Текст книги "В джунглях Юга"

Автор книги: Доан Зиой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

Глава V
Я ВСПОМИНАЮ ДАВНИЕ ДНИ…

Толстуха уехала. Старика лоцмана и студента мне тоже не удалось разыскать. Так уж получилось, что я терял всех, кого встречал, и оставался совсем один. А ведь раньше я не бывал нигде дальше города, в котором родился и вырос…

Пропагандист Шау сказал, что я могу жить у него. Днем я вместе с ним убирал комнату отдела информации, подправлял и подкрашивал старые лозунги. Спал я где придется. Иногда у Шау, иногда еще у кого-нибудь из молодежи. Я помогал им как мог – писал разными красивыми шрифтами лозунги, рисовал девушкам их инициалы на уголках пахнувших рисовым отваром тонких белых платочков, которые они потом вышивали. Все эти мелочи я делал с охотой, и Шау хвалил меня, говоря, что у меня «золотые руки».

Но несмотря на все дела и новых друзей, мне было очень невесело. С тревогой я думал о том, что мне не удастся найти моих родителей и вернуться домой. Я никому ни разу не пожаловался. Наоборот, если кто-нибудь спрашивал, где мои родители, я старался перевести разговор на другое. Потому что, если бы меня стали жалеть, мне, наверное, было бы еще тяжелее.

Так я прожил больше месяца. Днем, когда я ходил гулять или играл с деревенскими ребятами, я не так тосковал по своим. Но ночью было гораздо тяжелее. Часто я просыпался с мокрым от слез лицом…

Я вспоминал улицы, усаженные тамариндовыми деревьями с яркой и блестящей после дождей зеленью, с цветами, ронявшими на головы прохожих белые лепестки; шеренги манговых деревьев, с которых мы, удрав из школы, сбивали рогатками еще зеленые плоды…

Каждую субботу вечером мы с отцом ходили на пристань и смотрели, как, закинув длинную леску, там удят рыбу. Тихо шелестел ветер в вершинах тополей вдоль дороги из красного камня, бегущей по берегу реки Тиензианг. Под деревьями, на каменных ступенях пристани, виднелись редкие фигурки людей, вышедших на вечернюю прогулку. На широкой реке мелькали рыбачьи лодки. Над городом летел речной ветер, он нес запах ила и солнца…

Однажды мой отец вернулся домой необычайно взволнованный.

– Независимость! Слышите, наша страна отныне независима![17]17
  В августе 1945 г. во Вьетнаме победила Августовская революция. Она принесла вьетнамскому народу свободу, независимость и единство родины, народную власть. Было образовано Временное Революционное правительство Вьетнама во главе с товарищем Хо Ши Мином. Но колонизаторы не оставили своих притязаний на Вьетнам, ранее входивший в состав французских колоний в Индокитае. Результатом поражения Франции в начале второй мировой войны явилась японская оккупация Вьетнама. После победы СССР и союзных войск над фашизмом Япония капитулировала. Когда в связи с этим во Вьетнам, чтобы разоружить капитулировавших японцев, вошли союзнические войска, французские колонизаторы воспользовались этим и начали военные действия на юге страны. А в декабре напали на Ханой. Это было началом всеобщей войны Сопротивления вьетнамского народа (1946–1954 гг.), в которой он одержал победу над колонизаторами. По Женевским соглашениям о восстановлении мира в Индокитае (1954 г.) Вьетнам был разделен на две части – северную, Демократическую Республику Вьетнам, и южную, где установился проамериканский марионеточный режим.


[Закрыть]

В нашей школе на несколько дней отменили занятия, и мы все вышли на демонстрацию. Город стал красным от многочисленных повязок, флагов, лозунгов. Ни днем, ни ночью не прекращалось шествие молодежи, женщин, бойцов революционных отрядов и народного ополчения, крестьян из дальних сел и деревень, потянувшихся сюда отпраздновать свой самый большой праздник… Не прошло и двадцати дней, как разнеслась весть о том, что враг открыл огонь против наших войск в Сайгоне. Мой город, веселившийся, как дитя, за одну ночь неузнаваемо изменился. Люди ковали оружие, готовили запасы продуктов. «У кого есть нож, пусть вооружится ножом; у кого кинжал – пусть вооружится кинжалом!» – призывал Вьетминь.

