Текст книги "Французский парадокс (СИ)"

Автор книги: Domi Tim

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

***

Всё-таки психологи, которых я так ненавижу, правы: нужно всё анализировать. Если отбросить эмоции в сторону, мы с Элом должны установить контакт. Представьте атом урана: хрен его знает, когда он распадётся (и распадётся ли), но если распадётся, не жди ничего хорошего. И есть мы с Элом на задании в прошлом: не исключено, что Вселенная позволит нам беспрепятственно друг друга ненавидеть, но если не позволит – мы облажаемся. Надо отдать Элу должное: он смог меня удивить. Обложка симпатичная, а внутри сидел настоящий демон. Мой Эндрю был совсем не таким, и теперь я даже ностальгировал по его робости. С бостонским французом придётся смириться и помириться, чтобы выполнить чёртово задание.

Ради задания я готов на всё, а потом, может, удастся убедить Овендена поменять мне напарника. Я дам Эллиоту время отойти, вернусь к нему завтра, а, если он снова будет вести себя так, расскажу обо всём куратору, и его просто-напросто попрут с программы.

Чтобы как-то скоротать вечер, я нашёл отель с баром, заказал апартаменты до завтрашнего утра и устроился за стойкой. Передо мной оказалась типичная барменша: не скажу, что некрасивая, но бывали и лучше. Она пододвинула мне стакан с виски, когда я вспомнил, что в дурацком городе всегда нужно быть начеку и иметь с собой наличность, чтобы полноценно жить.

– А вы карты принимаете? – обеспокоенно спросил я, с ужасом представляя, как придётся отказаться от напитка, аромат которого щекотал ноздри, и пойти искать банкомат.

– А Вы турист?

Девушка рассмеялась.

– Простите, – поспешно добавила она. – Я веду себя невежливо, да? Просто все жители Бостона успели научиться обращать внимание на красные и синие звёзды, смотрите.

А я вот не научился, идиотка.

Она наклонилась и указала на ряд звёздочек синего цвета, наклеенных по верхнему краю барной доски. Я подумал, что это элемент дизайна. Недобар не отличался изысканной отделкой: немного дерева на стенах, немного камня на полу, немного цветомузыки, скрывающей халтурность работы по отделке что стен, что пола.

– Ладно, и что это значит?

Я сделал первый глоток виски, прочитав на бейджике у девушки её имя – Эшли.

– Ну, о консерваторах и реформистах Вы знаете?

– О британских консерваторах?

Барменша снова захихикала, прищурив серо-зелёные глаза.

– Удивительно, а откуда Вы?

– НьюЙорк.

– О, тогда неудивительно.

Она начала вытирать стойку, поднимая стаканы, оставленные предыдущими посетителями. Для девяти часов вечера бар был аномально пуст, закралась мысль, что сюда захаживает определённая категория людей. Но я не знал, какая.

– Послушайте, Вы знаете больше меня, колитесь.

– За щедрые чаевые я расскажу вам всё!

А Эшли девочка не промах, я кивнул и выложил на стол пятьдесят долларов.

– В качестве прелюдии.

– Тогда я буду Ваша весь вечер.

Она бросила унизительную работу по протиранию стойки и спрятала купюру.

– С чего же начать? – с нескрываемым удовольствием говорила Эшли. – Начну с нашего прекрасного мэра Эрика Лама. В Бостоне не всё так гладко, как говорят по ТВ и в интернете, понимаешь? Лам принадлежит к консерваторам, он автор глупых запретов на чипы, терминалы – из-за него мы не можем жить как остальные американские штаты.

Эшли перешла на ты.

– Я думал, вы сами захотели.

– Некоторые его, конечно, поддержали. Но не все, дорогуша, так не могло быть. Биологи, физики, химики хотели работать в своей сфере. А что им ответил Лам, знаешь? Предложил стричь газон и довольствоваться тем, что есть, – мол, больше и не надо.

Градусы виски распространились по телу, и я начал следить за язычком Эшли, мелькающим между зубами.

– Можно выехать.

– Можно. Бросить семью, дом, друзей – не все на это решаются.

Она вздохнула и, не спрашивая, подлила мне виски.

