Текст книги "Перекрёстки Эгредеума (СИ)"

Автор книги: Эмпирика Аттонита

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)

Подойдя поближе, они разглядели полнящиеся мутной водой дыры в асфальте у ворот, ползущие по стенам ветвистые трещины и отбитую плитку на лестнице. От этой привычной разрухи даже на сердце полегчало: всё как надо, значит, точно туда пришли.

Конференц-зал с красными креслами, тяжёлыми пурпурными кулисами на массивной сцене и светлыми стенами, увешенными портретами знаменитых советских исследователей душевной жизни, напоминал о былом величии психиатрической науки. Полумрак ведущего к нему голого бетонного коридора, откуда доносился резкий запах строительной пыли, скрип половиц в зале и общая потрёпанность помещения, открывающаяся со второго взгляда, были свидетельством её упадка.

Оживлённые беседы молодых людей в модных пиджачках, переливы звонкого смеха, дружеские приветствия почтенных профессоров очень важного вида – треск жучков-древоточцев в трухлявой потолочной балке старого дома, ветхого, но ещё крепкого, стойко держащего удары бушующих вокруг стихийных поветрий нового века.

Только бы не встретить знакомых!

Чего боишься – то и чудится со всех сторон. На миг в глубине зала ординатору привиделись Павел Сергеевич с заведующим, тут же, впрочем, скрывшиеся в толпе.

Этого ещё не хватало… К счастью, как ни старалась, она так и не отыскала их взглядом.

Обречённо следуя долгу, Мария Станиславовна отметилась у регистрационной стойки, отдала флэшку с презентацией и вместе с Ингваром заняла место в зале.

***

Непробиваемое видимое равнодушие, убивающее чувства, запирающее часть сознания – живую, подлинную, страждущую – в глухой тюрьме без возможности прорваться наружу, без права взаимодействовать с миром. Обычное дело. Поэтому Мария Станиславовна нисколько не беспокоилась о выступлении. Даже мысли о невероятном происшествии в тёмном проулке теперь витали где-то далеко, словно всё это случилось не с ней. На ординатора навалилась привычная для подобных сборищ сонливость.

Отяжелевшие полуприкрытые веки вздрагивали, мир расплывался и отдалялся…

Речи докладчиков звучали сквозь призрачную завесу тихих шумов и звонов, текущих сквозь утомлённое сознание с изнанки бодрствующего бытия.

– Эмпирика, – шепнул на ухо Ингвар, легонько толкнув её в бок, – не засыпай. Скоро твоя очередь.

Усталый вздох. Косой недовольный взгляд.

Так, о чём там вещают со сцены? Опять какие-нибудь психоаналитические извращения, личностно-ориентированные бредни и прочая когнитивная ересь?..

– …во время магнитных бурь колеблется защитное тонкое поле Земли, и психика подверженных людей становится особенно уязвимой… Древние говорили, что запятнанное Солнце открывает избранным – или безумцам – Врата в другой мир…

Да быть не может, она, верно, задремала, вот и слышит странный голос, доносящийся с изнанки бодрствующей реальности – ибо в ней, в реальности, в психиатрической больнице, полной самопровозглашённых мудрецов сего века, такую чепуху точно говорить не могут!

Или могут?

– Мир не так прочен, как мы привыкли думать. Образ мира – всё равно что отражение в озёрной глади, колеблемое дуновением ветра.

Человек не воспринимает мир непосредственно, как данность. Он видит или слышит именно то, к чему неосознанно готовится. То, что соответствует его ожиданиям и представлениям о мире. Этим объясняются все самосбывающиеся пророчества – ложные утверждения, заставляющие людей действовать так, как если бы они были реальными, что в итоге приводит к предсказанному результату. Комплекс таких предуготовленных мысленных установок ограничивает воспринимаемый мир теми явлениями и аспектами реальности, которые соответствуют этим убеждениям. В квантовой механике…

Стоп. Что?!

