Текст книги "Исцеление (СИ)"

Автор книги: Гайя-А

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Где сейчас то минувшее время? Теперь ее первенец, белый от боли, делает свои шаги, полные боли и муки, и вот-вот упадет.

Дис не выдержала, и, приготовившись встретить знакомую до боли хмурость и тщательно скрываемое стеснение, пошла по мостику к сыну. О том же, что она собиралась искать брата, королева в этот день забыла напрочь.

…

Это началось три недели назад. С памятной откровенности короля прошло почти полмесяца, и он и Рания вернулись к прежнему сосуществованию. Рания успела примириться с тем, что увидит, наверняка, его кончину. Мысль о том, что он попросит о помощи врачей, была слишком нелепа.

Тем удивительнее стала ночь, когда он сдернул с нее одеяло, и быстро растолкал.

– Вставай, – приказал Торин, и Рания зажмурилась от яркого света, – и иди ко мне.

В его спальне горели все лампы, и даже несколько восковых свечей. Залитая светом, комната показалась Рании незнакомой. На огромном столе громоздились в беспорядке полсотни свитков и не меньше десяти книг. Торин стоял к ней спиной. Раздетый для сна, он был бос. Взгляд Рании сам собой уперся в его крупные широкие ступни. При чахотке последнее, что нужно было – это лишнее переохлаждение.

– Ну что ж, Рания, – кашлянул Торин, поворачиваясь к ней, – ты говорила, что знаешь, как лечить болезнь.

– Да, мой государь, – с некоторым промедлением ответила она, все еще не сводя взгляда с его ног.

– Лечи.

Она не сразу поняла, что он сказал.

– Ты оглохла? – его раздраженный тон вывел ее из оцепенения, – я сказал, начинай лечение.

– Но государь… у меня нет необходимого.

– А что нужно?

– Сбор семи трав. Мёд. Дёготь. Лёд. Веник из березовой листвы, – принялась перечислять гномка, – морская соль…

– Это можно найти, – перебил ее Торин, – что еще?

– Еще нужна баня, – робко промолвила девушка.

– Что такое «баня»? опять ты мямлишь! Говори четко и по делу.

Чтобы рассказать Торину о существовании роханского обычая париться, и убедить в полезности этого мероприятия, много времени не потребовалось. Гораздо больше его впечатлил обычай бить друг друга вениками из сухих веток. Перечисляя все известные ей методы избавления от голодной чахотки, Рания даже увлеклась. Лицо Торина выражало то удивление, то отвращение, но только не недоверие.

А значит, он хоть немного, но доверял ей. Рании это льстило, и в то же время пугало. Мудро рассудив, что мужчины вообще не любят лечиться, она от самых неприятных лекарств перешла к перечислению тех, которые могли бы считаться деликатесами.

– Я не думал, что это так сложно, – под нос себе сказал Торин, выслушав девушку, – что ж. Завтра ты возьмешь все, что перечислила… и начнешь.

– Еще нужен кризис, – волнуясь, добавила Рания ему уже в спину, когда он отвернулся от нее по привычке.

– Что? – это он сказал через плечо.

– Простите меня, ваше величество…

– Я сказал, говори по делу! – зарычал он, внезапно нависая над девушкой, и грозно сопя, – я ненавижу лишнюю болтовню! Не выношу твоего лепета! Меня бесит твоя тупость! И хватит смотреть на меня такими глазами…

«Болезни – это страшное искажение Арды, – вспомнились Рании слова деда, – поэтому никогда не относись с предвзятостью к тем, кто болен. Над искажением не властны даже майя. Мы столкнулись с болезнями совсем недавно, и многого о них не знаем. Но все же помни – не верь болезни… поражая тело, она неизменно воздействует и на душу…».

Возможно, память о дедушке дала силы Рании выдержать вспышку Торина, и она набрала воздух в легкие, поклявшись быть сильной.

– Кризис – это…

…

Огонь побеждается водой. Так бывает, и так задумано. Жар пламени тушится льдом. Раскаленный металл охлаждают, погружая в воду. Даже лавовый поток, встречаясь с озером, останавливается и замирает. Но случается огонь, который можно остановить только другим огнем. Вяло тлеющий, он угасает, лишь встретившись с налетевшим огненным вихрем, после которого на оставленном пепелище снова появляется жизнь.

