Текст книги "Перекрёстки Эгредеума (СИ)"

Автор книги: Эмпирика Аттонита

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– Меч, ключ, башни, вспышки, формулы – всё это только символы.

Шварцшильд очертил границы, которые Чиатума не смеет переступить – но она нашла иной выход… Немыслимо! Впрочем, чего ещё ждать от той, кто не приемлет гармоничной стройности мироздания, для кого хаос – родная стихия, тьма – любимое одеяние, а безумие – единственная неукоснительно соблюдаемая закономерность?

Но теперь я, наконец, встретил тебя, и сердце моё спокойно. Ибо я вижу, что в тебе сокрыто. И больше не боюсь.

Я вижу боль и скорбь бессчётных жизней, затерянных во мраке отчаяния, вижу ненависть и чёрную, непроглядную досаду, вижу гнев, способный растерзать Вселенную в клочья, но я вижу и любовь – отблеск чужого света, ненароком затянутый в беспросветную бездну, но не растворившийся в ней.

Я вижу… впрочем, ты увидишь и сама. Отблеск чужого света – он разожжёт в тебе янтарное пламя, которому не страшна самая чёрная тьма.

Не поддавайся обману неизбежности. Не разгадывай лживые знаки. Не слушай вкрадчивый голос, взывающий об отмщении. Иди на свет.

Запомни, дитя: настоящая битва – всегда внутри.

Эмпирика, растерянная и недоумевающая, ждала продолжения, но её бездвижный собеседник молчал.

В воцарившейся тишине слышалось мирное потрескивание поленьев в невидимом очаге.

Тепло, как же тепло… Словно очаг – совсем рядом, и ласковое дыхание пламени пляшет на её бесплотном лице.

«А что, интересно, за место такое?» – разомлев, сонно подумала она.

– Дом Хюглир.

«Но… он же… Небесный Агранис? Или он многолик и меняет форму по мановению мысли?.. И где он вообще?»

– Там, где настоящая битва завершилась победой.

***

День был по-весеннему солнечным и тёплым. Отличная погода для субботних прогулок с друзьями, беззаботных посиделок в парке или выезда за город на пикник в кругу семьи.

Ласковый ветерок, холодящий лицо, шум зелёной ещё листвы, пронзительно-голубое небо без единого облачка, – подлинная реальность скользила по поверхности восприятия призрачным наваждением. Сквозь расступившуюся завесу плотного мира Эмпирика видела совсем другое – вторым, параллельным зрением: чёрно-красные облака, с четырёх сторон подступающие к Солнцу, огненные вспышки, раскалывающие небо на части, голые стволы деревьев с изломанными ветвями, отчаянно клонящиеся к земле под ураганными порывами ветра, чёрный тяжёлый дым, стелющийся по земле…

Она слышала приближающийся гром и хохот демонов у себя за спиной – где-то в другом, закулисном пространстве, а в этом – зловеще-насмешливые перешёптывания прохожих, забредших на её гибельный путь. Она чувствовала на себе их колкие взгляды, но твёрдо шла вперёд, не оборачиваясь.

Распахнутое чёрное пальто в серых комьях грязи. Растрёпанные волосы, отсутствующий взгляд. Кривая ухмылка на беззвучно бормочущих обветренных губах. И обнажённый меч в правой руке.

Зрелище жутковатое, но в больших городах ещё и не такое увидишь. Люди здесь привыкли к разного рода чудакам. Хотя меч, конечно, для многих был в диковинку.

Эмпирика шла, не пытаясь разгадать, что ей чудится, а что – взаправду. Она знала: бытие многомерно и многогранно, миров – множество, и все – пересекаются.

Пересекаются в сознании наблюдателей.

Пересекаются в благословенных – и проклятых тоже – координатах.

Она шла в то время и место, где точки пересечения разных уровней бытия сойдутся воедино.

Случайные прохожие опасливо косились на Эмпирику и обходили её стороной. Некоторые останавливались поодаль и смотрели вслед. Кто-то весело крикнул, мол, наверное, на сходке ролевиков что-то пошло не так. Раздался тихий смешок про осеннее обострение и тревожный шёпот, требующий «что-то, в конце концов, сделать». Однако никто не пытался остановить её или заговорить с ней.

