и Кили – чуть больше. Узнала, что старший, Фили, был ранен в битве столь сильно, что, скорее всего, уже никогда не сможет побороть хромоту, если встанет вообще, а раны его все время нарывают. И из-за этого отец его невесты, благородной Онии, отказался отпускать дочь в Гору, и старший наследник еще больше страдал от одиночества.

Младший же наследник и его образ жизни еще больше удивили девушку. Как и высокая женщина, закутанная в покрывало с ног до головы, мелькавшая в нижних ярусах у родников. Поначалу Рания решила, что ей померещилось.

– Это наша подгорная эльфийская дева, – усмехаясь, пояснила Сагара, управляющая дворцовой кухней, – ты не знала? Махал-могучий, из какой же глухомани ты прибыла, и до сих пор ничем не интересуешься, деточка!

Так Рания с удивлением и даже ужасом узнала, что под Горой в самом деле живет эльфийка, изгнанница своего народа – и ныне возлюбленная Кили.

– Она у нас немного не в себе, – вздыхая, тем не менее, без особого сочувствия, объяснила Сагара, – не разговаривает ни с кем, бродит, как призрак. О ней заботится только младший наследник – вот уж кто преданный юноша. Но ты будь осторожна: поговаривают, она из потомков Феанора, а от этого племени ничего хорошего ждать не приходится.

– Но как король допустил?.. – поразилась Рания.

– Не знаю подробностей, но кажется, она потеряла рассудок, когда спасала от ран Кили и сразу затем его брата, и за это заслужила приюта. Государь не одобряет, но… это долг теперь – позаботиться о ней. Кому, кроме него, она теперь нужна? Куда пойдет?

…Вечером, перед возвращением в покои, прогуливаясь вдоль глубокого родника, и наблюдая плавное волнение его прозрачных вод, и мерцание самоцветов на богато украшенном дне, Рания была искренне печальна. Похоже было, что в самом деле, над домом наследников Трора сгустились тучи, которые касались лишь их одних, словно счастье их народа питалось везением королевской семьи, и уже почти его истощило.

…

Но жалость и даже симпатия, зародившиеся к Торину Дубощиту, развеялись на следующий же день.

– Во что ты одета? – резко раздался над ней голос Торина, и Рания немедленно подскочила с пола.

Мужчина стоял над ней с выражением крайнего отвращения на холодном лице.

– И чем занимаешься? – он перешагнул через ведро воды и тряпки, грудой сваленные посреди просторной комнаты, – тебе больше нечего делать?

У владыки Горы Торина, как Рания успела заметить, было три настроения: отвратительное, скверное и злобно придирчивое. Сейчас он явно находился в последнем. Так и есть. Слегка споткнувшись, он отпихнул ногой попавшуюся на пути коробку мыла.

– Я хотела навести здесь порядок, государь.

– Для этого есть другое время! – бросил через плечо Торин, и оперся о свой стол, – она хотела…

Затем он обернулся, нахмурившись.

– Не смей появляться передо мной в таком затрапезном виде, – отрывисто приказал он, – я не желаю видеть в своем дворце ничего уродливого, грязного и бесполезного.

– Да, государь, – низко, еще ниже склонила голову Рания, и боком постаралась уползти из-под тяжелого взгляда короля. Но Торин отвернулся – и больше не смотрел в ее сторону.

На следующий день он вновь придрался к ее внешнему виду.

– Что ты на себя напялила? – буркнул король, очевидно, недовольный ужином, и искавший повода придраться.

– Цвета вашего величества, государь, – подавив тяжелый вздох, ответила Рания, начинавшая прозревать относительно правил игры в «беседу с королем».

– Что за кошмарный балахон! В таких люди казнят предателей и мужеложцев. И… – он нахмурился еще сильнее, прищурился, резко поднялся со своего места, ухватился за спинку кресла, – твои руки. Твои уши. Твоя шея.

– Государь?

– Они голые, – с отвращением вымолвил мужчина.

