Текст книги "Французский парадокс (СИ)"

Автор книги: Domi Tim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

========== Глава 1 Теория большого прорыва ==========

– Время растягивается и сжимается, но это не связано с путешествиями в прошлое. Допустим, ты достиг скорости света, секундная стрелка на часах начнёт идти медленнее, чем у людей, стоящих на месте, и что? У некоторых исследователей, впрочем, не хватало воображения. Они говорили: «Смотрите, мы путешествуем!», но это отборная чушь… Погоди, ты уходишь?

Случайный партнёр махнул рукой и захлопнул дверь. Он зашагал по скрипучим половицам отеля Бауэери в Нижнем Ист-Сайде, оставив меня в номере с измазанными в сперме и смазке простынями, запахом секса и философским настроением.

– Как приятно поговорить с человеком, который знает, что скорость света превзойти НЕ-ВОЗ-МОЖ-НО, – крикнул я ему вдогонку, скидывая одеяло на пол.

Моей позе – нога закинута на ногу, сигарета в руках, дым с кончика которой сдувало в открытое окно – позавидовали бы опрятные члены Лиги Плюща, мнящие себя мальчиками из текстов Фицджеральда. Но теперь оставалось разве что со стеной поговорить. Джефф, как и другие до него, поспешно ретировался, едва я попытался развести его на интеллектуальную беседу. Проблема нашего поколения заключалась в том, что член работал чаще, чем мозги – вот, что я должен был выплюнуть негодяю в лицо.

Череда неудачных связей вынудила меня с ностальгией вспоминать времена, когда я заказывал секс. Одним нажатием пальца вызывал в номер парня, соответствующего запросам, симпатичного и образованного, упражнялся с ним на кровати, пил разные напитки и отсыпался до полудня. Любовник не спорил, не жаловался, что беседы со мной заставляли его – о боже! – напрячь мозги. Сегодня он любил пироги с козьим сыром, потому что ничего другого в моём холодильнике не нашлось, завтра – бараньи фрикадельки с рукколой. Послезавтра – мартини и мохито с бурбоном, и плевать, что его пить невозможно.

Ноль проблем с взаимопониманием – минус испорченное настроение.

Вздохнув, я выбросил окурок за окно. Всевидящий сканер осуждающе пикнул, прибавив к моему счёту десять долларов за «загрязнение окружающей среды». Теперь, будучи научным сотрудником государственной компании «Монгерли», я не имел разрешения посещать публичные дома (и устраивать их у себя дома – гады, всё продумали!). Приходилось по старинке искать партнёров на улице, а на уличных парней не давали гарантии.

Я надел на голое тело слаксы. Бельё пострадало в процессе прелюдии с Джеффом: боксёры годились разве что для анализа ДНК по слюне – такие они были мокрые. Ха, как вам идея: выследить типа, выяснить, где он жил, и поджечь шторку для ванной. И если вы посчитали меня странным, то – заявляю со стопроцентной уверенностью – вы никогда не бежали по центру Нью-Йорка с горящей шторой вместо плаща на спине.

– Я провёл оплату с вашего счета.

– Господи… Боже! – Я повернулся к металлическому роботу в углу комнаты. Он молчал, и я о нём забыл, растворившись в умиротворявшей тишине, которую можно услышать в Ист-Сайде рано утром. – Зачем меня так пугать?

– Хорошо, в следующий раз я сделаю так, – робот поднял руку. Из обшивки, словно вены, выглядывали красные и голубые провода. Он постучал тем, что у людей принято называть пальцами, по деревянному шкафу. – Вхожу и говорю, что выполнил транзакцию.

– Уже можно падать на пол от смеха?

Хотел пригрозить, что пожалуюсь администратору, но вовремя остановился: роботы не ощущали страха. Если ты начинал тратить время на спор с ИИ – чувак, готовься к плохим новостям. Я понимал это, но был частью эпохи тотальной роботизации. Нас учили говорить «Спасибо» роботам, приносящим чай, обслуживающим в метро и решающим проблемы через службы поддержки; просили рассматривать роботов как равных себе, и разработчики начали вкладывать в них характер. Теперь некоторые представители цифрового населения демонстрировали чувство юмора, харизму, сарказм, в них тут и там влюблялись. Между прочим, под эту херню придумали целый литературный жанр – киберлюбовь.

