Текст книги "Французский парадокс (СИ)"

Автор книги: Domi Tim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

То есть, нужно было определить ведомого и ведущего: того, кто выберет место для «посадки», и того, кто доверится этому выбору. Что ж, Эллиот учился работать с датчиками гравитации и, кажется, в протоколе значилось, что это его задача… Я даже не успел додумать мысль, как тьму прорезали очертания почти плоского города: без небоскрёбов, высоток и зеркальных бизнес-центров. Я смотрел на него сквозь небольшое продолговатое окошко, не сразу осознав, что Эллиот высадил нас в тёмном переулке. И никакое это не окошко, а пространство между двумя кирпичными домами. У меня закружилась голова, и я привалился к стене, стараясь прийти к взаимопониманию со своим желудком. В последний момент нас резко бросило вниз, словно на ногу нацепили крючок: пришлось крепко сжать губы.

– Им надо поработать над комфортом, – пробормотал я.

Эл рассмеялся, держась за сердце.

– Тебя что-то забавляет?

– Я просто подумал: а ведь однажды путешествие появится в учебниках по физике или по истории, и ребятишки в школах будут учить твои первые слова на память.

– В таком случае им повезло – я немногословен из-за тошноты.

Он попытался отвести меня подальше в темноту, но я практически потерял способность стоять на ногах. Знаете, даже обидно стало, почему меня выворачивало, а Элу хоть бы что! Минут через пять я поднялся, хотя слюна до сих пор оставалась вязкой, а в голове бил набат.

– Нам нельзя терять времени, чем быстрее доберёмся до гостиницы, тем быстрее начнём реализовывать план, – затараторил Эл, будто попал в свою стихию. Я даже поймал себя на мысли, что эта древняя одежда шла ему так же, как современные рубашки и джинсы.

Мы выбрались на улицу: часы показывали двенадцать дня. Я посмотрел на небо, Солнце казалось и вполовину не таким жёлтым, как в наши дни. Улицы тоже потеряли яркость: ни тебе голограмм, ни рекламных экранов, с которых смотрели леди, пьющие Coca-Cola, парни в галстуках CAPTAIN AMERICA, жизнерадостные дети в подгузниках.

Но касательно второго, я поторопился с выводами: объявления о продаже всякого хлама и странноватых услуг тут присутствовали. К нам подошёл один парень – хотел сагитировать на стрижку в его парикмахерской. Эллиот изысканно от него отделался.

– Я присмотрел отель в Ист-Сайде, – сказал он, поворачивая на улочку поменьше и поуже. – С нормальными условиями, но не слишком дорогой, чтобы не привлекать внимания.

Спасибо и на том.

Благодаря лекциям Эла я знал, в каких чудовищных условиях жили лондонцы, но его, безусловно, яркие рассказы не трогали меня до того момента, пока не пришлось увидеть нищету собственными глазами. Улицы были забиты домами разной этажности, сараями, амбарами и хлевами, между которыми теснились хибарки для мигрантов с небольшими требованиями и малым заработком. Бедные, конечно, были и в наше время, но программы социальной помощи практически избавили их от надобности просить милостыню. Всем давали работу, чтобы не отказывать себе в средствах гигиены и еде.

Но здесь – нет, я им не сочувствовал. Я считал их отвратительными.

Санитарные нормы? Постельное белье? Туалет?

От Темзы несло так сильно, словно это была не река, а открытая канализация. Когда я сказал Элу, он съязвил, что тоже обладает обонянием. А потом пустился в забавные рассказы о том, как от смрада в Хэмптон-корт сбежали и парламентарии, и судьи.

К слову, всегда думал, что люди в двадцать третьем веке после второй сексуальной революции были распущенными, но Викторианская Англия давала фору нашему времени. Пока мы шли в отель, я заметил, как минимум две парочки, демонстрирующие понятие ранней проституции. В одном доме без занавесок на окнах проглядывалась огромная кровать, а на ней мужчина, женщина и три девочки разного возраста. Скрюченные и голые, они пытались предаться сну.

Стоит ли упоминать, что на первом этаже гостиницы разместился бордель?

