Текст книги "В джунглях Юга"

Автор книги: Доан Зиой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

В правой руке у отца копье из эбенового дерева. Эбеновое дерево хорошо для этой цели тем, что оно очень легко проходит сквозь мышцы крокодила, такое копье всегда особенно глубоко ранит, причиняя такую острую боль, что крокодил ее не в силах вынести. К копью привязана веревка. Нужно знать, какова глубина реки, и заготовить достаточно веревки – не слишком много и не слишком мало. Если веревка окажется слишком длинной, потом придется долго искать крокодила, когда он уже ранен, а если она будет слишком коротка, то может затянуть под воду поплавок со светильником, к которому она привязана другим концом. Поплавок делается из легкого дерева, которое почти не впитывает влагу. Обматывать веревку вокруг поплавка тоже нужно очень умело, чтобы потом, когда раненый крокодил, удирая, потянет копье с веревкой за собой, она бы свободно раскручивалась и не запуталась. На поплавке прочно укреплен промысловый светильник. Это жестяная миска с плавающим в масле зажженным фитилем. Нужно еще укрепить на поплавке красный флажок, чтобы его днем было видно издалека. Этому флажку приписывают также какое-то магическое значение, но какое – отец не знал. Поплавок должен находиться перед охотником на расстоянии чуть больше, чем вытянутая рука. Расстояние выдерживается с помощью еще одной маленькой веревки, которую держит охотник.

Так приходится плавать иногда по два-три часа кряду. Отец перед этим всегда выпивал стаканчик рыбного экстракта, чтобы не простудиться в воде…

Отец плывет по течению, он сразу почувствует, когда появится крокодил, потому что его тогда оттолкнет назад напором воды. Тут же раздается «кхи-и»… и высовывается наружу рыло с большими, как пиалы, ноздрями. Крокодил всплывает, открыв пасть, и старается лизнуть горячий жир в светильнике. Отец, задержав дыхание и сосредоточив все силы, молниеносно швыряет копье, метя прямо в глотку, и отпускает поплавок. Раненый крокодил с шумом бьет хвостом, мечется и, таща за собой веревку с поплавком, уходит под воду.

Отец громко гикает, и лодка артели – она всегда наготове и следует за ним вдоль берега, на случай, если всплывут два-три крокодила сразу, – подплывает на его крик.

Крокодил тянет раскручивающуюся веревку за собой. Раненный, он может уйти самое большее на два-три километра. Потом он постепенно потеряет силы, найдет какую-нибудь заводь и заляжет на дне.

На следующее утро две лодки охотничьей артели проходят вдоль берегов, ищут поплавок. Тот, кто бросил копье и ранил крокодила, должен нырнуть на дно реки, чтобы связать его. Только тогда окончательно завоевывается право единоличного пользования своей частью – желудком крокодила…[45]45
  По очень старому обычаю, желудок достается охотнику, поймавшему крокодила, потому что в желудке часто находят золото и драгоценности, остающиеся от жертв, которых проглотил крокодил. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Всякий раз, когда отец, захватив большой моток проволоки, нырял на дно, Ко – мы с ним тоже иногда бывали на лодке – готов был заплакать, а у меня начинали дрожать руки и ноги. Отец, подолгу задерживаясь под водой, иногда выплывал набрать воздуха. Наконец, захватив с собой веревку потолще, он нырял в последний раз, чтобы связать ею крокодила, а там уже охотничья артель тащит его наверх. Потом отец выпивал несколько глотков вина, чтобы согреться, холодной рукой стряхивал капли с усов, в которые набились мелкие зеленоватые водоросли, и, смеясь, смотрел на нас с Ко:

– Ну что, испугались? Если крокодила проткнуло копье из эбена, он уже еле шевелится, лежит тихо-мирно на дне… Связывай как хочешь. В глотке копье, как же теперь кусаться! А если начнет вертеться, самому же будет больнее…

С реки повеяло прохладой, вымпел на конце шеста захлопал на ветру. Я сидел между отцом и старым охотником, смотрел на широкую реку, в которой где-то прятались крокодилы, и думал о том, какие же сильные эти люди, охотники на крокодилов!