Солнце появлялось и исчезало за тучами, словно кокетничая, пока я шёл по улице. Цифровые очки в приглушённом режиме выдавали координаты Гранд-отеля, прогноз погоды и скидки на галстуки Ralph Lauren на Мэдисон-авеню. Справа зелёной кляксой мигало напоминание об экзамене. До встречи с профессором оставалось два часа. Перечитать Эшли Дойла, посмотреть «Звёздные войны» или поваляться в постели? С тех пор, как интернет окончательно перекочевал в очки и линзы, нас прекратили заставлять зубрить. Но не торопитесь завидовать, заставлять-то нас прекратили, но загрузили практикой до той степени, что приходилось запомнить сто тридцать четыре формулы квантовой физики, чтобы хотя бы выполнить лабораторную.

Как говорил мой куратор Терри Овенден: «Думай, детка, это сейчас сексуально». (Он фанат старых детективов, вы правильно подумали). Глаза Терри загорались каждый раз, когда я задумывался над очередным ответом. Хотя, возможно, это связано с привычкой закусывать губу, погружаясь в размышления. А закусывал губу я, скажу без лишней скромности, сексуально.

Итак, зададимся стратегическим вопросом: как должен чувствовать себя человек перед событием, способным изменить жизнь? Волноваться? Готовиться? Спать? Я ощущал себя потерянным сусликом в огромном, как Большой адронный коллайдер, тоннеле. Куда идти? С какой стороны ждать подставу? Ни одна чёртова человеческая единица не поддержала моё стремление стать треваймом – путешественником во времени. Да боги, даже звучало круто.

Когда я поделился с отцом и матерью, в ответ получил небрежное снисхождение: «Ну, раз тебе хочется…». Помню, возмутился. Я вскочил с софы, ходил туда-сюда по комнате, взывал к здравому смыслу старшего поколения. Престижная профессия, как желал папа, касалась помощи людям, – мамуль, ты услышала? – требовала не абы каких способностей. Но им не нравилось любое решение: они осуждали каждый поступок. Пришлось задуматься о заговоре. Ту беседу я закончил внезапным откровением: «Да к чёрту идите, я буду делать то, что хочу!». А родители только пожали плечами: «В этом-то и проблема: ты делаешь всё, что тебе хочется». Философы недоделанные.

Моя семья сколотила состояние на борьбе роботов с людьми, так что в принципе их можно понять. Папа полжизни положил на то, чтобы не дать ИИ отобрать у них работу, призывал покупателей выбирать только то – в их случае, мебель, – что сделано руками людей. И тут я со своим желанием учиться на факультете физики инновационных технологий.

Гнусное предательство, скажете? Я принял душ, размышляя об этом, но вскоре пришёл к выводу, что ворошить прошлое не стоило. Прошлое ушло.

Распластался на постели в позе сумасшедшего атома и отключился.

***

Я не помнил, как заснул, и первое время после пробуждения не осознавал, где находился. В голове билась тревожная мысль без конкретных очертаний – надо идти. Но куда? Должно произойти что-то важное, однако что? Я криво надел цифровые очки на переносицу и… Экзамен через десять минут! Мозги заработали быстрее: надеть пиджак, галстук, мокасины; вызвать машину, найти лицензию «Монгерли», рекомендательное письмо, пропуск.

Вылетев на улицу, я едва не сбил с ног девушку в наушниках.

– Смотри, куда идёшь! – крикнули вслед.

Запрыгнул в мерседес, любезно предоставленный Uber. В салоне пахло кожей, приборная панель отражала солнечные лучики, игриво урчал мотор… Как отказаться от такого кайфа и отдать управление автомобилем ПО? Я был одним из странных типчиков, которые до сих пор водили машины сами, несмотря на то, что беспилотные авто умели читать мысли.