Из-за культурного шока я воспринимал окружающий мир короткими эпизодами и старался не открывать рот в присутствии истинных викторианцев – вонь-то никуда не подевалась! Когда мы вошли в номер, я тут же бросился к окну, открывая ставни. Улица была меньшим злом: воздух там вонял испражнениями; в доме добавлялась затхлость.

– Боже, я хочу обратно.

– Разве я тебя не предупреждал? – со смешком спросил Эл, бросая сумки на пол. Он начал осматривать помещение, надев резиновые перчатки. Перелапал дешёвые безделушки, стоявшие на полке, нашёл переносную ванну, критично осмотрел красные стены. Проследив за его взглядом, я выдохнул с демонстративным облегчением: не зелёные обои.

– Эти тоже небезопасны, – как бы между делом отметил Эл, – такой пигмент изготовляют из красного свинца, частицы и пары выделяются при перепаде температур.

– Тогда нам нужно переехать.

– Для начала нужно убраться: здесь собралась годовая пыль.

***

Прежде Роберт Уолтер никогда не убирался сам.

Удивительно, что такая высокая должность, как тревайм, заставила меня впервые взять в руки тряпку, вонявшую ржавчиной (мозг идентифицировал запах именно так, чтобы не думать о более страшных вещах). Эл принёс воду, дал мне перчатки, достающие до локтя, и предложил обновить в памяти план. Итак, нам нужен был алхимик Майк Спенсер, который жил в Лондоне на Кортсайдской улице.

Наш заказчик Эшли сообщил, что в это время прапрапрадед брал к себе учеников, хотя и не точно. Мы с Элом решили притвориться жаждущими знаний молодыми людьми, пойти к Спенсеру и начать молить его взять нас к себе, даже за дополнительную плату. Таким образом я и Эл могли бы проникнуть в дом, чтобы начать ненавязчивые поиски золота. Бостонский француз почему-то был уверен, что отыскать сокровище будет безумно просто, ведь в викторианских домах не так много тайников или мест, подходящих для тайников. Ага, как бы не так! Мы снова начали спорить, и я решил свалить под благовидным предлогом познакомиться с городом поближе. Эл выставил ногу так, что я не мог открыть ветхую дверь, и убрал её только когда предупредил обо всем, что могло случиться с человеком на улице. Признаюсь, мне сразу же перехотелось выходить, но Эл-то, наверное, и рассчитывал на такой эффект. Хрен тебе.

Подумаешь, вонь, навоз и лошади. Зато тут тоже были пабы, в которых есть выпивка. Алкоголь поможет мне воспринять алхимию серьёзнее; из-за этого мы с Элом тоже поругались. М-да, если бы я взялся составлять список всего, из-за чего мы спорили, пришлось бы писать монументальный труд. Ей-богу, все же знали, что алхимия была бредовой наукой, которая ничего не добилась. В наследие мы получили несколько глупых мифов и четыре повода написать книжку, чтобы подзаработать долларов. А он продолжал называть этого дурака «учёным» и «исследователем». Ладно, он исследовал, как можно превратить ртуть в золото. Тогда я тоже назовусь учёным и буду работать над проблемой телепортации вибратора!

После нескольких кварталов, вонь стала адской, и я зашёл в первый попавшийся паб. Он оказался на удивление приличным: тут были выпивка, столы, стулья, барная стойка. Честное слово, я бы не удивился, если бы на меня выпрыгнула лошадь. Помещение казалось маленьким из-за галдежа посетителей и человеческих запахов. Пробравшись к стойке, я заказал пиво (читай: крикнул в пустоту, что хотел бы пива), и начал ждать. Вокруг веселилось несколько компаний, большинство – мужчины средних лет в засаленных одеждах, были ещё шахтёры и одна дама сверхлёгкого поведения. Гвоздём вечерней программы стало обсуждение строительства канализации – стратегического объекта инфраструктуры. Сложно было не проникнуться сочувствием к людям, каждый день нюхающим всё это. Но я не проникся.

А затычки для носа изобрели не в Англии?

Золотая жила, каков старт-ап!

