Текст книги "Ведьма с нашего района (СИ)"
Автор книги: Джиллиан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
– Добрый!..
И она замолчала. И потому, что чувствовала его нежелание разговаривать, и потому, что говорить не хотелось самой. Села на заднее сиденье, уставилась в окно, не замечая солнца, – и улица поехала мимо неё…
Доехали до кладбища, вышли у ворот. Подошли родители – почему-то с напряжённо испуганными лицами, дали солнцезащитные очки (она ещё слабо удивилась: обошлась бы и без них), после чего взяли под руки и повели так, как будто боялись, как бы она не споткнулась на гладкой асфальтированной дорожке. Впереди зашагали дедушка с бабушкой – отцовы родители. Остальные родичи поплелись следом.
Когда провожающие вышли из-за густых высоких кустов, Анюта проснулась. Полностью. Как будто в лицо плеснули холодной водой. Нет, не то. Как будто над головой опрокинули ведро с ледяной водой.
Рядом с могилой, которую торопливо всё ещё копали кладбищенские рабочие, стояли несколько человек, опасностью от которых не то что повеяло – шарахнуло, как током. Она медленно, ведомая родителями, шла к могиле, возле которой на те же табуретки, вынутые из микроавтобуса, поставили гроб с прадедом, и пыталась рассмотреть каждого из этих людей, чтобы понять, чем они опасны.
А они явно опасны.
Согнутый, словно от старости, лысый, но с баками дедок, в плотном чёрном плаще – несмотря на весеннюю жару, тоже был в солнцезащитных очках. Его охраняли (Анюта поразилась, когда это поняла) два широкоплечих молодца-телохранителя. Хоть очки и закрывали глаза старика, но его оценивающий взгляд, словно мазнувший по её коже неприятным прикосновением рыхлого пепла, Анюта прочувствовала так, словно он взял и походя, сам того не заметив, ткнул в неё трость, на которую сейчас опирался.
Девушку Анюта заметила не сразу – та стояла за спиной старика, в ребристой тени пока безлиственного, но густо разросшегося куста сирени, чуть не сливаясь с этой тенью. Худенькая и хмурая, одетая в платье, больше похожее на маскхалат из-за расцветки (блёклые цветочки на чёрном фоне), она поглядывала на всех диковато, что подчёркивалось отсутствием на её темноволосой голове траурного платка. И пару раз насторожившаяся Анюта поймала её взгляд в спину старика – ненавидящий, но при том, как ни странно, боязливо покорный. И если Анюта сначала решила, что это молоденькая любовница богатого старика (правда, тогда почему она в таком платьице?), то теперь просто терялась в догадках, что тут к чему.
Высокая тощая женщина в чёрном платье выглядела так, словно только что приехала с какого-то празднества. Даже траурный цвет платья не позволял предположить, что она специально надела его для похорон. С внезапно проснувшейся иронией Анюта вдруг усмехнулась: а если и так? Если смерть прадеда для неё именно что праздник? Ибо длинное платье было не только “ну очень” неприлично декольтировано, но и без рукавов, а на волосах вместо традиционного чёрного платка сверкающими на солнце заколками крепилась изящная чёрная вуалька. На лысого старика она то и дело посматривала сбоку. Враждебно.
Чуть дальше от дамы в вуальке, в трёх-четырёх шагах, стоял роскошный мужик – мечта романтичной барышни: широкоплечий, с узкими бёдрами, в офисном костюме, который только не лопался от мощи, упрятанной в него. Лицо мужика было вытянутым и скуластым, и поглядывал этот тип вокруг себя настоящим волком.
Когда у могилы появилась похоронная процессия, к нему шагнул другой, не менее впечатляющий тип. Этот вроде и не мог похвастаться мышцами, но чёрный костюм ему шили явно на заказ – настолько идеально облегал он высокую фигуру. Был он лицом тоже слегка худ, даже сухощав, будто его обветрило на каких-то работах в пустыне, но, в отличие от первого, недовольства на нём не читалось. Скорее, отчётливо очерченные губы слегка кривились в насмешке, как насмешлив был и прищур небольших глаз… Оба переглянулись. Словно скрепили временный договор. О ненападении. И почти одновременно со злобой покосились на старика в чёрном. Впрочем, нет. Второй как раз посмотрел на старика оценивающе. Анюта даже боязливо в душе хихикнула: будто оценивает, когда старик тоже отправится следом за её прадедом.