– …в квантовой механике, в отличие от классической физики, исход эксперимента или наблюдения невозможно описать без учёта наблюдателя. Некоторые даже предполагают, что наблюдаемая Вселенная – по крайней мере в том виде, в котором мы её знаем – является результатом нашего наблюдения. Конечно, не стоит впадать в крайности, как отдельные исследователи, считающие, например, что луна пропадает с неба, когда на неё никто не смотрит…

Не знай Мария Станиславовна, о чём идёт речь, решила бы, что сходит с ума, раз ей слышится такое на серьёзной медицинской конференции.

Но она знала. То же самое было в её докладе.

– …одна из гипотез предполагает, что сознание тождественно выбору конкретного наблюдаемого мира из всей совокупности его вероятностных состояний. Возможно, мы сами выбрали такую Вселенную, в которой живём, из бесчисленных вариантов.

Более того, ошибочно думать, что мир и сознание существуют в линейном потоке времени, поскольку принципы квантовой механики нарушают строго однонаправленную связь между причиной и следствием, прошлым и будущим.

А дальше – идеи Теодороу прямым текстом: мол, природа психических расстройств может быть тесно связана со структурой самого бытия – многоуровневого, многомерного, многовариантного, необъятного в своей полноте, сочетающего взаимоисключающие противоречия в непостижимой гармонии. Гораздо более мудрого, чем способен постичь хрупкий человеческий разум.

Например, симптом открытости мыслей – ощущение обнажённости своего сознания перед миром – может быть артефактом глубинного уровня реальности, на котором мир и сознание тождественны.

Очевидно, они с выступающим пользовались одними источниками… Но кто же он? Почему она никак не разглядит его лицо, окутанное туманной дымкой, – как и всё окружающее пространство? Почему слова её доклада срываются с его губ?

Смешение вероятностей… выбор альтернатив… Параллельные вселенные… Воображение как форма виртуальной реальности…

Все миры существуют.

Все они одинаково реальны.

Перекрёстки множественных вселенных сходятся в одной точке, и точка эта – в сознании мыслящего существа.

Её взгляд пронзал мир насквозь.

По светлым стенам конференц-зала ползли чёрные трещины.

Глаза на портретах проваливались немигающими чёрными дырами.

Ткань пространства и времени зияла пустыми прорехами.

Ординатора начало слегка трясти, но не от страха, а от радостного возбуждения.

Странное, неведомое доселе чувство единения со Вселенной захлестнуло её существо. Точно рухнула некая незримая преграда, отделявшая её от мира и людей.

Не осталось и следа прежних сомнений и страхов, печали и уныния: она отчётливо ощущала собственную тождественность самой Вселенной. И окружающие предметы, и люди, ветхий зал и мир за его пределами – всё это были фрагменты чего-то Единого, каждый из которых хранил в себе скрытое целое во всей его полноте. И она была таким же фрагментом – и целым в то же время.

Никогда ещё мир не представлялся ей таким чётким и ясным.

Но в этой чёткости скрывалось странное двоение: что-то отделялось от контуров окружающего, что-то полупрозрачное, как будто менее плотное, разреженное и тем не менее реальное – даже более реальное, чем обычный мир.

Её взгляд, растворив завесу привычных форм, устремлялся к скрытым уровням бытия. Параллельные пространства, свёрнутые измерения, другие миры под разноцветными солнцами…

Информация – в звуке, цвете, но в большей степени – в бессловесных и бесформенных мысленных образах – прокручивалась перед заворожённым сознанием с невероятной скоростью и тем не менее воспринималась им полностью. Предметы, явления и события накладывались друг на друга, многомерными волнами текли сквозь разум.

Это был иной мир, и вся его история развернулась перед ней в одно мгновение.

И она вспомнила – всё, без остатка. Последовательность событий выстроилась в памяти, точно заняв прежнее место, откуда была вытеснена тысячи жизней назад.

Она вспомнила, кем была до того, как в Землю врезалась Тейя, вспомнила потерянный дом и своё настоящее имя. И то, что она сделала.

О Предвечная Бездна Тьмы, что она сделала!..