С другой стороны на меня сыпались обрывки фраз об эксцентричных особах. Парень с лоснящимся лицом утверждал, что видел клерка, подметающего улицы, причём в своём чёрном сюртуке с белым воротничком. Это меня тоже не удивило: Эллиот говорил об особом отношении к сумасшедшим в викторианской Англии – они были вместо острой приправы к мясу. То есть я мог снять с себя штаны, запрыгнуть на стол, а они бы поулыбались и похлопали. Вот это я понимаю, толерантность.

Когда мне доставили пиво (небось из самой Ирландии, иначе почему так долго?), разговоры начали стихать, а в центре помещения образовалась прогалина. В ней стоял невысокий парень, которого издалека я принял за ребёнка. Он держал вытянутую ладонь перед собой, ожидая, пока большая часть лиц обернётся. Как только это произошло – провозгласил, что покажет фокус. Я не ожидал, что маг двадцатого века сможет удивить чем-то такого как я, но он хотя бы пытался быть интересным, да и личиком обладал приятным: таким, что радовало глаз.

– А теперь я остановлю эту монетку так, что она останется на ребре!

Всеобщий вздох восхищения.

– Угадаю, какую вы держите карту в руке, есть желающие?

Снова вздох.

Я провёл безумно скучный вечер, зато Эл в своей неподражаемой манере смог компенсировать отсутствие у меня острых ощущений, так как всегда был горазд побесить. Я вернулся домой, надеясь помыться и лечь спать; думал, обнаружу бостонского француза за книгой или медитирующим перед окном, но он разлёгся на диване, в ореоле света от газовой лампы. Её Эл, несомненно, специально поставил таким образом, чтобы я заметил отблеск моих цифровых очков. Они лежали на полу, разломанные на несколько болезненно маленьких кусков.

– Зачем…

Наверное, примерно такой же шок испытал Эл, когда я сказал, кем являюсь. Ибо мне тоже не хватало слов, чтобы охарактеризовать его мерзкий поступок. У меня уже иссякли ресурсы на него злиться: кончился бензин, плечи поникли – занавес.

– В очередной раз убедился, что головой ты совершенно не думаешь, – с драматизмом ответил Эллиот, заводя руки за голову. – Если бы эта штука попала в чьи-то руки, могла бы привести к катастрофическим изменениям истории. Катастрофическим, понимаешь? Это слово есть в твоём словаре важных слов, значение которых ты хотя бы немного понимаешь?

– Я тебя ненавижу.

– Я тебя тоже, – улыбнулся он. – Как прогулка?

Я пропустил его слова мимо ушей. Сколько труда впустую, сколько времени! Я так и не воспользовался цифровыми очками – ручонки Эла добрались до них раньше. А как, собственно, добрались? Мог ли я не до конца застегнуть карман? Конечно. Почему вообще решил оставить его дома? Потому что тут было безопаснее? Как наивно! Меня выворачивало первых полчаса, и всё своё внимание я сосредоточил на том, чтобы добраться до отеля. Что ж, половина вины ложилась на меня, отчего стало ещё гаже.

– Так, где ты был?

– Слушай, предлагаю не заговаривать без особой надобности, окей?

– Так не получится, – Эл мотнул головой.

– Да, что ты говоришь.

– Надо обсудить план.

– Мы его уже обсудили: завтра идём к алхимику, просимся на учёбу, – отрезал я, безрезультатно борясь со злостью. – В зависимости от того, что он скажет, будем думать, как поступить дальше. Всё, не трогай меня, не заговаривай и не смотри на меня!

***

Задумывались ли вы когда-то над тем, что собой являет субстанция времени? Три часа ночи подходящее время, чтобы предаться философским размышлениям. Особенно, если ты в Викторианской Англии. Наверное, внимательный читатель уже понял, что здесь от всего неприятно пахло, но не могу не пожаловаться снова. На кровати точно кто-то умер. И ещё парочка человек занялась небезопасным сексом. И кто-то ходил под себя неделю.

Иных объяснений убийственному аромату не было. Я не стал раздеваться, улёгся в одежде, купленной в XXIII веке, но и она уже приобщилась к атмосфере викторианства. К тому же, мне было жарко в рубашке с жилеткой, а штаны начали натирать пах.