Торин, к удивлению Рании, понял суть лечения лучше, чем она сама когда-то. Понял, принял и согласился. Единственное, что волновало его – это не необходимость рискнуть жизнью в горячке, а то, что он оставит Гору без своего присмотра на неопределенный срок. И, как и прежде, он и не думал ни с кем советоваться или кого-либо ставить в известность. То ли слишком гордый, то ли безрассудный, чтобы нуждаться в чьем-либо мнении.

И, подозрительно разглядывая в кубке темный настой горькой полыни, дубовой коры, малины, меда и прочих ингредиентов, он выглядел точно так же, как и всегда.

– Мне попробовать? – догадалась Рания. Мужчина покачал головой. Снова посмотрел на неприглядный напиток. Вздохнул, погладил оказавшегося тут же Биби, и залпом выпил.

– Гадость, – сообщил он, наморщив нос, – как быстро действует?

– После трех доз, – уныло ответила девушка, и вновь наполнила кубок.

…Спустя долгое время, Рания много задумывалась: смогла бы она повторить все, смогла бы вновь пережить те девять дней? Смогла бы вынести вновь первые три из них? Ей не хотелось их вспоминать. Она практически не спала, и ничего не ела. О том, есть ли на ней украшения, расчесаны ли ее постепенно отрастающие волосы, и в каком состоянии ее наряд, она не задумывалась. Да что там, в первые три дня она не могла даже поесть нормально. В первый же день подол платья был весь в рвоте, вонючем поту и крови, которая все-таки копилась где-то в могучей груди Торина Дубощита, и теперь выходила вместе с мокротой…

Его трясло. Его рвало желчью. Он страшно кашлял, и еще страшнее ругался, проклиная Ранию, Предгорья, врачей Рохана, и отчего-то эльфов. Рания только и успевала, что обтирать его тело водой, кутать в одеяла и меха, обкладывать льдом, потом снова обтирать… на запачканные простыни решила не обращать внимания – не до того было.

Иногда, когда горячка наваливалась с новой силой, Торин в бреду звал Дис и за что-то молил у нее прощения, и просил вырастить детей любой ценой, даже если придется валяться в ногах у Даина; а то начинал угрожать какому-то незнакомому существу под названием «хоббит».

Редко забывался Торин сном. Когда это все же случалось, Рания пользовалась моментом, и прикладывала ухо к его груди, надеясь не услышать болезненных чахоточных хрипов. Но в первые три дня они не становились меньше, а лишь нарастали. И множество раз за первые три дня девушка отчаивалась, и начинала клясть себя, убежденная, что сгубила подгорного владыку. Но потом он возвращался в состояние сумеречного сознания, и от сердца у гномки отлегало.

За первые три дня Рания узнала от Торина ругательства, которых не могла после припомнить, и даже жалела о своем неумении писать. А в ночь на четвертый получила от него пощечину, опрокинувшую ее на пол. «Болезнь – искажение», повторяла Рания, поднимаясь с пола, и торопясь подставить бадью: его опять рвало. Она повторяла это часто, и даже начинала чувствовать себя воином, сражающимся с драконом, поселившимся в пещере. Правда, выгнать и убить дракона, не разрушив пещеры, было непросто.

Но на четвертый день она проснулась от того, что ее звал едва слышный сиплый голос Торина, и, вскочив на ноги, увидела его, в полном сознании сидящего на краешке кровати, замотавшегося в одеяло, словно бездомный бродяга – с головой.

– Уф, – прошептал он тихо, – чтоб еще раз!.. это всё, надеюсь?

Рания сама не могла объяснить злорадное чувство мщения, когда ответила ему «Нет».

– Нет, – выдохнул Торин, страдальчески закатывая запавшие глаза, – сколько еще? Ты ведьма, не иначе. Лишила меня голоса, вдобавок…

«Так ты не можешь кричать на меня, вот ведь досада», едва не сорвалось с языка у девушки, но она сдержалась.