– Эмпирика, пойдём, – Ингвар коснулся её плеча, поднимаясь с кресла. – Твой выход. Слышишь?..

Он осёкся, взглянув ей в лицо.

Бледное лицо с потусторонним взором, в котором читался немой ужас мистического постижения неведомой и зловещей тайны.

Не видя перед собой ничего, кроме образов скрытого мира, та, кто уже не была Марией Станиславовной, дрожащими губами прошептала одно лишь слово:

– Игнавия[1].

[1] От лат. ignavia – вялость, расслабленность, недостаток энергии, бесплодность, бесполезность. Это «консервация организма», «состояние своеобразного психологически обусловленного гипобиоза», в котором существование ограничивается поддержанием жизненно важных функций, т.е. «человек не совершает никаких видов деятельности, кроме направленных на самосохранение». При этом немаловажна психологическая установка на изоляцию от общества (индивидуализм) с невозможностью «удовлетворить естественную человеческую потребность в сопереживании и любви» (Семёнов С.П., Чернявский В.А. Энерджайзинг // Вестник психотерапии. – 2010. – № 36 (41). – С. 22–37.)

ГЛАВА 10. ПОСЛЕДНЯЯ ДОЧЬ КОРОЛЯ ИНГРИДА

***

Он любил её всем сердцем. Любил самой искренней и чистой любовью, нежно и трепетно. Дочь друга и названного брата – он любил её как собственную дочь. Но чем старше она становилась, тем явственнее напоминала свою мать – королеву Виграмо́ру, с которой Ингрид и Хранитель выросли вместе.

Виграмора была предназначена будущему королю с детства – Хранитель это знал, – но тёплый взгляд её светлых очей покорил его сердце навек. И после безвременной кончины златовласой королевы, сражённой неведомой болезнью во время визита на Рат-Уббо, затаённая тень чёрной скорби не сходила с его сумрачного чела.

Но теперь повзрослевшая дочь Ингрида смотрела на него тем же взглядом, бередя память и терзая душу.

Тот проклятый день навсегда запечатлелся в памяти Хранителя яркой вспышкой молнии, надвое расколовшей свинцовое небо. Кровоточащей рваной раной, незаживающим ноющим рубцом на душе воспоминания об ужасной битве не давали ему покоя. Снова и снова являлись они ему во снах, в тревожных предутренних видениях, отравляя и без того безрадостное существование. Лица друзей и любимых, искажённые предсмертной мукой, агония мира, утонувшего во мраке небытия… Вся его жизнь тогда была разрушена в одночасье.

Вероломная судьба с детства вела с ним причудливую игру, лаская одной рукой, а другой нанося жестокие удары.

Своих родителей он не помнил, будучи рано отлучённым от родного дома, оставившего ему на память лишь неясные образы скалистого острова и серого замка над бушующим океаном да загадочную татуировку в виде паука на запястье.

Ему говорили, что семья его была знатной и пала от рук мятежников, но подробностей никогда не раскрывали. Его убедили удовольствоваться только тем, что матерью его была некая Архнэ́ из племени нуаров, а отцом – высокородный феоссар Вале́ссио, происхождение, жизнь и гибель которого оставались тайной за семью печатями. Даже собственное имя – Ингвар – не давало никакой подсказки, и он не знал, было ли оно дано при рождении. Впрочем, обычно его называли Хранителем, ибо, в ранние годы попав в семью короля Ба́кринда, он стал приближённым и защитником своего ровесника, принца Ингрида.

С последним они всю жизнь были неразлучны. Вместе росли в родовом королевском владении – Вара́гнии, в древнем замке, чьи малахитовые стены увиты тёмным змеистым плющом, вместе играли на берегу тихой реки, зачарованно слушая шёпот неспешных волн, мерцающих, точно голубой опал. Вместе учились драться, охотиться, шаловливо посмеиваясь, постигали законы мироздания под хмурым взором грозного наставника-Эгидиума, вместе мечтали о великих свершениях и подвигах. Вместе отправились в столицу, когда юному Ингриду спешно пришлось занять место стремительно угасшего от неизвестной болезни короля. Вместе одолевали трудности, свалившиеся на голову нового правителя, противостояли козням врагов и проискам двоедушных придворных, вместе защищали страну от бед, вели её к процветанию и праздновали триумф побед. Вместе пошли на войну, разразившуюся точно гром среди ясного неба…