«Им нужно позаботиться о комфорте» – такими были мои первые слова в 1890 году. Я был чертовски прав: им всем нужно позаботиться о комфорте. Я перевернулся на бок, уставившись на Эла, сидевшего в ванной. Когда он туда лез, я ненадолго отрубился. И вот проснулся, наблюдая теперешнюю картину. Полуночное принятие ванны чем-то отличалось от дневного? Я не стал спрашивать, разумеется, потому что пребывал в молчаливом и злобном трауре по очкам.

– Раз уж ты всё равно не спишь, – бросил он, продолжая сидеть неподвижно.

Я ожидал продолжения фразы: раз я не сплю, то что? Займёмся сексом? Пофилософствуем вместе? Спинку потереть? Про себя я отметил, что Эл в который раз заговаривал со мной первым. Ребячество, знаю, но когда мы только познакомились, из него слова нельзя было вытащить. Нормального слова, а не очередного потока унижений.

– Уснёшь тут, на ароматической кровати, – бросил я грубо, решив, что ругань кровати будет достаточно нейтральной темой разговора.

– От этого никуда не денешься. Пройдёт немало времени, прежде чем люди начнут пользоваться освежителями воздуха, парфюмами… Да уж, в наши дни запаху уделяется много внимания. От тебя пахло древесиной. Я услышал при первой встрече.

Да неужели? Это при первой встрече, когда я ушёл от Эла с синяком на физиономии? Давно заметил, что три-четыре часа утра самое дурацкое время в сутках. Лучше спать ради собственного психологического здоровья, а не то потянет на откровения, посеять какой-то мутняк в отношениях, в чём-то признаться. Но с Элом приходилось говорить: мы были связаны не просто ниточкой, а настоящим канатом. И от меня пахло не древесиной, а Monte Li, к слову.

– Жаль, нет карт. Кстати, я сегодня видел фокусника в баре. То есть, в пабе.

– Такое бывает, – мечтательно произнёс Эллиот.

– Надо чем-то заняться, всё равно не смогу заснуть.

Я сел и коснулся ногами прохладного пола. В колледже и университете свободное мы время коротали за играми – как сетевыми, так и настольными, свято веря, что это не только приятное, но и полезное времяпровождение. Осматривая комнату в поисках подходящего предмета, я наткнулся на буханку хлеба (или, как успел напомнить Эл, краюху). Как ты его ни назови, суть одна – хлеб можно использовать в игре, которую я придумал в четырнадцать лет.

Было время, когда маман с папой пробивали очередной порог человеческой глупости и боялись, что я перережу себе вены. Они запирали меня в комнате, набитой подушками и едой, устраивали регулярные «приёмы». Как они умудрялись заманивать домой одноклассников, я так и не понял до сих пор: наверное, за взятки или вкусняшку. Тем не менее, в комнате постоянно кто-то был, неизбежный и назойливый, как бесконечные ремейки в Голливуде. Смысл игры заключался в следующем: вы и ваш партнёр делите буханку хлеба на две половины. И на счёт «три» отрываете от неё кусочек, но не больше ногтя на мизинце. Каждый должен бросить на пол кусок и тот, у кого он оказался больше, имеет право задать собеседнику вопрос.

– Ты шутишь, что ли? – кривился Эл, когда я предложил ему нетривиально использовать хлеб. Его выражение лица так и застыло между презрением и желанием признать мою гениальность Или я надумал себе лишнего. Я, поигрывая буханкой, уселся на край ванны. Провёл по его руке от локтя и до кончика пальцев.

– Шутки – не мой стиль, мистер Амфибия.

– Почему это…

– Хватит уже сидеть в ванной, это же скучно! – возмутился я.

– Но в ванной сижу я, а не ты.

– И мне скучно на это смотреть. Ну, давай же, весёлая игра, правду говорю.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, вздохнул, будто бы решил для себя, и стал медленно выбираться из ванной. Наверняка, картина мира Эла не предполагала игр с хлебными крошками. Он совершал своеобразный подвиг, соглашаясь на безумную авантюру.

– Веселье – тоже не твой стиль, Роберт.