– Тогда появились реформисты, оппозиция. Не буду пересказывать тебе все баталии, но в итоге они добились хотя бы минимальных удобств – например, терминалов. Чтобы не возникало лишних конфликтов, придумали обозначения, – Эшли постучала длинным ногтем по стойке. – Красные звёздочки для консерваторов, а синие – для реформаторов.

До меня дошло, что случилось в аэропорту: наверное, те люди принадлежали к консервативному течению. Неплохо было бы упоминать о звёздочках в путеводителях.

Эшли повернулась к небольшому телевизору в углу зала, а я бросил взгляд на её декольте. Не скажу, что девушки мне совсем не нравились, но на них нужно было настроение, что ли.

– Вот поэтому все и хотят в НьюЙорк, например, – сказала она, минуты через три, и я повернулся к экрану. Там шёл репортаж из Нью-Йорка: я узнал Колумбийский университет, аудиторию триста три, в которой у нас проходили пары по квантовой гравитации. Сутулый дедушка стоял рядом с цифровой 3D-моделькой Вселенной, рассказывая, что Стрела времени, на самом деле, не направлена вперёд.

– Интересно, что это значит?

– Это значит, что скоро мы начнём путешествовать во времени.

Эшли не могла знать подробностей, но её невежество не красило вечер. Правительство через АМБ жёстко контролировало информационные потоки, поэтому мы-то и чувствовали себя особенными в Колумбийском университете. Общественность до сих пор жевала новость о новой теории, гипотетически позволяющей путешествовать во времени, и гордилась, что через референдум помешала концу света. ВМ официально называли первыми прототипами, которые нацелены на проверку данных, но любители конспирологии сходили с ума: в этот раз, они близко подобрались к правде, говоря, что Соединённые Штаты вопреки всему готовят миссию в прошлое.

– И как ты думаешь, это не выдумка? Безопасно?

– Путешествовать во времени? Безусловно, когда-то мы сможем. На квантовом уровне время вовсе не линейное. Допустим, ты разбила её, – я коснулся пальцем чашки, – квантовая теория говорит нам о том, что мы способны заглянуть за пределы версии событий, просчитать траекторию осколков, их физическое состояние, и предсказать будущее. Тогда чашка запрыгнет на стол: мы заглянули в будущее, чтобы изменить прошлое.

Я щёлкнул пальцами, вызвав у Эшли новый приступ смеха.

– Я мало что поняла, извини.

– Мы можем поговорить об этом позже, после смены.

Она недвусмысленно закусила губу.

***

Я стащил с Эшли трусики в коридоре, даже утруждая себя тем, чтобы избавить её от юбки. Снял через голову кожаный топ и прижал к стене. Эшли оказалась очень громкой, стонала и извивалась у меня в руках, хотя мы ещё даже не начали. Когда я вошёл в неё сзади, она окончательно перестала держаться на ногах. То ли от экстаза, то ли от вина, которого набралась перед уходом. Я трахал её на весу, отстранённо размышляя, что это вовсе не казалось возбуждающим. Время и вправду совершенно нелинейно: оно текло гораздо быстрее, когда мы занимались сексом. Мне показалось, что прошло не больше пяти минут, когда Эшли уже целовала меня в ухо, намекая, чтобы я отвёл её в спальню и уложил спать.

– Дорогая, у меня много работы, я не могу позволить тебе остаться.

– Но ты же обещал рассказать о квантовой стреле…

– Квантовая механика – отдельно, Стрела времени – отдельно, – объяснял я, помогая ей застегнуть бюстгальтер. – Ты не обидишься, если я скажу, что ты слишком глупа для этого?

– Не обижусь ли я?

Эшли влепила мне пощёчину, пока я надевал на её стопу кожаный сапог, и достала из сумки электронную сигарету. В чём проблема жителей Бостона? Почему они так любят рукоприкладство? Об этом тоже стоило рассказать в совершенно бесполезном путеводителе.

– За что?

– Ты женоненавистник, Роберт.

