Текст книги "В ловушке (СИ)"
Автор книги: dragon4488
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)
Эйдан попробовал представить поцелуй с О’Горманом, его губы, теплое дыхание, прикрытые голубые глаза, очаровательные ямочки на небритых щеках. Представил, как мог бы сжать в объятиях его худощавое, но сильное тело, проводя ладонями по спине, вниз, к круглым, упругим ягодицам, проникнуть ладонями под белье и… Он удивленно охнул, почувствовав однозначную реакцию в паху. Фыркнув в подушку, ирландец заворочался и поднялся, скрипнув пружинами раздолбанной кушетки. Поморщившись от слишком громкого звука, он замер, прислушиваясь к дыханию соседа. Дин продолжал мирно сопеть и Тернер, облегченно выдохнув, вышел из комнаты. Надо было срочно перекурить все эти сумасшедшие мысли.
Стоя на крыльце, ирландец глубоко затянулся и тихо сказал сам себе:
– Ну, и пофиг! Пусть я педик, пусть кто угодно! Но он вернул меня к жизни…
Эйдан присел на перевернутое ведро и посмотрел вверх. По темному, безоблачному небу, усыпанному серебристыми подрагивающими искорками, чиркнула падающая звезда, но он был слишком занят своими мыслями, чтобы сообразить и успеть загадать желание. «Мне хорошо с ним, как ни с кем другим. Плевать я хотел на то, что все это бред и неправильно. Тем более что все равно, между нами ничего нет. Но, черт! Дин, как мне узнать, есть ли у меня шанс? Да, в принципе – хоть какие-нибудь основания желать чего-то большего, нежели дружбы? Спросить в лоб? Ни за что! Я не хочу тебя потерять, – он привычным жестом взъерошил кудряшки. – Черт, черт, черт! Что же я сделал, нажравжись и накачавшись коксом? Откуда, вообще, взялись эти долбаные наркотики?.. Ты, правда, хочешь это знать, Эйд? Нет, я хочу, чтобы вся эта мерзость осталась в прошлом. Я хочу быть с Дином. В таком случае, тем более – он никогда не должен узнать о том, что произошло. Господи, что же это было? Отчего такое хреновое чувство? Как будто я испачкался в дерьме по самые уши»
Вызвавшись помочь по хозяйству, Дин усердно работал веником, сметая мелкие щепки, складывая их в небольшой деревянный ящик и попутно бросая взгляды на ирландца.
Тернер, оголившись по пояс, рубил дрова. Его темные кудряшки были схвачены сзади резинкой, но несколько особо непослушных прядей кокетливо падали на высокий, чистый лоб. Разгоряченное лицо блестело от пота и сияло ярким румянцем, пробивающимся сквозь отросшую щетину. За неделю, проведенную на свежем воздухе, занимаясь физическим трудом, он окреп и посвежел, став для О’Гормана еще желаннее. И окончательно доведя до ручки.
Фотограф снова посмотрел на ирландца, любуясь его подтянутым телом. Эйдан, почувствовав взгляд, демонстративно размялся, расправив плечи и выгнув стройную спину. Потом закусил нижнюю губу, свел к переносице брови и одним ударом рассек большую чурку. Довольный собой, он победно вскинул вверх топор, издал пронзительный вопль и, легко ударив себя кулаком по волосатой груди, украдкой бросил взгляд на О’Гормана.
Дин ухмыльнулся. Его начала доставать эта игра в «стрелялки глазами» и он отвернулся, продолжив яростно махать веником. Он до чертиков устал одергивать себя, гоня мысли о том, как могут эти налитые мышцы перекатываться под его ладонями, устал хотеть попробовать на вкус эти яркие губы. Его терпению и выдержке подходил конец. Он готов был завалить Тернера прямо здесь, посреди двора и, прижав к земле, прокричать ему в лицо: «Эйд, твою мать! Ты идиот, если не видишь, что я люблю тебя!».