А когда девушка в цветастом платье обернулась куда-то – кажется, на человека, застучавшего молотком у соседней могилы, за ней обнаружился белобрысый парнишка, который поневоле прятался, будучи небольшого росточка. Этот вообще одет так, словно только что явился, скажем, со спортивного поля, где бежал не один круг, сдавая зачёт. Что ещё более странно: выглядел парнишка не только усталым от пробежки, но и таким измождённым, будто не ел недели две. Кожа да кости. Одетый в широкие трикотажные штаны и в футболку с длинными рукавами, он ещё и смотрел вокруг себя, так тяжело моргая сонными глазами, будто не понимал, как очутился на кладбище и что здесь делает.
Зато понимал тот старик. Он тоже оглянулся на стук молотка. При виде парнишки он недовольно ощерился и кивнул на него одному из телохранителей. Охранник, ни слова не говоря, тут же повернулся к парнишке. Тот ссутулился, повернувшись к нему боком, словно боялся, что его будут бить здесь и при всех, и жалобно и тихо что-то запричитал. Мощная длань сграбастала его за шиворот, и телохранитель со своей ношей, скулящей, но покорной, невозмутимо прошагал куда-то в сторону мимо опасливо посматривающей на них похоронной процессии… Анюта поёжилась: а вдруг он этого заморыша бросит в свежевыкопанную яму в другом месте? С такого бугая станется… И пошли далее мысли нехорошие: а заморыш упадёт и скрючится на дне, и его, не заметив, закроют чужим гробом и закопают… Господи, что у неё с воображением…
Когда рабочие вылезли из приготовленной ямы, телохранитель вернулся и так же спокойно встал рядом со стариком. Двое мужиков и дамочка в чёрном всё так же скучающе смотрели на могилу, рядом с которой началось отпевание: высокий священник гулким голосом проговаривал молитвы, а порой басил, пропевая некоторые фразы. Впереди толпы провожающих прадеда всё так же стояли дедушка с бабушкой, за ними все остальные. Анюта хотела было подойти к могиле ближе, но мать неожиданно железными пальцами больно вцепилась в её локоть.
– Стой на месте! – прошипела она. – А то этот увидит!..
Удивлённая Анюта не сразу поняла, что её прячут от старика в чёрном. Теперь её от него загораживали священник и дед с бабушкой. Да ещё отец как будто специально встал впереди – перед нею с матерью. То есть она, Анюта, превратилась в одну из скорбящих родственниц? Зачем? А если надо прятать, то зачем её вообще сюда привели?
Будто услышав её вопрос, мать прошептала:
– Не знали мы с отцом, что этот гад придёт на кладбище!
Гроб с прадедом опустили в могилу. И с его исчезновением Анюта почувствовала, что снова впадает в странное оцепенение. Всё проходило мимо – все детали похорон. Она постепенно снова засыпала, и только руки родителей помогали ей, направляли. И не пускали к могиле – даже горсть земли, пахнувшей радостно и свежо по-весеннему, бросить на опущенный прадедов гроб. А потом её опять усадили в ту же машину с хмурым мужиком, который довёз её до дому.
В квартире прадеда родители вручили Анюте кипу бумаг. Сначала она смотрела на них с тусклым удивлением. Потом на последних силах сознания заставила себя вчитаться. Подняла глаза на родителей.
– Это правда? – с недоумением спросила она. – Квартира моя?
– Да, доченька, – торопливо сказала мать. – Это документы на дедову квартиру. Но Лёлька пока у нас поживёт, хорошо?
– Хорошо, – с тем же недоумением согласилась она. Зачем повторять одно и то же множество раз, если всё было заранее оговорено?
– Теперь осталось тебя оформить опекуном твоей бабули, чтобы ты была официально работающей, – с облегчением сказала мать. – Но ты не беспокойся. Это уж мы всё сами сделаем – без тебя. А ты… Иди отдохни.