– Секундочку, это неправда, – искренне возмутился я, поимённо вспоминая сотрудниц «Монгерли»: с ними я зачастую и вёл самые жестокие бои за кураторство проектами. Мне больше нравились парни, их я готов был терпеть до секса, а девушки раздражали с самого начала. Но умных дам я всегда выделял в отдельную категорию. – Ты мыслишь стереотипно, Эшли. А если бы я позволил тебе остаться, ты бы посчитала меня поборником феминизма, что ли? Ладно, поднимайся, я вызвал тебе такси.

Пришлось нести её на руках на первый этаж.

Таксист упрашивал оставить телефон, пока я усаживал девушку на заднее сидение – то ли затем, чтобы сообщить о судьбе Эшли, когда она доедет, то ли заигрывая со мной. Я ответил, что мне неинтересно: не стал уточнять, чего он на самом деле хотел.

Вернулся в номер и плюхнулся на узкую кровать. Спать совершенно не хотелось, и я решил ещё раз почитать досье на бостонского француза.

Он вырос в этом же городе, в семье историков, в восемь лет пошёл на секцию каратэ, получал спортивную стипендию, участвуя в атлетических соревнованиях. На отлично закончил Гарвардский университет по специальности «История средних веков и нового времени».

Сухо и безжизненно. А что если воспользоваться шпионским приложением?

Было у меня в цифровых закромах компьютера ПО, способное находить документы по ключевым словам и формировать из собранной информации жизнеспособный отчёт.

Пока программа искала тайны, я заварил кофе.

Итак, Эл с девяти лет начал работать – сначала почтальоном, потом продавцом и представителем службы поддержки. Он интересовался психологией и астрономией, если судить по запросам в гугле, пробовал заработать деньги не совсем честным путём, но вернулся в лоно закона после первого задержания за кражу. Мама и папа Эла в прошлом работали на сырьевой бирже, но крепкими профессионалами не считались. Экзотическую фамилию Эл взял от матери (она была потомственной немкой) скорее всего потому, что его отец (француз) три раза подавал на развод и три раза возвращался к семье. Чета Верцнеров имела четыре кредита и внушительные долговые обязательства. Очевидно, что один из займов был взят для обучения Эла: понятно, почему он сегодня так взбесился. Подумал, что его попрут с программы, и один миллион зелёных, за которые он даже не расплатился, окажутся потраченными зря. Я на пробу коснулся губы, которая всё ещё болела, и перестал жалеть этого идиота – ну его на хрен.

Если бы Эллиот увлекался трудами Хокинга и Вольфа, заставившими физику прошлого века, что называется, покинуть шкаф; если бы он жил в Нью-Йорке; если бы мы познакомились раньше; если бы я не стал тем, кем был сейчас; если бы моя мать не встретила отца, утолившего её жажду золота; если бы отец поехал воевать в Иран, а не в Манилу; если бы Кам не придумал модуль времени; если бы немцы не начали войну; если бы Кюри не открыла радиоактивность; если бы не было энтропии из второго закона термодинамики; если бы Эйнштейн не родился; если бы Вселенная не расширялась; если бы на Земле не появилась вода, а рыба не вылезла на сушу; если бы туча пыли не превратилась в Солнце; если бы Большого взрыва не случилось, то, может быть, мы стали бы друзьями?

Не знаю. Зато ты, Вселенная, сука, знаешь.

========== Глава 3 О лабораторных мышах ==========

Утром я взял такси с синими звёздочками и мысленно поблагодарил Эшли, которая наверняка хотела меня убить, за информацию. Эл предсказуемо оказался в квартире, так что я выключил GPS и положился на свои навыки ориентирования. Бостон едва продирал глаза, хотя часы показывали полдевятого; в Нью-Йорке в такое время уже наблюдались привычные трудности с поиском беспилотника-такси и свободной полосой. Время шло как-то иначе, растягиваясь вокруг меня словно по законам Релятивистского замедления. Пришлось выстоять очередь у автомата с кофе, послушать болтовню местных менеджеров, доведя частоту закатывания глаз до рекордных 1/с, подняться на лестнице, а не на лифте, и не обнаружить на двери у Эла ни звонка, ни идентификатора по пальцу или сетчатке.

Я постучал. Он открыл. Молча пропустил меня внутрь.