«Природа коварна и сурова, человек всегда должен быть начеку. Но нет такой силы, которую не одолел бы человек», – думал я. И чуть не сказал это вслух. Хорошо, что вовремя спохватился, иначе отец и старый охотник, наверное, подумали бы, что я повредился в уме.

Глава XVI
В СЕЛЕНИИ У КХМЕРОВ

«Я беден и потому, как лист, упавший в реку, куда понесет вода, туда и плыву. К тому же сейчас всюду враг…» Так сказал мой приемный отец в тот день, когда мы встретились с охотниками на крокодилов.

Как же все это оказалось верно!

Мы прожили в рыбачьем селении всего лишь каких-нибудь три месяца. И еще не просохла земля на том месте, где мы поставили хижину, и не успела приемная мама узнать в лицо всех соседских женщин, как мы снова вернулись к кочевой жизни.

Последние несколько дней рыбаки, ходившие в открытое море, возвращаясь с лова, приносили вести о том, что враги надвигаются на нижний Уминь и что в устье реки много разведывательных катеров. Даже к нам сюда, в рыбачий поселок, когда становилось тихо, долетали из залива сирены кораблей. Говорили, что вражеский сторожевой катер, загасив мотор, прошел в ближнюю бухту и захватил двух ловцов креветок и что целое отделение марионеточных солдат, переодетых в крестьянскую одежду, спустилось по реке и дошло до самых болот, пока его не остановила засада местного отряда самообороны. Каждый день над нашими головами гудели «старухи»[46]46
  Тип разведывательного самолета.


[Закрыть]; они почти задевали верхушки деревьев. Разнеслись слухи о том, что в залив вошли два военных транспортных корабля. Небо в той стороне потемнело от дыма пожарищ.

Вокруг стояла страшная суматоха, – все хотели поскорее уехать.

Отец был намерен остаться здесь.

– Если придут враги, буду драться вместе со здешним отрядом самообороны. Ведь если все побегут и бросят свою землю врагу, – говорил он, – что же тогда получится!

У нас в семье, как назло, случилось несчастье – заболел Ко. Они с мальчишками собирали в зарослях кустистых пальм заплывших туда пескарей, и он нечаянно наступил на ядовитую рыбу, которую называли «чертова морда». Теперь нота сильно распухла, поднялся жар, и бедный Ко лежал в лодке, стонал и бредил. Мама все время плакала и торопила отца с отъездом.

– Куда же мы сейчас поедем? – сердито хмурился он.

– Ну, если ты от своих крокодилов оторваться не можешь, то я сама сделаю плот и увезу ребят!

Ее страдальческое лицо побледнело, губы дрожали, как будто она хотела еще что-то сказать и не могла.

Отец вздохнул и долго смотрел на Ко, лежащего в забытьи. Потом решительно поднялся, обернул голову повязкой, взял нож и пошел обдирать бамбуковое лыко на веревки, которые могли нам понадобиться в дороге.

Когда начало темнеть, наша лодка отошла от берега. В рыбачьем селении было безлюдно. На отмели, над грудами мертвой рыбы, кружились зеленые мухи. Когда мы начали грузить в лодку наш скарб, они с громким жужжанием разлетелись. Отец стал на рулевое весло, я был на носовом. Мама поминутно оглядывалась на покинутую хижину, грустно стоящую на краю селения. Шесты для просушки сетей на берегу отдалялись с каждой минутой и скоро стали совсем не видны в вечернем тумане, поднимавшемся над водой…

Как и раньше, мы, сменяя друг друга, плыли без отдыха несколько дней и ночей подряд. Иногда мне начинало казаться, что наша лодка совсем не движется. Здесь все места были очень похожи одно на другое. Берег по обеим сторонам был покрыт густыми зарослями кустистых пальм. Дул ветер. Перешептывание листьев под ветром, плеск волн о борт лодки и скрип весел – все слилось в монотонную печальную мелодию, от которой становилось очень тоскливо.