Дорога по Бродвею заняла семь минут, когда я понял, что так или иначе опоздаю, перестал поглядывать на часы. Преподаватель по физике Терри любил подшучивать над моей неорганизованностью. Буду уповать на то, что жена как следует ублажила его ночью.

Припарковавшись под знаком «Парковка запрещена», я выпрыгнул из мерса. Колумбийский университет внушал мне мысли об избранности: идёшь по энергоаккумулирующей плитке, смотришь на старые корпуса из кирпича, вдыхаешь ароматы осени и притом размышляешь о возвышенном. Какова вероятность, что человеку удастся заставить кротовую нору держаться открытой настолько долго, чтобы проскочить в неё? Почему энтропия со временем возрастает? Был ли сумасшедшим человек, придумавший программу для измерения маршрутов диванов на лестничных клетках?

В этот раз я бежал. Главный корпус находился позади пруда, который окружили отдыхающие студенты. Как же я завидовал их беззаботности, ар-р-р-р. Кажется, меня окликнули, но я, не оборачиваясь, взбежал по ступенькам. В холле пришлось сбавить темп – попал в конец небольшой очереди перед стойкой регистрации. Парни и девушки подставляли ID-карты под сканер, тот пищал, и они проходили вперёд.

– Роберт Уолтер, отделение треваймов.

На мгновение в холле воцарилась тишина. Женщина с внушительным декольте жестом велела достать ID-карту и отвернулась к компьютеру. Я едва поборол самодовольную улыбку, говорившую «Да, вы правильно услышали, кретины, я стану треваймом!».

Наверное, каждый второй подросток и каждый третий взрослый мечтал о путешествиях во времени, но только избранные удостоились чести. Хотя, скорее всего, людей привлекала не столько профессия, сколько тайна, которой её покрыли.

Я учился в закрытой группе, предварительно подписав с десяток документов о неразглашении информации. Владел пропуском с самыми широкими полномочиями – в том числе для посещения лабораторий в отсутствие преподавателей, – но при этом люди вокруг полагали, что мы только конструировали прототипы аппаратов, способных доставить в прошлое. Истинное положение вещей держали в секрете.

Я заплатил за двухлетний курс в Колумбийском университете миллион долларов, в конце концов. И знаете, что? Не буду обманывать: профессия с корыстным интересом. Парни и девчонки готовы переспать со мной, чтобы услышать рассказ о том, как нас учат, что мы проходим, какие открытия обсуждаем… На что они пойдут ради возможности увидеть временной модуль? Подсказка: мне нравятся анальный секс и минет. Представьте, как я заводился от одной мысли о том, что смогу поговорить в постели о науке. А потом эти подлизы пойдут совращать других мальчиков и девочек, которым захочется узнать больше о чудных ВМах. Круговорот секса.

– Роберт, зачем же ты так заранее? – Терри встретил меня на пороге и пригласил в кабинет. Я сделал вид, что сосредоточен и взволнован, хотя, должно быть, светился от самодовольства. Овенден был одним из тех, кто вложил в голову учеников идею об избранности: не думаю, что он станет меня упрекать.

– Роберт, – он подошёл ко мне, схватил за предплечья и несколько раз провёл ладонями от локтей до плеч. – Робби, – смягчился, – не переживай, всё будет хорошо.

Знаете, когда меня называли «Робби»?

А) В моих штанах ваша рука;

Б) В ваших штанах моя рука;

В) Штанов нет вообще;

Г) Вы моя мама.

Он быстро оформил принесённые мною документы, отметив хвалебное письмо из «Монгерли». «Ну, ещё бы!» – подумалось мне, за документ я заплатил кунилигусом.

– Роберт, предлагаю пройтись и провести время в неофициальной обстановке, – я с трудом удержал во рту удивлённое «Что-что?». Возникла бредовая мысль, что Овенден просто забыл об экзамене и приглашал меня на романтическую прогулку.

Интересно, он верен жене?

– Я думал…

– Мальчик мой, хочешь, чтобы я задавал тебе бессмысленные клишированные вопросы, принудив повторять ответы, которые ничего не значат, в самом деле?

