Текст книги "Огни большого города (СИ)"

Автор книги: fantom.of.myself

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– Через пятнадцать минут выходим, Эдди. Я только переоденусь и пойдем, – холодно бросает миссис К.

Они собирались к врачу, и как бы я не настаивал помочь, Эдди сказал, что лучше мне не ходить с ними.

Пока она отворачивается к раковине, убирает еду в холодильник, Каспбрак кивает мне в сторону лестницы, намекает, чтобы я подождал его в спальне. И снова – один его взгляд, и долбанные коленки потряхивает, словно мне пятнадцать, и мальчик, по которому я сохну, в первый раз в жизни заговорил со мной.

– Спасибо за кофе, миссис Каспбрак.

– Не за что, Ричард.

К ней я всегда подчеркнуто официально обращаюсь, и она всё понимает. Знает, что в этой напускной вежливости нет ни грамма уважения. Как и у неё ко мне, поэтому я для неё Ричард.

В комнате Эдди меня почему-то начинает колбасить без особой на то причины. Сердце заводится с полоборота, и я понимаю, что вот оно. Вот тот разговор, которого никак не избежать. Сейчас будет речь из разряда “классно мы повеселились, но это же просто секс, ты ж понимаешь?”.

Для этого он позвал меня с собой? Чтобы отвлечься от происходящей вокруг херни?

– Снимай штаны.

Эдди подкрадывается сзади, и хоть это его комната, полностью погрузившись в свои мысли, я не замечаю, как он заходит. Чуть вздрагиваю, когда он обхватывает меня со спины, прижимается горячей грудью и в нетерпении сжимает пальцами мою кофту.

– Твоя мамаша внизу. Разве вы не уходите?

Эдди разворачивает меня к себе и на носочках тянется к губам. Значит, не поговорить он позвал. Мы вообще обсуждать это не будем, да? Словно трахнуться для нас не является чем-то уникальным.

– У нас пятнадцать минут, и ты хочешь потратить их на пиздёж?

Без предупреждения врезается в меня своими губами и сразу углубляет поцелуй. Дыхание перехватывает от его напора, и я сам не улавливаю момента, когда ответно прижимаюсь губами, играю с его языком внутри, пока ловко, быстро Эдди расстёгивает мне ширинку.

Блять, надеюсь, он закрыл дверь. Потому что мне уже становится не до этих мыслей, когда уверенная, быстрая ладошка Каспбрака залезает в штаны и без доли стеснения сжимает мой вставший член.

– Насчёт вчерашнего…

– Это было охуенно, – в перерывах между поцелуями шепчет Эдди. – Если бы у нас было сейчас больше времени…

Он не договаривает и снова нацеливается на мой рот. Рука двигается быстрее, и я уже ничего не соображаю. Это не то, что я хотел сказать. Не то, что я хотел услышать. Но обсуждать что-то, когда Эдди приглушенно выстанывает в губы и снова и снова проводит по члену, ускоряется и задевает большим пальцем головку каждый раз, не имеет никакого смысла. Я сдаюсь и обхватываю его за шею немного грубо, целую так страстно, агрессивно, как только могу, чтобы одним этим жестом попытаться высказать то, что не сумел сказать словами.

Понятия не имею, как ещё ноги мои не подкосились, но Эдди отлипает от моих губ, с влажным, причмокивающим звуком, и смотрит совершенно сумасшедшим взглядом. Ни слова не говоря, он опускается на колени и молча, только громко дыша через рот, стаскивает с меня узкие джинсы. У него уходит на это больше времени, чем хотелось бы, и в нетерпении Эдди рычит сквозь зубы.

– Блядские джинсы, Ричи. Всегда ненавидел их.

Снимает узкую ткань до колен и на секунду поднимает лицо вверх. Моя рука, будто по собственному повелению тянется к нему, и я зарываюсь пальцами в мягкие, шёлковые волосы. Слова комом застревают в горле, мне не удается ни звука произвести.