 
Вставай, вставай,
Ответь на зов родины!
 

В темные дождливые ночи и в жаркие дни, когда нещадно палило солнце, над всеми улицами и переулками, над рынком, над берегом реки, над окраинами летела эта песня…

Народный комитет Намбо из Сайгона переместился в наш город. Городская больница была забита ранеными. Каждый день из города уходили машины с добровольцами. Они направлялись туда, где шли ожесточенные бои революционных отрядов с врагами, прячущимися за спины «союзников» – английских и индийских солдат, пришедших обезоружить капитулировавших японцев.

В эти ночи я спал мало. Мешал гул машин, решительное пение студентов и старшеклассников:

 
В сторону перья,
Вперед на дорогу борьбы!
В сторону перья, почести подождут[18]18
  Здесь и выше слова из широкопопулярной песни Лыу Хыу Фыока «Призыв к студентам», написанной им в 1941 г. Лыу Хыу Фыок (р. 1921 г.) – активный деятель революционного вьетнамского искусства, автор многих патриотических песен; сейчас министр информации и культуры Временного Революционного правительства Республики Южный Вьетнам.


[Закрыть].
 

Часто во сне я видел себя взрослым на посту перед Народным комитетом, совсем как парни из молодежного авангарда. Я очень завидовал им и жалел, что не могу еще вместе с ними идти на фронт.

Как-то ночью я проснулся от сильной стрельбы. В доме было темно. Раздался взрыв, потом еще и еще…

– Вставай! Враги пришли! – в ужасе кричала мама.

Слышно было, как она босиком бегает в соседней комнате: наверно, в темноте не нашла свои деревянные сандалии.

– Тихо! – Это отец стукнул кулаком по столу. – Дай послушать! Нечего с ума сходить, точно они и в самом деле уже здесь!

– Да они уже под самым носом, – закричала мама, – а он все еще прислушивается! Ан, вставай быстрее!

Я спрыгнул с кровати, наткнулся в темноте на стул, стал шарить по стенам и все никак не мог найти дверь. Деревянные сандалии гулко прошлепали в мою комнату, я почувствовал прямо над собой теплое дыхание и порывисто прижался к матери.

Стрельба не прекращалась. Орудия ухали так, точно кто-то гигантской железной метлой мел по небу. В соседних домах громко плакали дети. Стукнула входная дверь, и в дом ворвалась полоска яркого электрического света. Отец, опершись на подоконник, выглянул на улицу. Мама дрожащими руками крепко прижимала меня к себе. Я хотел выбежать на улицу, посмотреть, что творится, но свет там вдруг погас. Цокот деревянных сандалий и детский плач мгновенно замерли, наступила зловещая тишина. Снова раздались выстрелы, и вместе с ними поднялся детский плач и панические крики женщин.

Мама, чиркая по коробку дрожащими руками, пыталась зажечь спички. Я побежал к пробкам, но, сколько я ни старался, в доме по-прежнему было темно: наверно, отключили на электростанции. Мама зажгла коптилку и забегала по комнатам, собирая вещи.

Крики людей, топот бегущих ног, ржание лошадей, пронзительные гудки машин и скрежет тормозов, звонки велосипедов, детский плач… Одна за другой спешили мимо нашего дома группы людей.

В тусклом свете коптилки среди хаоса разбросанной мебели и вещей суетилась мама. Она все никак не могла уложить чемоданы, все казалось нужным, и она по нескольку раз брала и снова откладывала одну и ту же вещь. Отец отстранил ее и отобрал только самое необходимое. Мама с плачем торопила его.

Я выбежал на улицу и смотрел на беженцев. Отец вывел велосипед, привязал чемоданы – один на раму, другой на багажник, – потом вышла мама с корзинкой в руках, и мы пристроились к потоку беженцев.