Но пока не начавшаяся ещё война витала безымянным призраком вдали от безмятежной столицы, объятой праздничной суматохой, Хранителя терзали мучительные сомнения и затаённые чувства. Он стыдился их, силился вытравить из сердца – но этот чарующий взгляд, эта лукавая улыбка, этот звенящий смех… Ингрид – его названный брат, правитель Объединённого Королевства, сюзерен Рат-Уббо. Он не сможет просить руки его дочери. Да и согласится ли она? Нет, он не смеет даже думать о чём-то подобном – иначе станет предателем. А верность королю дороже собственной жизни.

Но он должен сказать ей. Иначе сойдёт с ума.

***

Просторные залы янтарного дворца, украшенные цветами, были залиты тёплым светом. Всюду сновали слуги в ярких одеждах, готовящиеся к предстоящему празднеству. В коридорах с высокими расписными потолками неспешно расхаживали вельможи в светлых нарядах, расшитых золотом, весело переговариваясь между собой. Король Ингрид в янтарном плаще вместе с приближенными воинами-феоссарами в золотых доспехах направлялся в тронный зал, на ходу отдавая последние указания.

– Волнуешься? – спросил Хранитель, по обыкновению носивший чёрное даже в праздничный день, шутливо толкая его в бок, когда они остались вдвоём, осматривая расставленные по периметру зала пиршественные столы, уставленные яствами.

– Я просто хочу, чтобы сегодня всё было идеально. Чтобы она была счастлива.

Хранитель улыбнулся, подумав, что и сам хотел бы этого больше всего на свете. Сегодня, в день рождения Эвмента́ры, старшей дочери короля, он наконец-то наберётся смелости и признается ей в своих чувствах – не требуя ответа, не надеясь на взаимность, а смиренно уповая лишь на снисходительное милосердие, с которым великодушная возлюбленная молчаливо сохранит его тайну.

– Ну, пора начинать, – вздохнул король и распорядился, чтобы слуги заводили гостей.

– Королевы Ир-Менехет не будет? – спросил Хранитель, силясь отвлечься от невыносимых мыслей о предстоящем разговоре.

– Нет, прислала подарки и извинительное письмо. Её сын заболел. Опять. Впрочем, она пишет, что это не опасно, но я прекрасно понимаю её беспокойство.

– Жаль, – лукаво ухмыльнулся Хранитель, – некому будет строить тебе глазки.

– Вот ещё! – с притворным возмущением фыркнул король. – Одно хорошо: хоть в этот раз обойдётся без её вечных намёков на возможность объединения наших семей.

– Точно. Сватовство Ир-Седека уже всем набило оскомину.

Тут можно даже не волноваться: Ингрид никогда не выдаст за рат-уббианца ни одну из своих дочерей. Особенно ту, которую Ир-Менехет с удивительной и необъяснимой настойчивостью просила ему в жёны – младшую, дочь Ив.

– А она вообще знает об этой ситуации? – поинтересовался Хранитель.

– Нет. Она же слишком юна. И в любом случае этому не бывать.

***

Когда зал был полон и приближенные короля заняли свои места на возвышенной площадке рядом с троном, Ингрид встал, чтобы произнести торжественную речь, предваряя появление именинницы. Он оглядел пёструю толпу гостей, затихших во внимании, обернулся к дочерям…

– Где Эмпирика? – шепнул Ингрид стоящему рядом Хранителю.

– Я сегодня её не видел. Наверное, в библиотеке, как всегда. Пойду схожу за ней.

Он вышел через боковую дверь и стал подниматься по лестнице, как вдруг сверху, с площадки этажа, где располагались покои старших принцесс, раздался гневный голос Эвментары.