Каспбрак с наслаждением прикрывает глаза и проводит языком по чувствительной головке, вбирает её в рот, вылизывает выступившую от возбуждения смазку, и мне кажется, что он постесняется взять полностью. Но Эдди удивляет меня не в последний раз и кладет руки на мои бедра, притягивает меня ближе, уверенно, смело, и насаживается глубже. В голове только стук собственной крови, все звуки пропали, а по телу разливается горячее удовольствие. Острое, неприкрытое, и мне совсем не стыдно, когда я позволяю себе толкнуться в его рот сильнее, обхватываю за голову и массирую, одобрительно поощряю его желание.

На моих губах уже живого места нет, я закусываю их со всей силы, чтобы не начать стонать в голос. Ведь мама Эдди совсем рядом, возможно уже прямо сейчас поднимается по лестнице, и мне даже страшно представить, ч т о она скажет, если узнает. Увидит своими глазами.

Эдди ускоряет движения головой и сам подстраивается под заданный мною ритм, разрешает мне вбиваться в него раз за разом. Я вижу, как второй рукой он не выдерживает, тянется к собственному паху и накрывает свой возбуждённый член. Мне так хочется ему помочь, хочется утонуть в сбивающем дыхании поцелуе, заменить его руку на свою, но чувствую, как тело моё напрягается, и даю Эдди сигнал притормозить.

В последние секунды нужно действовать медленнее, сбавить обороты, и он ловит мой намёк. Понимает с полуслова и выпускает член изо рта, последний раз картинно мажет по нему языком, словно оторваться никак не может.

Вот сейчас я бы мог сказать ему что-то, о чём тут же пожалел бы. Что-то, что могло окончательно запутать наши и без того странные отношения, но слова признания так и остаются на кончике языка.

Глаза закатываются от наслаждения, когда оргазм волной, бушующей, сбивающей с ног, накрывает меня, что я едва не падаю на Эдди. Через пелену сладкой неги до меня доносится несдержанный стон, когда Каспбрак сжимает свою плоть, отставая от меня всего на несколько секунд. Он запрокидывает голову, и усмешка растягивает красные искусанные губы.

Если бы было больше времени. Тогда, наверное, я бы решился. Но я смолчал, из-за чего позже невероятно жалел об этом.

========== Часть пятнадцать ==========

***

Я не мог остаться в доме Каспбраков ни под каким предлогом, как бы мы изначально не договаривались с Эдди. Ночевать под крышей, где есть миссис К, которая подобно привидению следует везде за мной, высматривает, куда это я иду, уж не в спальню ли к её сыночку, невыносимо. А спорить или, тем более, ругаться с ней, когда она в таком состоянии, мне не улыбалось совсем.

Мотель был для меня подходящим вариантом, и меня это особо не парило. В конце концов, мы же не навсегда приехали и скоро вернёмся в Нью-Йорк. Но Эдди посмотрел на меня слишком уж перепуганными глазами, когда я сказал ему, что забронировал себе номер. И что с ним ночевать не смогу остаться. У них даже гостевой комнаты нет, а спать в спальне Каспбрака его мамаша разрешит только через её труп.

Когда они вернулись с больницы, Эдди был сам не свой. Он не вдавался в подробности, ходил, как воды в рот набрал, и меня распирало от беспокойства – что сказали врачи?

Миссис К наоборот на удивление была слишком активна. Трещала без умолку, и если бы я не знал, что у неё может быть такой серьёзный диагноз, подумал бы, что она даже рада, что всё так. Она не отходила от Эдди ни на шаг, и та забота, которую он проявлял по отношению к ней, безумно её радовала. Чуть ли не на седьмом небе от счастья была она, судя по выражению её лица. И любую свободную минутку пыталась уделить ему.

Мне было не по себе от своего ощущения, но меня немного подташнивало от подобного лицемерия. Почему только сейчас она кудахчет над ним? Где была её любовь и забота раньше? Когда он подыхал в Нью-Йорке от одиночества и потерянности, без гроша в кармане, живя в отвратительном клоповнике?

Но свои мысли высказывать было слишком опасно, у меня уже развилась лёгкая паранойя, будто Соня в любой момент выскочит из-за угла. Да и что я ему скажу? Твоя мамаша использует свою болезнь, чтобы привязать тебя к себе, Эдди? Что за бред. Но всё больше и больше эта жестокая идея переставала казаться такой нелепой.