Бледный рассвет уже пробивался над верхушками сливовых деревьев, спящих перед маленькими домиками. В некоторых домах двери были плотно закрыты: наверно, из них уже эвакуировались, возле других хозяева ловили уток и кур. «К приходу врага оставлять пустые дома и пустые сараи!» – вспомнил я лозунг на перекрестке.

У обочины дороги я увидел своих одноклассников, Фи и Тиня. Они стояли возле блестящего черного автомобиля, остановившегося посреди дороги. Оба были в шортах и спортивных рубашках с расстегнутым воротом. Увидев нас, толкающих громоздкий велосипед с чемоданами, они заложили руки в карманы и ехидно заулыбались. Непохоже было, что это семейство чем-то обеспокоено. Их отец, выпятив огромный живот, попыхивал дорогой сигарой и смотрел, как шофер возится под машиной. На заднем сиденье машины развалилась мать. Рядом с ней устроилась кормилица с малышом на руках и, развлекая его, пощипывала струны мандолины. Даже мандолину ухитрились прихватить!

Тут только я вспомнил, что оставил дома одну совершенно необходимую мне вещь, и хотел вернуться. Но отец лишь глянул на меня искоса и продолжал толкать вперед тяжелый велосипед. Мы были уже довольно далеко от города, возвращаться было поздно. И небольшой компас, стрелка которого всегда показывала на север, подарок моего друга моряка Ба, так и остался лежать в ящике письменного стола, рядом с коробкой акварельных красок и пачкой открыток с видами городов разных стран.

Где же теперь мой друг моряк Ба? Может, он тоже бьет врага где-то неподалеку-? Или он снова в далеком море и даже не знает о том, что враг гонит нас? Где мои друзья, ребята, с которыми я часто играл? Завтра-послезавтра наши отряды выгонят врага, и мы снова соберемся все вместе. Уж у нас будет что рассказать друг другу!

Я был, конечно, очень встревожен всем происходящим, но в то же время мне казалось, что изредка эвакуироваться даже интересно. Один раз мы уже уезжали на несколько дней, а потом вернулись. Сколько зато потом было разговоров в школе!

– Береги-и-ись! – раздался чей-то крик.

Сзади, медленно клонясь, падало подрубленное дерево – начали валить деревья, перекрывая дорогу врагу.

В той стороне, где остался город, раздались взрывы, почти сразу же поднялись черные клубящиеся столбы дыма, и скоро там все было охвачено огнем.

Через два дня мы добрались до Кайлая. Там было по-прежнему оживленно и людно, но атмосфера подготовки к боям была еще более кипучей и напряженной, чем у нас.

Мы остановились у родственников. Целыми днями я бродил по улицам. Сюда со всех окрестных и дальних сел и деревень стекались крестьянские парни, вооруженные дубинами и кольями. Лица их были неулыбчивы и суровы; маршируя, они еще не могли держать шаг и выглядели совсем не так подтянуто, как парни нашего города, но в них чувствовалась очень большая сила, и я был уверен, что они будут храбро сражаться.

Каждый день я ходил в информационную читальню, смотрел плакаты, читал газету «Труба зовет солдата» и дома пересказывал маме. Я восхищался подвигом Ле Ван Тама, сайгонского мальчишки, моего ровесника. Он погиб, но взорвал вражеский склад боеприпасов, пропитав свою одежду бензином. На плакате Ле Ван Там был весь закрыт языками пламени, и я видел только его сверкающие глаза. Если бы со мной были краски, я мог бы срисовать плакат и потом повесить в нашем классе.

Я рисовал неплохо, а в нашем классе – лучше всех, и учитель часто вывешивал на уроках как учебное пособие нарисованных мной огромных жуков и бабочек.

Мне недолго пришлось наслаждаться праздной жизнью. Не прошло и недели, как подошел враг. Мы бежали в сторону Кайбе. Потом и Кайбе был потерян. Мы снова бежали. Велосипед был слишком громоздкий, и отец отдал его местной самообороне для связных.