Никаких сомнений, он сошел с ума. Он с тихим ужасом думал о том, что через месяц придется вернуться в Новую Зеландию, оставить Эйдана, так и не объяснившись, не сказав главного. Что все может закончиться, так и не начавшись. А ведь он впервые так сильно полюбил. Дин не просто хотел этого чертова ирландца, но готов был пожертвовать всем ради него – карьерой, домом (да, он переедет в эту гребанную Англию или Ирландию, куда Эйдан захочет), родными. Лишь бы быть рядом. Он пришел к такому неутешительному выводу совсем недавно, окончательно потеряв внутренний покой из-за того, что не мог признаться. Неправильность этой любви сделала его жалким трусом, не решающимся на первый шаг. А Тернер будто издевался над ним, дразня взглядом, улыбкой, прикосновением. Он мог по-дружески хлопнуть Дина по плечу, а мог прильнуть к нему, потянувшись за чем-нибудь на столе, как это было сегодня за завтраком, подставив под его нос свою длинную шею, заставляя задерживать дыхание, а тело – изнывать от пронизывающих электрических разрядов. Дин тяжело вздохнул – он больше не может и не хочет быть просто другом.
Последние ночи, проведенные в комнате с Эйданом, стали для него настоящим испытанием. Он старательно отводил глаза, когда они раздевались, боясь, что ирландец заметит горящее в них нездоровое влечение. Он нырял в свою постель, желал спокойной ночи и почти сразу отворачивался, избегая любых разговоров. Потому что единственное, что ему хотелось сказать – это были слова о любви, о том, как он благодарен судьбе за то, что свела его с актером-алкоголиком, запутавшимся, потерянным, опустившим руки… и таким изменившимся за такой недолгий срок. Ему хотелось выразить свою любовь в поцелуе, в прикосновении, в ласке. Хотелось откинуть одеяло и просто сказать: «Иди сюда», и чтобы Эйдан пошел. Он любил и хотел его.
– Твою мать! Черт! Твою мать!
Громкий крик Эйдана вырвал О’Гормана из раздумий. Отшвырнув веник, он бросился к нему, не понимая, что произошло.
– Эйд! Что случилось?!
Тернер прыгал на одной ноге, зажав вторую руками чуть выше колена.
– Соскочил! Блядский топор соскочил! – ирландец взвыл от боли.
– Дай, посмотрю! Успокойся, Эйд! Покажи! – Дин хватал его за руки, пытаясь отвести их, взглянуть на рану. – Да перестань прыгать! Мать твою, убери руки!
Эйдан оттолкнул его и, заскулив, опустился на землю.
– Бля, кажется, жопа моей правой ноге…
– Заткнись, – бросил Дин, осторожно убирая его руки и сильным рывком разрывая ткань джинсов. Ирландец завопил и откинулся на спину.
– Твою мать… – сквозь зубы процедил О’Горман, сжал края раны, пытаясь остановить кровь, и посмотрел на его побледневшее лицо, – Господи, Тернер, ну почему ты такой косячный?..
– Я сейчас вырублюсь, – тихо ответил Эйдан, встречаясь помутневшим взглядом с новозеландцем, – Дин, только не дай мне так глупо умереть…
– Не говори ерунды. От этого не умирают, это просто шок. Видимо, у тебя очень низкий болевой порог, Эйд, так бывает. Не переживай, все будет в порядке.
Дин стянул с себя футболку и зажал ею рану. Конечно, Тернер не умрет, но нужно срочно доставить его к врачу. Здесь понадобится помощь специалиста – нужно зашивать, да и с костью неизвестно – попал он по ней или нет. А Мюренн как назло отъехала в магазин.
– Здесь есть врач?
Эйдан кивнул.
– Машина…
– Да-да, я знаю, что машины нет, – Дин судорожно пытался сообразить, как дотянуть Тернера до кабинета врача, или где он там работает. Можно взвалить его себе на плечи. Ничего, потерпит, не такой уж Эйд тяжелый… наверное.
О’Горман попытался приподнять его.
– Давай-ка, дружок, цепляйся за меня и не смей вырубаться – я без понятия, куда нужно идти, будешь указывать дорогу.
– Машина… – повторил Эйдан, обхватывая Дина за шею, утыкаясь в нее носом и морщась от боли.
– Ну, давай, мой хороший. Ты же мужчина, потерпи немного, – фотограф погладил темные кудряшки и не удержался, легко провел пальцами по его колючему подбородку и осторожно прикоснулся губами к мокрому виску, откинув непослушную прядку.
Тернер поднял на него удивленные глаза и слабо улыбнулся, указывая куда-то в сторону.
– Машина, Дино. Мюренн вернулась.