Эдди вызвался проводить меня до гостиницы, и внутри сердце радостно подскочило. Наконец, можно поговорить с ним с глазу на глаз.

– Ты молчишь весь вечер. Всё слишком плохо, да?

Открываю дверь своим ключом и тут же вешаю табличку «не беспокоить». Хотя бы эти пару минут хочу урвать с ним наедине спокойно.

Каспбрак проходит внутрь и по-свойски садится на скрипучую кровать. Апартаменты не шикарные, но мне вообще похуй. Хотя раньше я бы даже за деньги не остался ночевать в подобном месте.

– Просто думаю о том, что будет дальше. Вне зависимости от диагноза.

– А что дальше?

Эдди смотрит, как я снимаю куртку, неряшливо бросаю её на стоящий неподалёку стул, и мне становится немного некомфортно от его взгляда. Такого внимательного, пронзающего насквозь. Будто он дыру в груди прожечь хочет и заглянуть внутрь меня, разузнать, что творится в душе.

– Я думал, что мы приедем и уедем. Что ничего серьёзного не случится, – говорит.

Присаживаюсь рядом с ним и решаюсь взять за руку. Стараюсь успокаивающе гладить по прохладной коже, и в то же самое время успокоить собственный внутренний тремор.

– Ты нервничаешь раньше времени. Даже при худшем раскладе, она ляжет на лечение. Мы сделаем всё возможное, чтобы помочь ей.

Я сам не ведаю, что несу, насколько реалистично то, что срывается с моих губ, ведь всё может быть совершенно иначе. Бывает, что помочь уже невозможно. Что подобные заболевания обнаруживаются слишком поздно. Но думать о худшем не самая лучшая альтернатива в данный момент. Хоть какое-то подобие веры мне хочется внушить Эдди.

– Меня пугает одна вещь, – сжимает сильнее мои ладони Каспбрак и опускает глаза, смотрит на наши сцеплённые пальцы. – Если у неё и правда обнаружат что-то, есть ли моя вина в этом? Мне кажется, что я столько крови у неё выпил, что это любого подкосит.

Блять, что и требовалось доказать. Отлично сработано, миссис К. Чувство вины включено на максимум.

– Боже, Эдди, перестань. Рак не появляется из-за ссор с сыновьями. Ты не имеешь к этому никакого отношения.

– Сейчас я начинаю обдумывать всё, что я наговорил ей за всё время, и это охуеть, сколько говна. Зачем я вообще поступал так?

– То же самое можно спросить и у неё. Зачем мы вообще говорим гадости близким? Потому что нам больно, и мы хотим сделать больно в ответ. Ты не должен винить себя за это.

– Разве? – поднимает глаза и отнимает руки. – Ты бы на моём месте смог бы так легко отпустить эту ситуацию?

Замираю и с минуту молча смотрю на него. На уставшее, посеревшее лицо, пустые, лишённые всякого блеска глаза. Мне так надоело видеть его таким. И так надоело это чувство беспомощности.

– Если бы я точно знал, что не причастен, то не навешивал бы зря на себя вину. Я бы триста раз подумал, не манипуляция ли это.

Эдди рядом напрягается, и я не до конца осознаю, что слетает с моих губ.

– Что ты имеешь в виду?

– Я ничего не утверждаю. Просто играть на чувстве вины – самый беспроигрышный вариант. Особенно с семьёй. Так всегда было.

Словами не описать, какой сволочью я ощущаю себя, но не могу придушить в себе это ощущение. Наигранность, лживость в каждом жесте миссис Каспбрак, и, хоть убейся, доверять ей не получается.

– Поверить не могу, что ты это сказал.

Эдди встаёт с кровати, пружина под ним жалостно скрипит, и мне уже долбануть себя хочется. Надо было держать свои мысли при себе. Но как тут уже объяснишь, что я защитить его хочу, и острые, колкие слова сказаны не для того, чтобы причинить вред.

– Почему она позвонила тебе только, когда заболела? Почему раньше от неё не было ни слуху, ни духу? Тебе не кажется эгоистичным держать тебя рядом и так настойчиво отказываться от её переезда в Нью-Йорк?