Она шла пустынными обочинами мимо глухих бетонных заборов, лабиринтами дворов меж серых темниц, шла, не останавливаясь и не чувствуя усталости, не разбирая пути, но ясно видя перед собой его цель – сознанием, а не воспалёнными глазами, слезившимися от ветра. Бледный город, померкший на фоне апокалиптических видений, покорно расступался перед ней. Чёрно-красное небо раскатами грома разрывало на части бушующий разум. Демоны, корчась и хохоча, победоносно выползали из его тёмных закоулков.

***

Низко нависшее над головой небо полыхало тёмными огнями. Совсем близко: протяни руку – и обожжёшься. А позади призрачно проступало другое – пронзительно-голубое, ясное, тщетно силящееся спрятать за призрачной безмятежностью страшную бурю последнего дня.

Был полдень, когда Эмпирика ступила на ощерившуюся железобетонными зубцами вершину чёрной башни – той самой, что отравила облик тихого парка на холме у далёкой больницы, недостроенной высотки, близ которой пролегал их с Ингваром путь на конференцию… Как давно это было? Сколько жизней назад? И в скольких жизнях в порыве отчаяния и надежды она пыталась пройти сквозь Солнечные Врата – с тем лишь, чтобы чары Гедрёзы соткали вокруг её спящего разума новую иллюзию?

Но сейчас отчаяния не было – как и сомнений. Эмпирика знала: в этот раз всё будет иначе. Во-первых, она одна. Нет больше Хранителя, возлюбленного сына Хюглы Архнэ, сплетавшей спасительными тенётами растрёпанные, как косы на ветру, линии их судеб.

А во-вторых…

В бездну!

«Это беда всех практиков: сначала сделать, а потом – думать», – проворчал в голове Кристофер Теодороу.

В бездну!

***

И, конечно, она не знала – не могла знать, только чувствовала далёкие отзвуки чьего-то стремительного бега глубоко на дне собственного замирающего сердца – как проснулся Белтейн, разбуженный незримым и всесокрушающим солнечным всполохом. Как распластанное под капельницами тело несчастного Болтунова налилось силой и памятью потерянного в безвременье воина. Какой переполох поднялся в больнице – и как Сан Саныч, по несчастью оказавшийся дежурным врачом, бормоча что-то о «пыльце жёлтой ряски», сам повернул золочёную гранку в железной двери.

Она не смотрела вниз – туда, где два белых силуэта, призрачные, едва различимые на фоне вихрящейся чёрно-фиолетовой пропасти, разверзнутой по ту сторону безмятежности солнечного дня, творят странное колдовство под чарующий звон бьющихся ампул трифтазина, галоперидола и всего, что удалось захватить на бегу из отделения.

Ампулы взметались высоко, точно истаявшая до бесплотности осенняя листва, закружённая бурей, и с шипением масла на раскалённых камнях врезались в чёрные тела ощерившихся шипами тварей, вытравливая их зловещие тени из общепринятой реальности.

И она не слышала – нет, уже не слышала заложенными от ветра ушами, только чувствовала неизведанным новым чутьём подступающей бестелесности – надрывный рёв Белтейна, полный ярости битвы, и звонкий голос совсем молодого будущего мастера-целителя, стреляющего непонятными для него самого, но отчего-то неодолимо рвущимися из горла словами:

«Пламя призываю я

Из прорехи бытия

Да на голову врагов —

Сгинуть им во тьме веков».

И Гедрёза, сияющим мороком на светозарных крылах ворвавшаяся в раздвоенное поле зрения, точно падающая звезда из непроглядной тьмы, над Эмпирикой была уже не властна. И светящийся меч, зажатый в сведённой судорогой руке, горел путеводным сиреневым пламенем в высоко поднятой руке. Лезвие сверкнуло в воздухе – и, словно вырубленная из пустоты, над головой разверзлась фиолетовая бездна, затягивающая Эмпирику подобно вихрю.

Два мира, два неба, приковавшие застывший взгляд, начали разделяться.

Чары Сан Саныча, не иначе. С чарами Гедрёзы вкупе – Гедрёзы, стремглав исторгающей из бытия остатки армии чёрных посланников. Гедрёзы, в отчаянном порыве вспыхнувшей над миром серебрящейся дымкой. Гедрёзы, латающей прорехи на иллюзорном покрывале, усмиряющей разбушевавшееся магнитное поле. Земной Хюглы, неумолимо удаляющейся, как и хранимая ею планета.