– Теперь будет лучше, ваше величество, – поспешила ответить гномка, – но сначала я позову кого-нибудь пожарче натопить купальню…

В нагретую купальню его пришлось вести. Ноги не держали подгорного короля после трех суток горячки. Оставив его париться, Рания вернулась сменить пропотевшие простыни с кровати и прибраться. С сожалением вынуждена она была признать, что роскошная медвежья шкура у кровати короля испорчена и вряд ли подлежит восстановлению. Следующая часть лечения включала значительно более приятные процедуры, и Рания надеялась, перелом, в котором нуждался Торин, все-таки произошел. Теперь больному следовало спать, есть, снова спать – и снова есть, в перерывах прогреваясь в бане. Это обеспечить было совсем нетрудно, хотя, как подозревала Рания, долго удержать гнома в кровати вряд ли было ей под силу.

Вернувшись, Торин упал в чистую постель, и впервые забылся глубоким крепким сном. Прислушавшись к его нарастающему храпу, Рания улыбалась.

Так или иначе, по шагу, но болезнь отступала.

…

В один из дней лечения тайну болезни Торина Дубощита едва не раскрыли. Рания возвращалась с дворцовой кухни с обедом для короля, когда прямо перед собой увидела королеву, которая жарко спорила с Глоином. Не найдя ничего лучше, заметавшаяся девушка приникла к колонне, и задержала дыхание.

– …Семь дней! Где он пропадает?

– В кузницах его нет. В мастерских тоже. И у меня. Двалина я тоже давно не видел. Может, у него этот… ну…

– Он никогда так долго не пьет, – отрезала Дис.

– Но не может же он у себя отлеживаться!

Возникшая тишина заставила Ранию испугаться.

– Я пойду к нему.

К счастью, Рания умела бегать очень быстро, а стреляющую боль в сломанной ноге научилась игнорировать; и, пусть благословит Кузнец строителей Эребора, дорог и троп в любую точку под Горой здесь было много.

Влетев в покои, Рания с котелком и флягой наперевес бросилась в спальню короля. Торин, задумчиво поглаживающий кота, перевел на нее удивленный взгляд.

– Государыня, – выдохнула девушка, – идет к вам.

К счастью, Торин соображал быстрее своей перепуганной служанки. Одним движением он вынул ноги из таза с горячей водой, и задвинул его под кровать; следующим – отбросил в сторону покрывало, и накрыл им стол, заставленный склянками и засыпанный вениками душистых трав.

– Раздевайся, – сквозь зубы процедил он. Рания словно окаменела, – да поставь ты это!.. Раздевайся!

И с этими словами Торин сорвал с себя рубашку. Видя, что девушка колеблется, сам подтащил ее к кровати, и разорвал на ней платье, не желая медлить с застежками. Платье полетело на пол, туда же отправилась батистовая рубашка, и туда же отправились ее шерстяные чулки. Ничего не соображающая от стыда, Рания оказалась в постели короля под Горой, ровно за мгновение до того, как дверь в покои распахнулась, и по коридору зазвучали каблучки Дис.

– Не молчи, дурёха, – прошипел на ухо гномке Торин, и, подсадив ее и устроив на себе, ущипнул весьма больно за ляжку.

– Ой! – визгнула Рания, уже зная, на кого смотрит Торин за ее спиной – и что видит вошедшая королева…

– Здравствуй, Дис, – ровно и даже вроде улыбаясь, произнес Торин, – что-то срочное?

========== Дух Кузнеца ==========

Вместе с приближающейся осенью и первыми урожаями под Гору пришла и новая радость. После долгих месяцев, наследник Дьюрина Фили все же одолел свои раны, и не только полностью одолел, но и доказал это, вновь встав к наковальне. И значило это только одно: близился день, когда Ония, дочь Оннара Кривоногого, войдет в Эребор невестой.

Торжественная встреча была продумана до мелочей; Дис металась по дворцу и переходам, как заблудившаяся шаровая молния, а новые покои для будущей принцессы уже были отполированы и вымыты до зеркального блеска. Даже Кили, все меньше времени проводящий с семьей, и все больше – со своей эльфийкой, и тот принял деятельное участие в подготовке первого праздника после триумфа завоевателей.