«Нет, хочу, чтобы ты не называл меня своим мальчиком».

Тут стоило прояснить нюанс: нам не сказали, в каком виде пройдёт экзамен. Заверили, что готовиться бессмысленно. Эта фраза меня не удивила: к итоговым курсам студенты знали наизусть все формулы и теорию. Я наивно предположил, что экзамен пройдёт в форме собеседования. Но официально. Без прогулок. В университете.

– Я, э-э-э… —…завис.

– Ну, ладно, ладно, давай сделаем по-твоему, – Овенден поправил пиджачок и выровнял спину. Иногда он становился таким пижоном в десятой степени. – Вижу, ты готовился. Скажи, почему ты хочешь освоить профессию, Робби?

Да, у меня заготовлен ответ и на такой случай.

– Что за вопрос, профессор? – Я приподнял брови, притворившись удивлённым. – Путешествия во времени вселяют в меня трепет, к тому же, стоит ли упоминать, что это – моя детская мечта? Изобретение временных модулей открывает большие перспективы, и я хочу, чтобы они использовались разумно. Как вы знаете, поначалу я мечтал стать врачом, но, ох уж этот страх крови (это, кстати, ложь)… Считаю, что сейчас работаю на благо человечества в квантовой лаборатории и с уважением отношусь к прошлому и человечеству, – самая наглая ложь в жизни: трахал я прошлое и человечество.

– Давай всё-таки прогуляемся.

Мы спустились на лужайку. Через неё я впопыхах бежал двадцать минут назад. Часть студентов, подверженных в тот момент моей отчаянной зависти, разошлась по учебным корпусам. И большинству из них не светила и толика почестей, к которым двигался я. Можно сделать вывод, что в основном недалёкие родители оказались правы, когда говорили, что терпение – залог успеха. Я не давал себе спуску в обучении, не позволял сиюминутному желанию пойти и оттянуться сбить меня с пути. Долгих два года моя жизнь представляла собой дикий микс из работы, обучения и сна. Не было времени ни на дружеские встречи, ни на отношения. Но где я теперь? А где все те, кто утверждал, что уж лучше выучиться на программиста за двенадцать месяцев, чем корячиться за столом целых два года?

Мы вышли за ворота Колумбийского университета, и я расслабился. Что бы ни произошло теперь, мы вне территории учебного заведения. Скажу, что преподаватель похитил меня с целью сексуального насилия, а когда я отказал, завалил.

У Овендена не было с собой ни одного гаджета: он панически боялся слежки.

– Робби, как ты знаешь, мы ответственно относимся к отбору кандидатов: нам важно, чтобы будущие треваймы были ответственными людьми, – я кивал и шёл, шёл и кивал. Кто в жизни не слышал подобного «бла-бла-бла»? Меня подвергали занудным пыткам два раза. Сначала родители, пытаясь сделать из сына врача, затем преподаватель по теории струн. И каждый хотел заботливо положить мне в ротик мысль о великом благом деле. Даже Терри лицемерил: в правительстве не решились протестировать ВМы, чтобы понять, как работает прошлое. Провели общественный плебисцит (хотя было сразу понятно, что американцы боятся и скажут «нет»), и народ высказался против – мол, а что будет, если из-за сраных путешествий наступит конец света? Но в «Монгерли» вовремя засуетились и выкупили технологию, засекретили разработки, перевели исследования в сферу бизнеса, где не принято советоваться с людьми, не способными заплатить за услугу.

В XXIII веке так решалось большинство дел. И теперь, вопреки желанию человечества, готовили миссию в прошлое. Кто-то скажет, что это безумно опасная затея, но у меня не было страха. Тут, как с радиацией – её боялся только тот, кто понятия не имел, что она собой представляла.

– Я знаю, профессор. – Не нуди.

– Чтобы они были психологически устойчивыми.

Остановившись у дороги, я уставился на светофор. Пробрал холодок, я не удержался и засунул руки в карманы, чтобы согреться. Овенден напомнил об этом случайно или намеренно? Он знал или догадывался? Да, боже, столько лет прошло.