Рания невольно ухватилась за шею, не зная, куда деваться под взглядом короля.

– Почему ты ничего не носишь на себе? – упорствовал он в своем гневе, – своим видом ты оскорбляешь честь подданной Эребора! Неужели мои сокровищницы уже разграблены? Неужели не осталось хотя бы оловянной безделушки, чтобы…

Рания залилась краской, потрясенная собственной оплошностью. Украшения матери были давным-давно проданы, чтобы купить кузнечные меха и железо деду, но прежде Рания никогда не забывала о главном правиле приличия любой гномки, к какому бы беднейшему из сословий она ни принадлежала.

И вот, забыла. Не иначе, удар камнем по голове во время обвала в самом деле сделал из нее слабоумную дурочку.

– Убирайся с глаз моих, – устал, наконец, бушевать король.

Пятясь к дверям, и радуясь тому, что ежевечерняя пытка закончилась чуть раньше, краем глаза Рания заметила, что Торин оперся обеими руками о стол, и плечи его вздрагивают; его снова охватил приступ мучительной одышки.

«Должно быть, это были действительно страшные раны», против воли посочувствовала Рания про себя мужчине, уже засыпая.

…

Когда девочка с Предгорий появилась перед Дис в следующий раз, женщина отметила положительные изменения в ее внешности с большим удовольствием. По крайней мере, теперь она была причесана, достаточно отмыта, и сняла с ног эти ужасные опорки. Удивилась Дис тогда, когда девушка опустилась перед ней на колено – должно быть, после перелома это было очень больно, – и поцеловала край ее платья. Дис смутилась этому допотопному жесту в исполнении молоденькой гномки, одновременно почувствовав себя весьма польщенной.

– Поднимись, дитя, – потянула она Ранию вверх, – что случилось?

– Государыня, – не поднимая глаз, молвила девушка, – молю вас о снисхождении.

– Говори нормально, – поторопила ее Дис, – что случилось?

– Его величество Торин недоволен мной… – едва слышно выдавила из себя гномка, – но я не могу…

Дис нахмурилась, слушая путанные объяснения и оправдания Рании. На отсутствие положенных фамильных украшений на бедной переселенке она обратила внимание уже давно, но могла только хмыкнуть: Торин никогда не интересовался подобными мелочами. «Бесконечные ранения и возраст сделали его сварливым до предела», отметила Дис в очередной раз.

– Мне некогда заботиться об этом, – бросила сестра короля, и мотнула головой в сторону, – обратись к наследнику Кили. Он объяснит тебе, к кому идти по твоим нуждам. Помочь может и Глоин – сокровищницей управляет он.

Рания поклонилась так низко, что едва не потеряла равновесие.

…

«И, запомни… я хочу видеть своего брата счастливым».

Эти слова снова и снова являлись во снах девушке, и в последнее время она просыпалась с криком, пугая мирно спящего Биби.

Торин. Счастливый. Невозможно. Рании казалось, серый туман горя так плотно окружает последнего из королей, что сквозь него не пробиться даже солнечным лучам. И, что хуже, он и не хотел быть счастливым. Возможно, раньше он желал обладать – Аркенстоном, Эребором, Горой – но теперь, когда у него было всё, большего он желать не мог, и с обидой маленького и глупого ребенка удивлялся, отчего же вместе со всеми приобретениями на него не свалилось и счастье.

Как сделать такого гнома счастливым? Как Рания – девушка из горной деревни – может найти и поймать его счастье, если этого не смогла царственная Дис и любимые Торином племянники? Но Рания была достаточно сообразительна, и прекрасно понимала, в чем именно на самом деле заключается ее роль. Дис просто желала развлечь своего брата. Возможно, раньше он также язвительно и ядовито придирался к собственной сестре. Может быть, королева гномов просто желала напомнить ему о тех днях, вернуть его к прошлому – хотя бы так.

По крайней мере, теперь Рания была во всеоружии – накануне, по поручению Глоина, ей принесли целый ворох всевозможных платьев, и почти два сундука украшений. Принесшие эти дары молча поставили их в комнатке, и испарились, ничего не поясняя.