Мы устроились на полу, подложив под ноги вещи, которые взяли с собой в качестве сменной одежды. На счёт «три» бросили импровизированные кости, победил Эл. А я уже хотел начать своё медленное хлебное соблазнение.

– Твой вопрос, – разочарованно вздохнул я.

– Ты считаешь себя хорошим человеком?

– О боже, как оригинально.

Он развёл руки в сторону, мол, отвечай, что поделать. Проще всего сказать «нет» и провозгласить очередной тур хлебной битвы, но я без особой на то потребности старался на себя не наговаривать. Допустим, я был злым человеком: никогда не помогал людям, не передавал вещи благотворительным организациям и прошёл мимо, когда мой однокурсник потерял сознание четыре года назад. Если же мы рассмотрим философскую концепцию о том, что отсутствие зла и стоило называть добром, то я определённо был из этой породы.

– Давай посчитаем: никого в жизни не убил, – я согнул большой палец, – не обращался жестоко с животными, не нанёс ни одной девушке тяжких эмоциональных повреждений, не терроризировал людей мемчиками, не взламывал компьютер… Вот, я с ходу назвал пять причин, почему меня нельзя считать злым человеком, Эллиот.

– И играешь с хлебными крошками, когда треть планеты загибается от голода.

– Секундочку, эти хлебные крошки из девятнадцатого века.

– В девятнадцатом веке треть планеты все равно загибается от голода.

– Зато у них всё стабильно.

Он отшвырнул от себя половину буханки, которую держал, и скрестил руки на груди. Господи, Эл что, недоедал в детстве? Или ездил с гуманитарной миссией в Зимбабве? Что с этим человеком было не так, если он на простую игру так реагировал? Гуманитарные проблемы сложно решать, когда в твоём распоряжении одна буханка хлеба! Зато о гуманитарных проблемах никто не запрещал размышлять в любых условиях, даже если нет вообще никакой еды. Ох уж эти люди!

– Мой папа родом из Франции, – внезапно признался Эллиот. – Я смутно помню, как он выглядит. Дома он бывает около месяца в году, всё остальное время в своей стране. Раньше, когда он работал на бирже, было гораздо проще. И ближе к дому.

Я уставился на него, прищурившись. Зачем он признался в этом? Мы с ним подошли к зыбкой почве разговоров о родителях? Хотя, собственно, я не был против, но…

– Так, а почему?

– Он член «Красного креста».

– Извини, конечно, но может, он просто член?

Эл забавно свёл бровки. Блин, зря я это сказал: опять запорол момент душевного единения.

– Может, у него там любовница?

– Нет.

– Ладно-ладно, – я выставил руки перед собой. – Только не нужно проецировать на меня свои комплексы по поводу того, что папочка пропускал твой день рождения.

Я ожидал, что Эл ответит: за словом в карман он никогда не лез, но не кулаками же! Секунду назад сидел напротив меня, весь злой и отмороженный, а теперь оказался сверху, пригвоздив меня к полу.

– Откуда это? – Он сжал моё запястье, где я нацарапал слово

«Мятеж».

– Тебе любопытно?

– Нестабильная психика, насилие, травмы в детском возрасте?

Эллиот улыбался и я перестал его понимать.

– А ты как думаешь?

– Думаю, что не всё так просто. Ты не так прост, Роберт.

– Это мой способ шантажа родителей, я пользовался им в детстве.

– Как изобретательно.

Одной рукой он прижимал моё запястье к полу, второй – вцепился в шею. Лёгкая асфиксия всегда уместна в сексуальных игрищах. Его вес приятно давил мне на бедра: не прошло и пяти секунд, как я возбудился и попытался дать ему в рожу. А потом просто дать. На самом деле, я соврал Элу, когда сказал, что меня не возбуждают лёгкие телесные повреждения. Мне сразу вспомнился Эндрю, и стало ещё хуже; точнее, ещё уже.

В штанах.

Эндрю был единственным, с кем мы практиковали подобное, не сговариваясь. Просто он был злой, а я не смог себя удержать. Сейчас с Элом происходило почти то же самое, и я с отвращением к себе признался, что не хотел повторения остальной части истории.