Мы переправились через реку и добрались до Тхиенхо. Крестьяне помогали нам чем могли, давали рис, лодку, чтобы ездить на рынок. Местные ребята учили меня, как трезубцем ловить рыбу в канале. Было интересно, только очень мешали комары и пиявки, которых здесь была тьма-тьмущая. На востоке до самого горизонта поднимались высокие травы и тростник. В той стороне лежала знаменитая Долина Тростников[19]19
  Долина Тростников – легендарный партизанский край, и сегодня славный своими боевыми делами.


[Закрыть].

Несколько дней прошли спокойно, но потом и здесь появились самолеты и стали бомбить населенные пункты по берегам крупных каналов. Нам снова пришлось бежать.

Деревеньки, пальмы и бананы, одевшие в прохладную тень сады на богатых наносных землях, тропинки вдоль узких маленьких канальчиков, в воде которых отражались кроны дурьянов и мангостанов[20]20
  Дурья́н. – Эти деревья растут только на юге, высота их 10–15 м; дают сладковатые мясистые плоды. Мангоста́н – высокие плодовые деревья; плоды их употребляют в пищу, а кожуру от плодов используют как народное средство от желудочных заболеваний.


[Закрыть], мелькавшие в зелени красные черепичные крыши – все теперь утратило свое прежнее спокойствие и тишину. Война пришла даже в самые глухие селения.

Молодежь и старики, женщины и дети – все вооружались самодельным оружием.

…Прошло больше месяца, когда мы добрались наконец до реки Хаузианг. Нам часто приходилось ночевать в открытом поле, на мокрой от росы земле, иногда мы целыми днями шли под проливным дождем, не останавливаясь даже для того, чтобы поесть. От постоянных тревог и лишений мама совсем расхворалась. Ее стали мучить сильные приступы лихорадки, она подолгу лежала и, не в силах двинуться, холодеющей рукой ловила мою руку. Когда начинали стрелять, мама, шатаясь от слабости, поднималась, и мы снова шли следом за другими беженцами.

Когда нам удавалось остановиться в более спокойном месте, я тут же удирал с местными ребятами, едва успев с ними познакомиться. Мы забирались в поле или прятались в садах и придумывали разные игры. Из пальмовых листьев и тростника, например, мы делали тележку с двумя лошадьми, и главнокомандующий, которого мы выбирали, нахлобучив на голову огромный лист банана вместо фуражки, объезжал позиции. Из цветка банана и сухих щепок, пущенных в маленький канальчик, мы сооружали целую флотилию. Потом подбирали паданки и стреляли по ней.

– Ан, – много раз просила мама, – ведь кругом война! И как ты ничего не боишься! Не убегай далеко, вдруг что случится, где тебя искать?! Очень прошу!

В такие минуты мне было так жалко маму, что никто не уговорил бы меня играть. Но, просидев немного спокойно, я снова убегал к ребятам.

Как-то раз я встретил пастушат с буйволами, и мы ушли на озеро, где росли лотосы. Вдруг налетели черные истребители и стали бомбить и обстреливать село, в котором мы остановились. Клубы дыма закрыли макушки самых высоких деревьев, росших над рекой.

Когда я добрался до села, то не нашел ни отца, ни матери. От дома, куда мы зашли утром, сейчас остались одни головешки и несколько дымящихся столбов.

– Ты еще здесь? Разве ты не знаешь, что в соседнем селе высадился десант? – крикнул мне какой-то парень.

Я спросил о моих родителях, но он не знал, где они. Я бросился спрашивать у других, но и они ничего не смогли сказать. Мне посоветовали идти вверх по реке – может, мои родители ждут меня там. Я пошел. Шел я очень долго. У слияния трех рек дорога кончилась. Я сел под деревом и стал ждать лодку, чтобы переправиться на другой берег.

Было уже темно, накрапывал дождь. Я позабыл про голод и усталость, про то, что за спиной враг, и боялся только, что не сумею разыскать родителей. Около полуночи мимо проходили джонки продотряда. Так я и встретился с тем студентом, который взял меня на джонку.