Я вспоминал о доме, о родителях, о своем друге моряке Ба и спрашивал себя, не было ли в его скитальческой жизни таких же невеселых дней.

Мне вспомнились его слова:

«… Сегодня – здесь, я завтра – там. Вот я, например, где только не побывал – в лесах, на разных морях, в степях и горах! И чем больше я ездил, чем больше встречал интересного, тем сильней это меня захватывало…

 
Плывет корабль,
В далекие края…»
 

Низкий голос моряка Ба как будто плыл сейчас следом за нашей лодкой.

Зеленые оазисы, сверкающие золотом пески огромной пустыни и купцы на спинах верблюдов, устало смотрящие на силуэты египетских пирамид на горизонте… Морские порты с сутолокой разноплеменных пассажиров в красочных национальных одеждах, спешащих по трапам океанских лайнеров… Моря, закованные во льды, где все сливается с небом в сплошной белизне; эскимосы в одеждах из шкур, упряжки быстроногих оленей… Обо всем этом я мечтал, и все это было на сверкающих яркими красками открытках, которые моряк Ба когда-то подарил мне. Открытки так и звали побывать в разных краях. Но все это было так далеко! Попаду ли я когда-нибудь туда?! А здесь, на этой широкой реке, по которой мы плыли, было пустынно и тихо. И мне так часто хотелось превратиться в пингвина…

Кустистые пальмы, стоявшие по обеим сторонам реки, вскоре сменились лесом финиковых пальм с густым, непроницаемым сводом крупных листьев. Здесь, у самой воды, среди обуглившихся от удара молнии стволов пальм, на иссиня-черной болотистой земле лежало множество черно-желтых змей. Свернувшись кольцом, змеи вытягивали вверх головы, как будто разглядывали верхушки пальм. Иногда я, сильно размахнувшись веслом, нечаянно задевал по змее, но она даже не шевелилась. За лесом финиковых пальм потянулись заболоченные пустоши, до горизонта заросшие высокими, в рост человека, травами; изредка над ними проносился долетавший сюда ветер с моря, и травы клонились ему вслед, колышась как волны. Над зеленым травяным простором кружилось несметное множество аистов.

Я поднял весло и, обернувшись, заглянул под навес лодки.

– Ко! Вставай, посмотри, как много аистов!

Ко, лежавший ничком, знал, что я посмеиваюсь над ним, но все же откинул укрывающую его циновку и выглянул из-под навеса.

– Подумаешь, удивил! Бывает и побольше! – скривил он рот в усмешке, снова лег и, скорчившись, натянул на себя циновку.

Я услышал, как он застонал, и мне стало его ужасно жалко.

– Ох, когда же мы до кхмеров доедем, может, удастся раздобыть там лекарство для мальчишки, – тяжело вздохнула мама.

Отец, приложив козырьком руку к глазам, посмотрел вдаль на едва заметные редкие верхушки деревьев.

– Еще один переход – и будем там. Поднажмем, Ан!

А я уже не мог даже пошевелить руками. Они стали тяжелыми, твердыми, как две деревяшки. И все же, услышав слова отца, я улыбнулся.

– Ничего, я еще могу, отец! Еще не очень устал!

Из-под навеса, пригнувшись, вышла мама.

– Иди отдохни, я погребу, – сказала она и легонько подтолкнула меня.

Я лег рядом с Ко и еще не успел хорошенько устроиться, как веки налились тяжестью и я уснул…

К закату мы добрались до селения кхмеров[47]47
  Кхме́ры, или камбоджийцы, с давних времен живущие в Южном Вьетнаме, в отличие от представителей других национальностей, встречающихся там – индонезийцев, китайцев, малайцев и др., – довольно многочисленны. Их насчитывают около 400 тысяч человек. Большая часть кхмеров расселена на юге и юго-западе Южного Вьетнама, и лишь незначительная часть живет вдоль границы с Камбоджей.