К всеобщему облегчению, с ногой Эйдана все оказалось не так уж страшно: он довольно глубоко рассек себе мышцы, лишь слегка чиркнув по кости. Врач ловко заштопал и перевязал его рану, дал кое-какие рекомендации, в основном касающиеся осторожности на будущее, и отправил их домой.
Дин помог ирландцу выбраться из машины, перекинул его руку через свои плечи и обхватил за талию. Они медленно поковыляли к дому.
Мюренн, с заплаканными глазами, шла следом и хмурилась. Она видела, как фотограф поцеловал Эйдана – вроде безобидный поцелуй сочувствия, но ее это насторожило. Слишком нежным он был для просто друга. И очень уж двусмысленно смотрелись полуобнаженные молодые люди, сидящие в обнимку. И рука внука, обнимающая Дина за шею, и то, как они смотрели друг на друга… Это уж потом она поняла, что с Эйданом приключилась беда, когда с его ноги соскользнула импровизированная повязка. Но первое впечатление было вполне конкретным и пугающим.
Женщина вздохнула, глядя на руку О’Гормана, придерживающую за талию ее Огонька. В ней не чувствовалось грубой мужской силы, скорее – нежный трепет. Нет, Мюренн не полезет не в свое дело, но неужели…
Она не считала себя ханжой, пытаясь в свои семьдесят с хвостиком лет, идти в ногу со временем. Что поделать, если мир встал с ног на голову и однополые отношения сейчас считаются нормой? Она не спорила, это явление существовало всегда. Просто ей не нравилась активная пропаганда всего этого. Против самих, «таких», людей она не имела ничего против, считая, что каждый человек имеет право на свой кусочек счастья. Но Эйдан… Она сможет принять это?
Мюренн слишком хорошо знала своего внука и могла бы поклясться чем угодно, что он влюблен. Она уже очень давно не видела в его глазах таких искорок и искорки эти появлялись только тогда, когда он смотрел на своего друга.
Дин заставил лечь Тернера на кровать.
– Сильно болит? – спросил он, заботливо накрывая ирландца одеялом.
– Терпимо. Не волнуйся, я в порядке.
Эйдан прикрыл глаза. На самом деле нога безумно болела, вдобавок ко всему, его знобило. Врач предупредил о возможном жаре, но легче от этого не становилось.
Дин вздохнул, откинулся на подушку, заскрипев пружинами старой кушетки, и взглянул на друга. Если бы он мог хоть как-то облегчить его боль, но они сделали все возможное, до отказа напичкав Эйдана обезболивающими.
Тернер лежал, укутавшись в одеяло, и мелко дрожал.
– Дин? – позвал ирландец, не открывая глаз.
– Да, Эйд.
– Можно тебя кое о чем попросить?
– Конечно, – Дин встал и подошел к нему, – Я слушаю тебя.
– Ты бы мог… только пойми меня правильно… – Тернер запнулся, облизнув пересохшие губы, – Лечь со мной… холодно…
– Без проблем, друг, – ответил О’Горман, сдергивая с кушетки свое одеяло, и пристраиваясь рядом с ирландцем.
Эйдан, все так же, не открывая глаз, прижался к нему, положил голову на плечо и замер. Дин осторожно обнял его, с трудом переводя дыхание.
«Только пойми меня правильно». Легко тебе говорить, Эйд! Ты не чувствуешь того, что чувствую я, – подумал новозеландец, легко прикасаясь к его волосам. – Господи! Это же настоящая пытка!»
– Расскажи что-нибудь из своей прошлой жизни, – вдруг попросил Тернер, – Что-нибудь веселое.
Веселое из прошлой жизни. О’Горман усмехнулся: та жизнь не сильно отличалась от жизни Эйдана, в ней не было ничего, кроме мрака. Но раз он просит.
– Хорошо. Не знаю, насколько веселая эта история, но после нее я бросил пить. Ну, как бросил… я и сейчас могу приложиться, но, во всяком случае, стараюсь держать все под контролем. Потому что, это ужасно – проснуться после попойки и ничего не помнить, а потом узнать, что натворил кучу глупостей.