– Ты сексуально озабоченный, – констатировал Эл.

Я положил руки ему на поясницу: на нём были только брюки, а на мне – целый комплект одежды для борьбы с тяжёлым запахом кровати. Сучья кровать пока побеждала.

– Давай, Эл. Не заставляй меня просить.

Не поверите, но я соскучился по его рукам на себе. Он начал медленно меня раздевать, целуя там, где добирался до кожи, гладил по рукам и бёдрам. Прижал к полу и приласкал так, как никому не удавалось прежде: так никто не умел.

Гладить своим языком, творить с ним невообразимые жителям Викторианской Англии вещи. В этот раз я не смог отдаться эмоциям и отключиться, меня занимала одна единственная страшная мысль – дело было не в языке, а в нём.

========== Глава 5 Роберт в стране чудес ==========

То самое ощущение, когда просыпаешься на вонючей кровати в обнимку сам с собой и думаешь: «Твою мать, я всё ещё в девятнадцатом веке». Скажу честно, первая ночь далась нелегко. Мы с Элом закончили в пять часов утра; остальное время я тупо стоял у окна и смотрел на улицу. К семи всякие людишки начали бросать на меня загадочные взгляды, и я попытался уснуть. И тут мой мозг подложил мне свинью номер два (первой была кровать), показав жуткий ужастик с расчленёнными телами, содомитскими притонами и растлением малолетних.

Мы с Элом сегодня должны были наконец начать выполнять задание. Пункт первый – подружиться с алхимиком (подпункт 1.1 – как научиться не смеяться от слова «алхимик»?). Вырядились в довольно дорогое по современным меркам шмотье, надеясь, что дядюшка окажется падок на деньги, и направились к дому этого Майка Спенсера.

Денёк выдался ветреным: с рынка то и дело сносило ароматы мяса и рыбы. Они кружились вокруг, смешивались, а потом прекращали притворяться цивилизованными и вызывали тошноту. Конечно же, только у меня – Элу было всё нипочём.

Я завидовал, конечно, хотя он и молчал. И даже вчера начал оправдываться, мол, в этом времени нет нормального лекарства от тошноты, которое бы не имело страшных побочных эффектов. Заботился обо мне, что ли? По крайней мере, от него пахло хорошо, и Эл не стал отодвигаться, позволяя мне мерно вдыхать его аромат после секса.

После меня – такая формулировка понравилась бы мне больше.

Майкл оказался обладателем маленького жилища, притаившегося между двумя зданиями для мигрантов. Не то чтобы я ожидал увидеть на двери вывеску «Набор в ученики», но если бы я её увидел, то поверил бы в перспективность нашего плана.

– Ну, я стучу?

– Стучи-стучи, – подбодрил Эла я.

Нам открыли не сразу, но когда открыли, по всей видимости, об этом пожалели.

Немолодой человек с внушительной бородой оценил меня, затем Эла, нашу одежду, шляпы, обувь и, наконец, вернулся к разглядыванию доброжелательных лиц. К сожалению, я мало знаком с культурой Англии, поэтому понятия не имел, о чём он подумал. Но если бы я, в своём XXIII веке, увидел таких экземпляров, то недолго думая воспользовался бы тревожной кнопкой.

– Вы по какому поводу, господа?

– Мистер Спенсер, слава о вас расходится быстро. Говорят, вы лучший специалист в области алхимии, а мы в поиске учителя. Готовы щедро вас отблагодарить за ценные знания.

– Не интересует, извините.

– Нет, это вы извините, – Эл не дал ему закрыть дверь. – Нам очень нужен учитель. На любых условиях, которые вы определите сами. К тому же, нам сказали, что у вас есть ученик.

– И какое это имеет отношение к вам?

– Я….

– Сказал же, не интересует! – он поспешно ретировался, щёлкнул замочек. Дверь была хлипкой, выбили бы без проблем. Однако проблема заключалась в том, что после выбитой двери практически нереально наладить дружеские отношения.

– Вот мудак!

– Тише, Робби, – мы сошли с подобия крыльца и остановились в тени дома. – Такого варианта нельзя было исключать. Деньги его не интересуют. Что мы ещё можем предложить?