[Закрыть]. От песчаных наносов по берегам маленькой речушки, в которую свернула наша лодка, поднимался горячий, обжигающий лицо воздух. Зной выжег траву, покрыл желтизной листья бамбука. Редко-редко налетал издалека ветер. Он вздымал вихри песка, такие огромные, что за ними становилось не видно быков, изнуренных зноем и жующих траву под редкими деревьями. Мне казалось, что песок сейчас поднимет этих быков и унесет в небо.

Дочерна загорелые, словно вымазанные сажей, голые пастушата с громкими воплями плескались у берега. Один кудрявый мальчишка стоял на берегу и помахивал кнутом. Он был так туго поверх своего раздутого живота перепоясан новеньким кожаным ремешком, что у меня невольно все внутри заболело. Заметив, что я смотрю на него, он заулыбался во весь рот, показывая ровные и крупные, как кукурузные зерна, зубы.

На извивающейся змейкой дороге поскрипывала деревянными колесами запряженная буйволом повозка. Повозка была тяжело нагружена рисом. Впереди, держа в руках вожжи, шел мужчина в красном саронге и с непокрытой головой. За повозкой две молодые женщины, в одинаковых платьях с широким вырезом у шеи, несли на головах глиняные кувшины с водой. Их стройные фигурки с высокими тонкими шеями, похожими на горлышко вазы, все время тянулись вверх, чтоб сохранить равновесие кувшинов, и показались мне такими же красивыми, как каменные статуэтки кхмерских танцовщиц на картинках в путеводителе по Камбодже. Все вокруг было окрашено в однообразную унылую желтизну, только верхушки высоких деревьев, которые здесь были редки, еще сохраняли зеленый цвет.

Наша лодка прошла мимо домов, окруженных плетнями, и пустых двориков. Красивая птичка колибри, с ярко-зелеными крыльями и красной грудкой, сидела на крыше молельни возле реки. Услышав плеск весел, птичка вспорхнула и улетела. Лодка остановилась у песчаной косы.

Отец сменил одежду, повязал новую головную повязку, и мы с ним пошли в пагоду попросить лекарства для Ко. Едва мы отошли от лодки, как Луок прыгнул на берег и бросился следом за нами. Как я ни гнал его, он не уходил, и нам пришлось взять его с собой.

Возле дома на сваях, стоявшего за зеленой бамбуковой изгородью в начале селения, отец спросил, как пройти к пагоде. Хозяин дома в шелковом клетчатом саронге, сидевший на веранде, показал в ту сторону, где росли манговые деревья, и оба заговорили между собой по-камбоджийски. Я ничего не понимал, да еще из-под дома громко лаяли собаки, и, наверно, потому мне показалось, что хозяин и отец о чем-то спорят.

Где бы мы ни показывались, всюду начинали лаять собаки.

Здесь было очень много собак, и все злые и худущие; они не отбегали далеко от дома, но, когда мы проходили мимо, они так и норовили укусить Луока.

– Зачем им столько собак? – разозлился я.

– Кхмерам религия запрещает убивать или продавать собак. Кормят всех щенков, сколько ни народится, а когда собака вырастает, она сама кормится, – ответил отец.

Луок бежал рядом со мной. Хвост его не был трусливо поджат, нет, он независимо им помахивал и как будто не обращал никакого внимания на весь этот шум. Но я знал: подай я ему знак, и он с удовольствием задаст им всем хорошую трепку.