– В самую точку, – вздохнув, тихо пробормотал Эйдан, – Просто в яблочко…
– Это случилось несколько лет назад, когда я еще был плюющим на все раздолбаем. У меня была парочка приятелей, таких же, как я. Мы частенько заваливались в какой-нибудь бар и надирались до синих соплей. Однажды, мы забрели в стрип-бар, дешевый, страшный, с такими же танцовщицами. Но нам было все равно. Мы быстро накачались дешевым пойлом и, как это часто бывало, из нас полезла пьяная бравада. Так, один из моих приятелей попытался ввязаться в драку с охранником только из-за того, что тот, как ему показалось, «не так на него посмотрел». Бедняга, его быстро привели в чувство, отвесив в качестве успокоительного приличную оплеуху, такую, что он пролетел почти ползала и мгновенно притих. Потом… – Дин хмыкнул, – Потом мне показалось, что девушка на шесте как-то не так танцует. Я выскочил на сцену и… наверное, мне казалось, что я все делаю очень красиво. Я срывал с себя одежду, двигаясь абсолютно не в такт музыке, хватался за шест, падал и ржал, как умалишенный. На самом деле это выглядело отвратительно. Я в этом убедился потом, когда другой мой собутыльник показал мне запись, сделанную им на свой мобильник. Народ в баре ошарашено наблюдал за всем этим, и никто не пытался меня остановить, даже охрана. Наверное, потому, что они от всей души стебались, записывая мое «выступление» на телефоны. Наконец, танцовщица, видимо, вконец утомленная происходящим, попыталась спихнуть меня со сцены. И вот тут, Эйд, я впал в дикое бешенство, возмущенный таким неуважением к своей персоне. Я ударил ее. Очень сильно ударил. Вокруг закричали, меня пытались успокоить, но я вырывался и снова бросался к девушке. Я не знаю, кто вызвал полицию, я не помню, как меня скрутили и невменяемого, в чем мать родила, запихнули в воронок. Но я очень хорошо помню, как проснулся в участке, голый, нихрена не соображающий, с дикой головной болью, сломанным носом и целой палитрой синяков и ссадин по всей своей вялой тушке.
– Это грустная история, – сонно пробормотал Эйдан.
– Да, – согласился фотограф, – Но в той жизни ничего веселого не было, Эйд. Мне повезло, что я отделался тогда штрафом и месяцем общественных работ, но это лишь благодаря кое-каким связям. Все могло закончиться гораздо хуже.
О’Горман тяжело вздохнул и задумался, рассеянно перебирая пальцами черные, шелковистые кудряшки.
– Но, слава богу, это все в прошлом. Меня беспокоит только одно – наверняка, на просторах интернета бродит одна из этих записей и меньше всего на свете мне хотелось бы, чтобы ее увидел кто-то из близких мне людей. Потому что это на самом деле выглядело мерзко и потому…
У него чуть не вырвалось «потому что я люблю тебя и не хочу, чтобы ты знал, каким я был», но вовремя прикусил язык.
Тернер ничего не ответил. Дин приподнял голову, заглядывая в его лицо.
– Эйд?.. Ты спишь?
Он прислушался к тихому дыханию, обжигаемый волнами жара, исходящими от желанного тела. Ирландец провалился в сон, прильнув щекой к его груди и положив на нее руку. Дин осторожно поцеловал мокрый от испарины висок и прошептал:
– Я люблю тебя, Эйд…
В ответ Эйдан слегка шевельнулся, плотнее прижимаясь к нему, и Дин судорожно вздохнул, в отчаянии прикрыв глаза.
Это была самая ужасная ночь в его жизни. Дин не спал. Изредка проваливаясь на пару минут в дрему, он снова открывал глаза, глупо таращась в темноту, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить Тернера. Среди ночи ирландец заворочался, тихо застонав, и повернулся к нему спиной. Дин готов был с облегчением перебраться на кушетку и прекратить извращенную пытку, когда услышал слабый голос:
– Обними меня…
Вздохнув, О’Горман повернулся, обхватил его рукой, прижал к себе и едва не взвыл от невыносимой муки.
– Спасибо тебе, Дин, – сонно пробормотал Эйдан, беря его руку и сжимая ее горячими ладонями, – Ты не представляешь, что значишь для меня…
– Что?.. – Дин приподнял голову, отказываясь верить своим ушам, но ирландец не ответил, снова тихо засопев.
«Наверное, померещилось», – подумал обалдевший фотограф.
