Текст книги "В джунглях Юга"

Автор книги: Доан Зиой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Глава XI
ПОЖАР В ДЖУНГЛЯХ

Километра через два от хижины охотника канал стал таким мелким, что пришлось сложить весла и отталкиваться шестом.

– Рановато в этом году пересохло. Всегда в это время воды еще по пояс…

Отец с силой воткнул в дно шест и оттолкнулся. Лодка немного продвинулась вперед. Так мы прошли какую-то часть пути. Когда подошли к месту, где было чуть поглубже, отец велел мне взять вещи и выйти на берег, а сам затопил лодку и, набрав водорослей и ряски, прикрыл сверху, чтобы не растрескалась от жары.

Как мне казалось, мы бестолково кружили по лесу, но тем не менее примерно через час мы вышли точно к тем деревьям, возле которых вчера сделали привал.

В жаркие, душные дни сухой лес, освещенный золотистыми лучами, предстает во всем своем величии. Тянутся к небу гигантскими свечами белокорые канариумы[35]35
  Кана́риум – высокое дерево с нежной древесиной коричневато-серого цвета, которая легко поддается полировке и используется для мелких поделок – во Вьетнаме из нее делают красивые статуэтки и ларчики.


[Закрыть] с ниспадающими листьями. От безбрежного зеленого моря листвы, кое-где уже тронутого увяданием, идет аромат окуренных лучами солнца каепутовых листьев. В бесконечную синеву неба несется разноголосое пение птиц. На широких полянах, возле кустарника, вдоль водных проток, где листва по-прежнему сочная и налитая, стрекочут кузнечики и цикады, а над яркими цветами, которые, едва распустившись, тут же вянут от жары, стремительно носятся бабочки и стрекозы. Дурманящим ароматом множества безымянных лесных цветов напоены полуденные лучи солнца; он убаюкивает, разливает по всему телу непреодолимое желание тут же уснуть, привалившись к одному из деревьев.

Я проспал так в полуденном лесу довольно долго. Перед этим мы с отцом набрали два полных ведра меда, а мою заплечную корзину заполнили белым воском, из которого я налепил аккуратных круглых катышков, похожих на гусиные яйца.

Я сидел, прислонившись спиной к стволу густого, развесистого дерева, и задумчиво смотрел на тонкие, легонько подрагивающие нити паутины. В усталом молчании леса, освещенного заходящим солнцем, все звуки казались приглушенными, сдержанными. Я прислушивался к полету золотистой пчелы и только хотел посмотреть, где же она сама, как вдруг небо сотряс рев моторов. Три черных вражеских самолета, три «чирка», сделали круг над берегом реки, потом снова вернулись и, несколько раз повторили этот маневр. Скоро снова послышалось гудение. «Чирки» показались высоко в небе среди облаков и стали снижаться. Сначала над лесом пронеслись пулеметные очереди, потом одна за другой стали падать бомбы.

Лес, еще минуту назад такой спокойный, был разбужен. Земля дрожала так, что казалось, вот-вот разверзнется. Отец толкнул меня за огромное, в три обхвата, хлопковое дерево – укрыться от пуль.

И-и-и-и… С резким пронзительным свистом медленно приближались три огромных белых самолета. Они летели в один ряд, так низко, что видны были опознавательные знаки на крыльях.

– Ложись, Ан! Что-то черное бросают… Они…

Отец, не договорив, толкнул меня в траву. За время эвакуации я уже научился, что надо делать в таких случаях. Я уперся в землю обеими руками, чтобы приподнять грудь, голову вытянул вперед, а туловищем прижался к земле, как ящерица. Так не ударит в грудь взрывной волной, даже если бомба разорвется неподалеку.

Фьюить… фьюить… фьюить… Что это? Почему не слышно взрывов?

– Наверно, пустые бомбы, не поднимай пока голову! – сказал отец и тут же вскрикнул: – Ан! – Я никогда не слышал у него такого испуганного голоса. – Они подожгли лес, сынок!

Он схватил арбалет, потянул меня за руку и потащил за собой.

Черная клубящаяся завеса поднималась над берегом реки. Едкий запах гари и бензина становился все слышнее. Над макушками деревьев у реки вспыхнуло красное пламя.

У нас над головами все еще ревели моторы. С самолетов больше не стреляли. Теперь слышен был только один звук: фьюить… фьюить… фьюить… Горело уже со всех сторон. Треск лопавшегося тростника раздавался все ближе и ближе. Ветер доносил горячее дыхание пожара.

– Как мы дотащим два ведра с медом?! – закричал я.

– Самим надо спасаться!