Что поделать – я был сложным ребёнком и добивался своего любимыми способами. Отец и мать не хотели покупать мне аппаратуру: они дарили детские стетоскопы и глюкометры, хотя я просил дозиметр, плазмометр и ускоритель. Я пробовал рыдать, биться головой о твёрдые предметы, а однажды случайно порезался, жонглируя ножами.

В тот момент я увидел на лице матери настоящее беспокойство и понял, как могу добиться уступок. С тех пор начал резаться – но не потому, что был тупым подростком, пытающимся найти в причинении боли утешение, поскольку мир велик и жесток…

Так я достигал нужного результата. Когда родители не желали отпускать меня на стажировку в Колумбийский университет, я вырезал у себя на лодыжке «Неповиновение»; когда сказали, что не дадут денег на физический факультет – взял нож, чтобы запечатлеть на запястье слово «Мятеж». Все эти метки оставались на мне в качестве напоминания о жалкой зависимости от людей, которые были далеки от науки, как наша Галактика от ближайшей Сверхновой.

В юности знал одну девчонку, Камиллу Луис. Она резала себя и постоянно повторяла: «Я испытываю от этого моральное удовлетворение». Камилле было лет двенадцать – едва ли она до конца понимала, что говорила. Я догадался, где она нахваталась этих словечек, когда сам попал к психиатру. Доктор пытался доказать, что я тоже ощущал «моральное удовлетворение», пусть и на подсознательном уровне. Он утверждал, что нужно отвлечься и жить как все обычные (на этом слове меня передёрнуло и он заменил слово на «нормальные») люди.

Любить, заниматься сексом, делать маленькие глупости. Я отвечал, что согласно теории множественных миров где-то есть моя копия – мистер примерный мальчик, так что можно не париться насчёт своей кармы: минус на плюс делает из меня нейтрона. А нейтроны хороши тем, что они всем нравились (на физическом уровне). Я пытался вывести его из себя: не признаваться же, что на самом деле я не страдал никакими заболеваниями и манипулировал родителями, как маленькая корыстная тварь?

Почему я с лёгкостью калечил своё тело? Мне говорили, что дело в слабой воле, в неспособности адаптироваться к обществу, в безбашенности, в скрытых агрессивных силах Фрейда, в подростковом максимализме, в стремлении к самоутверждению. Как бы там ни было, я полагал, что «болезнь» осталась в прошлом. Если Овенден узнал о ней, значит, они занялись мной вплотную, что, в принципе, весьма ожидаемо.

– Робби, я отношусь к тебе с большим уважением, меня восхищает то, как ты думаешь. Я полагаю, что это врождённые способности, и ты сделал правильный выбор профессии.

– Спасибо, профессор.

– Называй меня Терри, мы ведь столько прошли, – я хмыкнул, и он рассмеялся.

Мы оба вспоминали пожар, устроенный мной в лаборатории, или, например, случай с потерянным чипом. Мы с Овенденом тогда два часа просидели под дверью кабинета, рассуждая, виновата ли квантовая механика в том, что мы теряем вещи. Она не виновата, но оказалось до глупого весело говорить о чепухе, используя тяжеловесные научные термины. Смеясь над собственной профессией. Изначально я сблизился с Овенденом по той причине, по которой я сближаюсь со всеми: чтобы кое-что получить. В случае с профессором я нуждался в наставнике – хотел стать его фаворитом, получить преференции. Но, наверное, немного переборщил, и он счёл меня другом.

– Твоё имя содержится в электронной картотеке Психологического госпиталя в Престоне, – произнёс Терри, заказывая у робота два стаканчика горячего шоколада у ворот парка Стентлон. – Объяснишься?

– У нас в мире слишком много правил, шагу нельзя ступить, – я попытался отшутиться, но взгляд Терри был холодным и сосредоточенным. – Вы же проверяли меня на детекторах при поступлении, с моей психикой все великолепно!

– Детские травмы порой дают о себе знать в зрелом возрасте.

– По статистике. Но я не верю в эту концепцию.