Пагода с шестью изогнутыми по краям красными черепичными крышами стояла на каменном фундаменте на вершине песчаного холма, окруженная огромными, в три-четыре обхвата, манговыми деревьями. К ней вела широкая лестница из пористого камня. Каждая ступень была такой широкой, что на ней нужно было сделать несколько шагов, прежде чем ступить на следующую. По обе стороны стояли высеченные из камня изображения змея с девятью головами, развернутыми огромным веером. Холм был невысокий, но из-за широких ступеней мне показалось, что пагода стоит на очень высоком месте, и, чтобы увидеть ее, я все время задирал голову.

Лукку[48]48
  Лу́кку по-кхмерски – старший буддийский монах; слово «лукку» употребляется так же, как вежливое обращение к старшему. (Прим. автора.)


[Закрыть] пагоды, укутанный в желтый шелк, – еще совсем не старый, ему было лет пятьдесят, не больше, – шаркая туфлями и приветливо улыбаясь, вышел нам навстречу. Отец сложил руки перед грудью и почтительно поклонился. Я смотрел внимательно и тоже делал все, как он. Они заговорили между собой по-кхмерски, и отец вошел следом за лукку внутрь пагоды. Я тоже хотел было идти за ними, но отец обернулся и сказал:

– С собакой сюда нельзя. Если хочешь войти, вели ему лечь во дворе.

Но мне не удалось заставить Луока лежать спокойно. Едва я отворачивался, как он бросался следом за мной, и мне в конце концов пришлось остаться. Заглянув внутрь, я увидел, как отец, вытерев в уголке у входа ноги, сел на красивой пестрой циновке, разложенной против низкого круглого столика.

Лукку гостеприимно налил в чашечки воду, приглашая отца выпить, и они о чем-то заговорили. В пагоде было множество Будд, совсем как во вьетнамских пагодах. Отличие было лишь в том, что здесь под маленькими столиками громоздились глиняные горшочки с прахом кремированных людей; на крышке каждого такого горшочка был привязан квадратный белый лоскут, сбоку приклеена бумажка с именем и датой смерти.

Из небольшого домика справа во дворе пагоды, громко разговаривая, вышли несколько мальчиков с книгами под мышкой. Они поклонились появившемуся следом за ними молодому бонзе и побежали наперегонки вниз по каменной лестнице.

Из пагоды вышел отец, неся в руках что-то завернутое в желтую бумагу. Он обернулся и поклонился лукку. Тот, выйдя следом, как будто хотел что-то сказать, но передумал и окликнул нас, только когда мы были уже у лестницы. Отец оглянулся. Лукку, подняв вверх палец, сказал медленно, отчеканивая каждое слово:

– Ры сэй теонг кап, боонг ла чроу кса!

Отец повторил несколько раз «пат», пат»[49]49
  Да, да (кхмер.).


[Закрыть] и низко поклонился.

– О чем вы там так долго говорили? – спросил я.

– О многом… Он спросил, куда дошел враг, где наши… – весело ответил отец.

– А лекарство для Ко?

Отец показал желтый сверток:

– Вот оно! Сделано из ста сортов птичьего помета и костей ядовитых змей. Принимать внутрь и смазать снаружи, и все быстро пройдет. Денег не взял – подарил.

– А что он тебе только что сказал?

Отец помолчал немного, внимательно глядя на меня, потом ответил:

– Все-то тебе знать надо! Он сказал «хочешь срубить бамбук, убери лианы…» То есть это значит, что, если мы хотим отразить врага, нужно прежде всего избавиться от тех, кто им помогает!

– А эти мальчики в пагоде, они учатся молитвам?

– Нет, грамоте. В кхмерских селах нет школ, и дети учатся в пагоде. Лукку в селении самый влиятельный человек.

– Нам повезло, что мы встретили такого хорошего лукку, правда?

Отец кивнул и почему-то с улыбкой посмотрел на меня. Мы пошли к лодке, не обращая внимания на бегущих за Луоком собак, которые снова подняли громкий лай.

Ко выпил лекарство и смазал им больную ногу. Скоро ему стало намного лучше, и он даже смог сесть. Подарок лукку и впрямь оказался волшебным снадобьем. Отец тут же завернул в тряпицу клыки крокодила и отнес в пагоду – лукку сможет обточить их и сделать красивые шахматные фигуры.