Отец сбросил с головы нон и, сжимая в руках арбалет, потащил меня за собой наперерез ветру, прямо туда, откуда шел на нас огонь.

– Там горит, не надо туда, отец!

– Проскочим! Ты уж постарайся. Если повезет, то успеем… – задыхаясь от быстрого бега, прокричал он.

Дым разъедал глаза. Я бежал зажмурившись, крепко ухватившись за руку отца, боясь хоть на мгновение отпустить ее. Вдруг я услышал нагонявший нас громкий топот множества бегущих ног.

– Отец! За нами враги гонятся!

– Откуда им здесь быть! Беги, не оглядывайся! – прикрикнул он на меня.

Но я все же оглянулся. Это были не враги. Из дыма появился кабан, бегущий впереди стаи, огромный, почти с теленка, со вздыбившейся на загривке шерстью. Впереди, как два острых ножа, торчали огромные клыки. За стаей кабанов бежали тапиры. Пятнистые олени и косули на полном скаку перепрыгивали через кустарник и низкие деревца. Наперегонки мчались лани, камышовые лисы. Время от времени что-то тыкалось прямо нам в ноги. Я споткнулся о что-то мягкое и скользкое. Это был древесный удав; извиваясь кольцами, он исчез в зарослях. То и дело дорогу перерезала какая-нибудь большая змея. Отец старался избегать змей, но иногда бежал, уже не обращая внимания на их раздувшиеся или плоские головы, шипящие и брызгающие слюной. Мартышки, черные макаки, гиббоны, испуганно крича, прыгали с ветки на ветку; один белощекий гиббон с детенышем на руках спрыгнул на землю и побежал следом за нами.

– Ан, продержись еще немного!

Отец то и дело старался подбодрить меня, но ноги у меня уже совсем подгибались. Ему удалось все же еще протащить меня за собой через две широких протоки, но тут в ушах у меня зашумело, перед глазами все поплыло, закружилось, и я упал на травянистый берег. Я помнил еще, как отец взвалил меня на спину и понес, – мое тело подпрыгивало на ходу. Потом все пропало…

Глава XII
ЛИЦОМ К ЛИЦУ С ТИГРОМ

Я очнулся на охапке сухой травы, под высоким густым фикусом, ветви которого закрывали от меня небо. Ветер шевелил ими, и несколько лучиков света все же проскользнули вниз ко мне. Где-то вдалеке заливались на разные голоса птицы. Было совсем темно и, наверно, очень поздно.

Отец, увидев, что я заворочался и пытаюсь подняться, поспешно вновь уложил меня:

– Лежи, отдыхай. Не вставай сразу, а то голова закружится!

– Где мы, отец?

– Очень далеко. Почти до болот дошли.

– Пожар уже погас?

– Еще горит… Но очень далеко, ты не бойся. Сюда он не придет. Пить хочешь?

– Очень…

– Ты уже столько выпил! Выбился из сил, вот и потерял сознание. Ну ничего, все пройдет. Ты полежи пока, а я схожу за водой…

– Это далеко?

– Нет, здесь, рядом. Да ты лежи, лежи…

Отец отвязал от пояса мешочек из леопардовой шкуры и отдал мне. Его шаги прошуршали и замерли в темноте. Я привязал мешочек к поясу и, крепко сжимая рукоятку кинжала, напряженно смотрел в ту сторону, куда он ушел.

Ночной лес был очень тих. Где-то во мгле трещали цикады, иногда на мгновение затихая. Тогда становилось еще тише и страшнее.

Прошло довольно много времени, пока по сухой листве зашуршали шаги.

– Отец, это ты? – испуганно вскрикнул я.

– Я, я, лежи. Вот тебе вода, пей.

Он двумя руками протянул мне большой лист лотоса, в который набрал воды. Я приставил губы к краешку листа и выпил все одним духом. Вода была необыкновенно вкусная, хоть чуть-чуть и отдавала тиной и травой.

Отец сел, положив на колени арбалет, набил трубку и несколько раз глубоко затянулся. Потом он взял ветку и стал обмахиваться ею, стараясь прогнать комаров.

Я все еще лежал на охапке травы, боль в руках и ногах постепенно проходила. Я думал про пожар в лесу. Как там мама, Ко и Луок, не случилось ли что дома? Сегодня мы с отцом не вернемся домой, там будут волноваться… Незаметно я задремал.

Вдруг отец торопливо позвал:

– Ан! – и потянул меня за руку. – Скорей залезай на дерево!

– Тигр?!