– Спасибо, – сказала Анюта, не понимая, за что благодарит. И всё тяжелей воспринимая слова матери.
Наконец та, кажется, догадалась, в чём дело, и снова отвела дочь в ту же комнату, в которой Анюта спала целые сутки.
Что там дальше было с родителями, Анюта не знала. Едва она легла и закрыла глаза, она открыла их на тёмный сгусток, который тут же принялся опять впихивать в неё информацию, водя по призрачной квартире прадеда и объясняя, объясняя, а заодно прямо во сне заставляя тренироваться “практически”… Целыми днями и ночами. Порой Анюта как-то стороной понимала, что во второй половине дня приходит мать и помогает встать с постели, умыться, привести себя в порядок и поесть. А потом снова ведёт в комнату, где было спокойно, но где её учили так, что мозги кипели.
Иногда она открывала глаза и шептала неизвестно кого:
– Какой сегодня день?
“Тебя это не должно волновать”, – раздражённо откликался тёмный сгусток.
А однажды она открыла глаза, потому что руке, лежащей вытянутой, было тяжело, а боку – горячо. Открыла, и взгляд упёрся в полыхающие зеленью кошачьи глазища. Несмотря на тяжесть, кота сгонять с руки не хотелось. С ним было… спокойней. И Анюта снова закрыла глаза, погружаясь в уже привычную дремоту.
И наконец наступил день, когда она открыла глаза – и поняла: проснулась. Раз и навсегда. Другой – не той, что переступила порог прадедовой квартиры. Странное впечатление – из-за вторичности, что ли. Как будто переболела чем-то тяжёлым, как было однажды в детстве. Гнойную ангину, с её высоченной температурой, с невозможностью встать на неожиданно отяжелевшие ноги и удержать равновесие, она запомнила навсегда. Так и теперь вставала – очень осторожно, помня, как чуть не упала тогда, много лет назад. Очень уж схожие ощущения вернулись. Но тело, едва попробовала сделать несколько шагов, повиновалось так привычно, словно Анюта пролежала обычную ночь – не более. И тёмная комната перед глазами не плыла…
Первым делом она подошла к окну и раздвинула шторы. Вечер. Мягкий тёмно-жёлтый свет летнего солнца лёгкой тканью, узорчатой из-за деревьев перед окном, лёг к её ногам и на подоконник.
Анюта вышла из комнаты и услышала постукивание. Пошла на звук.
На кухне мама, приоткрыв крышку кастрюли, помешивала щи – судя по сытным капустно-мясным запахам.
– Мама…
– Ой, наконец-то!.. – выдохнула мама и, положив ложку, подошла к ней, взялась за плечи. – Как себя чувствуешь, миленькая?
– Мам, а что со мной?
Прежде чем ответить, мама огляделась и кивнула на табуретку у кухонного стола.
– Садись. Много чего я тебе рассказать не смогу. Но коротко кое-что от отца знаю. По его линии колдуны у нас. Настоящие… Звучит… Понимаю, что звучит… ну… В общем, такие умереть не могут, пока силу не передадут. Вот и прадед сколько лет уже мучился, а силу передать не мог.
Удивлённая Анюта присела за стол, пока ещё плохо воспринимая информацию. Мама опустилась на табурет напротив.
– Уже и отец, и его папа, и другие наши родные – все приходили к прадеду Николаю, но у них того, что для передачи нужно, нет. А у тебя вот… Оказалось – есть. Правду скажу, дочь. Не хотела бы я тебе такой судьбы. Но тут уж от нас ничего не зависит. Отец говорит, не сейчас бы – потом всё равно бы тебе пришлось к Николаю идти. На роду у вас так написано. Что однажды потянетесь друг к другу. Знали мы, что и трудно это происходит – передача-то. Вот я за тобой и прихожу ухаживать, чтоб уж совсем одну не оставлять.
– Мама, а Лёлька как там?