Мама просила на денек задержаться здесь, чтобы она могла сходить в пагоду помолиться, но подул попутный ветер, начинался прилив, и отец не согласился. И, когда наступил вечер, мы продолжили наш путь. Куда он приведет нас?

Глава XVII
ПТИЧИЙ БАЗАР

В этих краях на таких маленьких джонках, как наша, парус не ставят, он очень громоздкий, без него лодка намного легче. Вместо паруса ставят срубленное деревце кустистой пальмы, которые во множестве растут здесь вдоль берегов.

Наша лодка входила в большую реку с четырьмя такими зелеными «парусами», воткнутыми в отверстия для уключин. Ветер был такой сильный, что гудел в них и два дня и две ночи стрелой мчал нашу лодку вперед. Наконец возле рынка Солнца отец «спустил» паруса, бросив их в реку Хозяйке вод[50]50
  Местное поверье гласит, что Хозяйка вод – правительница всех рек, проток и каналов. (Прим. автора.)


[Закрыть].

Этот рынок назвали рынком Солнца, наверно, потому, что он собирался на косе у канала, который так и назывался – канал Солнца.

Ко сказал мне, что здесь продают птиц. Когда мы приехали, на рынке еще никого не было. Отец все же поставил лодку, надеясь продать крокодиловую кожу, которой у нас оставалось еще довольно много.

Солнце палило нещадно. Небо было чистым, словно широко распахнутым до самого горизонта. Канал, рано утром слегка окрашенный в цвет персика, постепенно стал превращаться в поток слепящей ртути. Вдоль берега было разбросано несколько лавчонок. Растрескавшаяся от зноя земля перед ними была сплошь покрыта высохшим птичьим пометом, и ветер кружил над ней перья, сверкавшие в лучах солнца.

С раннего утра к пристани стали съезжаться лодки, и скоро все было забито битком. Нос одной лодки привязывали к корме другой, и на канале стало черным-черно. На лодках и на берегу громко кричали птицы. Из всех лавчонок и харчевен вкусно пахло жареным, и не умолкала дробь ножей на кухнях.

Отец сидел и потягивал вино в шумной харчевне, где были сплошь одни женщины и дети, лакомившиеся похлебкой из дичи. Кусок блестящей крокодиловой кожи он вывесил прямо у входной двери.

Мама взяла корзинку и пошла купить цыплят и яиц, чтобы на лодке был запас пищи. У Ко еще побаливала нога; он остался в лодке и, прижимая к себе Луока, завистливо поглядывал в сторону рынка. Я сбегал на берег, принес ему похлебку из дичи и тут же пошел обратно. Луок махал хвостом и просительно скулил, но Ко крепко держал его обеими руками и не пустил со мной. Тогда пес принялся с горя облаивать соседские лодки с птицами. Поднялся невообразимый шум, птицы кричали и бились в закрытых плетенках.

Я слонялся по рынку. Внизу у берега, на одной из больших джонок, громко ссорились какие-то женщины. На джонке все было заставлено корзинами с птичьими яйцами, а трюм забит множеством всевозможных белых и черных птиц. Связанные за лапы птицы вытягивали шеи, клевали друг друга и шумно хлопали крыльями.

У какого-то мальчишки бились в руках две неизвестные мне птицы, чуть побольше селезня, с очень длинными шеями и бледно-желтыми перьями.

– Что это у тебя за птица? – заложив руки за спину, подошел я к нему.

– Баклан, не знаешь, что ли? – скривил он презрительно губы, но вообще-то он мне показался симпатичным. – Ты откуда такой взялся? – спросил он.

– Приезжий. В моих краях тоже… много птиц. Просто они не похожи на этих, вот я и спросил! – прихвастнул я, чтоб он не считал меня «серой деревней».