В бездну!

ГЛАВА 18. АБСОЛЮТНАЯ ЧЁРНАЯ ТЬМА

***

В бездну безвременья, где бесконечен полёт. В потоках мерцающей звёздной пыли, меж осколков давно погибших миров и отблесков забытых сновидений.

Гаснут огни, стираются грани, исчезают иллюзии разума, жизни, индивидуальности… Всё, с чем она себя когда-либо отождествляла, потеряло значение.

Она сливалась с поглотившей её пустотой, забывая все свои жизни и имена, когда на задворках рассыпающегося на части сознания промелькнуло смутное воспоминание.

Ингвар. Ингрид. Ив…

Чиатума! Демоны – всего лишь сотканные ею наваждения, призванные, как и расползавшаяся по островам болезнь разума, сокрушить дивный образ привычного мира!

Мысли, выныривая из тьмы, налипая одна на другую, начали тревожно кружиться в направлении, противоположном вездесущим фиолетовым вспышкам, постепенно набирая обороты и вес.

***

В застывших глазах отражались лики небес – по одному для каждого мира. Сиреневый меч в окаменевший ладони, чьё пламя померкло, существовал только в одном из них.

В том, где Хранитель, очнувшись на берегу Озера Слёз, тщетно звал скованную зловещей беспробудностью спутницу, безжизненную и холодную, точно чёрные камни у врат Аш-Таше.

Звал и тряс за плечи, как тряпичную куклу – как вечность назад.

И в отчаянии нечто совершенно невообразимое срывалось с его губ – то, чего он не сказал бы ни при каких обстоятельствах, если только речь не идёт о жизни дочери Ингрида:

– Сознание определяет реальность, Эмпирика. Я знаю, ты слышишь меня. Дыши же тогда, дыши !

И она слышала – только ответить не могла.

Ни словом, ни жестом, ни вздохом. Под непробиваемой каменной оболочкой, точно бабочка, пойманная в банку, билось сознание, сходящее с ума от боли в растерзанном и раздробленном изнутри теле. Под леденящей неподвижностью груди свирепствовала бешеная судорога невыносимой асфиксии.

Тоненькая мятная струйка просочилась сквозь сомкнутые губы, обожгла душу, вспыхнула, взорвалась внутри, сокрушая оковы – и Эмпирика вздрогнула, сотряслась всем телом и зашлась долгим мучительным кашлем, жадными рывками глотая воздух.

Вода Игл-Атта!

И всё – прежнее: и сумрак неба, и призрачное мерцание озера, и меч, выцепленный Хранителем из её обессилевшей руки, и одежда с дорожной сумкой, и даже фляга с целебной водой. Словно и не покидали они Игнавии, словно были объяты скорбным наваждением таинственного острова бессчётные тысячи лет…

***

– Знаешь, похоже, мы оба умерли, и это ни разу не рай.

– Рад, что твоё чувство юмора уцелело.

Без раздумий, без лишних слов, без долгих объятий и ненужных признаний, едва придя в себя, они направились к башне – без страха – и вошли беспрепятственно под чёрную арку, зияющую студёной клубящейся тьмой.

Они шли по каменным коридорам, залитым бледным туманом в тусклом свечении фиолетовых факелов, по головокружительным лестницам, что зыбко вздрагивали эхом одиноких шагов в тревожной истоме тысячелетнего забвения.

Они шли, и Отверзатель Путей в руке Хранителя мерцал холодной решимостью, и Эмпирика, прислушиваясь к шёпоту бледных знаков на стенах, мимоходом поглядывала на сумрачные откровения, рисуемые ими на мысленном экране. Она больше не боялась – и не сопротивлялась больше, оттого и чужие воспоминания разворачивались пред распахнутым сознанием тихо, безболезненно, подобно кадрам ненавязчивого кинофильма, подобно телепередаче, включённой в качестве фона для бытовой рутины.

Все башни – как одна. И Галх Эрим, ушедший под воду, и Аш-Раторг, вечно плавящийся в безжизненной пустыне под прямыми лучами Мерры. И Аш-Тарагат, лежащий в руинах, и неведомая Аш-Меденейя, потерянная во льдах Джаобы, и Аш-Таше на Озере Слёз – обитель призрачных грёз и скорбных дум, терзающих беспокойный сон последнего из ашей.