Неодобрительно переглянувшись с чайным пятном на его футболке, я посмотрел хозяину в глаза, пытаясь улыбнуться так, чтобы не оставалось сомнений в моей неискренности.

– Ну что, пришли к тебе злые ребята из Гарварда и аннулировали ID-карту?

– Ещё нет, – тихо ответил он.

Ох, как мне хотелось узнать, о чём он думал. Вчера ночью я выработал целую тактику поведения с Элом, заключающуюся в концентрации на задании. Не сделал ли он тоже самое? А если сделал, то как планировал удерживать себя от того, чтобы не вмазать мне по лицу?

– Я думал, ты пойдёшь жаловаться в полицию.

– С чего вдруг? – Эл так и не взял свой стаканчик с кофе, я поставил его на тумбочку. – Но учти, я не испытываю оргазм от лёгких телесных повреждений. На будущее.

– А я не испытываю оргазм от того, что ты нарушаешь правила.

– Разве я не нарушаю правила сексуально? – я подмигнул, а Эл фыркнул.

Он провёл меня в спальню, которая вчера была закрыта на замок. И я понял, почему он бережно хранил её от взгляда случайных секс-партнёров – это была историческая лаборатория. С расклеенными по стенам картами и графиками, насколько я мог судить по очертаниям, Европы и отдельно – Англии, с книгами, занимающими стол.

Планшет лежал на развороченной постели.

– Я хотел бы, чтобы ты пообещал, что не будешь делать подобного.

– Подобного? – я уселся на его кровать, скрестив руки на груди. Вот, значит, о чём он размышлял: пытался убедить себя, что я вовсе не такая сволочь, какой показался. Никогда не думал, что не оправдывать ожидания так приятно. – Я вполне обойдусь без секса с тобой, не переживай. В конце концов, в девятнадцатом веке тоже были прикольные цыпочки. Правда, бритвенный станок тогда ещё не изобрели, да? Какая жалость, – нахмурился я. – К тому же, эти люди ведь жили 4 века назад, отдаёт непрямой некрофилией, как считаешь?

– Господи, что ты несёшь?

– Ох уж эти временные парадоксы.

Эл неодобрительно покачал головой и начал выписывать круги по комнате.

– Что?

– Ты же понимаешь, что они нас слушают. Слушают то, что ты говоришь. А ты говоришь о планах нарушить непреложное правило – никаких контактов с лицами из прошлого.

– Если они нас слушают, то знают, какой ты правильный мальчик.

– Роберт.

– Эл, – он сделал шаг прочь из комнаты, и я выставил руки вперёд, привлекая внимание. – Воу, стоп, погоди-погоди. Я признаюсь, просто хотел позлить тебя, ничего такого я не собираюсь делать. Но губа, знаешь ли, после вчерашнего побаливает.

Я сделал виноватый вид, а потом широко улыбнулся и одними губами прошептал: «Ну конечно же нет».

– Что ж, спасибо за честность, – бодро ответил Эл, сжимая кулаки так, что у него побелели костяшки. Он тихо процедил: «Если ты это сделаешь, я убью тебя».

***

Спустя двадцать минут, обменявшись ещё несколькими любезностями, мы пошли в центр подготовки в Гарварде. Наверное, я перегнул палку, потому что теперь Эл не верил ни одному моему слову. Я попробовал убедить его, что за нами никто не следил (ибо так оно и было).

Благодаря дружеским отношениям с моим куратором Терри, я знал гораздо больше, чем полагалось студенту. Желающих учиться на отделении экспериментальной временной физики действительно было много, но если отсеять тех, у кого мало денег, и тех, кто, наслушавшись о парадоксах, решал посвятить себя более безопасной профессии, – кандидатов оставалось как фотонов во тьме. Сам Терри доказал мне то, о чем я и сам догадывался. Нам, первым путешественникам во времени, готовы были прощать недостатки, ведь из прошлого мы могли не вернуться. Такой себе взаимовыгодный договор, предусматривающий риски для каждой стороны. Да, мы могли повести себя в прошлом неправильно, но если кто точно и пострадает от этого, то мы сами. Однажды Терри разоткровенничался со мной после бутылки виски и сказал, что, цитирую: «лабораторная мышь не должна быть идеальной, ведь идеальные мыши должны дать здоровое потомство»

Не скажу, что мне было приятно, но я оценил его искренность. Так что мы с Элом были мышками с дефектами для экспериментов.