– С Лёлькой всё отлично, – оживилась мать. – Мы устроили её в детсад возле нашего дома. Ей там нравится. Спрашивает, конечно, как ты и почему не звонишь, но, пока у неё там новых знакомств много, не слишком сильно тревожится. И отец говорит – нельзя её пока к тебе. Ну, пока ты не освоишься. Ну, не станешь той, кем был прадед.
Анюта помотала головой, стараясь понять, мама ли это говорит.
– А когда?
– Что – когда?
– Когда я освоюсь?
– Ну-у… Этого никто не знает, Анюта. Сама должна узнать.
– Мам, а кто был на кладбище? Ну, тот старик? Ты ещё ругалась, что его не должно было быть, а он пришёл?
– Теперь можешь не думать о нём, – чуть не сквозь зубы процедила мать. – Уж теперь-то он до тебя не доберётся – спустя время-то! Точно сказать тебе не могу. Дед Николай всё на него плевался да поговаривал, что на своих похоронах видеть его не хочет. Да что с ним сделаешь! Ладно хоть – на поминки не заявился. Да и, после того как ты отлежала эти дни, он с тобой ничего сделать не сможет!
Они посидели ещё с полчаса, а потом мама заторопилась – за Лёлькой в детсад пора. Анюта проводила её до двери и, закрыв за нею, оглянулась. Из событий, происходивших в полусне или в тяжёлой дремоте, она помнила, что эта квартира теперь принадлежит ей… Вернулась на кухню и приготовила себе чай, насторожённо разглядывая кухонную мебель. Надо бы посмотреть, какая здесь посуда и что из продуктов прикупить. Кстати, о птичках. А деньги-то у неё есть? И будут ли? Или она, став этой самой, колдунья которая, сама теперь зарабатывать должна? А… как?
– И всё-таки эта квартира слишком шикарна для меня, – прошептала она, лишь бы услышать собственный голос, не привычная к одиночеству в громадных хоромах.
Три огромные комнаты старой планировки с поразительно высоким потолком. Лёльке здесь, наверное, понравится. Будет куда приглашать друзей и подружек. Анюта представила, как в той комнате, где она спала, видя странные сны, будет расстелен ковёр, а на нём дочка будет играть с ровесниками в куклы или в какие-то другие игры…
Заглянула в холодильник. Мама не поскупилась. Так. И что дальше?
– Я что… Должна стать колдуньей?
В воображении она тут же увидела себя сгорбленной старухой, которая ходит, ёжась, среди шарахающихся от неё людей. И вздрогнула, когда за спиной услышала странный звук. Словно кто-то хрипло и тихо мыкнул.
Обернувшись, замерла.
Кот прадеда сидел на пороге кухни и недовольно разглядывал её зелёными глазищами. Анюта торопливо повернулась к холодильнику.
– Ты, наверное, голоден? Есть хочешь?
Она налила коту сметаны в плоскую чашку, удобную для него, а рядом поставила тарелку с мелко порезанным мясом, ещё и извинившись:
– Прости, пожалуйста. Завтра принесу тебе кошачьего корма. А пока – вот…
Кот молча оглядел посуду, понюхал сметану и мясо, а потом подошёл к кухонному столу и по табурету прыгнул на него. Не успела Анюта рассердиться, как кот встал на задние лапы, а правой передней потянулся к висячему шкафу. После чего всё так же деловито спрыгнул на пол. Заинтригованная Анюта приблизилась к шкафу. “Прадед – колдун, может – и кот такой же?”
Если до сих пор она думала, за что ей такая роскошь, то следующие часы, а потом и дни убедили её, что она работает за эту квартиру так, как, наверное, работают только на каторге. Открыв дверцы висячего шкафа, Анюта увидела банки, склянки с сушёными травами, такие же травы горкой лежали вязаными пучками на второй полке.
Увиденное словно спустило что-то в ней. Или отперло.
Начался второй, двухнедельный этап обучения. На этот раз она всё видела и понимала. Но не могла остановиться. Будто действовала по пословице: глаза боятся – руки делают. Она перебрала вещи в этой квартире, выбрасывая старьё, одновременно отмывая все поверхности, которые только нашла. Иногда, приходя в себя, она угрюмо думала, что не просто отмывает и запоминает заново, где что лежит, а присваивает эту квартиру, чтобы в ней остался только один отпечаток – её собственный.