– Да, скорее! Вон уж птица кричит…

Я сразу вскочил. По деревьям я лазил быстро, как белка, но сейчас, обессилев, то и дело срывался с голого ствола, и отцу в конце концов пришлось подсадить меня. Сам он тоже полез следом за мной. Добравшись до первой большой ветки, он выпрямился во весь рост, чтобы я мог поставить ноги ему на плечи и подтянуться вверх. Теперь стало легче: начались ветви и здесь уже ничего не стоило забраться повыше.

Отец остался на первой большой ветке и следил с арбалетом в руках за тем, что делается внизу.

«Бонг… бонг… крой, крой! Бонг… бонг… крой, крой!..» – разнесся по лесу крик птицы, и весь лес тут же притих. Я крепче обхватил руками дерево. «Бонг, бонг… крой, крой!..» Этот металлический звук разорвал ночь, разбудил и поверг в панику всю природу.

«Где кричит эта птица, там вот-вот появится тигр. Это птицы-призраки, в них вселяются души съеденных тигром, и они указывают тигру дорогу к другим людям. Им нужно, чтобы другая душа заменила их, тогда они смогут родиться вновь…»[36]36
  По буддийским верованиям, каждое живое существо не умирает, а перерождается, то есть возрождается в новом качестве.


[Закрыть] – рассказывала однажды приемная мама.

Ко, который обычно беспрекословно готов был поверить в любые рассказы о духах и привидениях, на этот раз вдруг заспорил:

«Выдумки! Просто тигр ест очень много мяса, и оно застревает у него в зубах. Вот тигр и ложится где-нибудь, широко открыв пасть, чтобы эти птицы его выклевывали. Это грязная птица, она только этим мясом и питается. Тигр куда ни пойдет, она летит за ним, совсем как дрозды и пересмешники летают за буйволами. Так что этой птицы бояться нечего!»

«С каких это пор яйца кур учат! – рассердилась мама. – В какой это книжке ты вычитал, что так уверенно объясняешь?»

«Да это Дерзкий рассказывал!» – расхохотался Ко.

Мама замахала руками:

«О, этому само небо не страшно. Если уж на него тигр напал и не задрал, так кого еще ему бояться!»

Как бы то ни было, многие эту птицу считают предвестником смерти. От «бонг… бонг… крой, крой», несущихся сейчас над ночным лесом, веяло жутью. Крик то отдалялся, то снова становился ближе – птица не улетала.

– Отец, поднимайся сюда! – тихо позвал я.

– Сейчас!

Отец повесил арбалет на спину и полез ко мне. Сняв с себя головную повязку, он привязал меня ею к ветке.

– Это чтобы ты не упал!

– Все еще горит!

– Да, пожар большой…

Вдалеке во многих местах еще полыхало. Кое-где видно было даже, как огонь пожирает верхушки деревьев. Один край неба был ярко-красным. Там кружились, отчаянно крича, стаи птиц. Наверно, вернувшись, они не нашли своих гнезд…

Под ложечкой мучительно сосало. Я пожалел о двух ведрах, полных меда. И все же голод не так страшен. Гораздо страшнее потерять дорогу. Я снова вспомнил о компасе, стрелка которого всегда показывала, где север. Но ведь отец здесь, и, значит, бояться нечего. Вот еще если б и Луок был с нами… Я совсем замечтался и вдруг почувствовал, что повязки, которой отец привязал меня к дереву, на мне больше нет. Наверно, она развязалась, и я нечаянно сбросил ее на землю.

«Бонг… бонг… крой, крой!» – вдруг раздалось прямо под моей веткой. Отец нарочно громко, чтобы испугать, крикнул: «Тигр!» – и птица тут же улетела. Я услышал запах паленого, какое-то шуршание приблизилось и затихло под самым деревом. Тигр!

Я забыл про голод, про опасность заблудиться в лесу и только со страхом всматривался в темноту. Мне вспомнилось вдруг, как однажды вечером приемная мама плела у очага вершу и рассказывала историю о тигре-привидении.

…Давным-давно жили муж и жена, дровосеки. Раз сели они вместе с сыном в лодку и поехали в лес за хворостом. Въехали они в одну протоку, а на берегу тигр, идет и идет за лодкой. Вдруг жена просит: останови лодку, хочу на берег. Муж и сын перепугались, давай в ведро колотить да кричать, чтобы тигра шумом отогнать. А он все никак не уходит. А жена кричит, на берег так и рвется. Мужу пришлось даже веревкой ее связать. Наконец подъехали они к тому месту, где хворост брали. Муж снял с жены веревки, и все трое вышли на берег и стали собирать хворост. Тигр от них просто отстал, а они думали, что он совсем ушел. Не ждали не гадали, а когда солнце почти село, вдруг, откуда ни возьмись, тот самый тигр. Бросился и схватил жену за горло. Муж и сын на него с косарями кинулись, еле-еле отбили тело. К тому времени уже стемнело и отлив начался, лодку с места не сдвинуть – обмелело все. Решили тогда они ночь здесь переждать. Разожгли костер и стали дожидаться зари. Тигр опять пришел и ходил вокруг в кустах. Началась ночь, поднялся плотный туман, костер стал постепенно угасать, а потом и совсем погас. Они забрались тогда на дерево от тигра. Взошла луна, и вот они видят: тигр покружит под деревом, потом станет на задние лапы и давай передними по стволу скрести. И только встанет, так начинает хохотать…