Биби выразительно мяукнул, принявшись тут же тереться об окованные медью сундуки. Открыв их, девушка вздохнула.

Перестеленные бархатом, перед ней сверкали сокровища Эребора. Бесценные и бесподобные украшения, которых она прежде не видела даже издали, и не могла представить себе, хотя и слышала в сказках деда о том, что они существуют.

Затаив дыхание, Рания потянулась к первому ожерелью. Она боялась дотронуться до него, и уж менее всего ей казалось возможным надеть это на себя. Утопленные в платине тончайшего плетения, сверкали россыпи прозрачных и красных камней. Ниже нашлись длинные серьги того же комплекта. Рания опустила руки, голова ее гудела.

Браслеты, кольца, ожерелья и колье, серьги, пояса… золотые, серебряные, из сплавов, из камней, из жемчуга, янтаря… она ощутила вдруг, что ей трудно дышать. «Вот от чего задыхается Торин», – мелькнула мысль, когда она расстегнула ворот рубашки, и рванула его со всех сил. Легче не стало, и Рания заставила себя обратить внимание на кучу платьев, переданных ей. Кто и как выбирал их, она не знала. Больше всего здесь было одежды голубых, синих и серых оттенков, но представлены были все оттенки радуги.

Почти все платья, как грустно констатировала Рания, были рассчитаны на дам чуть больше ростом и чуть уже в груди. Прежде в своей жизни Рания не обращала внимания на собственные мерки, и теперь не имела представления о том, как исправить недочеты наряда. Одно она знала точно, примерив пять различных вариантов: последняя запыхавшаяся разносчица обедов в гарнизоне Эребора выглядит величественнее.

Хотя бы потому, что у нее есть волосы.

Рания в бессилии опустила руки. Не меньше трети сундуков было заполнено заколками, гребнями, височными кольцами и диадемами. «Я начинаю становиться капризной, – подумалось гномке, – я могла лишиться жизни в обвале, а лишилась всего лишь волос. Они рано или поздно отрастут». Правда, волосы на лице уже никогда не станут такими, какими были. Никогда не подчеркнут нежную линию скул, и никогда не выползут кокетливыми колечками из-под теплого зимнего платка…

Расстроенные думы о собственном несовершенстве утомили Ранию, и она заснула быстро, в глубине души надеясь каким-нибудь чудесным образом избежать следующего дня с Торином Дубощитом.

========== Общие тайны ==========

Долго того самого, обидного упрека, ждать не пришлось.

– Что с твоими волосами? – проворчал Торин, когда Рания подала ему ужин, и привычно уплыла в тень в углу.

Девушка часто заморгала.

– Мои волосы? – пробормотала она едва слышно.

– Они короткие! – выпалил король, и резко поднялся из-за стола. Приборы и тарелки загремели, кубок с водой опрокинулся и покатился.

Рания от изумления открыла рот, и не могла его закрыть. Из груди рвались какие-то ужасные ругательства и проклятия, и откуда она только их знала? «Короткие? Грубый неотесанный мужлан! Драконий огрызок! Как они отрастут по одному лишь моему желанию!». Но не успела она даже домыслить то, что хотела высказать, как Торин пошатнулся, и, не удержавшись на ногах, осел на пол, ухватившись за стол.

Все вылетело из головы у гномки, когда она бросилась к королю. «Яд», решила девушка в первую секунду, но потом отмела это предположение – ведь она сама каждый день пробовала его еду.

– Я позову кого-нибудь, государь… – выдавила она, не зная, что делать, но Торин подал голос, в ответ, сдавленно и хрипло:

– Не смей!

Несмотря ни на что, это прозвучало достаточно властно, и Рания удержалась.

– Помоги мне, – простонал мужчина, и она подставила ему плечо. Торин оказался ужасно тяжелым. Пошатываясь, он с ее помощью добрел до спальни, и упал на кровать. Рания с беспокойством ломала руки, не зная, как подчиниться его приказу – и как не подчиняться.