Без сил лёжа в постели, она устало думала: зачем всё это? Обязательно ли надо быть такому? А что дальше? Давать объявление в городских газетах: Анна такая-то, потомственная ведьма, снимает порчу, гадает на картах? Гадать-то она не умеет.
И, как в насмешку, после этих дум втёрся в её привычную уборку третий этап.
Анюта начала понимать, что делает. И её усадили за рукописные книги. Всё тот же ночной тёмный сгусток приходил по ночам в её сны и объявлял, что надо делать днём.
И она читала эти рукописи, в которых почерк, как и грамматика, менялся раз за разом. Она понимала – писали несколько человек. Одновременно искала предметы, которые упоминались в этих тетрадях, и пробовала делать то, во что недавно не верила. Она научилась трём карточным композициям – то есть раскладам древней колоды, чьи карты были настолько замасленными, что казались сделанными из тяжёлого пластика. Она научилась зажигать свечи и видеть в их пламени странные вещи. Научилась варить зелья – пока те, что нужны только ей. Но однажды пришла мама, и Анюта предложила ей чай из трав, который заварила за полтора часа до её прихода, зная, что она придёт.
Уже вечером мама позвонила из дома и вполголоса сказала:
– Спасибо тебе большое, доченька… – И расплакалась.
– На здоровье, – пробормотала она.
Трав оказалось маловато, хотя к чему они именно сейчас – Анюта не понимала. Но через неделю после чтения рукописей она встала ранним утром, надела за спину рюкзак, погладила на прощанье кота и уехала в дальний лес, о котором узнала из последней книги. Сначала, войдя в него, она, исконная горожанка, опасливо оглядывалась по сторонам. Потом выходить не хотела: мало того что увлеклась сбором трав, так ещё и в чащу манило странное желание – найти то место, которое видела во сне. То, где над её головой сказали: “Да будет она!”
Вернулась вымотанная, уставшая до степени: “Сейчас бы свалиться и спать!” Но майские травы требовали обработки, иначе вся поездка выйдет впустую. И она, выпив бодрящего чаю, куда щедро сыпанула сухого молотого имбиря, засела в проходной комнате и начала перебирать притащенное…
Наконец она выучила наизусть всё, что нашла в квартире. Научилась всему, что прочитала в рукописях. Кот, которого, судя опять же по последней тетради, звали Барсей, привык к ней и начал относиться, как к “своей”. Не больше и не меньше. Она оставляла для него открытой форточку на кухне, так что с его приходом-уходом проблем не было.
Всё чаще начинала задаваться вопросом, что дальше…
В один прекрасный день она проснулась и, одевшись, подошла к двери в общую комнату. Подняла руку и нашарила на притолоке пачку денег. Повертела в руках, ничего не понимая. А потом… Её словно погнали из дома. Всё – интуитивно. Она добралась до рынка, решительно прошагала его крытую часть и завернула в закуток, где ютились несколько киосков, среди которых пара – эзотерических. В одном из них она купила зелёный агат в серебряной оправе, отдав за него всю найденную пачку денег.
Вернулась в квартиру и сразу пошла в комнату, где умер прадед. Теперь эта комната сияла светом из отмытого окна. Здесь Анюта положила камень на стол.
– Я сделала, что ты просил, – неуверенно сказала она.
“Благодарствую”, – показалось, прошелестело по комнате, и она вышла.
Утром камня на столе не было.
Третья глава
И, наконец, наступил день, когда ей объяснили всё. Не словом – делом.