Сам же Фили не выказывал особого волнения. Разве что чуть бледнел, когда слышал о своей невесте, и все чаще его видели болтающимся под какими-то надуманными предлогами у ворот, хотя очевидно было, что о прибытии Кривоногого и его дочери со свитой все будут предупреждены заранее.

А Кили и вовсе сдал старшего брата матери, и продемонстрировал ей зарубки и зачеркивания на стене в гостиной, объединяющей покои братьев. Веселая потасовка сыновей, последовавшая за этим, заставила Дис в очередной раз за последний месяц прослезиться.

Приподнятое настроение овладело, казалось, всей Горой…

…Кроме Торина Дубощита.

Рания кляла себя за неоправданные ожидания. Отчего-то ей казалось, что, избавившись от мучительных приступов голодной чахотки, король Горы преобразится, как по волшебству. Но ничего подобного не случилось. Ничего отдаленно подобного. В чем-то нрав Торина даже испортился. А может, теперь Рания не оправдывала его болезнью, и перестала испытывать к нему жалость. На смену жалости пришло нечто другое, но девушка сама не знала, как именно это назвать, и потому предпочитала не задумываться.

Хотя все чаще ей казалось, что разгадка отвратительного характера гнома на самом деле лежит где-то на поверхности. Возможно, где-то в той постели, в которой ей и самой, совершенно обнаженной, довелось однажды побывать. Где-то там…

Рания краснела при воспоминании о том, как, когда дверь за Дис захлопнулась, она так и осталась сидеть на короле, сжав его бока бедрами, и не шевелилась Махал один знает, сколько. До тех пор, пока Торин не откинулся на подушку, и не спросил с усмешкой:

– И? Что? Приклеилась?

И тогда только она скатилась с него, и, подхватив что-то со стола и отчаянно пытаясь прикрыться, умчалась прочь.

Все же одно несомненно положительное последствие у лечения было: теперь выздоравливающий Торин всегда был слишком голоден, чтобы придираться во время ужина. Ел он за троих гномов, и все чаще его видели в кузнице, и реже – в сокровищнице. И все же чего-то не хватало. Рания чувствовала это, всей душой, но чего именно – понять не могла.

…

Долгожданный ворон с посланием от Оннара появился на рассвете чудесного солнечного дня, и уже через десять минут после его получения Дис была разбужена своим старшим сыном. Взволнованный, он потрясал письмом, придерживая одной рукой спадающие штаны, и даже не обращая внимания на болтающиеся на ногах незашнурованные сапоги: левый на правой ноге, а правый – на левой.

– Она едет! – вскричал Фили.

В полдень семья собралась в редко используемом теперь обеденном зале. Здесь были и Глоин, и Балин, и Двалин.

– Это достойно великого праздника, – Дис сияла и не пыталась скрывать причины своего счастья, – дорогой мой!

Она с любовью погладила старшего из своих сыновей по плечу, и одарила столь же теплым взглядом и младшего.

– Ах, какие праздники бывали в Эреборе в дни расцвета! – обратилась к Торину Дис, – помнишь? Наверняка лучше меня. Какие были собрания и пиры… я считаю, мы просто обязаны устроить что-то, не уступающее по роскоши старым временам.

– Слишком много залов в неподобающем виде, матушка, – резонно возразил Кили.

– Мы могли бы закрыть те из них, что совсем испорчены, и повесить побольше занавесей и знамен, – не сдавалась Дис, – и использовать нижнюю подсветку. Потом, наверняка можно что-нибудь придумать, и отвлечь внимание гостей от обстановки. Какое-нибудь представление…

– Битва? – пошутил Фили, но его матери было не до шуток:

– Да! Постановочная, с песнями! С барабанами! Я хочу все по традиции!

– Смотрите-ка, королева разошлась, – хмыкнул молчавший до сих пор Торин.

– Если бы был кто-нибудь, знающий священный Золотой Танец! – пустилась Дис в пространные мечты, – если бы кто-нибудь станцевал на Мосту, как когда-то… но я не знаю ни одной девушки, которая умела бы… а те, кто постарше, за одну неделю не научат, конечно.