И Ир-Седек – тот, кто некогда был заточён в Аш-Раторге, теперь здесь. Бродит безумным призраком в студёной тьме, бессильно заламывает руки во время проблесков осознания, безмолвно стонет в неизбывном отчаянии.

Нет, пленников было двое – но Эйкундайо, седовласый юноша, сведённый с ума нескончаемым заточением в шепчущей тьме, где вместо огней горели красные знаки на полах плаща призрачного тюремщика, сделал свой выбор. Получив ключ, он не освободился от оков, ибо, привыкнув к ним, счёл драгоценными браслетами. Он прельстился даром ветреных крыл и обещанным троном, принадлежащим ему по праву родства с королём Феоссой, он, в конце концов, поверил Ир-Птаку.

А Ир-Седек не поверил. Но тело и разум его были куда слабее, и, оказавшись среди безжалостных песков во время рат-уббианского мятежа, он был пленён чарами чёрной башни и сделался безвольной марионеткой, дёргающейся на ниточках по прихоти незримого кукловода, игрушкой, отверзающей уста, из которых доносятся слова кажущегося безмолвным чревовещателя.

Ир-Седек, которого она считала предателем. Тот, кто до сих пор одержим злой волей Ир-Птака. Тот, кому она была обещана до рождения – обещана вскользь, невзначай, только чтобы глаза и уши Ир-Птака смогли пробраться в Агранис… О Тьма! Откуда ей было знать?!

О Ив, Ив, что ты наделала?..

***

Стены из жёлтого песчаника украшены яркими росписями и барельефами, изображающими древних жителей Эгредеума вместе с жуткими тварями, на которых они охотились и которых приручали. Просторный зал светел, пуст и тих, и лишь позади золотого трона, в потаённой комнатке за пологом, слышатся приглушённые голоса.

– Зачем ты пришла? Король скоро будет здесь, нельзя, чтобы тебя кто-нибудь заметил.

Полог растворяется пред взором сознания, принуждённого смотреть эти странные сны, похожие на сцены фильма, открывая затаившиеся за ним фигуры. Одна – смуглая, с песочными волосами, уложенными под сияющей диадемой, в воздушном белом платье, расшитом золотом, – выглядит встревоженной. Она беспокойно теребит драгоценные нити на шее, расхаживая из угла в угол. Вторая невозмутимо восседает в резном кресле у крохотного стола. Глубокий капюшон скрывает её лицо, а полы чёрного плаща расшиты странными красными узорами.

– Не бойся, не заметят, – вкрадчивый голос из-под капюшона. – Всё сделаешь ты.

– Сделаю что?!

– То, что предначертано. Ты же хочешь вернуть Старому миру былое величие?

Красавица в воздушном платье замирает подле чёрной фигуры, угрюмо уставившись на неё жёлтыми глазами.

– Или ты забыла, по чьей милости роскошествуешь в этих катакомбах? – прошипела сумрачная незнакомка. – Забыла свою названную сестру и клятву, что связала нас? Забыла нашего отца Ир-Птака и оковы мертвенного беспамятства и бессилия, в которых он томился тысячелетиями? Забыла древний Альгир, от чьего красного пламени был исторгнут Звёздный Пепел? Как же, Ир-Менехет? Ты и дальше будешь подобострастно пресмыкаться перед захватчиками или примешь свою судьбу и оружие из моих рук, чтобы их свергнуть?

Лишь потомок непримиримых врагов положит конец этой войне. Лишь наследник Радоша способен одолеть его заклятья, сковавшие наш мир сетями самонадеянной иллюзии, сорвать светозарный покров, застилающий истину от помрачённых взоров. Только так Народ Звёздного Пепла обретёт свободу.

Ир-Менехет опускается в соседнее кресло, опершись локтями на стол, закрывает лицо руками.

Её тягостное безмолвие пронизано тихими вздохами и горестными думами.