Отец, который тоже слушал, плетя веревки из бамбукового лыка, здесь не удержался и хмыкнул:

– Какая же ты трусиха! Веришь всяким россказням. Ведь на самом деле все не так было.

– Так, да не так! А как же тогда? – с досадой отвернулась мама.

– Да это просто такие птицы есть. Они выходят на охоту ночью, обычно садятся на высохшие деревья и ловят ящериц, хамелеонов и мышей. Вот такая птица и села неподалеку. Когда тигр стал прыгать на дерево, птица закричала: «Кхак… кхак…», а муж подумал, что это тигр-привидение. Крик этой птицы очень похож на человеческий смех. Многие пугаются, когда она вдруг среди ночи начинает кричать.

– А почему же жена на берег просилась, хотя тигр там был? Что ты на это скажешь? – Мама не хотела признавать себя побежденной.

– Это люди все насочиняли, чтоб в духов верили!

Нам с Ко эта история все же показалась тогда захватывающей…

Я почувствовал, как плечам стало холодно: опускался сырой плотный туман. Отец по-прежнему сжимал в руках арбалет.

– Отец, он уже под деревом…

– Знаю, сынок, не бойся!

Под деревом в сплошной темноте светились две яркие точки – глаза тигра. Чуть поодаль, где было немного посветлее, виден был тихонько шевелящийся кончик хвоста.

– Стреляй, отец! – дрожащим голосом торопил я.

– Ему до нас не добраться, пусть его!

Я с благодарностью и восхищением подумал об охотнике в лесной хижине. Ведь это он пропитал ядом стрелы, которые сейчас лежали в руке отца. Вспомнив о стрелах, я перестал бояться зверя, выжидающего под деревом.

– Эй, ты, пошел отсюда! – неожиданно для самого себя во всю мочь заорал я.

И вдруг тигр отпрыгнул в кусты и ушел. Сердце как барабан стучало у меня в груди; теперь я уже не знал, отчего оно так стучало – от еще не совсем прошедшего страха или от радости.

– Почему ты не стрелял, отец?

– Только три стрелы осталось. Остальные растерял, когда тебя нес. Наверно, зацепился за что-нибудь…

– Ничего, через несколько дней снова сходим к Дерзкому и возьмем еще!

– Я о нем как раз и беспокоюсь. Его хижина, наверно, дотла сгорела…

– Но почему же ты так ни разу и не выстрелил?

– Я же сказал: только три штуки осталось. Нужно поберечь, бывает опасность и пострашнее…

– Что же страшнее тигра?

– Враг! – односложно ответил отец и вздохнул.

Глава XIII
СМЕРТЬ ДЕРЗКОГО

Мы прожили в лесу три дня. Днем, чтобы утолить голод, собирали плоды аноны и искали мед, на ночь залезали на высокие деревья и, выбрав надежные, толстые ветви, привязывались к ним. Каждые два часа отец забирался на дерево повыше – посмотреть, не утих ли пожар.

– Ну, пожалуй, к реке уже пройти можно, – наконец сказал он.

– А как же мы найдем к ней дорогу?

– Да любая протока приведет. Вода из леса всегда в реку бежит. Пойдем по течению, и все…

И мы пошли, шлепая вброд по неглубоким ручьям, и только к концу следующего дня увидели верхушки деревьев, окутанные, как облаком, испарениями, поднимавшимися от воды. Там, в той стороне, текла река леса Уминь. Мы свернули наискосок по еще горячей золе и пеплу и после долгих поисков нашли наконец углубление, заполненное водой, где в день пожара спрятали лодку. Все вокруг было, деревья и кустарник стояли совсем обуглившиеся. Черепахи, большие и маленькие, не успели переползти лужайку и добраться до воды, как их настиг огонь, и теперь от них остались только панцири, холмиками выступавшие под пеплом. Большое, обуглившееся дерево еще дымилось рядом с тем местом, где была спрятана лодка. Верхний слой ряски и стрелолиста, которыми отец укрыл лодку, спалил огонь, а то, что было под водой, сварилось. Дохлые рыбы, креветки, водяные змеи, все покрытые толстым слоем пепла, плавали на поверхности воды, распространяя ужасное зловоние.