– Я могу.

На застолье королевской семьи упала гробовая тишина. Все взгляды скрестились на безмолвной, неподвижной фигуре, замершей чуть за левым плечом Торина. Обернулся и он сам.

– Ты?

На Ранию смотрели теперь все присутствующие, такие же удивленные, как если бы заговорила, например, скала или предмет мебели.

– Я умею, – повторила она под вопрошающим взглядом Дис, – все женщины в моей семье танцевали его. Каждый год. Это же традиция.

Дис перевела искрящийся и немного безумный взор на Торина, словно в чем-то его упрекая. Тот едва заметно повел плечами.

– Решено, – хлопнула ладонью по столу королева, – ты будешь танцевать. Сегодня же ты покажешь мне, что умеешь. И мы начнем готовиться!

Подготовка к свадьбе Фили захватила Дис, как она сама того не ожидала. Пожалуй, только из-за этого она не сразу заметила явные улучшения в здоровье и общем настрое духа своего брата. С одной стороны, ее бесили его новые привычки – вроде этой параноидальной идеи с дегустацией блюд, с другой стороны, она могла только радоваться тому, что постепенно тьма уходила из его рассудка, и он все реже поддавался приступам злобного бешенства, в которых доставалось больше всего его друзьям и родным.

Правда, вместе с этим он стал и более замкнутым и каким-то… тихим.

Но Дис все готова была списать на появление в жизни брата его молоденькой прислужницы. Иногда она поглядывала на Торина с выражением: «Я же говорила!», но в ответ получала редко что-то большее, чем его поспешно отведенный взгляд или пожатие плеч.

Упрямый!

…

Рания, кляня себя, брела по коридору от дворцовых кухонь. На днях Сагара посоветовала ей отказаться от посещения кухни. Сказала, не по статусу девушке таскать тяжелые котелки, фляги и портить платья и стаптывать туфельки. Но какие туфельки, если за пределы покоев никто и никогда не выходил в Эреборе иначе, как в сапогах?

Вот, значит, каков ее статус. Уже не незамужняя честная гномка, а безвылазно поселившаяся в покоях господина наложница. На кхуздуле слова такого не существовало, но Рания не сомневалась – очень скоро его могут изобрести. Может, его придумает сама королева Дис – для девушки, танцующей в честь королевской семьи перед благородными гостями, а порой ублажающей короля любовными игрищами в течение нескольких дней…

С другой стороны, разве был позор в том, что она лечила самого короля? Ей приходилось прикасаться к нему, но разве это имело что-то общее с прикосновением, которое было запрещено? Вряд ли постельные занятия супругов включали в себя ежевечернее натирание барсучьим жиром и парение ног. Привыкнув это делать, Рания много раз ловила себя на мысли, что Торин Дубощит для нее превратился из грозного господина в некоторое воплощение всего, что раньше занимало ее: хозяйство, овцы, приготовление немудреных блюд и заботы о скудном огородике. Привычка.

…Торин вернулся уже глубокой ночью. Зевая и отчаянно пытаясь это скрыть, Рания подала ему ужин, сообщила о готовности очередной порции медового напитка и согревающих мазей и купальни.

– Потом. Не сегодня, – оборвал ее король, наклоняясь, и делясь кусочком индейки с нетерпеливо бьющим хвостом Биби, – скажи мне, Рания. Ты сегодня была у Дис, и показывала ей Золотой Танец. Ты прежде исполняла его?

– Нет.

– Только дома, для семьи? – уточнил Торин, дразня кота угощением, – ты ведь знаешь его смысл.

– Да, – ровно ответила Рания.

Торин вынырнул из-под стола, оставив Биби наслаждаться трапезой, и пристально взглянул на девушку. Внезапно Ранию пронзило почти забытое за месяцы работы сиделкой ощущение страха. Но этот был другой, иной – начинался не холодком в груди, а странным покалыванием в ступнях. Почти как тогда, когда Дис ворвалась в спальню Торина и обнаружила их в недвусмысленной позе, обнаженными, в постели.