И зачем она заговорила со странной женщиной в чёрном плаще? Тогда, в безмятежной юности, на берегу оранжевого океана, пока её сёстры весело плескались в тёплой воде… Зачем она послушала незнакомку, прячущую лицо, весь облик которой пронизан мраком нездешних тайн? Зачем, сбежав из дворца, отправилась с ней на туманный остров под звёздным небом, где в иступлённом танце кружилась с призраками и клялась в верности тёмному Аш-Мару, потерянному дому, чьё имя эгредеумцы используют как ругательство! Зачем, вторя парализующим волю колдовским словам незнакомки, скрепив собственной кровью безумный обет, назвала её сестрой и пообещала вернуть мир его истинным правителям – ашам, изгнанным в мертвенное ледяное безвременье и томящимся там, где нет света?

С момента их первой встречи минуло много лет, полных безрадостных событий. Гибель её родителей, скоропостижная смерть наследниц престола – старших сестёр и племянниц – якобы от неизвестной лихорадки, неожиданное восшествие Ир-Менехет на трон, заговоры, забастовки, подавление восстаний, бесконечная ложь и показное повиновение Объединённому Королевству, недавнее рождение чудом выжившего сына, после которого она оправилась с трудом и теперь больше не сможет иметь детей… А значит, династия Рат-Уббо, где власть испокон веков наследуется по женской линии, священная династия, основанная Крылатой Хюглой и не прерывавшаяся со времён Радоша, обречена кануть в небытие.

– Не бойся, твой род не прервётся, – мягкий голос из-под чёрного плаща прервал тягостные воспоминания, встревоженные чудовищной догадкой о том, что его обладательница может читать мысли.

«И ведь может!» – вздрогнула от ужаса Ир-Менехет, не подозревая, что невольно наблюдающему сознанию её затаённые помыслы тоже доступны.

– Я же говорила, что в нас обеих течёт кровь Хюглир, – сказала фигура в чёрном плаще. – Потомки звёздных Прядильщиц – Крылатой и Чёрной – будут править обновлённым миром. Твой сын и моя дочь, которая не родится, если ты сейчас отступишь.

Ир-Менехет поднимает испуганный взор.

– Что я должна сделать?

– То же, что и раньше, – чёрная фигура извлекает из складок плаща крохотный пузырёк. – Особое угощение для королевы.

Ир-Менехет страшно бледнеет, губы её дрожат:

– Виграмора – моя троюродная сестра…

По отцу, конечно, но сестра же!

Холодный смешок.

– Разве кровное родство когда-то тебя останавливало?

***

– Эмпирика, слышишь меня? Ты в порядке? Постарайся не отключаться больше. Похоже, я никогда к этому не привыкну…

Она поморгала, стряхивая с ресниц последние капли наваждения, огляделась в лестничном полумраке, поблагодарила Хранителя, по чьей милости, споткнувшись, так и не грохнулась на ступени.

Вверху виднелся последний пролёт, а за ним – далёкие завывания потустороннего ветра в густой темноте: беззвёздной, нездешней. Терпеливо считающей вечности вместо секунд. Молчаливо выжидающей. Безмолвно зовущей.

– Знаешь, Ингвар, – Эмпирика схватила его за плечо, удерживая от последних шагов, – знаешь ли ты, что всё это – моя вина?

– Знаю, конечно, – вздохнул тот с усмешкой, – ты в каждой жизни об этом твердишь.

– Нет, в самом деле!

Дойдёт до него когда-нибудь или нет?!

То, в чём она боялась признаться себе всё это время, то, что бередило её истерзанную душу непонятной, но безутешной тоской, вмиг нахлынуло вязким потоком смолянистой горечи. Ведь это она вошла тогда в чёрную башню, и вспыхнули знаки на стенах, и призраки Старого мира обрели силу разрушить мир настоящий!

Это с ней говорил Ир-Птак на пороге сна, это её тело пронзил Отверзатель Путей в ужасном видении, оказавшемся явью!

И несчастный Белтейн, и феоссары, унесённые штормовыми волнами, – это ведь она, только она повинна в их гибели!

В гибели всего мира. В гибели своей семьи.

Господи, Ингвар, позволишь ты себе поверить, наконец?

Быть может, и король Ингрид совсем не о её защите молил перед смертью?.. Быть может, в смертный час ему открылась истина?..

– Ты, конечно, нашла время, – буркнул Хранитель, переступая порог Зала Потерянных Душ.