Вспоминаю, как вечером случайно услышал, как наотрез Соня отказывалась ехать проходить обследования в Нью-Йорк. Аргументы, что там доктора лучше и оборудование современнее, ничуть её не трогало. Только в Дерри и точка. А где она, там должен быть и Эдди.

– А тебе не кажется эгоистичным бросить её здесь одну и свалить, будто я не имею к этому никакого отношения?

– Ты имеешь в виду сейчас или раньше?

До меня лишь секундой спустя доходит, что я сказал. И как перечеркнул все сказанные ранее успокаивающие слова. Я ведь не то имел в виду, но в который раз за вечер убеждаюсь, что каждый раз, как я открываю рот – я только усугубляю ситуацию.

Обвинять его хоть в чём-то – последнее, что я стремился сделать.

– Я не могу больше так поступать с ней, Ричи, – спустя долгую минуту молчания и внимательного, немигающего взора роняет Эдди. – Мне нужно перестать думать только о себе. Она всё, что у меня есть, а я веду себя, как грёбанный идиот. И ради чего? Я даже несчастлив в Нью-Йорке. Этот город, кажется, ставит своей целью сожрать меня с потрохами, и иногда я уже не знаю, чего ради я так карабкаюсь наверх. Ты же прекрасно понимаешь, о чём я говорю, не смотри на меня так, – голос Каспбрака надламливается, но он продолжает, своими словами словно гвозди в гроб загоняет: – Ты тоже несчастлив там. Не думай, что я этого не замечаю.

На автомате я тут же открываю рот, чтобы начать противоречить. Но сказать, что это ложь и ничего подобного я не ощущаю, так и не получается. Губы просто не сложатся, чтобы сказать ему такое враньё.

– Я действительно не могу сказать, что охуенно счастлив там. Но с тобой это никак не связано. – В ответ на это у Эдди губы растягиваются в доброй, ласковой улыбке, и уже по ней одной, я осознаю наше будущее. – Кажется, я уже понял, что ты решил. Что будет дальше.

Мне не хочется спрашивать, а как же универ? Он ведь так бредил, чтобы поступить туда. Как же наша квартира, кошка, которую настоял оставить именно Эдди? Как я должен выживать без него в этой засасывающей воронке?

Внезапно без Эдди возвращение обратно теряет всякий смысл. Я понимаю, что Дерри, Нью-Йорк – лишь оболочка, просто одна более блеклая, сухая, а другая разноцветная, заманивающая своим блеском и яркостью. Но внутри под этой обёрткой у каждой – пустота. Плацебо, которое мы принимаем и знаем, что нас наёбывают. И всё равно глотаем горькие пилюли скорее по привычке, от безысходности.

– Ты не должен оставаться со мной и тухнуть здесь по моей вине. – Кажется, слово «вина» прозвучало непозволительно часто в этот вечер. – И Ричи. Я не жалею вообще ни о чём.

Эдди думает, что мне так легче будет, что своей фразой он подбодрит меня, но удивительно – это была самая жестокая вещь, сказанная за весь вечер.

***

I never found love in the city,

I just sat in self-pity and cried in the car

The 1975 – A Change Of Heart

По дороге домой я думал о странных вещах. В голову лезло всякое, лишь бы отвлечься от того, что на самом деле разрывало меня на куски. То, с каким тяжелым сердцем мне пришлось вернуться в одиночестве, трудно описать словами. В такие моменты проще показать наглядно – долбануть со всей силы кулаком в грудь, прямо в солнечное сплетение, чтобы резкая боль пронзила до кончиков пальцев, и воздух начал кончаться. Испуганно открываешь рот в попытке глотнуть такого необходимого кислорода, но глотку сжимает, будто черти душат, но, тем не менее, ты почему-то не задыхаешься. Каждую минуту борешься с этим пожирающим изнутри чувством и тянешь, тянешь эту лямку дальше.

Любых слов будет недостаточно. Да оно и не стоит того.

Взглядом я выхватывал любое движение, пусть даже мало-мальское событие рядышком, чтобы задержаться на нём мысленно, не позволить себе раскиснуть, раствориться в своей агонии и вообще потерять связь с реальностью.