Видно, я ему тоже чем-то понравился, потому что он стал водить меня за собой и показывать разных птиц. Он очень гордился своими познаниями.

Пеликаны, огромные, как гуси, дрались друг с другом толстыми клювами, так что из стороны в сторону болталась мягкая светло-желтая перепонка, свисающая от клюва до самой груди. Лотосовые аисты, на высоченных тонких ногах, с завязанными клювами и обвисшими крыльями, стояли рядом с черными и серыми журавлями, которые вертели головой с красным гребешком, наблюдая за морскими орлами, кружащимися над каналом.

Хохлатые цапли, белые султаны, египетские цапли, цапли-каравайки с белой головой лежали, связанные, целыми партиями. Неподалеку расположилась группа женщин и подростков; они выщипывали перья у цапель и чирков.

– Хочешь заработать? – потянул меня за рукав мальчик. – Здесь нанимают выщипывать перья. Поговори вон о той теткой в ноне из перьев орлана.

Я замотал головой.

– Не хочешь? – ткнул он меня кулаком в бок. – Да ты что! За день можно много заработать. Можешь не деньгами, а птичьим мясом взять. Здесь перья продают отдельно, а мясо – отдельно!

Плетенок десять с утками-мандаринками были грудой свалены рядом с клетками птичек колью. Голубые перья, красный, как перчик, клюв и тонкие лакированные розовые лапки придавали колью необычайно кокетливый вид; они непрестанно выгибали шейки и громко кричали «чить, чить». Неподалеку громоздились корзины с чирками. Чирки все время ворочались, клевали друг друга и громко кричали.

– Где это столько птиц набрали? – решился я наконец спросить у мальчика.

– На птичьем базаре, где же еще!

– А где он?

– Там, где и должен быть! – хитро засмеялся он, очень довольный собой.

Видно, он давно ждал этого вопроса и теперь решил испытать мое терпение, потому что только через некоторое время сказал:

– Видишь женщин в джонке с птичьими яйцами? Они собирают яйца уток-мандаринок, колью и цапель прямо в поле. Если птица снесла яйцо в поле, у него нет хозяина, и можно брать свободно. А вон тот мужчина, который продает веера из перьев орлана и марабу, – это хозяин аистиного луга. Не знаешь? Ну это… это там, где аистов и цапель много живет. Только там все равно не так много, как на птичьем базаре. Вот где птиц полно! Видимо-невидимо!

Солнце стояло уже высоко и начало сильно припекать. Рынок, собравшийся под открытым небом, уже не был таким оживленным. Вдруг откуда-то донесся гул, и тут же с лодок истошно закричали:

– Самолеты!

Рынок заметался, люди в панике бегали взад и вперед на открытом клочке земли, где не было ни деревца, ни кустика, под которыми можно было бы укрыться. Какие-то женщины с испуга прыгали прямо в канал, пытаясь спрятаться под высоким обрывистым берегом у самой воды.

Над рынком низко пронеслась «старуха в галошах»[51]51
  Гидроплан разведывательного типа.


[Закрыть], взмыла вверх, снова вернулась и, сделав круг, сбросила вниз какие-то черные комья. Я прижался к земле и затаил дыхание, ожидая взрывов.

– Листовки! – крикнул кто-то.

Я поднял голову. Черные комья разлетались на ветру, рыбьими чешуйками поблескивая в лучах солнца, и ветер относил их далеко в сторону. Лодки и джонки поспешно уходили, в суматохе толкая друг друга, и над каналом стоял стук весел и громкие, оглушающие крики птиц.

Когда я сбежал к пристани и забрался в лодку, я увидел брошенную на носу крокодиловую кожу и отца, который уже вдел весла в уключины. Я тут же взял носовое весло и, несколько раз с силой взмахнув им, направил лодку по течению.

На месте птичьего рынка теперь оставался только пустой клочок земли да несколько грустных покосившихся лавчонок.