– Но что, если я и Ир-Птак – одно и то же?! Лагнария…

Воин закатил глаза с усталым вздохом. Предвечный Свет, только не сейчас…

– Лагнария – сумасшедшая ведьма, нашла кого слушать. А те заклятья, – он возвысил голос, не позволяя спутнице вставить слово, – те заклятья произнёс Ир-Седек! Теотекри в последней ипостаси говорил что-то о соприкосновении сознаний, невольном чтении мыслей… Лютый бред, но я сам это видел, когда Дэйджен перед смертью узрел рат-уббианский мятеж глазами умирающего брата! Видимо, в проклятой башне с тобой произошло то же самое: ты почувствовала колдовство Ир-Седека, сотворённое на другом конце мира! Тем более что все башни как одна… И на корабле это повторилось.

Ты связана с Ир-Птаком, я знаю, но в том нет твоей вины. Ты не причастна к его злодеяниям!

Хранитель мягко взял смущённую принцессу за плечи и добавил тихо:

– Ты была невольной свидетельницей чёрных ритуалов, но ничего не могла сделать.

Ты ни в чём не виновата.

Слёзы выступили на её глазах. Она закрыла рот руками, сдерживая всхлипы. Неужели всё это время она винила себя напрасно? Протяжный стон сорвался с её губ – от невероятного облегчения, – и она спрятала лицо, чтобы не разрыдаться.

Хранитель, добрый, родной, прекрасный Хранитель! В который раз её захлестнуло чувство невыразимой благодарности, и она сама прильнула к его груди, тихо выдохнув:

– Спасибо.

Бремя чудовищной вины, пронесённое через бесчисленные жизни, – теперь оно разом рухнуло с её плеч и рассыпалось в прах.

Свободна. Она впервые была совершенно свободна от вечного раскаяния за ужасное преступление, которое не могла вспомнить, и, как теперь выяснилось, вовсе не совершала!

– Спасибо! О Предвечный Свет! Ингвар, спасибо! – шептала она, всё крепче обнимая своего вечного защитника, связанного с ней нерасторжимыми узами, которые были больше любых клятв, больше дружбы, любви, больше сплочённости тяготами и горестями – которые были самой верностью.

И он тихо гладил её волосы, по обыкновению шепча что-то успокаивающее.

– Это не совсем так, – бархатный голос показался оглушительным, разрушив умиротворение их объятий.

– Ир-Птак, – процедил Хранитель, выхватывая меч.

Фигура в чёрном плаще неспешно плыла к ним через зал из густой темноты, клубившейся над пропастью.

– Оставь, это уже ни к чему, – послышался мягкий вздох. – Меч не повредит мне. Ничто не повредит.

Хранитель выставил оружие перед собой, привычно закрывая спиной Эмпирику.

Ир-Птак остановился.

– Ты ведь хотела узнать истину, – молвил он с какой-то затаённой скорбью.

– Теперь я знаю, – резко оборвала Эмпирика, шагнув вперёд. – Ты всему виной. Ты создал эти мыслеформы. Создал Игнавию. Создал Ив. И отчасти – меня. Но я не повинна в твоих преступлениях. Я никогда не была тобой. Я никогда тебе не подчинялась – и никогда не стану!

Протяжный вздох был полон печали.

– Ты забываешь о Чиатуме. Я сделал всё это, чтобы освободить её.

– Да! – воскликнула она, заходясь в гневе. – Чтобы заполучить её силу, стать повелителем мира – или даже не только этого, но и других. Чтобы сеять разрушение, обращая мир в то, что ты считал истинной реальностью. Ради тщеславия, непомерной жажды безграничного могущества под благородной маской стремления к познанию. А может, ради чего другого – не суть. И не пытайся притворяться, что делал это не по собственной воле – уж кому-кому, а мне хорошо известно, как ведут себя безумцы, объятые чуждой силой.

Злость кипела в ней, она задыхалась от ярости и теперь замолчала, переводя дыхание.

– Я делал это по собственной воле, – с прежней печалью ответил Ир-Птак. – И мне нет оправдания. Но я делал это ради тебя.

Эмпирика не ответила. Возмущение её было столь велико, что, казалось, вот-вот – и она взорвётся. Слова ненавистного врага стали последней каплей.

– Что ты несёшь? – с досадой бросил Хранитель, не отводя меча.

Не обращая внимания, Ир-Птак двинулся вперёд.