И вот теперь я снова остался один…

Глава VI
НАЧАЛО МОЕЙ КОЧЕВОЙ ЖИЗНИ

– Ты слышал про пингвинов? Это птицы с короткими крыльями. Они живут в Антарктике. Говорят, пингвины, куда бы их ни завезли, всегда сумеют найти дорогу к своим старым гнездам… – когда-то давно, года два тому назад, рассказывал мне мой друг моряк Ба.

Уже несколько дней подряд меня по вечерам начинало лихорадить. Мне хотелось побыть это время одному, и я перенес свой ноп в старый храм. Обычно я приходил туда в полдень и оставался до наступления сумерек. Сначала было немного страшновато, но уже через два-три дня я привык, и мне даже там понравилось. В храм никто не заглядывал, и я мог спать сколько угодно или вспоминать свою прежнюю жизнь.

Как-то раз я проспал особенно долго. Проснувшись, я увидел, что все вокруг уже залито зеленоватым лунным светом. Наверно, было очень поздно. Я вспомнил, что заснул сразу после обеда, обессилев после жестокого приступа лихорадки. Сейчас у меня голова болела так, точно по ней стучали молотком, во рту пересохло, и очень хотелось пить. Случись это дома, я, открыв глаза, обязательно увидел бы у своей постели маму. Она помогла бы мне сесть, напоила бы лимонадом и стала бы ласково утешать…

Последние несколько месяцев, проведенные вдали от своих, многому меня научили. Я понял, что нужно всегда уметь самому о себе позаботиться. «Никто тебе ничего не подаст», – горько сказал я сейчас себе и, через силу поднявшись, шатаясь, поплелся к каналу. Вода в канале от лунного света казалась совсем прозрачной и прохладной. Серебряные брызги разбивались о мои руки; я пил, пил, и мне все было мало – я готов был выпить весь канал.

Все еще пошатываясь и с трудом волоча ноги, я вернулся в храм.

Как теперь, когда город занят врагом, вернуться домой? «Вот если бы у меня были крылья, как у птицы…» – подумал я и тут же вспомнил, как моряк Ба рассказывал об удивительных способностях пингвинов.

– …Это уже доказано наукой. Ученые надевали птицам маленькие медные колечки с датой и указанием острова, потом завозили очень далеко, и там отпускали. А через год-другой этих птиц снова ловили на их родном острове…

Я смотрел сейчас на залитую лунным светом землю и вспоминал, как мы с Ба сидели тогда на пристани, прислонясь спиной к чугунным кнехтам. У Ба в зубах была трубка, из которой выплывали голубоватые клубы дыма. Через щели между досками помоста под ногами видно было, как перекрещиваются внизу, в темноте, стальные брусья, а еще ниже виднелись вбитые глубоко в дно огромные чугунные сваи и бежали разъяренные, точно старающиеся выплюнуть их, волны.

– Вот если б мы были как эти птицы с короткими крыльями, мы бы никогда не боялись заблудиться! – позавидовал я.

– А мне жаль их…

– Потому что у них слишком короткие крылья, да?

– И поэтому тоже. Но не только… Я хочу сказать о другом.

Загорелое, обветренное лицо Ба стало серьезным. Он, прищурив глаза, смотрел вдаль, туда, где волны Меконга сливались с небом. Помолчав немного, он несколько раз глубоко затянулся и приглушенным голосом, как будто разговаривал сам с собой, начал:

– Жизнь человека не ограничена кусочком его родной земли, хотя, конечно, она больше всего связана с родиной. Но пока ты еще молод, нужно стремиться увидеть как можно больше. Не из-за коротких крыльев пингвин привязан к одному месту. Это птицы с бескрылой душой…

Вечерами, после уроков, учитель часто водил наш класс на реку учиться плавать. Там, возле пристани, я и познакомился с Ба. Я быстро привязался к нему, а ему нравилось жадное любопытство, с каким я расспрашивал его обо всем, что он видел.