Я разделся, залез в воду, выбрал из затопленной лодки обгоревшие листья ряски и стрелолиста и стал вычерпывать воду.

– Укрывали от жары, а спасли от пожара. Вот повезло, да, отец?

Я пошарил на дне и вытащил весла, шест, помост – все было целехонько.

Мы с трудом протащили лодку по вконец обмелевшей протоке и поплыли, ориентируясь на верхушки деревьев над берегом реки. Вдруг в той стороне раздалась длинная автоматная очередь и затем несколько отчетливо слышных винтовочных выстрелов.

– Никак, десант… – встревоженно сказал отец.

– Что же нам делать?

– Все равно надо домой возвращаться!

Мы продолжали свой путь, отталкиваясь шестом. Оба берега протоки покрывал густой слой золы. Хижина Дерзкого превратилась в груду пепла, и, если бы не обгоревшие деревянные бруски дерева, идущие ступеньками от воды, я никогда бы не нашел следов его жилища.

К вечеру мы вышли в реку. Лес по левому берегу стоял все такой же зеленый, и в гладкое зеркало реки смотрелись белые стволы каепутовых деревьев. Я нырнул, выкупался. Отец ни одним словом не поторопил меня. Он сидел неподвижно, уйдя в свои мысли, уставившись на бегущую воду. Его неожиданная задумчивость заразила и меня. Несколько дней мы с таким нетерпением ждали возвращения домой, а теперь, когда дом был уже совсем близко, мне вдруг захотелось, чтобы время приостановилось. Может, это была инстинктивная боязнь возможного несчастья, случившегося с близкими, и желание отдалить страшную минуту.

Наконец мы, не сговариваясь, взялись за весла и стали грести к противоположному берегу. На реке в этот час никого не было. Сама река как будто стала темнее и шире, и у меня почему-то было такое чувство, что над ней неслышно витает смерть. На том берегу мы заметили какую-то толпу. Мы сильнее заработали веслами, направляя лодку прямо к ней. Оттуда отчалил двухвесельный ялик и пошел наперерез течению. Нас узнали. Мужчина, стоявший на рулевом весле, замахал рукой и закричал:

– Тян, это ты? Дерзкого убили, его только что привезли!

– Господи! – вскрикнул отец и дрожащим голосом спросил: – Скажи, ты не видел моих?

– Видел сегодня днем. Твоя жена все глаза о вас проплакала…

Отец облегченно вздохнул. Я постучал веслом, привлекая к себе внимание человека в лодке, и спросил:

– В него с самолета стреляли?

– Вы совсем ничего не знаете? – удивленно посмотрел на нас тот. – Враги уже захватили ближний пост в Кайлыа.

– Вы куда сейчас? – спросил отец.

– За гробом для Дерзкого. А вы попробуйте: может, у вас получится, глаза ему закрыть… Вот беда, умер, а глаза закрываться не хотят! Я быстро вернусь.

– Поднажмем, сынок! – крикнул отец.

Мне показалось, что лодка сама понеслась к берегу. Я еще не успел привязать ее, как отец одним прыжком оказался на берегу и бежал к толпе, стоящей на лужайке.

Когда я подошел туда и протиснулся вперед, отец уже стоял на коленях возле тела, прикрытого большими банановыми листьями. Босые ноги охотника высовывались из-под листьев наружу, грязь, приставшая к ним, была еще сырая. В головах с сумрачным лицом стоял Ба Нгу и держал в кулаке пучок благовонных палочек. Увидев меня, он удивленно мотнул головой, словно спрашивая, какими судьбами я здесь, и снова замер. Я никогда еще не видел его таким расстроенным.

Отец дрожащей рукой приподнял банановый лист. Глаза охотника были открыты совсем как у живого, как в тот раз, когда он сидел у очага в своей хижине. В широкой груди зияло пять или шесть пулевых отверстий; на ранах темнела запекшаяся кровь, и старинной вязью вытатуированные на груди слова «Лучше смерть, чем позор», вокруг которых обвивался дракон, от этого, казалось, выделялись еще больше. Отец посмотрел в лицо умершего и заговорил медленно и тихо, точно творил молитву:

– Друг! Жизнь прекрасна, но и смерть мудра, позволь же мне закрыть твои глаза…

Рука отца легонько легла на открытые глаза Дерзкого. Вокруг стало очень тихо. Отец еще некоторое время подержал так руку, и, когда, осторожно проведя вниз, убрал ее, глаза охотника закрылись[37]37
  Это можно объяснить тем, что рука живого человека передает свое тепло застывшим мышцам глаз, и они, разогреваясь, расслабляются. (Прим. автора.)