– Робби, я говорю с тобой откровенно и требую того же, – он сел на скамейку, поставив стакан шоколада, предназначавшийся мне, на деревянную планку. – У тебя случались рецидивы? Бывали моменты, когда появлялось желание резать себя?

– Вы просто хотите видеть меня без одежды?

– Я уже видел и знаю, что метки старые, – на его лице не дрогнул ни один мускул.

– Я спрашивал о возникновении такого желания. Ответь мне честно.

Я смотрел на него, вспоминая опыт нескольких неудачных экспериментов с доверием. Однажды роботы сведут на нет необходимость общаться с неприятными людьми, пока же я оставался социальным существом. Поэтому экспериментировал – всё-таки все мы квадриллионы субатомных частиц! Когда меня отвергали парни, не брали в школьную постановку одноклассники или изнуряли родители, я шёл в гараж-тире-физическую лабораторию с мыслью, что знакомые мудаки не более чем совокупность электронов, протонов и нейтронов. Как я мог с ними в таком случае взаимодействовать? Правильно, ставить лабораторные опыты.

Для ускорителя частиц люди не годились, а другого оборудования у меня на тот момент не было. Я решил играть с отдельными чертами их характера, доводил до белой горячки спокойных, задирал тихонь, унижал вожаков (из-за чего меня прозвали Робби-Антифоби), а иногда рассказывал о себе всякие небылицы, якобы доверяя тайны тем, кто клялся в том, что сохранит секрет. Исход был очевидным: на следующий день рассказанная информация вообще переставала быть конфиденциальной. Если не считать репутации психа, эксперименты позволили мне лучше понять людей. Возможно, опыт подтолкнул меня к мысли, что сказать Овендену. Я устроился рядом с ним и осторожно отпил шоколад, мычанием дав понять, как вкусно.

– В старших классах средней школы я построил камеру Вильсона в гараже, чтобы фотографировать треки антиматерии. А спустя несколько месяцев купил медную проволоку и трансформаторную сталь для ускорителя-бетатрона. На него шла вся электрика в доме, горели предохранители, а мама возмущалась, почему я не увлекаюсь футболом, – наши с Овенденом взгляды встретились и он почти улыбнулся. – У меня были катушки, создававшие магнитное поле в десять тысяч раз мощнее, чем земное, способное без труда вырвать у вас из рук кирпич. Я участвовал в конструировании тактильной технологии Пентагона, которую вы сейчас знаете как «перчатку». Именно наша группа создала электронную бумагу, её в итоге взял в оборот Гугл. Да, я хвастаюсь, но всё, сделанное до этого, меркнет по сравнению с перспективами стать треваймом.

Шоколад остыл – я допил его несколькими глотками и стиснул стаканчик. Овенден продолжал смотреть перед собой расфокусированным взглядом.

– Роберт, я никогда не сомневался в твоих способностях.

– Значит, я стану треваймом, так? Я хочу работать с ВМами, и у меня есть все необходимые для этого знания. Гарантирую вам, что буду придерживаться правил хотя бы потому, что они обеспечивают мою безопасность.

В этот момент профессор выглядел гораздо старше своих лет: на лбу появились морщины, он сжал крылья носа пальцами, словно крепко задумался. От этого человека зависела моя карьера, миллион долларов, эй! Едва я подумал, что Терри может сказать «нет», как во мне вскипело желание его придушить.

– Ты станешь треваймом, мы оба этого хотим.

***

Спустя полчаса моей решительности немного поубавилось. Оказалось, что экзамен представлял собой практическое задание. РЕАЛЬНОЕ задание в прошлом с ВМами, только чуть меньшей мощности, чем обычно, и всеми вытекающими последствиями. Если учитывать, как нам полоскали мозги по поводу опасностей путешествий, я ожидал, что студентов допустят к ВМ не раньше следующего года. «Монгерли» же вроде бы планировала отправить во вчерашний день своих подопытных. Или мне просто не сказали об эксперименте? Овенден вроде бы не заметил моего замешательства. Пока он вставлял в очки микрокарту, я выбросил пластиковый стаканчик под лавочку и вздохнул с таким облегчением, словно вместе с ним меня покинули киллерские наклонности.