Однажды я пригласил его к нам домой.

Веселый моряк очень понравился моим родным. В дни, когда он приходил к нам, в доме не замолкал смех и велись веселые, нескончаемые разговоры. Он исколесил все моря на судах самых различных компаний, был в Индийском океане, проходил Суэцким каналом, объездил все атлантическое побережье Франции, побывал почти во всех портах на Тихом океане. Он видел много городов и много разных людей. Вот только в Западном полушарии он еще не бывал. Рассказы его всегда пестрели названиями далеких земель и портов.

– Тебе, наверно, понравилась бы кочевая жизнь? – как-то спросил он.

– Кочевая жизнь? А что это значит?

Он улыбнулся.

– Это значит: сегодня здесь, а завтра там. Вот я, например, где только не побывал – в лесах, на разных морях, в степях и в горах. И чем больше я ездил, чем больше встречал интересного, тем больше это меня захватывало. Вырастешь – тогда сам узнаешь!

В прошлом году он был в Таиланде и привез нам всем подарки: отцу – серебряный гравированный портсигар, маме – маленького бронзового Будду, сидящего в лотосе.

– А тебе, – он похлопал меня по плечу, – думал, думал и решил купить компас!

Компас был маленький, не больше куриного яйца, и стрелка его всегда показывала на север, указывая дорогу тем, кто в бурю или в туман сбился с пути, заблудился в джунглях или диких степях…

Я откинул голову назад, закрыл глаза, и в ушах зазвучала знакомая песенка моряков, которую я столько раз слышал от Ба.

 
Плывет корабль
В далекие края,
Эгей, моряк!
Идет волна, волна…
 

У меня закружилась голова, в ушах зазвенело. Мне казалось, что я на корабле, который бросают волны. Огромная, высотой с гору, волна опрокинула корабль, захлестнула меня и потащила на дно…

– Наконец-то он пришел в себя! – сказал у меня над ухом радостный девичий голос.

Я медленно открыл глаза и увидел, что лежу в храме. Рядом со мной, положив прохладную руку на мой пылающий лоб, сидела медсестра в защитной форме. Весь храм был заполнен ранеными. Один, с обвязанной выше колена ногой, сидел, прислонясь к алтарю, курил и с улыбкой глядел на меня. Где-то ухнули орудия, ненадолго замолчали, и потом снова раздался гул. Стреляли совсем рядом.

– Враги пришли? – спросил я у раненого, который улыбался мне, и хотел было привстать, но тут же без сил упал обратно. Во всем теле была страшная слабость.

От медсестры я узнал, что враги начали наступление рано утром, а днем была бомбежка, и селение и рынок сгорели.

– Перетащила сюда раненых и вижу вдруг – ты, лежишь и бредишь… Еле рот тебе разжала, чтобы лекарство влить. Еще какую-то песню пел… Где твой дом?

– У меня нет дома, – ответил я.

– Вроде бредит еще, – сказал тот раненый, что улыбался мне. – Дай-ка ему выпить горячего молока – сразу придет в себя. У меня в рюкзаке есть банка сгущенки, можешь взять, мне она не нужна.

Медсестра стала подогревать на спиртовке воду.

Я приподнялся на локтях, оглядел раненых. На бинтах и подстилках виднелись пятна крови. Совсем рядом со мной лежал один, у которого была перевязана голень. Он все время страдальчески морщился, стараясь не стонать.

Я выпил молока, и мне на самом деле стало лучше. Только во рту все еще было горько.

Ближе к вечеру обстрел усилился. Снаряды пролетали теперь над самым храмом. Как только немного утихло, раненых стали переносить на лодки. Я попросил разрешения тоже поехать с ними, сказал, что могу помочь ухаживать за ранеными. Но старики лодочники не пустили меня, а медсестра дала пакетик аспирина, рисовую лепешку и велела идти домой и ложиться в постель.