[Закрыть]. Люди, охнув, зашептались. Я тоже был удивлен, ошеломлен, и в ушах у меня долго звучали слова, которые сказал мой отец.

Ба Нгу утер слезы, нагнулся и прикрыл лицо умершего листом банана.

Нам сказали, что Ба Нгу был единственным очевидцем героической смерти Дерзкого. Ба Нгу нырнул в реку за его телом, когда вражеский катер, с которого стреляли, еще не успел скрыться из виду. Весь залитый кровью, он нес по берегу тело охотника, пока не встретил лодку, которая и привезла их сюда.

Но как именно все случилось, никто не знал.

Мужчина, попавшийся нам навстречу на ялике, вернулся и привез гроб. С ним приехал уполномоченный Вьетминя с охотничьей двустволкой в руках и еще какой-то парень: он помог выгрузить гроб.

Могилу выкопали поблизости. Похороны были предельно просты и быстры. Охотника положили в гроб, и все склонили головы, прощаясь со своим любимцем. Никто не плакал, не причитал, не было сказано ни одного прощального слова. На потемневших от солнца и ветра неподвижных, словно высеченных из камня лицах я не увидел скорби. Но зато как горели глаза этих людей!

Когда гроб опустили, первым бросил горсть земли уполномоченный Вьетминя. Друг за другом подходили к могиле люди, и каждый бросал туда горсть земли.

Когда могилу уже засыпали, уполномоченный дал залп в воздух и поднял вверх сжатый кулак:

– Мы отомстим за тебя!

– Отомстим! – взметнулись следом измазанные землей руки стоящих вокруг людей.

«Отомстим! Отомстим!» – прилетело из ближнего леса эхо и разнеслось над рекой, в заходящих лучах солнца красной как кровь.

Я никогда еще не видел похорон, где бы все дышало такой яростью и гневом.

Ба Нгу и мы с отцом задержались у могилы. Отец пригласил Ба Нгу к нам на несколько дней, и мы поехали втроем.

Мы попали домой только часам к семи вечера. Я остался безразличным к радостным восклицаниям Ко и мамы. Их полные заботы и тревоги расспросы о лесном пожаре я тоже пропустил мимо ушей, отвечая на все сбивчиво и односложно. Я с нетерпением ждал, когда Ба Нгу, единственный очевидец гибели Дерзкого, начнет свой рассказ. Но Ба Нгу пока что неторопливо попивал чай и разговаривал с отцом о всякой всячине, не имеющей отношения к делу.

Смерть Дерзкого, которого все любили, конечно, очень опечалила мою приемную мать, однако радость от того, что мы с отцом вырвались из огня, чудом избежав смерти, все затмила. Сейчас она с головой ушла в суматоху приготовления ужина – в доме был гость.

Я слышал, как Ко послали за вином в деревню; слышал, как кричит во дворе пойманная утка, но я не шевельнулся и остался на прежнем месте, дожидаясь рассказа Ба Нгу. Я решил, что имею право отдохнуть за несколько дней мытарств, и сам себе казался сейчас совсем взрослым, на равных правах с отцом принимающим гостя.

– Они меня схватили, когда я был очень пьян! – вдруг сказал Ба Нгу. Он откашлялся и со смущенной улыбкой посмотрел на отца. – Я отвез жену и детей к родичам и только пересек реку, как наткнулся на их десант. Хозяин лодки – чтоб он сдох, только что вместе пили! – бросил и лодку и меня и удрал, спасая свою шкуру. А я остался лежать, как боров на вертеле, и они меня забрали и притащили в какой-то большой храм…

– Храм под большими деревьями у трех рек? – кивнул отец.

– Точно, это самое место! Ну и народу они там собрали! Строить линию обороны… Мне тоже бросили лопату и велели копать. Какой-то тип с куриным лицом, стоящий рядом, тихонько мне шепчет: старайся, мол, а то они несколько человек до смерти забили! Я уже почти протрезвел, только вот руки-ноги еще как не свои были – ни поднять лопату, ни опустить не могу. А тут как раз один предатель, коротышка, хлыстом из воловьих жил помахивает, ко мне подходит. Хочешь, думаю, попробовать этот хлыст на моей спине? Ну да мне это нипочем! И я уже готовлюсь к тому, что сейчас он меня взгреет. А коротышка поднимается на цыпочки, смотрит на меня и спрашивает:

«Из какой деревни?»