Над водой неслись громкие споры:

– Интересно, что было напечатано в листовках?

– Десять дней назад они разбросали листовки на рынке Змеи, агитировали сдаваться!

– Где же наша армия, почему их не отгонят?

– Всюду армию дожидаться? А что же, у нас самих рук нет? Надо браться за ножи, за копья, отбить охоту до чужой земли!..

Отец решил направиться в сторону Намкана.

– Там, можно сказать, в лесу деньги, в море серебро, – уговаривал он маму. – На реке и каналах трудно прокормиться. А там кругом леса – мангровые[52]52
  Ма́нгровые деревья славятся ценной древесиной; растут в прибрежной полосе, которую каждый день заливает морской прилив. У этих деревьев много воздушных корней; нижняя граница ветвей соответствует наивысшему уровню прилива.


[Закрыть], кипарисовые. Да и врагу туда трудно пробраться. Приедем туда – будем для углежогов хворост собирать.

– Как знаешь, – соглашалась мама, – где бы ни жить, лишь бы спокойно было. А так скитаться – чего хорошего, вон мальчишки совсем исхудали!

На следующий день Ко разбудил меня очень рано:

– Скорей, Ан! К птичьему базару подъезжаем!

Я выбрался из-под навеса, плеснул в лицо водой. Над черной, неровной, как пила, полоской леса у поворота реки поднимались розоватые облака, и оттуда навстречу нам летели стаи птиц, кажущиеся отсюда скоплением бисерно-мелких черных точек. Немного погодя стал слышен шум их крыльев, и все небо в той стороне потемнело от птиц. С каждой минутой становились все слышнее их возбужденные крики, и ветер уже принес тяжелый зловонный запах.

Птицы садились, густо облепляя ветки деревьев и финиковых пальм, с которых облетели почти все листья. Чирки стояли на гнездах, широко раскинув крылья, как бронзовые танцовщицы, изогнувшие в танце руки. Марабу с плешивыми, покрытыми редким пухом головками, похожие на старых бонз в серых одеждах, вобрав шеи, задумчиво смотрели вниз на землю. Много других неизвестных мне больших птиц сидели на ветках, сгибавшихся под их тяжестью.

Неподалеку над водой поднял голову баклан. Когда наша лодка подошла поближе, баклан тут же нырнул и исчез, и через мгновение мы увидели, как он показался уже у самого берега, неся в клюве извивающуюся креветку. Мы с Ко не могли оторвать глаз от птичьего базара. Нам обоим очень хотелось задержаться здесь хотя бы на денек. А птицы всё летели и летели, их становилось все больше и больше.

Кроме тех, каких мы уже видели на рынке Солнца, здесь было множество других, которых я видел впервые. Они сидели низко на ветках, и, стоя под деревом, можно было рукой дотянуться до гнезда и вынуть оттуда яйца.

Я присел на борт лодки и крикнул отцу:

– Давай остановимся здесь, половим птиц!

– У птичьего базара есть свой хозяин. Чужое брать нельзя!

– Какой хозяин? Ведь этих птиц кормить не надо. Птица летает в небе, а рыба плавает в воде. Это ничейное, значит, кто поймает, того и будет!

– Верно, кормить не надо, но на чьей земле они гнездятся, тот им и хозяин. Он платит за нее налог, как и за поле![53]53
  В Намбо при колонизаторах налог на птичьи базары был очень велик, примерно раза в четыре больше, чем на рисовое поле. В период войны Сопротивления мы тоже взимали с них налог, но он стал намного ниже. Птичий базар – это обычно остров или отмель, где гнездятся птицы. (Прим. автора.)


[Закрыть]

Вдалеке показалось несколько человек с корзинами на палках. Бамбуковыми шестами с железным крюком на конце эти люди цепляли за шеи птенцов и бросали их в корзины.

От крика птиц мы не слышали друг друга. И долго, еще километра три, нам виден был берег с птицами, белевшими на склоненных к воде высоких деревьях.