Я подобрал толстую ветку и, сделав из нее палку, медленно поплелся вдоль канала. Все дома были заперты. Узкие боковые каналы были загромождены беспорядочно набросанными туда стульями, столами, большими глиняными кувшинами. Какая-то собака, поджав хвост, шмыгнула под забор и оттуда злобно меня облаяла.

Ночевал я прямо в поле, в заброшенной будке на сваях. Я теперь знал, что нужно избегать больших водных дорог, и весь следующий день прошагал прямо по полю, пробираясь к видневшимся вдалеке высоким деревьям, возле которых, как я думал, было жилье.

Шагал я долго, до тех пор, пока не уперся в реку, которая по цвету была похожа на кофе. Впереди по берегу реки жгли костры. Ветра не было, и дым костров поднимался прямо вверх, отчетливо выделяясь на начинающем темнеть небе. Над водой уже стелился слабый туман, деревья и кустарники почернели и стали казаться чудищами, выползшими из воды.

Неподалеку на косе вокруг костра сидели люди. Возле них, уткнувшись носами в берег, стояло несколько лодок. Лодки то и дело подпрыгивали на волнах, как будто старались и все никак не могли выбраться на берег.

Я подошел поближе и от удивления замер. У костра сидел продавец змей. Рядом с ним помахивал хвостом серый пес, а напротив устроился тот самый мальчик и пытался ногой перевернуть на брюхо небольшую черепашку. Черепашка только беспомощно сучила лапами и вытягивала шею, стараясь отодвинуться подальше от огня. Тут было еще несколько мужчин в засученных черных брюках, все такие же широкоплечие, как и продавец змей, и с красными, обветренными лицами. Они с интересом наблюдали за усилиями черепашки. Чуть поодаль сидели две женщины в черном.

Едва я подошел к ним, как серый пес тут же с лаем вскочил и схватил меня за куртку.

– Лоук, на место! – крикнул продавец змей.

Пес, сердито ворча, отошел к хозяину.

– Это ваше? – протянул я продавцу змей леопардовый мешочек.

Он с удивлением смотрел на меня и на свой мешочек. Мальчик опомнился первым. Он вскочил и выхватил мешочек у меня из рук.

– Говорил же, говорил, что обязательно найдется! А ты думал, что в канал его уронил! – радостно закричал он.

– Помните, была большая гроза, – обратился я к его отцу, – вы уехали, а его забыли под деревом. Я сразу догадался, что это ваше, и побежал за лодкой. Я звал, звал, но вы не услышали…

Продавец змей неторопливо поднялся. Мне вдруг стало страшно, и я даже отступил было назад, но он уже подошел ко мне, крепкими руками высоко поднял меня, закружил и, прижав к себе, уколол колючей щекой.

– Молодец, малыш! Спасибо тебе.

Он поставил меня наконец рядом с костром и, обрадованный, несколько раз подбросил мешочек на крепкой ладони.

– Обмыть надо! – хлопнул его по плечу кто-то.

– Обязательно, – засмеялся продавец змей.

Женщины, сидевшие поодаль, придвинулись поближе.

– Ты пришел из Тхойбиня? – спросила одна.

– Я не знаю, где это… Я иду со стороны Трех Каналов.

– Да ну? По какой же ты дороге шел?

– Не знаю, я без дороги…

– Говорят, враг уже там? Наши что, отступили без боя?

– Нет, целый день дрались…

Я рассказал о раненых в храме. Все очень внимательно, не перебивая, слушали.

– Где же твои родители? – спросил вдруг продавец змей, выколачивая трубку.

– Мой дом по ту сторону реки Тиензианг. А я уже давно потерялся…

– Значит, ты из-за Тиензианга? Откуда именно? – заинтересованно спросил он.

– Из Митхо…

– Вот оно что! Знаю, знаю эти места…

– Бедным мальчик… – сочувственно покачала головой одна из женщин. – Куда же ты теперь?

Я поднял щепку и подбросил в костер. Что им ответить? И вдруг, неожиданно для самого себя, я храбро сказал:

– Мне все равно. Я ничего не боюсь, я молод, где нет врага, туда и пойду! Всюду хорошо!