«Из какой… да из этой же», – решился я соврать.

Думал, изобьет сейчас. Но нет, рот чего-то скалит, улыбается, сигарету мне дает да еще так аккуратненько спичку зажигает.

«Пришел твой час, знаешь?» – говорит, точно кричит: может, подумал, что я глухой.

Выходит, еще развлекается, сигареткой угощает, перед тем как пристрелить. Но я не задрожал, нет. Пристрелить хочешь? Ладно, докурю-ка я сначала. А чего торопиться в самом деле, когда с жизнью прощаешься! Тот коротышка все стоит, ноги скрестил, лицо как фига, спину согнул, смотрит за мной, как кот за мышью. Потом вдруг как закричит: «Але!» – «Иди», значит. Ну точно, пристрелит! Я поскорее припомнил парочку лозунгов, чтобы крикнуть перед смертью: «Вьетнам для вьетнамцев! Независимость или смерть!..» Думал я, коротышка к реке поведет, а он повел обратно в храм. Там один офицер сидел прямо на жертвенном столике, вино пил… Подошли к нему, коротышка что-то пролопотал, и тот собственной персоной наливает рюмку и дает мне. А винище-то какое противное!

«Твоя судьба привела тебя туда, где есть деньги и вино. Пей сколько хочешь, слышишь, дед!» – тычет мне в спину хлыстом коротышка.

И стали они уговаривать меня стать шпиком. Чтоб их обоих могила взяла! Что пристрелит – не побоялся, а тут аж мурашки по спине побежали. Я мигом протрезвел. Коротышка расстелил передо мной карту, тычет во все пальцем, спрашивает: это что за канал, это какая протока, это чей дом да тот чей? Назвался, что из этой деревни, теперь скажи, что не знаю, – убьет! Я и стал кивать да дакать без разбора. Он дал мне зелененькую бумажку, сказал, чтобы я скрутил трубочкой да запрятал хорошенько за пояс, а если кто-нибудь из ихних арестует, вынул и показал. Что коротышка ни скажет, я все киваю. Напоследок он налил еще стаканчик, сунул мне в карман сотню пиастров и говорит:

«Как увидишь где-нибудь вьетминь или партизан, беги сразу в пост к большому начальнику, получишь еще…»

Я когда от храма отошел метров на сто, побежал без оглядки. Боялся, что позовут назад да сфотографируют для документа, тогда пиши пропало! Зеленую бумажку я вынул и зажал в руке, решил: встречу кого-нибудь из наших, сразу отдам. Ходил-ходил, ни одного черта так и не встретил. А бумажка мне ладонь так и жжет, так и хочется ее порвать и выбросить: ведь если ребята из самообороны арестуют раньше, чем успею ее отдать, пропаду безвинно! Ну да, к счастью, встретил самого уполномоченного, тот шел с Дерзким. Дерзкого я и раньше знал, а уполномоченного видел в тот раз, когда Хюинь Тана провожал в Тхойбинь. Я тут же протянул ему бумажку и все по порядку рассказал да еще отдал эти сто пиастров в фонд Сопротивления. Он похвалил меня за сообразительность и преданность, но и отругал за… ну, в общем, понятно за что. Но теперь, раз уж дело сделано, сказал он, надо хранить эту бумажку и ходить на пост как ни в чем не бывало и, если узнаю какие новости, сообщать своим. Благодарствуйте, говорю. Хоть расстреливайте, а туда не пойду! Дерзкий, тот только слушал, сам ничего не говорил. Но я боялся его гораздо больше уполномоченного. Эти слова на его груди – они прямо в душу меня жгли, лучше бы меня самым страшным проклятием заклеймили!.. Ну, уполномоченный недолго ругал, поговорил просто немного, чтоб я понял, и все. Он сказал, что мы не можем выбить пока врагов, наши бойцы сейчас оттянуты к югу, на опорную базу, поэтому пока у нас мало сил, нужно временно отойти и партизанить… Тут стали они оба, перебивая друг друга, говорить. Уполномоченный считал, что нужно выследить несколько солдат, которые идут на рубку леса, и перебить, а оружие забрать. Только имея оружие, можно что-нибудь сделать. Очень рассудительно говорил. Дерзкий настаивал, что прежде нужно убрать предателей: они назубок знают все окрестные леса, без них враги себе шею свернут. Тоже вроде рассудительно. Они заспорили даже, а потом уполномоченный сказал, чтобы я «выразил мнение». «Как это?» – спрашиваю. С кем согласен, говорит, за того подними руку. На чьей стороне больше будет, значит, его взяла! Они каждый за себя руку поднял. За мной дело стало: значит, за кем пойду, тот и победит. Никогда я еще не чувствовал себя таким важным! Но ведь за одного поднимешь, другой обидится, вот незадача. Я взял да и поднял сразу обе руки. Уполномоченный со смеху покатился, я тоже смеялся, только Дерзкий ничего… Потом мы втроем устроили засаду у реки. Загорали целых два дня и не дождались никого. А катера всё шныряли там, где река разделяется на три рукава: видно, мы засаду слишком далеко устроили… Потом уполномоченный пошел за подмогой в верхнее село, и мы с Дерзким остались одни…