– Ты позоришь нашу семью! Ты позоришь короля! – кричала она, и Хранитель невольно содрогнулся. Его возлюбленная была известна вспыльчивым и резким нравом, но он никогда прежде не слышал такой ненависти в её голосе. – Игнавианское отродье! Ты ведь даже не его дочь!

Хранитель на мгновение застыл в замешательстве.

Топот взбегающих по ступеням ног. Громкий хлопок двери.

Решив, что с разгневанной именинницей сейчас лучше не сталкиваться, он опрометью помчался наверх – сквозь кружащий голову медовый и пряный аромат, оставшийся от Эвментары призрачным шлейфом.

Комната Эмпирики была пуста, и он с недобрым предчувствием устремился ещё выше.

Дверь в библиотеку на верхнем этаже была распахнута. Внутри царил полумрак, и Хранитель едва не врезался в один из массивных стеллажей, возвышающихся до самого потолка. Он позвал Эмпирику, но ему никто не ответил.

Блуждая между громадными книжными полками, словно в лабиринте, он слышал только завывания грянувшей внезапно бури да стук дождя по стеклу затаившегося где-то неподалёку окна. Принцесса, большую часть времени проводившая в библиотеке, знала её как свои пять пальцев, и могла спрятаться, где угодно.

Он звал её снова и снова, уговаривал пойти с ним в тронный зал, грозил, что король будет недоволен, но вокруг по-прежнему было тихо. Наконец он вышел к открытому балкону, где, сгорбившись у мраморных перил и дрожа всем телом, под проливным дождём, скошенным яростными порывами ветра, стояла тёмная растрёпанная фигура.

– Эй, – Хранитель быстро подошёл к ней и осторожно взял за плечи, отстраняя подальше от края балкона, нависшего над шумящим далеко внизу океаном, – что случилось?

Принцесса лишь сильнее задрожала, закрывая руками лицо.

Бедное дитя. Сердце сжалось от жалости.

Бесшумной тенью таящаяся на верхних этажах дворца, Эмпирика нечасто попадалась Хранителю на глаза, но каждый раз, когда это происходило, странное щемящее чувство смутно тревожило его душу. Мимолётное наваждение, призрачное воспоминание о непостижимой тайне, о которой никто не решался заговорить – даже сам король, чьи ясные глаза при взгляде на младшую дочь становились неизъяснимо печальны.

Хранитель хотел обнять её, но Эмпирика отшатнулась и скорчилась, точно закрываясь от удара.

– Ну, будет, это же я, – он бережно прижал её к груди, гладя по голове и бормоча что-то успокаивающее, но она только мелко дрожала всем телом, застыв в напряжённом безмолвии, и лишь сдавленные судорожные вздохи нет-нет да вырывались из-под закрывших лицо ладоней.

Только сейчас он разглядел, что на ней надето чёрное игнавианское платье с вышитыми тонкой красной нитью непонятными символами по краям – одно из многих, оставшихся в неразобранном гардеробе её матери.

Как же радовалась принцесса, когда вещи из этой бесценной сокровищницы, упрятанной среди пыльного хлама на чердаке подсобной башни, пришлись, наконец, ей впору. Ингрид, хотя никогда и не возражал против этого, но сперва даже побледнел, когда младшая дочь, облачившись в зловещий наряд, однажды явилась в обеденный зал да ещё и с восторженной улыбкой, а этого – улыбчивости то есть – за Эмпирикой отродясь не водилось. А сёстры так вообще были в бешенстве. Особенно Эвментара.

Да, Эвментара ненавидела всё, что связано с Игнавией – и с Ив, которую она с болезненно-непоколебимой и не вполне понятной настойчивостью винила во всех бедах, обрушившихся на королевскую семью. Ненавидела люто и по обыкновению тихо – но не сегодня.

***

Конечно, в Королевстве все относились к жителям Игнавии с опаской и предубеждением.

Некоторые, самые охочие до воинственных пересудов, были недовольны независимостью соседей и видели в них потенциальную внешнеполитическую угрозу. Выдумывали, мол, что слишком уж они мрачны для мирных жителей, а стало быть, замышляют что-то недоброе – кто его знает, что.