Рядом со мной в самолете сидела маленькая девочка, которая жутко боялась лететь, и мне не хотелось “утешать” её тем фактом, что по статистике её скорее машина собьёт на её миленьком розовом велосипеде, чем она попадет в авиакатастрофу. Я прислушивался к своему внутреннему состоянию и, на удивление, не чувствовал ничего. Ни намёка на страх.

Погрузившись в свои мысли, я и не заметил, как мы уже взлетели.

Я уже больше года живу в Нью-Йорке. Больше года брожу по извилистым, кишащим людьми улочкам, забитым паркам и барам.

В Нью-Йорке куда ни плюнь люди. Странные, злые, искренние, дружелюбные, влюблённые, разбитые. На любой вкус. Но могу ли я уже назвать себя нью-йорковец? Принадлежу ли я на самом деле этому месту? Впустило ли оно меня в свои шипастые объятия, после которых непонятно – то ли приласкали, то ли безжалостно распяли.

Может это всё я, моя собственная вина, дурная привычка, из-за которой я не позволяю себе осесть, привыкнуть. Прорости во что-то корнями. Или в кого-то. Перестать талдычить себе о том, что навсегда ничего не бывает. Разве? Но боль-то повсюду. Всегда. Она вечна. Испокон веков разбрасывает свои загребущие руки, так или иначе, добирается до каждого. Она была до нас и будет после ещё долгое, долгое время. Значит, что-то вечное всё же есть?

Я удивительно спокойно поднялся по лестнице в (нашу) квартиру.

Немного непривычно будет поначалу снова жить одному, снова привыкать к тишине стен. Несмотря на то, что Эдди всегда был на удивление тихим соседом, редко надолго задерживался в квартире, скорее просто ночевал в ней, его присутствие вносило свой важный вклад. Добавляло кирпичики в шаткий фундамент, во что-то отдалённо напоминающее дом. Что-то, что мне не хочется называть уютом, спокойствием, но именно этим он и являлся для меня. И без него так кошмарно тускло.

Как же всего один человек способен сделать погоду во всей атмосфере, задать квартире определённое настроение, вдохнуть в неё что-то необъяснимо трогательное, живое.

Я всеми правдами и неправдами избегал жить в одиночестве, даже на убогую общагу был согласен, но в итоге всё равно остался один, несмотря на все жалкие потуги. Иронично, что пиздец.

И даже коти нет, Билл привезет Лиз только завтра, что особенно удручает. Кажется, это является последней каплей в океане моего самобичевания.

Вообще, сука, никого. Даже тараканов Эдди потравил, блять.

Всю дорогу домой я только и ищу повод, чтобы пожалеть себя, когда на деле хочу нажраться вусмерть и перестать уже чувствовать себя так хреново. Это жалко, тотально убого, но каждый вздох, каждое долбанное моргание глаз разливается безнадегой, дурацкой потерянностью, за которой ни проблеска, ни полосочки света.

В тот вечер я нарушаю обещание, данное себе, и напиваюсь, как последний законченный алкаш, трясущимися руками откупоривая бутылку за бутылкой. Мне и обидно за себя, ведь столько недель держался, и противно в то же самое время.

Но я корю себя за слабость недолго. Вымотанный, до чертиков уставший, с пустым желудком – мне понадобилось совсем немного, чтобы приглушить этот мир, впасть в блаженное ощущение забытья и отрубиться, как младенец, на диване гостиной.

Забыв даже переодеться по-человечески.

========== Часть шестнадцать ==========

***

Утром будит меня не будильник, не звонок в дверь или возмущенные крики над головой, мол, опять пьяный вдрызг.

Лиз осторожно упирается мягкими, но уверенными лапками и вылизывает, целует моё лицо.

– Она ужасно себя вела. Больше не просите меня посидеть с ней. Не ела толком ничего, выла без конца. Уже забрали бы с собой, чтобы не скучало животное.

Я приподнимаюсь на диване – спина еле разгибается от неудобной позы – и с охотой подставляю лицо ближе. Хоть кто-то рад меня видеть, удивительно. За что только спрашивается? Ведь такой искренней встречи я точно не заслуживаю.

– Ты один, что ли, приехал?

Билл осматривается в поисках Эдди, крутит головой повсюду, как будто я прячу его где-то в чемодане.