Со стороны это, наверно, выглядело очень смешно, потому что все тут же повалились от хохота.

– А ну-ка, покажи свою ладонь!

Один из мужчин взял мою руку и стал разглядывать линии на ладони.

– Да, судьба у тебя бродячая, на твою долю много испытаний выпадет, зато потом все будет хорошо. Смотрите-ка, такой малыш, а рассуждает прямо как взрослый! Молодец!

Продавец змей, попыхивая трубкой, с улыбкой посмотрел на меня. Я чуть не заплакал со стыда.

Мальчик сбегал к лодке и принес оплетенную бутыль с вином и большую фаянсовую чашку.

Продавец змей налил вино и посмотрел на меня:

– Может, пригубишь?

Я замотал головой. Он поднял чашку, отпил глоток[21]21
  По обычаю этого края, хозяин всегда делает первый глоток, чтобы показать, что в вине нет яда. (Прим. автора.)


[Закрыть] и передал по кругу.

Ко – теперь только я вспомнил имя мальчика – потянул меня за руку.

– Есть хочешь?

– Спасибо, я ел…

– А то у нас есть золотые черепашки, знаешь какие вкусные! Ладно, потом дам тебе попробовать.

Серый пес вдруг вскочил и залился лаем. Я услышал какое-то странное пощелкивание.

– Это Дерзкий! Целый месяц его не было видно…

Из темноты выступил высокий мужчина. Он был дочерна загорелый, в глубоких глазницах сверкали острые глаза; черные, с рыжеватым отливом волосы густой гривой падали на плечи. Крепкая грудь мужчины блестела от пота; на ней был вытатуирован извивающийся дракон и какие-то слова. На лице мужчины, на правой щеке от виска до шеи, шли пять длинных шрамов, похожие на следы от когтей тигра. На плече сидела обезьяна с необычайно длинными кривыми лапами. Обезьяна была совершенно черная, только на щеках торчало по белому пучку.

– Ну, князь лесов и гор, много ль мяса заготовил? – спросили сидевшие у костра.

Пришелец не торопясь опустил обезьяну на землю, снял арбалет[22]22
  Арбале́т – лук-самострел.


[Закрыть] и только после этого присел к костру.

– Пустяки – несколько кабанов, да еще вот шкура леопарда. Но враг близко, все разбежались, кто теперь купит?

– Выпей вина, – предложил ему продавец змей.

– Дерзкий, вели Малышу, чтоб разнес вино! – попросил кто-то.

Охотник щелкнул пальцем по чашке. Гиббон тут же протянул к ней свои кривые лапы, поднял и понес к продавцу змей, у которого была бутыль. Продавец змей наполнил чашку и кивком показал обезьянке на хозяина.

– Это еще что за штука? – потихоньку спросил я у Ко.

– Белощекий гиббон. Его зовут Малыш, такой умный – все понимает, только что не говорит.

Гиббон стоял на задних лапах. Передними он осторожно протягивал чашку охотнику. Тот отпил немного и снова отдал чашку обезьянке. Малыш, оскалив зубы и прищелкивая, пошел вокруг костра, обнося всех вином. Серый пес зарычал было, но хозяин прикрикнул на него, и он с недовольным видом затих. Малыш подошел к женщинам и наклонил голову, как будто здороваясь. Мужчины громко засмеялись. Женщины замахали руками, отказываясь от вина, но Малыш был настойчивым и отошел только тогда, когда женщины отпили по глотку.

– Куда же ты сейчас собрался? – спросил продавец змей у охотника.

– Да вот последняя одежонка изорвалась. Услышал, что враги идут, и решил подыскать себе что-нибудь подходящее, защитного цвета… – Только теперь заметив меня, он остановился и спросил: – Мальчик вроде бы не наш, а?

Продавец змей протянул руку и подбросил сухую ветку в огонь:

– Теперь уже наш. Я беру его к себе…

Над головами сидящих пролетела ночная птица. Шум ее крыльев растворился в огромном небе, искрящемся зеленоватыми звездами.