Ба Нгу замолчал, свернул самокрутку, прикурил от лампы и, несколько раз сильно затянувшись, низко уронил голову и долго сидел не двигаясь. Когда он поднял голову, в уголках глаз блеснули слезинки. Они медленно скатились по щекам и задержались в усах. Понизив голос, он продолжал:

– Он повел меня через лес, решил устроить засаду у развилки трех рек. Там у поворота, прямо над водой, стоит большое дерево…

– Очень открытое место, – заметил отец, сокрушенно вздохнув.

– Да, по обоим берегам ни деревца, ни кустика… Но он настаивал, чтобы засесть именно там. Взял арбалет, залез на дерево, на ту ветку, что нависла над самой рекой, и спрятался среди листьев омелы, что оплела это дерево. Я укрылся на берегу, зарылся в траву, как черепаха, только голову высунул. До самого полудня, как назло, не было ни одного катера, а два дня перед этим они каждое утро выходили. Я уж хотел позвать его назад возвращаться, как вдруг раздался шум мотора. На этот раз катер шел не со стороны храма, откуда мы его ждали. Видно, вчера куда-то ездили и теперь возвращались. Дерзкий тут же повернулся в ту сторону, я еще заметил, как дрогнула веточка омелы и показалось черное острие стрелы. Всех их на катере я хорошо видел. Целое отделение – восемь врагов и трое предателей, раздеты по пояс, кожа покраснела, как у вареных крабов, все в панамах. И коротышка мой там был, сидел на носу, панама на затылок откинута. Я тихонько так Дерзкому крикнул:

«Вон тот карлик с непокрытой головой!»

«О!..»

Он только и сказал «О!». Тут один из предателей положил автомат на колени и присел на борт закурить. Это место, точно, очень открытое, они и не боялись, видно, совсем. Не успел я и глазом моргнуть, как стрела воткнулась прямо ему в глотку. А ведь ни один листик не дрогнул, только и было слышно, как она пролетела. Предатель упал в трюм. Вторая стрела ударила в плечо какого-то бородатого солдата. Он выдернул ее, засмеялся, стал стирать с плеча кровь и тут же перекрутился волчком и грохнулся. Это рассказывать долго, а все произошло быстро, как удар молнии. Катер уже мимо дерева прошел, когда они опомнились и стали беспорядочно палить по обоим берегам. Пули кругом жужжат, а он как ни в чем не бывало на дереве сидит. Я думал, вот катер отойдет подальше, и уйдем. А тут из-за поворота еще один выскакивает на полном ходу. Там был офицер в белой фуражке и с золотыми галунами на плечах, самое малое – майор. Его я в храме не видел, и с ним женщина в военной форме, она в бинокль смотрела. Я увидел, как возле Дерзкого дрогнул пучок омелы. До катера оставалось еще примерно три полета стрелы. Вдруг женщина опустила бинокль, показала на омелу и что-то сказала тому, с галунами. Он выхватил у сидевшего рядом солдата автомат и прицелился. Пучок омелы снова пару раз шевельнулся… Я увидел, как Дерзкий высовывается оттуда, натягивая арбалет! Я хотел закричать, но язык точно присох. Пускал бы стрелу да прыгал бы в воду, и все тут! Но он все чего-то ждал. Тот, на катере, тоже не стрелял. Катер был уже совсем близко, женщина вдруг вскрикнула и хлопнула офицера по спине рукой. Тут же я увидел, как правая рука его задрожала. Я еще не услышал выстрела, видел только белый дымок, тонкий, как нитка, из дула автомата. Дерзкий упал в воду… Тот офицер избежал смерти только потому, что расстояние было больше, чем один полет стрелы. Дерзкий просто не смог бы… Я, забыв про страх, высунулся посмотреть, что с ним. Катер поднял волны, но я уверен, что вода вся была красной от крови… Тян, ты знаешь, что это была за женщина? Жена Рыбного Соуса, который раньше продавал кокосы и тыкву в Тякбанге!