Под утро Дин чувствовал себя абсолютно разбитым и поэтому никак не отреагировал на деликатный стук в дверь. В комнату заглянула Мюренн. Увидев молодых людей, лежащих в обнимку, она чуть нахмурилась и, отведя в сторону глаза, тихо сказала:
– Завтрак готов. Я хотела принести его сюда.
– Я помогу, – Дин, предательски краснея, убрал руки с Эйдана и выскользнул из постели. Счастье, что он так и не удосужился раздеться.
Женщина кивнула и осторожно прикрыла дверь, бросив перед этим на Дина странный взгляд.
О’Горман потер лицо, задумчиво глядя на спящего Тернера. Похоже, Мюренн что-то заподозрила, она и вчера бросала на него такие же взгляды, когда они вернулись домой. Он грустно усмехнулся, запустив руку во взъерошенную золотистую шевелюру, и закусил губу. Нужно с ней объясниться. Во-первых, успокоить по поводу внука, убедить, что с ним все в порядке и между ними ничего нет. Во-вторых… О, Господи, Дину просто необходимо было рассказать кому-то о том, что творится у него внутри, у него не осталось больше сил держать все это в себе. Конечно, был вариант позвонить Чемберзу и поплакаться ему в жилетку, но Дин знал, что услышит в ответ. «Оставь его». А Мюренн… ему почему-то казалось, что она сможет его понять, а, если нет, то хотя бы просто выслушать. Без лишних причитаний. А потом… что будет потом, Дин не представлял, но этот разговор должен был состояться.
О’Горман вошел в кухню и сел за стол. Мюренн возилась у плиты. Она услышала, как вошел фотограф, но не обернулась, продолжая что-то помешивать в кастрюльке.
– Думаю, нам стоит поговорить, Мюренн…
Женщина, не оборачиваясь, облокотилась о стол и тихо сказала:
– Я догадывалась. Догадывалась о ваших отношениях. Ох, Эйдан…
Дин вздохнул, бессмысленно вертя в руках деревянную солонку.
– Эйдан здесь ни при чем. У нас нет никаких отношений, кроме рабоче-дружеских. Но я очень привязался к нему. Нет, я неправильно выразился…
Новозеландец замолчал и опустил голову. Господи, как же тяжело говорить об этом! «Пожалуйста, Мюренн, просто выслушай меня и постарайся не сразу выгнать взашей с воплями проклятий!» – подумал Дин, собираясь духом.
– Мюренн, я люблю его. Люблю не как друга, а как… я, наверное, сошел с ума, но… о, господи! Я не знаю, что со всем этим делать. Наверное, лучшим вариантом – по возвращению в Англию – будет наше расставание. Так будет правильнее и для него, и для меня… – О’Горман обреченно вздохнул, – Да, думаю, так и следует поступить…
Мюренн звякнула крышкой.
– Эйдан знает?
– Нет. Но, возможно, догадывается. Я знаю, что он не такой, Мюренн, и самое смешное – я тоже. Но как-то так вышло…
Женщина повернулась к нему. Какое-то время они молчали, сверля друг друга одинаково голубыми глазами. Наконец, вздохнув, она присела напротив фотографа и заговорила:
– Ты очень хороший человек, Дин. Ты добрый, неглупый, а еще, по-моему, очень верный и надежный. Скажу честно, я бы с большей радостью увидела все эти качества в какой-нибудь симпатичной девушке, но, видно, не судьба…
– О чем вы? – Дин грустно усмехнулся, – Эйдан еще молод и у него все впереди.
– Не перебивай, – строго попросила Мюренн, – Я не слепая, мой мальчик. И, если ты не видишь очевидного, то я тебе подскажу – ты много значишь для Эйдана. Мы не общались больше года, но поверь, я не могу вспомнить ни одного человека, на которого бы он так смотрел, а встретив ответный взгляд, так смущался. Когда тебя нет рядом, даже если ты просто вышел во двор за парой поленьев для камина, он будто застывает или, наоборот, начинает болтать как заведенный, но исключительно о тебе. Не знаю, любит ли он тебя, но то, что ты для него очень дорог – очевидно.