Вот это настоящая правда, а не те пафосные речи, которое озвучивали преподаватели. Поэтому Терри и ограничился воспитательной беседой со мной, а Эла не завернули обратно ещё на стадии приёма в универ из-за проблем с законом в прошлом.

Ну, и плюс ко всему на смену теориям с поэтическими названиями про бабочек пришли другие – прогрессивные и безопасные. Мы поняли, что время нелинейно и неоднородно. То, что мы будем делать вечером, влияет на то, что мы делали утром. Весело, правда? Вселенная вроде бы способна подстраиваться под человеческие косяки, а значит, секс в прошлом и рождение ребёнка окажут максимально минимальный эффект. Конечно, всё это не доказано экспериментальным путём, так что от секса нам посоветовали воздержаться.

И это стало ещё одним прекрасным аргументом Эла среди других прекрасных аргументов Эла в споре со мной. Он постоянно повторял «Это доказано?», вынуждая меня представлять, представлять и представлять, какого цвета у него мозги. Как же мне хотелось схватить его за волосы на затылке, взять хирургические ножницы, сделать аккуратный надрез и…

– Моего куратора зовут Даниэла, она молодая, но очень образованная женщина.

– И?

– Постарайся, чтобы она не захотела вмазать тебе по роже.

– А ты хорошенько меня попроси.

Он даже не придержал металлические двери, которые весили будто с тонну.

Мы вошли в Гарвард с бокового входа, пошагали по белому коридору, поднялись на второй этаж, где я имел честь столкнуться с благами цифрового века – идентификацией по ID-карте. «Специальная лаборатория исторических наук» – гласила вывеска.

Я присвистнул, осознав, откуда у Эла столько предрассудков по поводу ВМ. Он, как и я сам, жил в социуме, помешанном на ВМах, но в отличие от меня не был посвящён в детали операции. Я учился в обычной лаборатории с атомными часами на цезии и кротовыми норами, а он ходил сюда. Под «сюда» я имею в виду помещение, сплошь увешанное пафосными изречениями об истории, квантовой физике и путешествиях во времени. Цицерон с мягкой улыбкой на устах напоминал мне о значении истории, Гёте говорил, что она, мол, возбуждает энтузиазм, а Уайльд, посмеиваясь, повторял, что историю постоянно переписывают, пока я шагал по позолоченному коридору с красной дорожкой и люстрами из хрусталя.

Встречавшиеся нам люди здоровались с Элом, едва ли не кланяясь перед ним.

В кабинете дела обстояли ещё хуже: огромный деревянный стол, грамоты на стенах (их до сих пор вешали на стены, серьёзно?), небольшие фигурки кораблей, домов и статуй. И посреди исторического ареала восседала она – миссис Даниэла Волкинс.

Мне не хочется тратить ваше время и пересказывать десятиминутное вступления, обрушившиеся на меня в том кабинете и заставившее задуматься о том, как мне повезло с куратором в Нью-Йорке. Даниэла, безусловно, была умной, но жутко наивной (и влиятельной для Эла). Он заглядывал ей в рот как будто хотел убедиться, что на зубах нет кариеса. Я едва пережил это, сохраняя ничего не выражающее выражение, а потом куратор огласила месячное расписание, и стало ещё хуже. В Бостоне нам предстояли занятия по улучшению физической формы и психология, а в Нью-Йорке – связанные с прототипами ВМов и квантами. Помимо этого, на Эла ложились обязательства ввести меня в курс дела по исторической части – не менее двух часов занятий в день, представляете? Должен буду слушать про навоз, малярию и обои из мышьяка по два часа в день. А я должен был проследить за тем, чтобы он освоил физику. Едва мы вышли за пределы Гарварда, я сказал, что смогу обойтись без его дурацких обучающих курсов по истории, а он ответил, что тоже не трепещет в предвкушении, но выбора не было. Потом я выбросил окурок на асфальт: Эл подобрал его и отнёс в урну. Я выбросил вторую сигарету, и Эл попытался заставить меня отнести её самому.