– Не вздумай, – простонал Торин, словно прочитав ее мысли, – никто, слышишь… никому…

Она испуганно подалась к нему ближе.

– Оставь меня, – едва слышно приказал король, но Рания, помедлив минуту, уже приняла решение. Как бы там ни было, сейчас он вряд ли мог ее ударить – он даже руку поднять не мог. И она обещала Дис заботиться о нем.

Поэтому Рания затащила по одной ноги мужчины на кровать, игнорируя его затихающие и все более жалобные ругательства, стянула сапоги, и принялась раздевать подгорного короля. Нагрев воды, она обмотала его босые ступни мокрыми горячими полотенцами, и принялась обтирать его. Выступившая испарина пахла болезнью – особый, тяжелый запах больного и слабого тела. Сначала еще протестовавший, Торин молчал, только сдвинутые на переносице брови и иногда со свистом втягиваемый воздух давали понять, как ему больно.

Рания с печалью узнавала один за другим знаки недуга. Вот – напряженные жилы на могучей груди, вот болезненность суставов и вялость мышц, и лихорадочный румянец на впалых щеках. Вот – невозможная для гнома худоба, ужасная, неправильная, уродливая… Раздев Торина, Рания принесла два тяжелых одеяла, и, не слушая тихие звуки протеста, укутала больного в оба. Не решившись идти за пивом или вином, поставила ведро чистой воды у кровати. Больному в приступе следовало дать хорошенько вспотеть, а потом напоить чему-нибудь, чтобы возместить потерю влаги, это Рания хорошо помнила с самого детства.

До самого утра она не смыкала глаз, слушая дыхание короля, и только, когда в очаге почти прогорели последние дрова, немного задремала у него в ногах.

…

Открыв глаза, Рания обнаружила себя уже не возле кровати короля, а на софе, где обычно он оставлял ворох своей ношенной одежды. Торин же, сидя на кровати, жадно глотал воду прямо из ковша. Вид у него был бледный, но он находился, тем не менее, в полном сознании. Рания проморгалась, и испуганно подскочила на своем ложе.

– Ваше Величество, – подавилась она спросонья словами, и немного запуталась в юбке, пытаясь изобразить нечто вроде поклона. Торин же, жадно опустошив ковш, поднял руку, давая ей знак замолчать. Затем перевел на нее взгляд своих синих глаз, обведенных черными кругами. Выглядел он жутко.

– Так. Слушай. Вчера ты стала свидетельницей того, чего видеть тебе не следовало, – без предисловий начал он, – и, судя по всему, ты знаешь, что это. Никто, а в особенности моя сестра, не должен знать о… об этом. Ты поняла?

Рания кивнула.

– Если ты побеспокоишь этим мою Дис, я тебе перережу глотку, – буднично продолжил мужчина, ничуть не повышая голоса, – и выброшу тебя на корм воронам Эребора. Убью, – пояснил он зачем-то, отставляя ковш в сторону, – если ты сделаешь что-то, что наведет на мысль других подданных – я тебя убью. Если нечаянно или под пытками, да хоть во сне, выдашь меня – тоже убью. Убью, если где-нибудь случайно нарисуешь, споешь, напишешь…

– Я не умею писать, – пискнула она неожиданно сама для себя. Торин на миг замолчал. Хмыкнул.

– Неважно. Что происходит или произносится в моих покоях – свято. Твоя жизнь залог твоего молчания. И если ты не поймешь этого с первого же раза, то…

«Доходчиво», поморщилась Рания, опуская лицо, и надеясь, что Торин не разглядит его выражения. Вне всякого сомнения, убить ее он мог. Другое дело, что Рания сомневалась, что он проживет еще достаточно, чтобы воплотить свои угрозы в жизнь.

Кажется, Торин и сам понял, насколько неоправданны в его состоянии подобные утверждения, и потому тяжело вздохнул.

– Ты знала, что делала, вчера – как там тебя?

– Рания, мой государь.