Она замолчала, закрыв лицо руками. Узкие плечи задрожали, но, взяв себя в руки, Мюренн глубоко вдохнула и продолжила:
– Убежать от проблемы не значит – решить ее, Дин. Расставшись с Эйданом, ты будешь мучиться сам и, возможно, заставишь страдать его. Я не уверена на все сто процентов, но моя интуиция редко меня подводила. О, боже… я совсем к такому не готова, – сдавленно прошептала она и, промокнув глаза кончиком полотенца, решительно закончила: – Мне очень нелегко даются все эти слова, я не понимаю таких отношений, но, если мой внук будет счастлив, буду счастлива и я.
Дин онемел. «Нет, этого просто не может быть. Мюренн ошибается», – подумал он не в силах вымолвить ни слова.
Мюренн положила узкую ладонь на его руку и, подавшись вперед, посмотрела на него испытывающим взглядом.
– Ты, правда, любишь Эйдана? Сколько вы знакомы? Месяц? Ты уверен, что это любовь, Дин? Уверен, что это не увлечение, не желание попробовать что-то новое?
О’Горман твердо выдержал взгляд ярко-голубых, в обрамлении сеточки морщин глаз.
– Уверен.
Она чуть кивнула.
– Тогда пообещай мне одну вещь. Если я окажусь права, и ты для него значишь столько же, сколько и он для тебя, то… ты никогда не оставишь его, не бросишь, как надоевшую игрушку.
– Обещаю, – прошептал новозеландец и поперхнулся – в дверях кухни стоял Эйдан.
– Доброе утро. О чем это вы тут шепчетесь? – с улыбкой спросил Тернер и, проковыляв к столу, тяжело опустился на стул, – Обсуждаете, какой я косячный придурок? Ладно, я не буду с вами спорить.
– Как нога? – спросил Дин, с облегчением поняв, что Тернер не слышал их разговора.
– Лучше. Во всяком случае, мне не хочется отрубить окончательно эту блядскую конечность и выбросить к гребанной матери. Ой! – он зажал рот ладонью и посмотрел щенячьими глазами на Мюренн, – Извини, ба! Вырвалось…
– Эйдан! – Мюренн погрозила ему пальцем, – Маленький грубиян! Зачем ты встал? Мы хотели принести тебе завтрак в постель.
– М-м-м? – ирландец хитро посмотрел на фотографа, – Завтрак в постель? Как… круто. Пойду обратно в кроватку.
– Бестолочь, – женщина легонько шлепнула его по затылку, – Сиди уж, нечего скакать туда-сюда.
Мюренн снова принялась возиться у плиты, позвякивая посудой.
Воспользовавшись тем, что она их не видит, Тернер повернулся к Дину и посмотрел на него долгим, задумчивым взглядом. Потом протянул руку и, как бы невзначай коснувшись его запястья, вытянул солонку из его пальцев и поставил ее на место. О’Горман сглотнул, пытаясь понять, что означают этот взгляд и жест. Наконец, Эйдан отвел глаза, и он облегченно выдохнул.
– Ба, кажется, я вчера слопал все обезболивающее в твоем доме?
Мюренн поставила перед ним тарелку с овсянкой и ахнула:
– Да, Огонек! Придется съездить в аптеку.
– Я съезжу, – Дин сорвался с места и пулей вылетел из кухни, зацепившись плечом о косяк, желая убраться подальше от этого задумчиво-пронзительного взгляда, от этих, неизвестно зачем дразнящих, тонких пальцев.
– Дин! А завтрак?
– Потом! – крикнул О’Горман, хватая ключи от машины и выскакивая из дома. Наверное, он жутко глупо выглядел, но ему просто необходимо было побыть одному, успокоить мысли и разыгравшуюся фантазию.
«Ох, Эйд… что же ты со мной делаешь?!»
Эйдан вяло поковырял ложкой в овсянке и отодвинул тарелку.
– Мюренн, я должен тебе кое-что рассказать…
Она с удивлением посмотрела на него. Мальчики, вы сговорились, что ли? Еще одно откровение, от которого она не будет в диком восторге? Но она выслушает и, как всегда, постарается понять, пусть это будет совсем нелегко, ведь Эйдан – ее внук, ее любимый Огонек.
– Я слушаю тебя.
Тернер издал какой-то сдавленный звук, будто пытался прочистить горло и судорожно вздохнул.