– Моя Дис хочет, чтобы было красиво. Чтобы все восхищались, и завидовали. Я же… хочу попросить.

Рания подавилась собственным прикушенным языком. Он! Попросить!

– Никогда не хотела уметь читать? – спросил вдруг Торин, кивая на полки с книгами – их приносили и уносили, и редко какая надолго задерживалась в его покоях после прочтения, – ты бы много больше знала о тех традициях, которые так рьяно блюдешь.

Рания сохраняла молчание.

– Танец, который ты будешь исполнять на свадьбе Фили, – веско надавил голосом Торин, – священен. Кузнец благословил на него Золотую Деву. В такое дело стоит вкладывать… свою душу.

Договорив, он хмыкнул, о чем-то вдруг задумавшись.

– Хотелось бы мне знать, что ты в ней скрываешь, – весело пробормотал мужчина под нос, и встал. Назидательная беседа явно была закончена.

Рания поклонилась, подняла с пола умывающегося Биби, и двинулась к коридору.

– Пусть он останется здесь, – донеслось из-за стола. Рания робко оглянулась.

– Государь?

– Отдай кота, – нажал Торин недовольно.

– Биби ведь спит со мной, – жалобно возразила девушка.

– Биби и со мной любит спать! – зарычал мужчина грозно.

Набычившись, они стояли друг напротив друга, словно противники, изготовившиеся к сражению. Первым опомнился Торин. Сначала вверх поползли его густые брови, вслед за ними – уголки губ, открывая белоснежную улыбку, и наконец, лицо его просветлело, а сам он тихо рассмеялся. И Рания не знала, чему она радуется больше – его удивительной, притягательной улыбке, или тому, что румянец на его лице не был вызван лихорадкой, а в смехе не затаился коварный кашель.

– Подумать только, – покачал он головой, смеясь, – это уже Балрог знает что. Оставь Биби, Рания. Пусть спит здесь. И сама оставайся. Я дозволяю.

И повернулся к ней широкой спиной, подчеркивая, что разговор закончен. Рания застыла на месте, не заметив, что сильнее, чем нужно, сжимает недовольного Биби. Наконец, опустив кота, на негнущихся ногах отправилась за одеялом и подушкой. Десять шагов по коридору показались ей непреодолимым расстоянием. «Я ведь уже спала в той комнате, – уверяла она себя в обыденности ситуации, – ничего особенного». На обратном пути она не находила сил уговаривать себя.

Но Торин уже лежал спиной к двери под одеялом, на самом краю, как обычно, и не выказал никакого интереса к девушке.

Как и всегда.

– Я привыкла спать на полу, государь, – жалко проблеяла Рания, опускаясь на шкуру барса, сменившую медвежью.

– Ну спи, спи, – согласился уже сонно Торин откуда-то сверху, и спустя несколько минут Рания услышала его звучное похрапывание, смешивающееся с мурчанием Биби.

Не меньше часа она лежала, боясь пошевелиться и выдать себя, но сон был далек, как никогда. Во-первых, храпел Торин зычно и на редкость громко, а во-вторых, перед ней на шкуре валялась его рубашка, которую он привык там оставлять. Не соображая, что делает, Рания притянула ее к себе под одеяло, и прижала к лицу.

Так вот, как он пах теперь, когда болезнь покинула его тело. Таков он на самом деле. Запах его дурманил. Днем он был в кузнице – вот ноты огня и металла, а вот – жар и завораживающий хмель пряного мужского пота. На обед у Глоина подавали индейку – его любимое после оленины мясо. Рания словно видела, как жадно он впивается зубами в сочное мясо, и вытирает рукой рот. А на волосках, покрывающих мускулистое крепкое запястье, остаются крошки пышных лепешек только из печи, посыпанных щедро кунжутом.

И все это он делает, суровый, иногда сварливый, иногда невыносимый, Торин Дубощит. И его телом пахнет льняная рубашка, и его аромат лишает Ранию последних надежд на сон.