– Спать я с ним не буду.

Эл толкнул меня в бок и потащил по улице.

– Я думал над этим. У каждого человека разная пирамида потребностей, но, скажем так, перечень один и тот же. Например, у тебя на уме в основном секс и другие гедонистические штуки. А мне больше всего нравится познавать мир, открывать новые горизонты.

– Сказанул ты, конечно, красиво. Но цель моей жизни – исследования. Ну, а что касается тебя – если вспоминать день вчерашний, то гедонистические штуки тебе вовсе не чужды.

– В общем, люди многогранны.

Мы медленно шагали по Ист-Сайду, раздумывая над появившимся вопросом. Деньги Майка не интересовали: может быть, у него было наследство или акции в заводе (не ручаюсь за дату появления торговых бирж). Но сам-то он занимался «исследованиями».

Предположим, алхимик увлёкся задачей превратить ртуть в золото. Шестерёнки в моей голове закрутились быстрее, замигала лампочка предупреждения «Роберт, не делай этого», но, как обычно, поздно. Мы прибыли из XXIII века! У нас были ресурсы, чтобы дать Майку любые ответы. Но, к сожалению, это могло бы быть чревато коллапсом каким-нибудь – информация под строжайшим запретом. А что, если не рассказать, а показать ему? Провернуть фокус, понятный для нас, но фантастический для жителя девятнадцатого века?

– Роберт, это слишком опасно.

– А ты такой классный, что возьмёшь сейчас и предложишь вариант получше?

Он вздохнул. За время, проведённое с Элом, я научился лучше понимать его и сейчас был уверен: он смирился и принял моё предложение. Оно избавляло нас от сотни проблем, при этом несло гипотетические риски, которые я готов смело проигнорировать.

– У тебя есть варианты?

– Нам нужна вода, субстанция для нагрева воды и кастрюля.

***

Человек, постоянно повторяющий «о, нет, нет, нет», здорово бодрит! Эл в своём Бостоне даже жизни нормальной не видел! Представьте себе, он не знал про «хрень с водой». А «хрень с водой» – занятный химический опыт, способный привести в восторг любого тупицу. Итак, нам нужна вода: на этом пункте мы немного забуксовали. Я предлагал пойти и зачерпнуть водички из Темзы, но при условии, что делать это будет Эл (мне нельзя приближаться к реке по медицинским показаниям). А Эллиот настаивал на том, чтобы мы отыскали очистительный пункт, где продавалось нечто смахивающее на питьевую воду. В итоге, побродив по Лондону два часа, бостонский француз согласился использовать простейший вариант и набрал воду, поскольку очистные пункты на нашем пути так и не встретились.

Кастрюлю достать оказалось легче, ну, и плитка отыскалась на первом этаже. Он попросил продемонстрировать «хрень с водой», так сказать, вхолостую, чтобы не облажаться.

– Этап первый: греем кастрюлю на огне две минуты.

– И что это…

– Заткнись и считай две минуты, – как же мне нравилось командовать: с Элом такой шанс был редкостью, как фиксация нейтрино на детекторе частичек. Эл оказался очень своевольным человеком, когда дело касалось конкретно его. То есть, я убеждал его насчёт бытовых вещей, но бился об стену, когда дело доходило до чего-то личного.

Затем я вылил часть воды в кастрюлю и велел ждать, пока она испарится. Мы стояли бок о бок над плитой, пользуясь нетипичным моментом уединения на кухне. И тут мне пришло в голову – плита, знаете, такая интимная вещь. В своей жизни я сталкивался с этим бытовым предметом дома: рядышком помешивала стряпню маман и гладила по головушке. И было в этом нечто особенное, заставляющее мозг создавать незамысловатые ассоциации. Лично я готовить не умел, но если бы Эл согласился поработать поваром, выступил бы идеальным дегустатором. Я был готов слизывать его еду с него самого, при этом так было бы даже вкуснее.

– Теперь греем кастрюлю ещё пять минут.

– Знаешь, Роберт, боюсь, терпения у алхимика не хватит.

Я скрестил руки на груди и пихнул его в бок.