– В нашем проекте помимо Нью-Йорка участвуют ещё несколько городов, – Овенден осторожно надел на меня очки, щёлкнув по носу. – Ты бывал в Бостоне?

– Нет.

– Тут всего десять минут езды на гиперпуле.

К чему это он? Ненавижу Бостон, что так и мнит себя центром американской интеллигенции. Жителей этого города легко можно узнать по махровому консерватизму. Художники пытаются возродить классическую живопись, рисуя на бумажных холстах вместо цифровых, писатели используют клавиатуру, хотя чипы способны тут же воспроизводить на экране мысли; все ходят с рюкзаками за спиной – деловые и свободные. Насколько я знаю, Бостон так и остался единственным американским городом, где используются «глушители» – такие микроскопические штуки, способные подавлять сигналы связи, в том числе и интернета. Так что образование у них тоже традиционное и ценности родом из двадцатого века.

– Съездишь в Бостон, познакомишься со своим напарником, его зовут Эллиот Верцнер.

Он дал мне его досье – папа родом из Франции, нехорошо.

– Француз? Из Бостона? Да вы издеваетесь.

В Париже в тренде романтично-мечтательная возвышенность, а теперь добавьте бостонские замашки – боюсь, мы с этим экземпляром не особо сработаемся.

– Эл отличный парень: он знает об эпохе, куда вам предстоит направиться, всё.

– Как одно связано с другим?

– Роберт.

Терри допил шоколад и попросил развернуть цифровое окошко через очки. Появилась полупрозрачная схема будущего приключения. В первом столбике описывалась местность и временной отрезок задания, во втором – текущие условия работы.

1858 год, Англия.

– Мы остановились на лёгком задании, которое не касается преступлений. В будущем, вы, конечно, будете заниматься и выяснением обстоятельств гибели людей. Но, вернемся к заданию. В то время в Лондоне жил Майк Спенсер, выдающийся химик и алхимик. Его потомок Эшли Спенсер точно знает, что у Майка было золото, но его не удаётся найти вот уже двадцать пять лет, – рассказывал Овенден. – Откуда он знает? Его прапрапрадед оставил письмо, в котором велел распорядиться им мудро. Золото какое-то время хранилось в Лидсе. У нас есть сведения, что оно не вывозилось из Лондона. От вас требуется понять, где оно было в 1858 году.

– Я понял.

– И не коллапсировать нашу Вселенную.

– Шутить извольте, – отмахнулся я, сделав вид, что подобный сценарий меня вовсе не пугал до чёртиков. Парадокс коллапса Вселенной заключался в том, что никто не знал, как он выглядит, но все его жутко боялись. Как конца света, пробок на дорогах, налогового пристава.

Именно поэтому его назвали парадоксом; а ещё потому, что физикам очень нравилось прятать логические проколы под этим словом. Такой вот юмор: эксплуатировать затраханную лексическую единицу, обозвать образование крошечной точки в космосе, где не было ни воздуха, ни, соответственно, звука, «Большим взрывом» и троллить малышей, делая им машину времени из картонной коробки, а потом с важным видом сообщать, что в этой «машине» они могут двигаться со скоростью одна секунда в секунду. Шах и Мат вам, невежественная малышня.

– Инструкции я отправлю по квантернету, вас подготовят за четыре недели. Занятия будут проходить на базе Бостонского университета и у нас.

Какой необычный получался экзамен. Терри рассказал, что в Бостоне уже создана лаборатория для испытаний с временными модулями, плюс нам придётся пройти курс физической подготовки, чтобы мы смогли в случае чего дать дёру от полицейских девятнадцатого века. Закончатся занятия психологической реабилитацией, а не то мы, дети цифрового века, сойдём с ума, оказавшись без гаджетов, облегчающих жизнь здесь. Ха, ну, мне это точно не грозило: я с самого начала решил, что возьму с собой несколько полезных штук из двадцать третьего века. Это же контрпродуктивно – оставлять их здесь. Хотя, вообще, брать с собой в что-либо из настоящего запрещено, ведь это может также вызвать па-ра-докс.