– Ни шагу больше! Отверзатель смертелен даже для тебя!

– Я всё это делал ради тебя, Эмпирика, – повторил Ир-Птак, подходя опасно близко.

– Стой!

– Только ради тебя.

Чернота его существа с тонким звоном рассыпалась под ударом светящегося меча на мириады осколков, медленно растворяющихся в воздухе.

Несколько мгновений то, что осталось от Ир-Птака, сохраняло форму высокой фигуры в чёрном плаще, точно мозаичный рисунок, фрагменты которого уже отделились друг от друга, но пока не разлетелись. И последним, что он сказал, было:

– Чиатума – это ты.

***

Со смертью Ир-Птака всё переменилось вмиг. Не так, как что-то внутри надломилось, когда Хранитель погиб на её глазах, не так, как душа рвалась на части, когда она узнала о смерти Ингрида.

Нет, это было страшнее. И совершенно непоправимо.

Ей хотелось броситься туда, на каменный пол, где ещё таяли последние остатки его существа, падали пеплом и исчезали. Хотелось биться в исступлении, хватая тлеющие призрачные обрывки чёрного плаща, посыпать голову прахом и рвать на себе волосы. Хотелось кричать – так громко, чтобы треснули стены.

Но этого не произошло.

Она оставалась абсолютно спокойной.

Она больше ничего не чувствовала.

Но всё помнила.

Для этого последний из Народа Звёздного Пепла был готов умереть – чтобы распахнуть последние Врата, отделявшие её от подлинного существования. Врата, за которыми она была порождением его мыслеформ, призрачным воспоминанием, безумной грёзой. Врата его собственной души.

Однажды – по вине Теотекри – Отверзатель Путей поверг Ир-Птака в бессильное заточение.

Но можно ли пленить того, кто уже пленён? Можно ли убить того, кто обладает лишь видимостью жизни?

И теперь – теперь проклятый меч, наконец, отверз Путь для той, чей образ Ир-Птак издревле лелеял в сердце. Даже после того, как оно перестало биться.

Все знания, все переплетённые смыслы, все позабытые тайны бытия разом вернулись к ней, но она оставалась невозмутима. Так и должно быть. Всё именно так, как она хотела.

И теперь она по-настоящему свободна от заточения в Предвечной Тьме.

Сколько вечностей минуло прежде, чем хитросплетения призрачных знаков, рождённых в её уме от безысходности, воплотились и смогли освободить её! Их боль, их страдания и смерть – только символы, которые она вольна создавать и стирать по собственному желанию. Они не имеют значения.

Как долго она этого ждала – но бессчётные бездны времени теперь казались кратким мигом.

Да, определённо это того стоило.

Она свободна.

И ничто, ничто не способно ей противостоять.

– Эмпирика, ты в порядке? – Хранитель повернулся к ней, стирая чёрный пепел с клинка полой плаща.

Она не ответила.

– Эй? Всё хорошо? – он обеспокоенно тронул её за плечо.

Как странно. Она не почувствовала и этого – хотя прекрасно помнила, какая невыразимая нежность в объятиях вернейшего защитника захлёстывала её мгновение назад.

Но это больше ничего не значило.

– Эмпирика, да что с тобой? Ответь же! Как ты побледнела!

Он принялся трясти её за плечи, хлопать по щекам – всё без толку. Она была словно камень.

– Великий Радош, – невольно вырвалось у него, – твои глаза!

Лицо Хранителя перекосилось от ужаса: глаза дочери Ингрида заволокла непроглядная тьма.

Она рассмеялась тихо – холодно, страшно, жестоко.

Хранитель отпрянул, но тут же снова встряхнул её с силой, точно надеялся таким образом согнать это наваждение:

– Прекрати! Хватит!

Эмпирика продолжала смеяться, уже не сдерживаясь, заходясь злорадным хохотом.

Его ужас только больше её подстёгивал.

– Хранитель Ингвар! – раздался крик.

Это был Ир-Седек, вбежавший в зал.

За ним появилась Лагнария – растерзанный призрак с мёртвым лицом, на котором застыла пугающая маска тёмного торжества.

– Да что же это?! – отчаянно взревел Хранитель, не сводя глаз с обезумевшей принцессы.

Эмпирика легко взмахнула рукой – и чудовищная сила швырнула его прочь.