– Я так соскучился по этой паршивке, – вместо ответа, захватываю котёнка и прижимаю, сдавливаю в руках, как драгоценнейший груз. Меня возмущенно цапают за палец, чтобы я не переходил границы дозволенного, и с усмешкой я отпускаю её из своего “плена”. С характером.

Билл помалкивает, смотрит сверху вниз то на кошку, то на меня, ждёт ответа, хотя тут всё ясно, как день.

– Он пока останется с ней.

– Надолго? – казалось, Денбро совсем не удивлен. Просто спрашивает из вежливости.

– Понятия не имею. Там всё хуево.

Мне не хочется отвечать на вопросы, не хочется даже мысленно вспоминать всё, что было в Дерри. Была бы возможность по мановению волшебной палочки стереть всё, что мешается, путается под ногами, я бы удалил, как вырезают доброкачественную опухоль, ни секунды не раздумывая. Но Дерри, блять, не Вегас, всё, что происходило там, считается с лихвой. Казалось, т о л ь к о то, что происходит в Дерри и считается, имеет вес. По крайней мере, в наших с Эдди отношениях.

– А квартира что? Потянешь сам?

У меня даже не было толком времени подумать о бытовухе – я ведь бухал, куда там до реальной жизни. Что же такого пиздецового я намешал вчера, что так штормит даже сейчас?

– Я не думал ещё об этом. Только вчера вечером прилетел.

– И тут же начал праздновать приезд, да?

Давненько меня никто не отчитывал, не промывал мозги насчет моей зависимости. Забавно, как быстро отвыкаешь от своего рода заботы.

– Спасибо, что присмотрел за кошкой. Ты очень выручил.

Билл в ответ лишь хмыкает и идет к выходу. Сам понял, что сейчас мне не до разговоров, не до нотаций. В голову будто топор вставили.

– Слушай, можно вопрос? – смотрю, как он обувается, и опираюсь плечом о дверной косяк у выхода.

– Ну?

– Как понять, что ты на своём месте? Я имею в виду… Мы уже около года торчим здесь, в Нью-Йорке, в месте, о котором миллионы людей только мечтают, а я до сих пор не могу понять, как мне здесь. Освоился ли я здесь, нравится ли мне. Такое ощущение, что мне становится только хуже, хотя с чего бы, бля? Это же грёбанный Нью-Йорк. Город мечты.

Першит в горле, а перед глазами неожиданно всё плывет. Я даже не замечаю, как малодушно раскисаю прямо у Билла на глазах. Но успеваю проморгаться прежде, чем сорвётся первая слезинка.

Билл молча слушает меня, не перебивая. Так и стоит у двери, почти уже занося руку, чтобы открыть её.

– Слишком большие ожидания заставляют очень больно плюхнуться на жопу, Ричи. Нью-Йорк – это всего лишь город. Может, чуть больше и более загаженный, чем остальные. Один переезд не разрулит всех твоих тараканов, которые ты копил почти девятнадцать лет. Большое яблоко не пилюля от проблем. Оно скорее плацебо. Я тоже думал, что всё сразу станет зашибись, как только кончится школа, когда я вырвусь из родительского дома, заживу в колледже, как взрослый. Думал, что издам свой роман. – И, видя, что я грустно хмыкнул, добавляет: – Если у тебя какие-то проблемы, то избавляться нужно от причины этих проблем, а не от побочных эффектов. Разберись со своей жизнью. Пока будет полный кавардак в душе, куда ни поедешь, везде будет одно и то же.

Отчего-то я вспоминаю про Беверли, девушку, о которой рассказывал мне Билл. Интересно, как сильно она приложила свою хрупкую руку ко всей философии Денбро? Раньше мне было похуй на это, а сейчас даже забавно. Меня Эдди тоже меняет? По его вине я чувствую себя так, как чувствую? Иногда пиздец, как хорошо, будто в облаках парю, а иногда вскрыться хочется. Может ли человек влиять так на другого человека или это всё мои выдумки? Мои ковыряния в душе, которые ни к чему никогда не приводят.

– Я пытаюсь разобраться. Правда, – добавляю, когда вижу его скептичный взгляд. – Но каждый раз всё заканчивается тем, что утром я не помню, чем закончился вечер. Рука сама тянется к бутылке, хотя знаю, что это не выход.