Других пугали своеобразные, резко отличавшиеся от местных обычаев верования и традиции островитян, о которых, впрочем, тоже ничего достоверно не было известно. Кого-то просто раздражала их отгороженность от остального мира. Но почти все, даже просвещённые обитатели Агранисского университета, вынужденные, однако, скрывать свои убеждения, чтобы оставаться «настоящими Эгидиумами, оперирующими только фактами», были уверены, что игнавиане ведут своё происхождение с древней планеты, обращавшейся вокруг Альгира и уничтоженной много тысячелетий назад в ходе непонятного межзвёздного катаклизма.

Несмотря на однозначные заявления официальной науки, гласившие, что скрытные островитяне – потомки разноплемённых изгнанников, грабителей, пиратов и мятежников, скрывавшихся от гнева древних агранисских королей, в народе ходили смутные слухи о связи игнавиан с исчезнувшими ашами – древними жителями Эгредеума, обитавшими на Тёмной стороне в ту пору, когда её достигал свет Мерры.

Им приписывали постройку чёрных цилиндрических башен, руины которых стоят по сей день, таинственные и зловещие: Аш-Тарага́т – близ Карахи́йских холмов к северу от столицы, Аш-Медене́йя – в центре Джаобы, Аш-Рато́рг – в раскалённом сердце пустыни Рат-Уббо, Аш-Таше́ – на самой Игнавии. Только вот на Галахии башня Галх Эри́м, или Аш-Эм-Эрд на языке древних, давно низринулась в океан вместе со зловещим утёсом, на котором стояла.

Помимо прочего, к заслугам таинственных ашей некоторые относили создание Адариса – красного спутника планеты, по движению которого определяли время суток, и обозначение сторон света понятными только им названиями, что стали общепринятыми. Сторона жара – та, откуда светит бездвижная Мерра – это «юг», сторона тьмы – «север». Часовая луна движется с «востока» и исчезает на «западе». Другие, однако, верили, что это изобретения легендарного Радоша. А кое-кто втихомолку намекал, мол, не был ли и Радош одним из ашей?

Поговаривали, что аши были способны путешествовать между мирами, направляя своё сознание в любое пространство и время. Особенно падкие до самых невероятных басен сплетники доходили до того, что выдумывали, как аши, а может, сами игнавиане прилетели из другой вселенной прямо вместе со своим островом через «прореху Тьмы», якобы затаившуюся меж солнцами.

Всем этим слухам благоприятствовало то обстоятельство, что обитатели Игнавии испокон веков вели замкнутый образ жизни. Они не жаловали чужаков и сами почти не бывали на других островах. Нечасто к берегам янтарного Аграниса прибывали их чёрные корабли под тёмно-пурпурными парусами, расшитыми узорами странных звёзд, украшенные фигурами неизвестных крылатых существ или рисунками огромных глаз.

Игнавианские моряки, темноволосые и бледные, как призраки, тенями бродили в порту, никогда не заходя в гостиницы и таверны – обычные места скопления портового народа – и не вступали в общение с окружающими. Наиболее суеверные жители считали встречу с игнавианином дурной приметой: уж что-то больно жуткое было в облике этих странных чужаков с потерянным бесцветным взглядом, устремлённым куда-то вдаль, сквозь видимый мир.

Иногда они ставили палатку на берегу у крепостной стены, и любопытные горожане, пересиливая страх, стекались к ней посмотреть на чужеземные диковинки: изящные кружевные материи, словно сотканные из дыма, драгоценные украшения – полупрозрачные, со сверкающими камнями, в которых, если долго вглядываться, можно различить невиданные призрачные пейзажи, безделушки вроде стеклянных вазочек, поделок из пурпурного дерева и непонятных многогранных предметов, постоянно меняющих форму. Товары эти, чарующие, завораживающие так, что не отвести взор, отдавались за бесценок с неизменным предупреждением загадочных торговцев: «на час», «на день» или «на год». По миновании этого времени покупки растворялись в воздухе, подобно бесплотному видению.