Вывихнутое плечо болело изрядно.

***

Дорогой дневник, если я не переживу неделю, то завещаю все своё состояние «Монгерли». Хотя нет, погоди, пусть будет 90%, остальное оставлю себе в качестве компенсации за вредное производство. Десяти процентов должно хватить на то, чтобы обжиться на небесах. Ой, ну и что с того, что я не верю в эту чушь? Когда тебя заставляют присесть 200 раз, невольно начинаешь мечтать о спасителе, чудесном образе из света и тепла, способном унести тебя подальше от визга тренера, стука металла о пол и уродливого синти-попа.

– Роберт, хватит прохлаждаться, на беговую дорожку.

– Пожалуйста, нет.

– Да.

– Я готов сделать что угодно, только не это.

– Ты сделаешь именно это.

Бостонский француз вышагивал рядом, усмехаясь, чем испытывал моё кружевное терпение. Беговая дорожка, какое несовершенное изобретение! Может, бросить ему гантелю на ногу?

– Ты в детстве ничем не занимался? – спросил Эл, переходя на бег.

– Теннисом занимался, какая тебе вообще разница?

– Просто спросил.

Я швырнул в него полотенце, пока тренер не видел, что ещё больше развеселило Эла. За последнюю неделю тренировок я заметил в нём необычные метаморфозы, которые ограничивались, к сожалению, только спортивным залом. Пока мы потели и сжигали калории – Эллиот не язвил, а когда мы выходили за пределы зала, то снова становился собой – ходячим плутонием, к которому не было никакого желания прикасаться. Хрупким, но опасным и недооценённым. Между прочим, первые атомные бомбы, испытанные мегадержавами, содержали в себе именно плутониевые заряды, так что, посторонись-ка, уран.

– Человеческое тело хрупкое, и лично я вообще удивляюсь, как можно умудриться дожить до старости, – разглагольствовал тренер, я изнемогал на дорожке. – Как избежать стычки в XIX веке, вам расскажут на других курсах, но я считаю нужным предупредить – будьте осторожны. Если столкновения не избежать, не используйте оружие.

– Да, сэр.

– Эффективный удар в спину требует большой точности, ваша мишень – почки, позвоночник. Если хотите попасть в живот, бейте ниже рёбер, чтобы они не мешали добраться до важных органов. И не забывайте, что мы нейтрализуем, а не ликвидируем противника.

К последнему на неделе занятию по психологии я поборол состояние угнетённости, которое про себя назвал бостонской депрессией, и готовился к путешествию в НьюЙорк. Эллиот, как обычно, молчал, предпочитая общаться исключительно с нашим психиатром – Элис Дей Майклс, а я, как обычно, упражнялся в умении вывести человека из себя.

Мамины гены делали своё дело: у меня неплохо получалось.

– Рассказать вам о нашем с Элом знакомстве? Что ж, я предстал перед ним голым.

– Голым? – переспросила Элис. – Того требовала ситуация?

– С обнажённой душой – он раскрыл мою душу.

– Продолжайте.

– Вошёл в меня, стал частью меня: у нас общие идеи буквально обо всём на свете!

Эл вцепился в подлокотники кресла.

– Что мне в нём нравится? – я закусил губу. – Его безотказность, готовность подставить… – пауза, – …ся, чтобы выручить кого-либо в сложной ситуации.

Я подмигнул напарнику, желая насладиться его горящим взглядом, который оставался таким, пока не закончилось занятие. Их больше в Бостоне не будет – повод отпраздновать. Уже завтра я вернусь на свою территорию, и Эл, а не я, будет гостем. К несчастью, Элис дала задание провести вечер вместе, чтобы побороть проблемы с коммуникацией, а поскольку Эл никогда не нарушал правила программы ВМом, он поплёлся в бар со мной.

Я выбрал первое же заведение, которое попалось нам на пути из Гарварда. Снаружи вывеска «Зеркала», изнутри – зеркала и тысяча отражений, от которых меня замутило.