– Рания, – точно пробуя на вкус, повторил мужчина, и продолжил, – так ты сталкивалась с подобным раньше. Или, может быть, ты умеешь лечить и другие болезни?

– Я видела много заболевших, и знаю немного основ травоведения, но лишь самую малость, мой государь…

– Что ты там лепечешь? – раздраженно оборвал Торин, – подойди сюда, ближе, я не слышу.

Как могла, Рания перечислила, запинаясь, те скромные умения, которыми обладала. В области лечения и вовсе ее знания были ничтожны. Но они были. Может быть, гномам Предгорья по-своему посчастливилось выживать в изоляции от остальных. Приходилось быть не такими заносчивыми и многому учиться.

С другой стороны, и старые традиции они соблюдали много крепче жителей Синих Гор, Мории или Эребора.

– То есть, ты видела раньше эту болезнь. Напомни еще раз… тебя…

– Рания, ваше величество. Да, я очень хорошо знаю течение этой болезни. Но обычно голодной чахоткой болеют самые слабые и нищие люди или уже глубокие старики… – она осеклась. Торин усмехнулся, глядя куда-то в пространство. Даже сейчас Рания могла слышать, как клокочет воздух в его груди, когда он просто дышит или меняет положение тела.

– Чахотка, значит. Голодная. Как поэтично. Эльфы придумали, наверное.

– Рохирримы, государь.

– Помолчи, пока я не обращусь к тебе.

Он задумчиво побарабанил пальцами по деревянной подпорке кровати. Посмотрел, поджав губы, на девушку. Затем встал и повернулся к ней спиной.

– Иди.

И она ушла.

…

В следующий раз их разговор, исключая его ворчание и придирки, произносимые в пространство и не требующие ответа, случился почти через неделю. Торин позвал ее, сидя за своим столом, и холодно окинул ее взглядом. Рания была готова к любым его замечаниям, какие часто доводилось слышать, но на которые не следовало слишком подробно отвечать. Сейчас, сейчас он скажет что угодно глупое. Что-нибудь о несовпадении оттенка бериллов в ее серьгах с его настроением. О недопустимости каблука в три дюйма. О слишком жестком или слишком мягком мясе на ужин. О слишком низком вырезе платья. О закрытом вороте. О коротких или длинных рукавах…

– Как его зовут?

Рания вскинула голову. На мгновение она замешкалась, и Торин пояснил, глазами показывая вниз.

На коленях у него восседал собственной персоной Биби, полуприкрыв глаза, и на лоснящейся его черно-белой шее искрился изумрудный ошейник. Под прикосновениями сильных пальцев мужчины он иногда выгибался, а иногда – вытягивал вперед одну из когтистых лап, чтобы впиться в колено своего нового покровителя.

– Кот. Как зовут?

– Биби, ваше величество, – ответила Рания, силой воли подавив неуместную улыбку.

– Оставляй одну створку двери открытой. Он скребется ночью и орет.

– Да, государь.

– Ты знаешь о моей болезни. Перечисли мне симптомы.

Голос его был удивительно ровным и спокойным.

– Целитель мог бы сделать это лучше, – на всякий случай начала было она, но король раздраженно встряхнул волосами:

– У нас здесь не бывает таких врачей. Раньше мы никогда не болели ничем. Подойди ближе, сядь. Говори, что знаешь.

Рания, по привычке усевшаяся у его ног, заговорила. Первые слова давались ей тяжело, но потом стало легче. Возможно, ее поддерживало то, что лицо Торина не менялось, лишь брови то сходились ближе на переносице, то слегка поднимались, обозначая согласие или внимание к деталям рассказа. Хуже было то, что своей речью Рания фактически нарушала одно из самых древних правил кхазад. Она ведь не просто рассказывала сказку или передавала сплетню. Она зачитывала обреченному на смерть все пытки, которые он уже опробовал на себе, или только должен был встретить. И он молчал, иногда сам себе кивая, а его пальцы все так же ласкали блаженствующего Биби.