Пролетев через весь зал, он рухнул навзничь у края обрыва, под которым потусторонний ветер с диким воем бился в яростном ликовании фиолетового вихря.

В глазах потемнело, и волна боли захлестнула тело.

– Невероятно! Получилось! – воскликнула Лагнария, замершая подле Эмпирики.

Та претерпевала зловещие метаморфозы: тьма, затопившая глаза, призрачной дымкой окутывала её и пронизывала насквозь, облекая в величественное чёрное одеяние, достойное Повелительницы Нового Эгредеума – или Обитательницы Предвечной Тьмы, в которой тот обречён был раствориться.

Растерянный Ир-Седек проскользнул мимо, метнулся через зал к Ингвару, принялся суетливо ощупывать его голову.

– Я в порядке, – зло отмахнулся тот, приподнимаясь.

– Что случилось? Вы победили Ир-Птака? Я больше его не чувствую…

– Глупец! Ты не видишь, что случилось?!

Ветер рвался из прорехи, поднимался стеной под музыку бездны – со скрежетом, с грохотом, с барабанным боем, – и стена обретала форму, плотность, видимость и глубину. Стена удалялась и расширялась, обрастая бессчётными лестницами и коридорами, сумрачными комнатами и залами, чёрными дворцами и башнями, лабораториями и кабинетами, видимыми, как на разрезе. Стена взмывала ввысь стеклянным куполом, над которым разворачивалось чёрно-красное небо.

– Аш-Мар, – благоговейно изумилась Лагнария. – Вот о каком Старом мире говорил Ир-Птак!

И тьма густым чёрным дымом кружила по залу, сплетая образы бездны из тонких нитей, взмывающих в воздух с тонких пальцев Эмпирики, с её воздетых рук – нет, Хранитель отказывался верить, что это была она, не мог даже в мыслях называть это существо её именем.

Беззвёздное небо на полах платья, длинный шлейф непроглядной ночи, стелющийся по гладкому каменному полу…

– Похоже, вы – единственные живые обитатели прежнего Эгредеума, – и этот голос, от невыносимой чуждости которого разрывается сердце: скрежет тающего льда, звон тишины, отголосок забытой песни…

– …и вам здесь не место.

Холодный смех, жестокая ухмылка. Непроглядные глаза – куда страшнее, чем у Ив.

Чиатума! Вот чьей бледной тенью была любимая мыслеформа Ир-Птака! Вот чей образ жил в его мёртвой душе тысячи лет!

Ир-Седек никнет, жмётся к Хранителю, силясь оттолкнуть его подальше от пропасти, разукрашенной фиолетовыми узорами иллюзии.

– Вставайте же скорее! – молит он. – Нужно уходить!

Безумец, право слово! Куда ж здесь уйдёшь?

– Позвольте мне, Повелительница! – распаляется Лагнария, заглядывая в кромешный мрак бездонных очей.

Прорехи тьмы на бледном лице Чиатумы холодно щурятся, студёная дымка вьётся вкруг чёрной фигуры невесомой вуалью.

– Позвольте положить конец прежнему миру, стереть его осколки в прах, дабы вы могли…

– О, не беспокойся, мятежный Эгидиум, я могу абсолютно всё.

– …и дать мне крылья ветра – как у Эйкундайо? И… бездну мудрости, как обещал Ир-Птак?

Бездну мудрости, да. Подумать только, на что иные готовы пойти ради знаний! Отвергать прежние идеалы, предавать друзей, обрывать жизни без раздумий – сколько угодно жизней, о бесценности которых можно разглагольствовать долго, но на деле – грош им цена, коли истина – высшая ценность.

Они готовы стереть в прах любого, кто встанет у них на пути, и охотно разрушат весь мир до оснований – и не один даже – буде тому необходимость. А может, и за просто так.

Говорят, среди путей познания практический – самый верный.

Говорят также, что страстное желание узнавать всё на собственном опыте увело людей из безмятежного рая, занавесив зачарованный взор необозримой бесконечностью тайн, рассыпанных во тьме неизведанного, как звёзды на небосводе, да иссушив беспокойную, измаявшуюся в непонятной тоске душу неутолимой жаждой запредельных истин.

И ещё говорят: блаженны те, кто понял, что разум их куцый постичь эти тайны бессилен…