Общались с горожанами – вернее, бросали скупые односложные фразы – только торговцы в палатке, облачённые в длинные чёрные балахоны с причудливыми красными узорами. Голоса их отличались неуловимой странностью: глубокие, с тягучим и вместе с тем мелодичным выговором, они звучали одновременно близко, даже как будто в ушах собеседника, и приглушённо, словно из-за невидимой стены.

Друг с другом игнавиане вроде бы не разговаривали, по крайней мере, никто не замечал, как они обменивались словами или жестами. Даже взойдя на палубу и отчаливая от берега, они оставались безмолвны, и портовые зеваки только диву давались, как им удаётся управляться с кораблём без громких криков команд и удалых матросских песен.

В то время как все крупные острова соединялись Поясом Феоссы – системой гигантских мостов, построенных в незапамятные времена легендарным правителем Эгредеума, объединившим острова под властью Королевства, – Игнавия не имела такого моста и добраться до неё можно было только по воде, да и то не в любую погоду.

Болтали разное: про ярые шторма, застигающие непрошеные корабли врасплох, про изнуряющий штиль и чёрные стены тумана, скрывающие остров от взоров, про бездонные воронки средь спокойного океана, призрачные видения и загадочные протяжные звуки – монотонные, заунывные, чарующие.

Старые моряки рассказывали, что по мере приближения к острову воды делаются всё тревожнее и мрачнее, а чёрно-фиолетовый скалистый берег если и замаячит на горизонте, то вскорости скроется в непроглядном тумане. Немного находилось смельчаков, готовых направить судно к его берегам. Впрочем, из тех, кто всё же отправлялся на Игнавию, большинство не вернулись назад.

В общем, это был отгородившийся от остальной реальности остров отшельников с мрачной репутацией, окутанный пеленой тайны.

И вдруг, через несколько лет после трагической гибели королевы Виграморы с Игнавии прибыла загадочная особа, прямо с корабля направившаяся во дворец к королю Ингриду и с порога объявившая, что срочно должна стать его женой. И каково же было удивление всех свидетелей этой нелепой сцены, когда уже через пару недель они присутствовали на королевской свадьбе.

Даже Хранитель, ближайший друг и соратник правителя, не знал подробностей этой истории. Король никогда не говорил с ним о причинах своего поступка и об этой странной женщине с блуждающим взором и какой-то болезненно-чарующей красотой.

Во всём облике её: в глубоких глазах, в мертвенно-бледном лице, обрамлённом густыми волнами тёмных волос, ниспадающих на плечи, в строгих чёрных нарядах, расшитых загадочными красными символами – таился нездешний сумрак. В её присутствии всем становилось не по себе, словно в комнате становилось темнее и прохладнее, стоило ей войти.

Её знали как Ив – но никто не мог точно сказать, было ли это её настоящее имя или просто сокращение от рассыпавшегося по городу суеверным шепотком пренебрежительного прозвища «игнавианская ведьма».

Она была крайне сдержана в речах и манерах, ни с кем не сближалась при дворе, предпочитая вовсе избегать общества, и большую часть времени проводила в библиотеке, изучая старинные манускрипты, приносимые таинственными посыльными.

Это было странное время, скованное какой-то непонятной неловкостью, молчаливым недоумением, и впоследствии все будто бы сговорились делать вид, что Ив вообще никогда не существовало – а это было невероятно трудно, когда постоянное напоминание о ней чёрной тенью мелькало перед глазами.

Ив прожила во дворце только год, после чего без предупреждения покинула его – как думали, отбыла домой, на Игнавию. Несколько кораблей, посланных следом, пропали без вести, и сам Ингрид едва не погиб во время шторма. Несколько суток провёл он средь бушующих волн, ухватившись за обломки корабля, пока не был спасён береговым патрулём с Ка́нума – маленького островка далеко к югу от Игнавии.