– Ночной пот. Изнуряющая лихорадка, сначала дважды в луну, потом четырежды, потом восемь раз – и так до половины дней…

А Торин все кивал задумчиво, и молчал.

– Сердцебиение. Сначала при волнении, затем при нагрузке, ближе к окончанию – в обычной жизни.

Как будто это и не о нем было! Все это траурное перечисление: истощение даже при усиленном питании; одышка, сухой кашель, мокрый кашель, заканчивающийся кровью изо рта, пеной и агонией; утолщение суставов, и превращение в почти парализованного калеку, когда тело уже не выдерживает собственного, сколь ни было малого веса, и клонится к земле, словно слабое деревце под напором ветра.

И слабость, проклятая слабость. Слабость ума, сначала проявляющаяся как забывчивость и сварливость, а заканчивающаяся поиском неизвестных врагов и борьбой с воровством старой ветоши через мышиную нору. Или еще что-нибудь столь же несуразное. Что-то настолько же недостойное короля. Совместить, наконец, страшную картину с Торином у Рании не получалось, и она не хотела, чтобы получилось. Слишком удручающая была это картина.

С другой стороны, она узнавала ее. Узнавала в каждом его дне. В каждом вечере. Даже в тех странных хриплых, прерывистых вздохах, что вмешивались в его храп по ночам.

– Это всё? – спокойно спросил Торин, когда она, наконец, смолкла, – ну, что?

– Государь, – отчаянно кусая губы и не смея поднять взгляд, пробубнила Рания с пола, – еще голодная чахотка на переломе своего течения… пожирает мужскую силу и женское плодородие. Если лечение не поможет от этого, то после этого болезнь уже не отступает.

– Ясно. Что ж, ты действительно знаешь эту хворь. И многих ты лечила?

– Мой отец… он умер от нее.

– Очевидно, лечение не помогло?

Вот оно, признание. Чуть дрогнувший голос. Чуть прорезавшееся чувство. То, что так хотела услышать Рания, жажда жизни, которая все еще теплилась в подгорном короле. Последняя надежда, которую он не позволяет себе убить. Балансирует на грани, не сдается – из последних сил. Может быть, на такое сражение требуется гораздо больше мужества, чем на все прочие.

– Лечение помогает, если больной хорошо ест, достаточно спит и бережет себя, – ровно ответила Рания, – в наших краях… где я жила… у нас не хватало всего, что необходимо.

– Значит, если лечение подоспело вовремя, то исцеление возможно… Ты знаешь, зачем ты приехала сюда, девочка? – вдруг спросил Торин.

Кот на его руках все так же благостно мурлыкал.

– Чтобы стать невестой благородного младшего наследника Эребора, – тихо произнесла Рания.

– Все верно. Но пока ты ехала, младший наследник успел обзавестись маленьким эльфийским зверинцем, и теперь, будь я трижды король, ничего с этим поделать не могу. Поэтому моя сестра решила сделать тебя моей… женщиной.

Он помолчал, очевидно, не зная, что добавить к сказанному.

– Посмотри на меня, Рания, – попросил он вдруг севшим голосом, и девушка обеспокоенно взглянула в лицо Торину.

Печать скорби и изнеможения, казалось, никогда не покидала его. От кончиков седых прядей в роскошной гриве волос, до породистого крупного носа, от мускулистой шеи, до ворота рубахи, из которого то и дело выбивались густые волосы – тоже с проседью – все дышало вековой усталостью. Каждая черточка его могучей фигуры, его величественных жестов, все говорило о том, как нуждается король хотя бы в одной ночи сна, не омраченного напряжением болезни или опасением войны.

Залегшие под глазами тени и прежде незаметные морщинки выдавали уже немолодой возраст, но все равно, почему-то именно сейчас он показался Рании невероятно красивым.