Прикольно разговаривать на пороге вот уже десять минут. Биллу, наверное, нужно идти, а я присел ему на уши, за что чувствую стыд. Но впервые за долгое время я вообще осмелился рассказать вслух о том, как я себя чувствую. Последний раз на такие откровения меня развёл Эдди, тогда ночью в его комнате, когда я услышал его всхлипы в последний раз. И мне не хватает этого. Разговоров откровенных, на обычные, но такие животрепещущие темы. С кем-то, кто может понять.

– Но до этого ты неплохо держался, правда ведь? С тех пор, как вы с Эдди съехались, у тебя крышка вроде не слетала.

И ещё раньше, чем я предугадываю, какой вопрос будет следующим, Билл кидает:

– Что-то случилось в Дерри? Помимо болезни миссис Каспбрак.

Билл будто утверждает, а не спрашивает.

В груди давит от одного лишь воспоминания, а пальцы сами сжимаются в кулаки. Я уже до одурения скучаю по Эдди, что кажется просто сумасшествием. Кажется, никогда не удастся стереть из памяти ощущение его губ, его мягкой кожи под моими пальцами.

– В Дерри всегда что-то случается. Этот город будто проклят. Одни плохие воспоминания.

– Заметил? – усмехается Билл. – Ты опять винишь место, а не людей. То, что между вами двумя происходит, не имеет никакого отношения ни к Дерри, ни к Нью-Йорку.

– У тебя с Беверли было так же? – Мне неловко поднимать эту болящую, наверное, для него тему, но кто как не Билл поймёт. Ведь в похожей заднице уже оказывался и он. – Полное непонимание, кто вы вообще друг другу и на что ты имеешь право, а на что нет. В один момент мне кажется, что я знаю его, как облупленного, а спустя день не понимаю, какого человека я люблю. И знаю ли я вообще его.

– О да, – Билл улыбается искренне, наверное, в первый раз вообще за всё время. Но эта улыбка вымученная, совсем невеселая. – С моей-то фантазией я много чего начудил, надумал себе разного, чего не было на самом деле. Я приписывал ей достоинства, которых она не имела, и в упор не хотел замечать её недостатки. Любил лишь тот идеальный образ, который мне хотелось рисовать. Но это так не работает. Ты не можешь игнорировать всё то дерьмо, которое есть у каждого, и делать вид, что влюблен в сущего ангела. Если любишь человека, то принимаешь все его странности, весь “багаж безумия”. И просто решаешь, потянешь ли ты этот багаж, не утащит ли он тебя на дно. Но не отрекаешься от него. Нельзя любить какую-то одну сторону в ком-то, собирать только “сливки” его личности. Это было бы слишком просто. Легко любить идеальных людей. Тех, которые не заставляют тебя сомневаться в них и в самом себе. Не заставляют тебя думать каждый день. Но таких нет.

– Знаешь, Билл. А я всё-таки надеюсь, что ты однажды закончишь свой роман.

Денбро закатывает глаза к потолку, качает головой медленно, с усмешкой. Перевести разговор в другое русло, когда начинает пахнуть жареным, моя тема. Особенно, когда ощущаю, как мокреют глаза.

– Да я уже давно закончил его, Ричи. Только он никому не нужен.

***

Я избавляюсь от любого бухла, которое нахожу в квартире. Здесь развёлся настоящий срачельник, я даже прифигел, сколько бутылок собралось по итогу. Каждая заначка, которую я хранил на потом, на особый случай, летит в мусорный пакет.

От самого слова «заначка» мне хочется противно съёжиться. Я веду себя, как грёбанный алкаш.

Не могу сказать, что я молодчина, ведь теперь каждый раз, когда меня посещает мысль о том, чтобы выпить, я закуриваю. Абсурдно подменивать одну плохую привычку на другую и считать это прогрессом, но зато при курении я хотя бы в здравом сознании и могу принимать хоть какое-то подобие решений. В то время как алкоголь полностью блокировал настоящую, реальную жизнь для меня. Этим он и был так привлекателен. Казалось, это помогало мне не думать хотя бы какой-то короткий промежуток времени. А я так жаждал не думать. Готов был на всё, лишь бы выключиться хотя бы на несколько минут.