– С этим придётся разбираться уже тебе. Я и так делаю «хрень с водой».

Эл улыбнулся, чего с ним давно не случалось. Когда время, по мнению моего экстраточного болтливого таймера, истекло, я вылил остаток воды в кастрюлю и с удовлетворением повернулся к Эллиоту, мол, давай, хвали, ублюдок. Он уставился на воду, которая вела себя, точно хрень: словно ртуть, словно ртуть в космосе. Словом, без каких-либо сил трения, что вроде как опровергало фундаментальную физику.

– Вау.

– Было бы эффектнее с ультрафиолетом, но для алхимика и так сойдёт.

– Это действительно круто!

– А главное, в бытовых условиях, – хмыкнул я, – вознаградишь меня, а?

– Алхимик тебя вознаградит.

Признаться, с учётом того, что я имел в виду, эта фраза едва не травмировала мою психику. Мы двинулись к нему в этот же день к вечеру, чего тянуть? Мне не нравилась Англия, и я скучал по нашим преимуществам. Я начал осознавать, что стоило уделить внимание путешествиям (по возвращении домой).

Чтобы своими глазами увидеть Пекин, Канберру и, ладно-ладно, даже Париж. Я уставился на Эла, раздумывая над максимально мягкой формулировкой предложения поехать вместе. Бостонский француз крутил в руках камень, поднятый с мостовой. Ну, нет, он не поймёт. Подумает, что я него запал вот и зову в самый романтичный город мира. А мне просто нужен кто-нибудь классный с членом. Это же практично.

– Когда ты в последний раз был в Париже?

– В Париже? Никогда, у меня только французские корни.

– Но целуешься ты по-французски отлично.

Я ему подмигнул, Эл не стал возводить глаза к небу, он ко мне привык.

– Опошление каждой фразы как смысл жизни.

– Ты просто нравишься мне.

– Я уже понял.

– А я нравлюсь тебе, – легкомысленно предположил я.

– С чего это ты взял?

Он посмотрел на меня большими глазами.

– Мы… Сколько раз занялись сексом? Четыре? Пять? Восемь?

– И как это соотносится с тем, что ты мне нравишься как человек? Нет, Роберт, ты мне не нравишься. Я считаю, что у тебя очень сложный характер и есть много особенностей, которые мне не по душе. Так что… Зачем ты вообще начал этот разговор?

– Хотел поехать с тобой в Париж.

Он даже не снизошёл до ответа: фыркнул и всё.

Это как-то даже обидно или вроде того. Я ведь говорил серьёзно.

***

Мы начали разговор с алхимиком с интригующей фразы о том, что сами можем показать ему кое-что занятное. Я едва не запорол нам всю операцию, лишь усилием воли сдержав смех, когда услышал эту фразочку. Ну-ка, старый извращенец, держись покрепче: мальчики будут показывать тебе кое-что занятное. Может, с плитой. Может, друг с другом.

Алхимик долгое время не хотел пропускать нас внутрь:

«Что вам нужно?»

«То же самое, что и в прошлый раз!»

«Роберт, предоставь это мне»

«Ладно, дипломат»

Хотя вёл себя не так агрессивно как в прошлый раз:

«Господа, у меня действительно мало времени».

Когда мы показали хрень с водой, он оттаял.

Очевидно, в глубине души Майк-то хотел узнать хитрости, но не желал тратить время и ресурсы на обучение. Ссылался на занятость и на то, что так пока и не добился результатов. А я-то думал, что он уже всю ртуть извёл в Лондоне! Жаль мы не могли тоже признаться, что не нуждались в обучении, а просто хотели найти золотишко. Пришлось слушать трёп по поводу ртути, золота, дурацких уравнений…

– Послушайте, я не вспомню ни одного учёного, у которого всё получалось сразу, – вступил в разговор Эллиот, присоединившись к нам за столом. – Но нам вас не зря советовали, и раз уж вы заняты, что очевидно, мы согласны оплачивать обучение.

– И фокусы показывать, – я подмигнул старику. Эл незамедлительно осуществил вендетту под столом, двинув меня пяткой в лодыжку. – Этому мы в США научились. Не подмигивать, а…