– Теперь ты знаешь, почему желание моей сестры невозможно исполнить. Я умираю, – страшные эти слова он сказал так же просто, как если бы сообщал о желании поужинать, – Я болен уже давно. Это началось еще пятнадцать лет назад, но сначала… сначала это отступало на месяцы. Потом становилось хуже. Потом снова… Я не был с женщиной восемь лет. Видимо, так хочет Кузнец Предвечный, что нет ни одной тайны у королей, о которой не знал бы кто-нибудь еще. Наш удел – одиночество, так или иначе. Я не так плох, как несчастен, – почти шепотом произнес он, не меняясь в лице, – и тут ничего не поделать. Но я очень люблю свою семью.

Слово «люблю» отчего-то отозвалось едва уловимым эхом под потолком комнаты. Рания, которая прежде никогда не смотрела Торину в глаза так долго, теперь была заворожена мягким их блеском, когда он произнес это неожиданное «люблю».

Прежде ей казалось, он даже не знает такого слова, ни на всеобщем, ни на кхуздуле.

– И они меня любят, – продолжил Торин, – особенно Дис. Я часто жалею, что не умер сразу! – вырвалось у него, и Торин стукнул кулаком по подпорке кровати, – она бы отплакала своё, и все закончилось бы. И я… смерть в бою – это честь, но умирать медленно – так!.. в постели, немощным, слабым!..

Голос его сорвался, и Рания, не отдавая себе отчет в своих действиях, поймала его по-прежнему крепкую руку, и поцеловала ее. Торин замолчал, глядя на нее сверху вниз. Затем немного неловко погладил ее по коротким черным волосам.

– Дитя, – вздохнул он, – жаль, очень жаль. Бесконечно жаль, что я не увижу, как цветут в Эреборе такие, как ты. Как ты цветешь… иди.

Минуту или чуть больше она так и оставалась перед ним, не осознавая смысл его повеления, затем встала, и, поклонившись, собиралась уйти, когда тихо-тихо услышала за спиной:

– Не для меня.

И, поспешно затворив за собой двери, оставила короля в столь любимом им одиночестве.

Комментарий к Общие тайны

весь фик обещает быть готовым и выложенным в течение недели-полутора.

========== Новые надежды ==========

С недавних пор Дис заметила за братом странные новые привычки. Прежде он с утра и до позднего вечера встречался ей во всех коридорах Эребора, в залах, кузницах, в залах, которых восстанавливали, и на строительстве новых галерей. Теперь же, едва лишь пообедав на скорую руку где-нибудь возле сокровищницы у Глоина, он исчезал до утра следующего дня. И, когда ей сказали, что видели короля в библиотеке, за какими-то манускриптами, она не поверила.

– Кто-нибудь в этом королевстве может мне сказать, где искать нашего царственного владыку? – спросила она Кили, поймав его в кузнице. Сын утер пот со лба, и пожал плечами.

– Мне он не показывается.

– Все еще злится? – усмехнулась Дис, не желая признавать, что злится на младшего и сама, и именно потому и пришла, – может быть, у твоего брата?

– Фили сам сейчас не у себя, – спокойно ответил Кили, опуская молот на наковальню.

Дис замерла. Фили встал на ноги и вышел на прогулку! И она еще не знает об этом. Неужели, неужели он наконец-то выздоравливает? Узрев волнение матери, и видимо устыдившись его, Кили удержал ее, готовую бежать невесть куда и немедленно воочию убедиться в исполнении своих надежд.

– Он у аметистовых родников. Не хочет показываться тебе на глаза с тростью.

– Он сам ходит, – на глазах Дис выступили слезы, голос ее задрожал, и она зажала рот рукой, отворачиваясь.

Махал великий, она должна была видеть его немедленно. Ведь когда-то она учила его ходить в первый раз. Она помнила те дни, словно они закончились лишь вчера. Помнила копошение светловолосого мальчика у груди. Помнила его первый самостоятельный шаг, и то, как он на нее с гордостью оглянулся – и тут же плюхнулся, не удержав равновесие. А теперь радость была много больше. И как это было похоже на ее мальчика – ни слова не сказать матери! Фили всегда желал представать перед ней, лишь блистая успехами.