Я пытаюсь влиться в студенческую, привычную для многих людей, жизнь, но всё как-то получается через одно место. Я пропустил тот момент сплочения коллектива, слишком долгое время их игнорил, поэтому теперь глупо даже играть, что одногруппники резко стали мне интересны. Тем более, когда это притворство. А я не такой охуенный актёр, как хотелось бы.

Только с Биллом я мог перемолвиться словечком, когда мы встречались в коридоре, и мы иногда вместе ходили в столовую. Но он был с другого факультета, поэтому эти встречи были редки.

Он интересовался, как у меня дела, и лишний раз старался не спрашивать про того, о ком я и так думаю каждый грёбанный день. Думаю, когда встаю, думаю, когда ложусь. Что упоминай, что не упоминай – всё равно на утро я просыпаюсь разбитый и пустой, как лопнувший шарик.

С мамой мы всё чаще и чаще начали созваниваться, хоть я и достаточно убедительно уверял её, что со мной всё в порядке. То, что теперь я живу один, я не рассказал ей. Посыпался бы целый шквал вопросов, а отвечать на них у меня не хватит духу. Но своей лжи я боялся, ведь если мама случайно ко мне нагрянет, как она грозится, и не увидит Эдди, то у неё появится ещё один крупный повод, чтобы беспокоиться.

Я чувствовал, что ей нравилось, когда Каспбрак был рядом со мной. Она говорила, что Эдди хорошо на меня влияет и подаёт отличный пример. Но сейчас уже трудно разобраться, когда мне хуже – с ним или без него.

Он взял академический отпуск, и это я узнал не от него. Билл рассказывает мне о подобных слухах из универа, потому что я там чисто прохожий. И когда он ляпнул мне это, то испуганно перевёл глаза, будто я истерику могу закатить. Но я отреагировал спокойно.

Будет враньём сказать, что меня не кольнуло от этой новости. И от того, что он не сказал мне об этом сам. Мы не чужие люди, и тот факт, что он даже не звонит, прямо каменной плитой лежит на сердце.

Но я по-прежнему спокойный. И эта пассивно-агрессивное внешнее затишье лишь пугает меня. Лучше бы я бил посуду и дрался со случайными гопарями. Может, хоть какой-то выход эмоциям был. Мне не нравилось это молчаливое ощущение взрывающихся внутри меня вулканов.

Хочется куда-то выплеснуть весь гнев, который я знал, что копится во мне. Но я не мог найти ему выхода и просто плыл по течению. Иногда создавалось впечатление, что я нахожусь внутри песочных часов, и минуты, секунды отсчитываются с неумолимой быстротой, сыплются мне на голову, но мне глубоко плевать. И это меня пугало больше всего.

========== Часть семнадцать ==========

***

Adam Lambert – Feel Something

Пальцы провоняли сигаретами, одежда воняет дымом, кажется, даже от стен в комнате несёт куревом. Выход так себе. Херово мне удается держаться, учитывая, что доля выкуренных сигарет неосознанно увеличилась вдвое.

Бывает в день уходит пачка, бывает полторы. Только по окуркам в пепельнице в конце дня я смотрю и охереваю от их количества. Высыпаю пепельницу в мусорку и всё по-новой. Головой-то понимаю, что с этим надо что-то делать. Так много даже мой отец не пыхтел, хоть и был заядлый курильщик.

Даже кошка на руки не хочет идти, ворочает свой маленький кожаный носик от меня и гордо держится на расстоянии. Мы оба понимаем, чьего присутствия ей не хватает.

Спустя месяц я и сам уже начинаю подумывать о том, чтобы поменять квартиру. Зачем она мне одному, такая огромная и до нелепого пустая? Билл даже сам предлагал поделить оплату, но мне страшно снова съезжаться с кем-то, пусть даже по-дружески. Снова пускать кого-то в свой мир, привыкать к чужому присутствию. Фигушки.

Я искренне благодарю Билла за участие, но нет. Я просто не могу.

В комнате Эдди я ничего так и не тронул, оставил всё как есть то ли из-за дурацкой сентиментальности, то ли из-за ещё более глупой идеи, что всё должно быть на своих местах, когда он вернётся.