Вместе с этим ощущением я вспомнил отчий дом: до чего же забавно, ассоциировать родителей с тошнотой. Маман по-философски относилась к рвоте: стояла рядом со мной с полотенцем наготове и приговаривала: «Пусть из тебя выйдет вся эта дрянь, пусть выйдет плохое!». Однажды я вставил, что тошнит меня после её стряпни, – с тех пор полотенце висело на крючке, а мама предпочитала околачиваться поблизости, чтобы вовремя вызвать врача, если я начну выплёвывать лёгкие или потеряю сознание.

Я смотрел на Эла из-за стакана с виски, пытаясь понять, как ему удаётся быть таким мудаком. Ну не хочешь ты со мной общаться, так не общайся! Тебя не выгонят из программы за то, что ты не провёл со мной время. Можно ведь сказать, что разболелся живот.

Нет же, он мучил себя, угождая людям, которые даже не станут проверять выполнение директив. Вы не поверите, но мы действительно по два часа в день проводили вместе, в его квартире, где я слушал лекции о том, что принято и что не принято делать в Англии девятнадцатого века. Теперь я знал о паровых двигателях, лошадиных повозках, животном магнетизме (это и вполовину не так интересно, как звучит), помешанности на медиумах.

– Ты веришь в бога?

Внезапно. Я повернулся к Элу, всматриваясь в его замыленные алкогольными парами черты лица. Я с недоверием относился к региональным кухням, поэтому ограничивался вездесущим виски или вином. Он же взял колоритное яство – мясные шарики с бурбоном.

– В чьего?

– В своего.

– А он обязан быть? – я приподнял бровь, стараясь не обращать внимания на троящиеся изображения. Был ли Эл пьяным или пытался наладить со мной контакт?

– Ты же человек науки, физик.

– И?

– И ты знаешь о тех белых пятнах, которые мы никак не можем объяснить. Почему случился Большой взрыв? Что было до этого? Как так получилось, что мы, люди, появились на планете, сделанной специально под наши потребности? – медленно говорил он, крутя в руках съедобный шарик. – Есть атмосфера, защищающая от радиации, магнитные поля, нефть с газом, в конце концов. День и ночь, чтобы отлично спалось. Кислород, ровно то самое соотношение с другими газами, чтобы люди не отравились, дожди, деревья, еда, ах, сладкое…

– Сладкое придумали люди.

– Но без исходных компонентов ничего бы не было. Ты понимаешь, о чём я?

– Эл, чего ты хочешь?

– Твоё мнение, точнее, мнение физика, – спохватился он, вероятно, предположив, что едва не оказал мне слишком большую честь. – Когда я узнал, что буду работать с физиком, то составил небольшой перечень вопросов, на которые хотел бы получить ответ. Но потом…

– Потом оказалось, что ты ненавидишь меня, о да, – я отсалютовал ему стаканом. – Пусть так и будет, в мире и так слишком много хаоса. А я люблю стабильность.

Следующие двадцать минут он молчал, не доставляя мне дискомфорта. Может быть, и стоило ответить на его вопрос, тем более, совру, если скажу, что не хотелось. Но за последние две недели Эл начал мельтешить у меня перед глазами слишком часто, и я скорректировал стратегию поведения с ним – взаимная и крепкая неприязнь. Ничего личного, только работа.

Хватало того, что Эл мне периодически снился. Сознание упорно не хотело мириться с реальностью и изображало его во снах таким, каким я представлял его до знакомства. Милым, дружелюбным и скромным мальчиком из Гарварда, а не вот этим вот чудовищем. А позавчера у нас зашёл разговор о сексе, оказывается он обратился на анонимную площадку для консультаций при «Монгерли» и задал вопрос по поводу интимных отношений с напарниками, ему ответили, что за такое не выгоняют.

– Мне скучно.

– Пф, – я окинул его взглядом. – Не наблюдаю того, что тебя здесь держит.

– Хочешь узнать, как мы развлекаемся в Бостоне?

Я сделал большие глаза.

– Гольф?

– Нет, – он сполз со стула.

– Крикет?