Последние дни перед тем она маялась, мотаясь по комнатам и в сотый раз перебирая всё, что у неё есть. Ну, и заодно в тысячный раз соображая, давать ли объявление в газеты. Сколько можно сидеть на шее у родителей? Они и за квартиру платят, и продукты ей несут… Но объявление – это уверенность. А вот чего-чего – этого у Анюты пока не было. Так что после одной из встреч с Лёлькой Анюта загорелась нашить дочери летних платьев. Ручная швейная машинка, найденная в кладовке у прадеда, была обследована и признана годной к работе. После первых платьиц мать передала просьбу женщин-родительниц из группы Лёльки, чтобы Анюта нашила летние платьица-сарафанчики и их девочкам. Анюта обрадовалась и засела за работу… Но, несмотря на всю сумятицу в мыслях и жизни, каждый вечер она, как штык, садилась за стол и открывала рукописные книги, сшитые из обычных школьных тетрадок. И продолжала учиться, хотя был момент – ей показалось, она прочитала уже всё…
Однажды, устало разогнувшись от машинки, она подошла к кухонному окну, выходящему по двор. Бездумно смотрела на яркое утро начала июня… А потом решила: если в следующие три дня ничего не произойдёт, она всё-таки будет искать работу, хотя родители уговаривают не делать этого. Хватит! Чего ждать-то? Хмыкнула: колдовать можно и между делом. А с работой как-то и жить уверенней. Ишь, опекуном бабулиным её сделали – типа, чтобы стаж рабочий шёл. Она покачала головой. Додумались. Ну и что – силы она чует? Что из этого?.. Шить, конечно, можно и на заказ, но это как-то не то. Может, попробовать по объявлению устроиться в ателье по ремонту одежды?
Взгляд некоторое время машинально и бездумно следовал за каким-то сутулым черноволосым мужиком, который медленно вошёл во двор и так же медленно, будто очень бережно неся себя, прошагал мимо её окна. Проморгавшись, Анюта подумала, что этот мужик странный: он, загорелый дочерна, небритый и страшно усталый, в странной рубахе, больше похожей на жёсткую, давно не стиранную гимнастёрку ржавого цвета, выглядит так, словно… вышел из дикого леса – причём его перед тем поломал медведь! Сама себе удивилась: что за образы? Почему именно такие сравнения? И, раздумывая над этими странностями, не замечала, как идёт в прихожую, включает свет и распахивает дверь перед тем самым мужиком.
– Здорова вам, хозяева, – тихо выдохнул мужик, поддерживая сползающий с плеча небольшой, но по виду очень тяжёлый вещмешок.
Анюта растерялась до привычного: “Здрасьте!”
Мужик устало посмотрел на неё. А потом будто потух, будто понял, что ему здесь помощи не найти… Сгорбившись, повернулся на выход из подъезда. И в полутьме Анюта вдруг увидела: он шёл сюда из последних сил, ведь вокруг него витает и впрямь что-то чудовищно страшное, что его изломало совсем недавно, а ещё – кроме деда Николая, некому подсобить пришедшему за помощью леснику-охотнику. И только на прадеда-колдуна он надеялся, а прадеда нет, и есть только какая-то глупая молодая баба…
– Гурьян! – жёстко сказала Анюта, когда перед глазами заколыхалась страница одной из дневниковых тетрадей. – Далёко ли направился? Идём-ка со мной.
Он сначала не поверил. Да только идти ему некуда больше. Медпункту своему деревенскому не верил. Не помогли там раз, другой – чего ж туда идти в третий?.. А эта квартира давно известна. И он, помявшись, послушно пошёл в дом, изменившийся для него, но всё же пропахший привычными ему травами. И, немного смущаясь, разделся, когда она велела ему лечь животом на стоящий в общей комнате старый диван без спинки, подстелив старенькое одеяло.
Никогда не думала, что её первый день, когда она поймёт всё о себе досконально, окажется таким трудным и тяжёлым. Сначала смущалась и она – касаться ладонями измученного мужского тела, перекорёженного когтями и перемятого звериными лапами. Но чем дальше она разминала его, добавляя на ладони мёд и звериные жиры из старых запасов прадеда, перетопленные им когда-то с травами, поначалу осторожно обходя взбухшие шрамы и треснувшие, плохо зажившие рёбра, тем больше… вспоминала. Голос оказался прав. Всё, что она выучила за время чуть менее двух месяцев, шло в ход – в течение нескольких часов.
Она оставила Гурьяна, который и в самом деле оказался лесником и охотником, на ночь в квартире, потому что родных у него в городе не было. Ночевать уложила в той комнате, где сама спала до сих пор, пока её обучали. Причём только раз мелькнуло в мыслях: как же так? Она, молодая женщина, и не боится оставлять в квартире неизвестного мужчину?..