– Только не перебивай меня, хорошо? Мне и так тяжело будет говорить обо всем. Короче… Я больше года обманывал всех вас. Тебя, пусть мы и не общались, родителей, всех… Я не был занят никакой работой, ба. Я вообще ничем не был занят, я забил на все, потеряв всякий интерес к жизни. Я пил, беспросветно, запоем. Я стал похож на вонючего бомжа. Ты никогда меня не видела таким, и тебе совсем не понравилось бы это зрелище. Поэтому я не звонил, не приезжал. Мне было стыдно, ба, именно перед тобой стыдно. Но я не мог остановиться. Пока не познакомился с Дином. Он…
Эйдан перевел дыхание и поднял вверх глаза, пытаясь не расплакаться, словно маленький ребенок, но не получилось.
– Черт, – прошептал он, вытирая выкатившиеся слезы и снова прочищая горло. – Дин… Он сам через многое прошел, и он понял меня, как никто другой. Благодаря ему я вновь почувствовал вкус к жизни. Он выдернул меня из того болота, в котором я увяз, позволил вновь почувствовать себя интересным, нужным. Живым. Он подарил мне шанс, Мюренн, а я… по-моему, я полюбил его. В самом прямом смысле слова. Это дико звучит, я понимаю, но это правда и только тебе я могу ее открыть. Я не знаю, что мне делать. Я очень хотел бы сказать ему об этом, но боюсь. Очень боюсь. Прости меня, ба… за все.
Неловко закончив свой короткий рассказ, Эйдан замолчал, не решаясь поднять на нее глаза, из которых продолжали капать слезы.
Мюренн подошла к нему, прижала кудрявую голову к своей груди. Она растерялась, услышав от внука такое откровение, пусть и догадывалась о чем пойдет речь. Но догадывалась Мюренн только об одном, его же признание о запоях и безделии в последний год, стало, мягко говоря, большим ударом. Возможно, даже большим, чем признание в необычной любви к другу. А она-то думала, что ее внук настолько востребован и занят работой, что у него просто нет ни одной свободной минутки… Мюренн ничего не оставалось, как признаться самой себе – если бы не Дин О’Горман, неизвестно, что стало бы с ее Огоньком. И, возможно, это судьба. Ведь были же все это время у него женщины, она в этом не сомневалась, Эйдан всегда был еще тем ловеласом, никогда не упускал шанса позаигрывать с симпатичной девочкой. Но, как видно, ни одна не смогла справиться с огнем, съедающим его изнутри. Или не захотела. А маленький новозеландец захотел и смог. А его имя? Она знала значение имени Дин. Ирония судьбы, но оно значило наставник и духовный наблюдатель. Как раз то, что необходимо ее, чуть не погасшему, Огоньку.
Не зная, что ответить, Мюренн молча поглаживала его по плечам, спине, чувствуя, что сама сейчас расплачется.
– Прости, – повторил Эйдан.
– Я не сержусь на тебя, Огонек. Может, тебе стоило пережить все это, чтобы встретить человека, которого ты смог полюбить, – она сама не поверила, что сказала это, поэтому лишь грустно улыбнулась, когда внук, оторвал голову от ее груди и с надеждой заглянул в глаза.
– Ты… ты понимаешь меня?
– Честно? – она вытерла выступившие слезы, – Ох, Эйдан… Если честно, то не очень. Точнее, я не понимаю отношений между мужчинами, это…
– Неправильно, – подсказал Эйдан.
– Да, – Мюренн кивнула, присела на стул и посмотрела на него, – Но я всегда считала, что любовь прекрасна во всех ее проявлениях, и поэтому я все же постараюсь тебя понять. Я постараюсь принять этот факт… Но только, Эйдан, ты должен сам быть уверен в том, что это любовь, а не похоть или простое любопытство, или чувство благодарности, что еще хуже, потому что в какой-то момент ты можешь опомниться и понять, что совершил ошибку, а отступать – значит больно ранить и себя, и другого человека.
Тернер покачал головой.
– Я уверен, Мюренн. Теперь – уверен.
– Тогда скажи ему об этом. Не стоит скрывать и мучиться. Объяснись с ним. Что бы ни случилось, тебе станет легче, вот увидишь.
– Как объясниться? Ох, ба… я даже представить боюсь его реакцию!
– Не знаю, огонек. Это уж ты сам должен придумать, найти к нему подход. Увы, я плохой советчик м-м… в таких делах.