– Я написал Онии, – добавил Кили смущенно, – как думаешь, мы сможем как-то оправдаться, если увезем ее… не спросив ее родню? Она ему сейчас очень нужна.

– Кили, вот только этого не хватало, – отмела предположение мать, – от кого ты набрался этого? Похищение невест? Оставь это легендам. Хватит с нас твоей зазнобы и того, что она принесла с собой. Торин не скоро еще забудет тебе это.

Кили, поджав губы, отвернулся. Но Дис хорошо знала своего сына. Более того, разговор повернул именно в ту сторону, которая была ей нужна.

– Кстати, о твоей… эльфийке.

– Ее зовут Тауриэль.

– Я не видела ее три месяца. До вчерашнего утра. Ты ничего не хочешь мне сказать?

Кили вскинулся, глаза его блеснули испугом нашкодившего ребенка. Дис выразительно подняла бровь. Молодой гном потупился.

– Вот поэтому, – обходя его и торжественно усаживаясь на скамью, возвестила женщина, – сила Перворожденных и должна оставаться запертой в их лесах. И что понесло вас сунуться в этот гадюшник?..

– Мама!

– Восемьдесят три года я «мама»! – зашипела Дис, – а скоро стану бабушкой. Хотя – не стану; конечно, не стану. Она не разродится, а ты поседеешь от горя. Неужели в этой семье мало несчастий…

– Я не хочу об этом говорить, – твердо возразил Кили, и нахмурился, – я сам принимаю решения о том, что лучше для Тауриэль.

– Ты не можешь, – нажала мать, – потому что ты не знаешь, о чем говоришь. Ее надо отправить к эльфам. Если кто и сможет ей помочь, то…

– Я не буду это обсуждать! – повысил Кили голос.

Дис посмотрела на сына с сочувствием, и молча покачала головой. Ей хотелось его образумить, хотелось дать ему подзатыльник, хотелось отшлепать его, как в детстве. Но сейчас, как бы там ни было, на нее смотрел молодой мужчина, а не маленький мальчик, и сурово хмурился – точь-в-точь Торин. Сердце матери разрывалось при мысли о том неизбежном ужасе, с которым ее сыну предстояло столкнуться совсем скоро. Может быть, у эльфов это происходит как-то иначе? Может быть, надежда для остроухой все же есть?

Но, вспоминая фигуру эльфийки и разглядывая коренастого Кили в пропотевшей рубашке, Дис не могла отделаться от предчувствия ожидаемой трагедии. «Ладно, – перед собой призналась она также в чувстве облегчения, – даже если эта эльфийка умрёт в родах… даже, если истечет кровью после… может быть, это к лучшему; но к разговору нужно будет вернуться. Лишь бы он понял. Мой сын силён, и, слава Кузнецу, здоров. Он совсем юн, и у него все впереди. Как и у Фили… мой Фили!». Она встала, и выпрямилась.

– Где, ты сказал, твой брат?

…

Завидев фигуру с тростью, Дис остановилась поодаль. Сердце ее сжалось. Жестом она отпустила сопровождавших ее обеих девушек, и, стараясь сделать свои шаги бесшумными, приблизилась к сыну.

Ей на мгновение показалось, что это она идет там, на другой стороне искусственного ручья. Как бы Дис хотела взять на себя часть его боли! «Я ведь сильнее, – с нежностью и страхом смотрела Дис на своего сына, который, шатко опираясь, делал шаг за шагом, осторожно, словно никогда прежде этого не делал, – мой бедный малыш, мой мальчик… я бы все отдала, лишь бы не видеть теперь тебя в таком состоянии». Она вспомнила, как мучилась, рожая его; почти сутки нестерпимой боли и полное одиночество. Не считая Торина, который, потея и волнуясь, водил ее по комнате, заставлял терпеть, заставлял оставаться в сознании, а после – заставлял есть и пить, и орал на нее, и ругался, и проклинал некстати Врага и орков, как будто они имели какое-то отношение к происходящему.