С этого же дня она переехала в комнату, где лежал прадед. Сюда же она бегала постоянно, изучая, что именно произошло с Гурьяном и что надо сделать, чтобы вылечить его и не допустить того же в будущем. Среди светящихся колдовских узоров она лучше “видела”. И не удивлялась, когда обнаружила странные вещи, из-за которых медведь-шатун ещё зимой напал на лесника, а с неделю назад подкараулил его и едва не убил.
Комната подсказывала и объясняла всё, что Анюта подцепляла вокруг Гурьяна глазом – так это для неё самой выглядело. И Анюта выкладывалась по полной: не оставляла ни одной мелочи без внимания, потому что за каждой стояло нечто такое, что просто потрясало её душу, непривычную, до сих пор скептичную… к чудесам.
И наконец Гурьян поднялся в последний раз с дивана. Она велела ему идти в ванную комнату – смывать воск, оставшийся на коже после медового массажа. Когда дверь за ним закрылась, она без сил свалилась на стул возле стола и со слабой усмешкой смотрела, как дрожат уставшие ладони. Просидела минуты две, а потом заставила себя встать и пошла на кухню готовить обед.
Когда Гурьян собрался в дорогу, он тоже пришёл на кухню – она позвала отобедать. Отодвинув тарелки, он поставил свой вещмешок на стол и вынул из него трёхлитровую банку с мутно-белым содержимым.
– Барсучий жир это, – привычно тихо сказал он. – Николай дюже хвалил средство. Вот, за лечение твоё.
– Спасибо, – кивнула Анюта, а как закончили обедать, велела: – Идём в зал, я тебе тоже кое-что дам с собой.
На столе в зале уже стояли пол-литровые банки с таким содержимым, что, получи их Анюта сама тройку месяцев назад, поморщилась бы. Но теперь…
– Вот это, – она дала ему банку с синей изолентой ниже крышки, – рассыплешь на Берёзовой гати. Там в прошлом году твой медведь собирался берлогу делать, да помешали ему. На тебя натравили. Как рассыплешь, держи наготове вот эту банку, – она показала ему банку с чёрной изолентой. – Первому, кто придёт к тебе в дом после Берёзовой гати, бросишь горсточку трав под ноги – так, чтобы тот не видел. Больше он к тебе цепляться не будет, потому как в том деле прошлом ты прав был. И вот ещё.
– Что это?
– А это вокруг дома своего посыплешь. Как приедешь, обойди дом и небольшими горстями кидай за собой.
Он послушно сунул третью банку, с розовой ленточкой под крышкой, в вещмешок. Наверное, думал, что это защита домашняя. В какой-то мере – так и есть. В ближайшей деревне одна на него давно заглядывается, а подойти к нелюдиму не решается. Гурьян-то думает, что в лес к нему ни одна не пойдёт, вот и не смотрит на женщин. А как рассыплет ведьмин сбор вокруг дома, так та женщина сама придёт к нему. И не один раз, пока этот бирюк не поймёт, чего ради она к нему в глухомань шастает. А не поймёт – ведьмин сбор поможет женщине осмелеть, и тогда она сама останется у него. Вот и будет ему защита.
Она снова глядела из окна, как Гурьян шёл к остановке – легко, выпрямившись, словно месяц в санатории погулял.
Когда охотник скрылся за углом дома, она постояла ещё немного, размышляя уже о пустом: какой будет его дорога, как он приедет к себе, как выйдет из автобуса вместе с сельчанами, но общей дорогой к деревне не пойдёт, а свернёт сразу к лесу…
Банку с барсучьим жиром спрятала в холодильник и сразу пошла в дедову комнату, которая подсказывала ей то, что она хотела узнать. И неверяще остановилась на пороге: светящихся узоров-подсказчиков нет!
Ошеломлённая, она закрыла плотные шторы – и в прозрачной темноте не сразу, но увидела: те самые едва светящиеся узоры перешли на неё саму. Она словно стояла внутри призрачно-разноцветного кокона и наблюдала за кругами, линиями и ещё какими-то фигурами, изначально понимая всё, что они ей показывают.