А ещё через пять лет мрачные моряки привезли Ингриду маленькую девочку, такую же темноглазую и темноволосую, как её мать, сообщив, что Ив больше нет. Пока все, включая короля, пребывали в недоумении и растерянности, спутники юной принцессы молча покинули дворец и словно растворились в воздухе. Никто не видел их в городе, а комендант порта с круглыми от ужаса глазами сбивающимся голосом доложил, что в тот день к Агранису не причалил ни один корабль.

***

Эмпирика не играла с другими детьми. Она тихо сидела в стороне, погруженная в мечтания и размышления, которыми никогда не делилась, и читала книги, не обращая ни малейшего внимания на происходящее вокруг и не сразу замечая, когда к ней кто-то обращается. Тогда она медленно и неохотно отрывала зачарованный взор от захватывающих воображение страниц и смотрела куда-то в сторону, мимо говорящего, старательно избегая пересекаться с ним взглядом, даже если это был её отец.

Тщетно он пытался увлечь её стрельбой из лука, упражнениями на мечах, полётами на трагах, ездой на нилькевах и прочими занятиями, которые так любили её сестры. Она отказывалась гулять с ними в жёлтых крацитовых садах, окружавших замок многоступенчатыми террасами переплетённых ветвей с медовыми цветами и сладкими плодами, смущённо улыбаясь и прося разрешения остаться дома. На празднествах и различных собраниях, где требовалось её присутствие, Эмпирика забивалась в самый дальний угол подальше от посторонних глаз.

– Ты можешь отложить проклятую книгу хотя бы за столом? – злились сёстры за обедом, когда она, игнорируя присутствующих и забывая о еде, продолжала читать, не обращая внимания даже на появление короля.

Обидные нарекания и укоры она обычно пропускала мимо ушей, либо вовсе не замечая, либо просто не считая их достаточным основанием, чтобы вступать в беседу.

Когда дочери короля Ингрида повзрослели, и старшие сёстры засияли красотой, подобно золотым цветам в алмазном блеске утренней росы, Эмпирика выделялась на фоне своей семьи досадным тёмным пятном. Её сёстры во всём походили на отца: такие же высокие, светловолосые и голубоглазые, они словно излучали какую-то степенную теплоту, спокойную ясность, точно овеянное бризом безоблачное солнце.

Эвментара, самая старшая, была правой рукой короля. Рано оставшись без матери, она заменила её своим сёстрам, будучи самостоятельной и ответственной. Во всём стараясь подражать отцу, она стала отважной воительницей и участвовала в учениях феоссарах, возглавляя отряд всадников. Диплом университета, как и у всех уважающих себя цивилизованных граждан, у неё, конечно, имелся, но занятия она никогда не посещала – сдавала экзамены экстерном, предпочитая вместо скучных лекций и семинаров проводить время в компании столь обожаемых ею трагов, издревле приручённых тазганцами и с недавних пор оказавшихся на грани вымирания, но всё ещё использующихся при патрулировании границ.

Эттамо́ра и Эмесме́ра – востроносые златокудрые близнецы, неразличимые и неразлучные. Они рано выучились стрелять из лука и много времени проводили за городом, бродя по лесам и болотам вместе с охотниками-аюгави. Отучившись в университете на курсе Зрящих Странников, они часто и подолгу путешествовали по миру с экспедициями Эгидиумов, исследуя его глухие и заброшенные уголки.

Эмеграда́ра, последняя дочь Ингрида от Виграморы, была ненамного старше Эмпирики. Она мечтала стать целителем и училась в университете, постигая тайны преобразования материи и течения жизненных субстанций.

И только Эмпирика была невзрачной и нелюдимой книгочейкой, блуждающей в сумрачных грёзах.

***

За исключением первых лет жизни, проведённых на Игнавии, Эмпирика не бывала за пределами городских стен Аграниса. Да что там – она почти не спускалась ниже садовых террас дворца. И дело не в страхе или отсутствии компании для прогулок – отец не раз упрашивал её посетить родовой замок в Варагнии вместе с сёстрами или хотя бы сопроводить его на охоте. Нет, причиной её затворничества было простое нежелание выходить на улицу: не видела она в этом никакой надобности.