Господи, как хорошо, что физики не освоили телепатию.

– Ладно, Роберт, мне пора возвращаться в университет, а тебе – готовиться к экзамену, – Терри опёрся ладонями о колени и медленно выпрямился. Я впервые задался вопросом, сколько же ему точно лет? Сорок пять? Сорок восемь? Не стану ли я через двадцать лет таким же преподавателем, дающим дорогу в мир другим? – Надеюсь, ты меня не подведёшь.

– Если я подведу Вас, то и самого себя.

– Насколько я знаю, у тебя в излишке здравого эгоизма, чтобы не делать этого.

***

Знаете, что? К чёрту Бостон; по крайней мере, сегодня. Позволю себе небольшой отдых. К несчастью, машину снёс эвакуатор (да-да, это было ожидаемо с квантовой вероятностью в сто процентов, иными словами – просто неизбежно), пришлось ехать на такси.

Я добрался до Уотфера, ввалился в ресторан высокой кухни «Клод». Там мне выдали фрак (на входе в заведение) и меню (уже за столиком). Это место называли элитным мужским клубом, куда приезжали занятые миллиардеры, чтобы подумать о жизни за бокалом вина, стоившего, как сотня акций «Майкрософт». Подобные слухи распускали, естественно, те, кто в «Клоде» не был, поэтому не все они соответствовали действительности. Внутри и вправду расставили много столиков на одного, но среди постоянных посетителей, с которыми я, как ещё один постоянный посетитель, здоровался, обнаружилось много парочек и даже семей с детьми. Это был ресторан, где клиентов и по сей день обслуживали люди, а не роботы. Табличка на входе гласила, что только человеческая улыбка может согреть по-настоящему. Кроме этого, роботы не умеют сочувствовать, а значит, не в состоянии придать атмосфере нужную нотку. Даже неловко стало: я же пришёл всего-то поесть.

Остановил выбор на овсяных булочках, киви и японской груше.

Полчаса сидел над незамысловатым обедом, не понимая, что меня так сильно раздражало. Может быть, грубая трещина в стене, которую стоило бы замазать? Она оказалась прямо передо мной, не давая сосредоточиться. Или убеждение в том, что сегодня, именно сегодня, я должен получить заветную ID-карту тревайма, а мои биометрические данные – внесены в базу? Я думал так: каким бы ни был экзамен, он закончится сегодня (ведь по закону экзаменационная сессия не может длиться более десяти часов), я перейду из состояния неопределённости и перестану интерферировать.

С 4:00 начала названивать мама – наверное, чтобы узнать, не провалился ли я. Сбросив вызов, я оплатил заказ, прислонив палец к терминалу, а чаевых оставил ровно на один цент меньше, чем предполагала минимальная сумма. Я такой бунтарь. Прошёл пару кварталов по Бродвею, отыскал более-менее укромное местечко и мысленно кликнул по её контакту. Уже через секунду в моих очках появилось объёмное изображение маман.

– Как прошло, Роберт?

Мама не знала, чем я занимался на самом деле, но особо и не стремилась выспросить. Я вскользь упомянул о соглашении о конфиденциальности, а она рассмеялась: мол, чего у тебя там может быть такого тайного. Наши с ней отношения напоминали теннис: каждое слово летело в меня свирепым жёлтым мячиком, от которого я мог увернуться, только сделав ответный выпад, взмах ракеткой.

– Прошло не так, как я ожидал, но нормально, – она хмыкнула и поправила кофточку с вышивкой из позолоченных камешков. Вот уж кто любил роскошь: мама упорно раздражала соседей своим неумением (или нежеланием) прятать достаток. В моём детстве она на полном серьёзе сокрушалась: почему пальцев всего десять? Ведь она приглядела сразу тринадцать колец с бриллиантами. И этот человек внушал мне, что я должен спасать людей. Но вменить ей лицемерие было сложно: мама уходила на работу в семь, возвращалась около девяти – то подменяла кого-то, то помогала интернам, то беседовала с мастером, которого срочно позвали починить робота в восемь вечера, дабы ему было не так одиноко в медицинской мастерской.