– То есть… – медленно сказала она. – То есть мне теперь…
И замолчала. Зачем говорить вслух то, что и так понятно?
До вечера она перекладывала барсучий жир в банки поменьше – для удобства использования потом, если вдруг придётся снова кого-то врачевать, а потом перебирала травы и прислушивалась к тому, что ей чудилось как шепот… Трав мало. Это она поняла и без подсказки.
На следующее утро, раным-рано, она снова взяла рюкзак и поспешила к первому рейсу автобуса, что шёл мимо того леса. Первое, что она самостоятельно усвоила, – надо соглашаться с тем, что вроде как только кажется. Показалось – трав не хватает? Поезжай за ними. Лето – оно короткое. Сколько бы трав ни набрала – все в ход пойдут.
Когда возвращалась, с неясной улыбкой думая, что сегодня придёт мама, которая так и не узнала о странном временном квартиранте в квартире прадеда, и можно будет ей передать баночку с лесной земляникой для Лёльки, у подъезда её остановили.
Пока шла ещё, заметила, что на обычно пустующей скамейке сидят две женщины. Одну она уже знала – кажется, со второго этажа. Пару раз в подъезде встретились – перекивнулись по-соседски. “Своих” из подъезда она давно запомнила – внешне. Второй она ни разу до сих пор не видела. Значит, или из соседнего подъезда, или из другого дома.
Соседка первой и сказала:
– Доброго вечерочка!
– Доброго, – улыбнулась Анюта, замедляя шаг – не совсем уверенная: то ли о погоде поговорить хотят, то ли по делу.
– А что… – соседка запнулась. – Дед Николай…
Какой-то хулиганский порыв заставил Анюту усмехнуться.
– Да, теперь я вместо него.
– Тётя Зина я, – вдруг представилась соседка, цепко приглядываясь к её рюкзаку, из которого чуть торчали стебли трав и цветов.
– Анна Сергеевна, – спокойно откликнулась Анюта.
– Значит, Анна Сергеевна, вы вместо него будете? – уточнила тётя Зина. – Сегодня вечерочком забежать можно ли?
– Можно, – сразу поняла она.
Анюта кивнула им, прощаясь, и вошла в подъезд. Подходя к двери теперь уже своей квартиры и вынимая из кармана ключ, вдруг обнаружила, что выдранные провода от звонка пропали – за свежей замазкой, за которой спряталась шпаклёвка: стена в этом месте оказалась идеально ровной, без выпавших кусков штукатурки. Судя по всему, красили недавно – запах ещё чувствовался. И чернела на светло-сером корпусе – новенькая звоночная кнопка. Анюта попыталась вглядеться, чтобы заметить в стене всё тот же призрачный туман, к которому начинала привыкать, – туман, в котором видела сокрытое от других. Но стена оставалась стеной. Только краска на новой штукатурке свежей и ярче старой, да и пахнет ещё. Зато… боковым зрением поймала быстрое движение чего-то тёмного и бесформенного… Она медленно зашла в квартиру, машинально снимая с плеча рюкзак с травами… То, что учило её во сне. На все руки мастер?.. Но как?..
Пришлось откинуть эти мысли, хотя любопытство продолжало тлеть в душе. Возможно, однажды она встретится со своим помощником-невидимкой. А может, и нет. Но сейчас надо сосредоточиться на подготовке к вечеру, до которого… Она взглянула на дедовские кухонные часы. Если иметь в виду, что вечер для неё самой начинался с шести, то, возможно, ей на всё про всё – час времени.
Быстро приведя себя в порядок после похода в лес, она так же быстро и уже привычно обработала травы и разложила их по частям: что-то порезать на отдельные части, что-то сушить в пучках… А когда до шести осталось минут пятнадцать, она, оглядевшись, перенесла небольшой и невысокий стол к стене, отгораживающей кухню от проходной комнаты-зала, и поставила вокруг него три стула, после чего поспешила приготовить чай. Когда принялась заливать воду в заварной чайничек, застыла: соседка сказала – забежит. Но почему она, Анюта, поставила три стула?