– Заплати за выпивку, я подожду тебя на улице.

Тогда я даже не подозревал, что всё сведётся к употреблению веществ типа экстази и метадона, хотя Эл и был прав, когда называл развлечение местной оригинальщиной. В Нью-Йорке были популярны сплит, нейтин и другая химия, которая не вызывала привыкания. Но люди не были бы людьми, если бы не стали требовать вернуть им право принимать кокаин с героином и страдать от зависимости. Свободу вредным привычкам, ура и аллилуйя. Наркокартели, оставшиеся на мели, развернули масштабную кампанию, в которой иносказательно говорилось о неспособности сплита заменить старый добрый героин – мол, и кайф не такой уж и сильный, и действие не такое уж продолжительное. И вообще, разве прикольно колоться без угрозы того, что ты вот-вот откинешься насовсем? У вас начнут выпадать волосы, зубы, зато будете тру-наркоманом. Наркота в Нью-Йорке тоже продавалась, но здесь она до сих пор занимала ведущие позиции. Эл просветил меня насчёт специализированных магазинов: там можно купить что угодно, но при условии предъявления паспорта. Мы нашли нелегальный супермаркет, в котором метадон продавали из-под полы, а кокаин предложили понюхать в туалете.

Я почувствовал себя «Американским психопатом»: почему-то именно эта книга запала мне в душу в старшей школе. На тот момент я ощущал себя особенным, не нуждающимся в том, за чем люди так рьяно гонялись всю жизнь. Любовь, семья, дети – как обыденно и затасканно; другое дело – жизненный путь Роберта Уолтера, лишённый банальщины. Я сравнивал себя с выдающимися социопатами, а потом прочитал «Психопата», и меня вырвало. Вырезанные влагалища, раздавленные глазницы и порванные кишки… Кровь, грязь, физиологические жидкости – какая гадость. В мечтах, где фигурировал мозг Эла, я пользовался длинным скальпелем и работал в перчатках по самый локоть. Так вот, главный герой тоже нюхал кокаин, и я немного завидовал старой традиции кайфовать с друзьями.

Мы с Элом заперлись в кабинке. Он накрыл унитаз крышкой и поставил на него ногу. Пока я смотрел, как бостонский француз вытряхивал на цифровую бумагу кокаин, вспоминал, не было ли в договоре по ВМ пункта об употреблении наркотиков. Но Эл, сукин сын, точно не стал бы приглашать меня на туалетную сессию кайфа, если бы пункт был.

– Давай, ты первый.

Я втянул в себя воздух, и первое, что почувствовал – жуткое раздражение слизистой и зуд: чтобы не чихнуть, пришлось тереть нос. За этим стратегическим занятием я пропустил, когда Эл поглотил свою порцию. Он схватил меня за руку клещами, пришлось подчиниться и следовать в холл. Продавец улыбнулся, словно добавил в список всего того, что мы делали в кабинке, обоюдный минет, римминг и какой-нибудь бондаж. Обратную дорогу я помнил смутно: Эл потащил меня по, как он сам выразился, боковой улице, где между магазинами в прайм-тайм покупок сновало два три человека. Тут продавали наркотики, сексуальные игрушки, контрацептивы и органы. На одном заведении значилось следующее: «Химические препараты для приятного времяпровождения».

И красные звёздочки.

Как мило, что покупателей уведомляли о необходимости иметь наличные деньги. Я рассмеялся, да так сильно, что едва не подавился слюной. Не мог выдавить из себя ни слова, пока Эллиот пытался понять, что случилось. Наркотический магазин… Звёздочки… Супермаркет… После тренировки я едва переставлял ноги и в следующее мгновение упал на асфальт, зацепившись ступнёй за пятку. И угол зрения резко изменился: я видел себя будто бы со стороны, с ошалевшими глазами, расхристанного, растянувшегося на асфальте.

– Любопытно.

Эллиот улёгся рядом со мной.

– Я так понимаю, машины тут не ездят?

– Нет, – Эл оперся на локоть, заглядывая мне в глаза: эндорфины в крови делали его необычайно красивым. – Но даже если бы и ездили, ты бы наплевал на это, верно?