– Черт, не представляю, что делать… Сказать в лоб? Ладно, если после этого он просто съездит мне по морде, но, если оставит… Ведь, насколько я знаю, у него никогда не было подобных связей, – ирландец тяжело вздохнул и запустил пальцы в растрепанные волосы, – Но, в то же время, мне кажется, что мы стали очень близки… ох, наверное, мне просто хочется, чтобы так было…
– Чтобы это узнать, стоит сначала попытаться. Иначе – не получится, – Мюрен с улыбкой смотрела на него, не собираясь выдавать фотографа. Мальчики сами должны во всем разобраться.
Эйдан кивнул и задумчиво уставился в окно.
Дин вернулся с пакетом таблеток и полный решимости объясниться с Тернером, сказать ему все, и будь что будет. Хватит. Пора расставить все точки над «i».
Ирландец сидел на кухне, потягивая горячий кофе, с явным наслаждением дымя запрещенной Мюренн сигаретой.
– Ты вовремя, я как раз сварил кофе. Наливай, – он кивнул на кофейник и солнечно улыбнулся, – Или за тобой поухаживать?
Фотограф бросил пакет с лекарствами на стол.
– Спасибо, я сам, – он покосился на сигарету, – Тебе разрешили курить в доме?
– Ага, – Эйдан сладко затянулся, – В беспомощности есть свои прелести, не находишь?
– Не знаю, – О’Горман пожал плечами. – Эйдан, слушай…
– Ты умеешь работать на гончарном круге? – перебил его Тернер.
Дин ошалело захлопал глазами. Какой еще гончарный круг?! Он хочет выяснить отношения, а не болтать о какой-то ерунде! Но ирландец смотрел на него таким умоляюще-вопросительным взглядом «а-ля щенок», что растерявшийся О’Горман пробормотал:
– Что?.. Нет, не умею.
– Хочешь, научу? – не дав опомниться новозеландцу, Эйдан поднялся и поковылял к выходу, бросив через плечо: – Давай, пей кофе и тащи свою задницу в мастерскую.
– Эйд, подожди, – Дин совсем обалдел, – А как же Мюренн? Это же ее территория – она не рассердится на вторжение?
Тернер обернулся.
– Мюренн здесь нет. Она отправилась к своим подругам, играть в бридж. И не волнуйся, я спросил разрешения.
Дин медленно пил кофе, стоя на крыльце, затягиваясь сигаретой и пытаясь понять, что происходит. Эйдан как-то странно себя вел. Возможно, он услышал его признание ночью и просто сделал вид, что спит. И теперь решил приколоться над ним? Новозеландец никак не мог поверить в сказанное Мюренн.
«Разберемся. Хватит тянуть кота за яйца», – решил он, направляясь в мастерскую.
Эйдан успел замесить глину и ждал его, сидя на одном из больших садовых горшков, прислонившись к прохладной стене, дымя очередной сигаретой. Улыбнувшись, он указал Дину на скамейку, стоящую напротив круга.
– Садись и раскручивай. Уж, извини, друг, у меня никак не получится, – Тернер пошевелил забинтованной ногой, поднялся и, прихрамывая, подошел к нему, – Садись, здесь ничто не кусается. Даже я.
Это было забавно, даже весело. Они ухохатывались над бесформенными «произведениями» Дина, придумывая им названия или цели, для которых они могли бы послужить.
– Оу! Шикарный ночной горшок для леприкона, Дино! Может, он даже кинет для тебя золотую монетку. Хотя, нет. На золотую это не тянет, от силы – медный грош! О! А это похоже на беззубый рот моего двоюродного дедушки, покой его праху. Дин, не пытайся изобразить зубы! Я же сказал – у него их не было! А свою вставную челюсть он на дух не переносил! Она вечно пылилась на полочке в ванной, розовая такая…
– Фу! Прекрати, Эйд! И не издевайся! Я стараюсь!
Они ржали, как сумасшедшие, каждый раз сминая получившуюся нелепицу, опять раскручивая податливый комок мокрой глины и делая очередную попытку. Но ничего толкового не выходило. У новозеландца начало покалывать в боку от хохота, когда Эйдан поднялся с маленького стульчика и встал у него за спиной.
– Знаешь, Дин, в мои планы никак не входит умереть от смеха. – Он оперся о здоровое колено, поставив его на свободный кусочек скамейки и прижав к бедру О’Гормана, и склонился через его плечо. – Давай попробуем вместе. Раскручивай…