Осторожно высунув нос из-под одеяла, она оглянулась. Даже по звуку его храпа она могла сказать, что спит он крепко и навряд ли ее шебуршание способно его разбудить. Когда он так вот храпел, для этого нужно было эльфийское войско и пара драконов, не меньше. И все равно Рания боялась издать лишний звук, когда, подобравшись, поднялась и заглянула ему в лицо. Потом несмело дотронулась до него. Даже сквозь ткань рука ее чувствовала манящее тепло его тела. Биби с интересом наблюдал за ее манипуляциями, чуть приоткрыв свой единственный зеленый глаз. Рука девушки поползла дальше, по его телу, скрытому от нее одеялом. Она могла лишь чувствовать его. Мешало собственное сердцебиение и пьянящий, незнакомый азарт, от которого стучало в ушах.

Он набирал вес, поправлялся, и теперь она не чувствовала пальцами его ребер; ладонь ее скользнула на его заросший курчавыми густыми волосами живот, задержалась на боку. Расслабленный, мирный, но отнюдь не безобидный, Торин сейчас снова пугал девушку своей первобытной мощью, и, не сознавая, что делает, она стремилась к источнику своего страха.

Страх этот был сладок. Больше всего гномке хотелось сейчас потеснить кота и расположиться под боком у короля Горы. Не сдержавшись, Рания провела по распущенным волосам Торина рукой.

– М-м, – заворочался во сне гном, и нахмурился, затем пробормотал едва слышно, – оставь Биби, не забирай его…

…

Подготовка к свадьбе Фили захватила Гору. Теперь по коридорам и переходам было не пройти: везде кипела работа. Для гостей, съезжавшихся со всех гномьих королевств, готовили отдельные залы, украшая их в соответствие с принятыми в каждом традициями и обычаями: где-то застилали камни коврами, где-то развешивали люстры и светильники в таком количестве, что у непривычных к яркому освещению гномов Эребора рябило в глазах.

Проходя по залам, и переставая чувствовать собственные ноги, Фили то и дело натыкался на собственную мать, каждый раз качая при встрече с ней головой и удивляясь ее волнению. Казалось, выходить замуж предстоит ей, а не ему жениться. Она повышала голос на своих девушек, в разговоре смотрела сквозь собеседника, то и дело путалась в датах, но умудрялась охватывать своим вниманием каждый уголок дворца.

Фили вздохнул, пригладил волосы, и яростно почесал бороду. Он волновался не меньше, если не больше. При мысли о том, что с каждым днем Ония все ближе к Горе, ему хотелось броситься ей навстречу, прокрасться в шатер – как некогда он и сделал, и до рассвета не оставлять ее. А на рассвете вместе с ней убежать далеко-далеко. Куда-нибудь. Куда угодно. Не тратить время, не заставлять сердце сладко сжиматься в муках ожидания любви, он – и она, и никого больше в целом мире.

И ведь всегда им что-то мешало! Теперь вот нужно пережить еще долгие дни без неё, свадебные церемонии, глупые поздравления от подвыпивших родственников, невыносимые проповеди старейшин и бесконечные речи и тосты.

Не проще ли поступить так, как Кили? Отчаянный братец! Вот кто понимал толк в безрассудном геройстве. Сам воплощал его, вне всякого сомнения. Фили даже и представить не мог прежде, что в его младшем братце, таком нежном и чутком, кроются также твердость духа и уверенность в себе. Сам о себе старший не мог сказать – готов он был бы на глазах у всего Эребора, Лихолесья и Дейла открыто взять эльфийку за руку, и признаться в том, что… ну, может, сначала они и не особо верили в их свершившуюся близость. Теперь же последствия связи были очевидны даже для плохо видящего Оина и погруженного в себя Бифура.

– Как она? – спросил Фили, усаживаясь в гостиной и приветствуя своего брата. Кили опустил глаза на мгновение.

– Всё так же.

– На свадьбу прийти не сможет?

Кили удивленно воззрился на старшего брата. Но Фили говорил искренне, хотя самому ему было всегда непросто встречать Тауриэль в покоях брата. Может, дело было в ее росте, а может, в высоком животе, под тяжестью которого еще лучше была заметна ее худоба и разница между их народами. Или в чувстве вины – ведь, остановись она, спасая одного лишь Кили, разум не оставил бы ее.

– Никто не допустил бы ее появления, – помедлив, ответил Кили со вздохом, – даже, если бы она могла.

– Невестка! – негромко позвал Фили, и через минуту, чуть пригнувшись, из спальни брата бесшумно появилась Тауриэль.

Прежде гном считал ее лицо безжизненным, но сейчас она и вовсе была похожа на статую из мрамора. Ни малейшего следа эмоций или мысли. Лишь полная покорность, как у листка, несомого водным потоком.

– Хочешь прийти на мою свадьбу? – игнорируя Кили, обратился старший к ней напрямую, – это обещает быть большим событием.

Тауриэль молча покачала головой.

– Как знаешь. Если передумаешь – только дай знать.

Молча и бесшумно она удалилась. Фили подошел к брату и положил руку ему на плечо.

– Не отчаивайся. Может быть, с рождением ребенка ей станет лучше. Так часто бывает с женщинами.

– С нашими женщинами, – угрюмо ответствовал Кили.

– Но разве она не твоя? – Фили не давал даже малейшему огоньку сомнений разгореться в своей душе, – не наша? Послушай, что я скажу тебе. Делай, что хочешь, но приведи ее на церемонию. Я придумал кое-что. Знаешь, что морийские девушки сидят в занавешенной ложе? Сделаем еще одну. Уведешь ее чуть раньше через восточный коридор – его закрыли от гостей. Но, может быть, – тут Фили испытующе взглянул на младшего, – ей нельзя? Когда ее срок?

– Ты меня спрашиваешь? – все тем же мертвенным голосом ответил Кили, – Дайна-повитуха говорит, еще две луны. По ее мнению, все благополучно. Она гномка. Врач из Дейла считает, еще три луны – он человек; и он говорит, что всё очень, очень плохо. Из ее народа ей никто помощь оказывать не будет, никогда.

– Все будет хорошо, – хлопнул Фили его по плечу, и строго свел брови на переносице, – все будет отлично.

Но на душе у него, когда он покидал Кили, скребли кошки. «Поскорее бы приехала Ония, – вдруг с новой силой навалилась на гнома тоска, – только она может понять мое сердце, только с ней покой вернется ко мне!».

…

Рания потянулась на своей лавке. Спина немилосердно ныла. Следуя строгому указанию Дис, девушка проводила по восемь часов в день, оттачивая движения танца, и помогая подбирать нужный ритм барабанщикам. А вернувшись в королевские покои, не имела сил ни на что, и могла только благодарить Махала – Торин Дубощит тоже пропадал где-то по своим царским делам, и появлялся у себя крайне редко.

Осторожно заглянув в его спальню несколько дней назад, она разглядела разложенные на столе заготовки украшений, и хмурое, сосредоточенное лицо гнома. Он, решив следовать традиции, готовил невестке именные подарки, и мешать ему не следовало ни в коем случае. Но как же быть с ужином?

– Подай вина, – буркнул он под нос себе, – и не мельтеши, уйди куда-нибудь.

Рания не обманывалась: сцена повторялась уже десяток раз.

– Эй! Мясо моё где?! – через пятнадцать минут доносилось грозно из спальни, и, подавив жалобное стенание, Рания поднималась на натруженные ноги и спешила исполнять свои повседневные обязанности.

До приезда Онии и Оннара оставалось не более пяти дней, а Торин все еще возился с ручными и ножными браслетами, пытаясь довести их до совершенства. Уже три дня Рания не слышала от него ни слова с того момента, как он входил к себе, и это начинало девушку пугать. Неужели у него снова пропал аппетит?

– Ты! – раздалось из спальни тем же вечером, и Рания радостно полетела на этот долгожданный зов, – а ужин?

В спальне, совмещенной с кабинетом, царил полный хаос. На полу ровным слоем валялись вперемешку одежда, обрывки пергамента, бруски всевозможных сплавов и обглоданные кости. Кое-где под ногами хрустели черепки разбитого глиняного кувшина. Словно этого было мало, посреди разбросанных прямо на кровати драгоценных камней, опираясь одной лапой о корону Дьюрина – как только коты умеют это делать, – развалился Биби, и с увлечением вылизывал себя под хвостом.