Текст книги "Последний князь удела(СИ)"

Автор книги: Димыч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 33 страниц)

  – Об чём речь сей час держали, до того своим умом дошёл али подсказал кто?

  Пока я размышлял как бы поаккуратней ответить, Годунов уже сделал выводы сам:

  – С ближними людьми совет держать никому не зазорно. Слова твои не глупее тех, что в думной палате рекут.

  -Но и не умнее, – мысленно удалось мне закончить фразу боярина.

  Похоже, ничего нового сообщить правителю я не смог. Все пришедшие в мою голову идеи, уже видимо обсуждались и по ним приняли решения. Поэтому напомнив Борису Фёдоровичу о своих прежниъ просьбах – о присылке денежной помощи и литейных мастеров на постройку огневой машины, попросил позволения удалиться обратно в удельную столицу.

  – Лишнего серебра на затею твою в государевой казне нет, – отрезал Годунов.– Умельца с Пушечного двора на Углич отошлю, и меди оттуда велю дать, ежели её лишок имеется. Коли желаешь домой воротиться, то тебе путь чист.

   Получив разрешение, отправился к себе на двор, наказав Ждану готовиться к отъезду.

  Глава 50

  Не успели мы въехать в посад Углича, как к нашей кавалькаде присоединился Григорий-Гушчепсе. Обычно невозмутимый, будто индейский вождь из старого фильма, черкес скакал вокруг нас словно балованный ребёнок. Нетерпение его оказалось настолько велико, что он завёл разговор о жгущем его душу желании прямо посредине городской улицы:

  -Князь, твой оружейный кузнец новые сабли отковал. Одну по моему слову сработал, вышла истинно наша бесленеевская джатэ. Да вот не продаёт, молвит, де, без княжьего дозволения никак нельзя. Разреши сей клинок мне купить, всё, что имею – за него не жаль отдать.

  Насколько мне было известно, ничего особого Григорий на княжьей службе не приобрёл. Даже в жалованном ему поместье и то поселились только двое крестьян-бобылей, да к тому же, похоже, беглых. К тому же судя по поведению черкеса, ему хотелось обязательно заполучить сделанное мастером Мироновым оружие. Пожалуй, тут откажешь – так украдет и сбежит. Или, по меньшей мере, возненавидит как человек, у которого отняли осязаемую мечту.

  -Уж не знаю, что за чудо саблю там Тихон сковал, но теперь твоя она – жалую за службу, – сообщил я нетерпеливому черкесу.

  То ли Гушчепсе ожидал такого решения, то ли ошалел от радости, но не произнеся даже слова благодарности, он завопил:

  -Ай-я-я. Хей-хей.

  И с этим криком, пугнув коня нагайкой, шарахнулся, распугивая любопытных горожан, в переулок, поскакав к ближайшей переправе через Волгу, на противоположном берегу которой располагался двор кузнеца.

  -Догони, скажи – пусть коваля Тихона с собой привезёт,– скомандовал я одному из сопровождавших меня в поездке дворян.

  Только мне удалось умыться и сменить дорожную одежду, как стороживший двери истопник сообщил о прибывших кузнеце и молодом черкесе.

  -Здрав буде мастер, показывай, чего ты такого диковинного сработал, – обратился я первым к Тихону.

  -И тебе здравия княже,– Тихонов указал рукой на стол.– Изволь глянуть.

  На грубую деревянную столешницу выложили две сабли обычного русского образца и один узкий меч, похожий на удлинённый европейский палаш.

  -Ещё один клинок Григорий к себе захапал, молвил, де ты велел,– сообщил оружейник.

  Смутившийся черкес снял с пояса оружие и, вытащив его из грубо сработанныз ножен, выложил на стол. То, что Гушчепсе именовал джатэ, оказалось длинной тяжёлой саблей с динным и узким, как штык, остриём.

  -Что ж в них удивительного? – пока никаких отличий от прежних изделий Тихонова я не заметил.

  -Дозволь – покажу, – вызвался провести демонстрацию чудо-клинка Григорий.

  Дождавшись разрешения он схватил в руки клинок, пробежал взглядом по светлице и не найдя подходящей ему вещи, выбежал в сени. Через пару минут он вернулся с молодым стрельцом, нёсшим службу у крыльца.

  Служивый видимо был из новоприбранных. Пузиков почти каждый день появлялся у пристани и торга, сманивая на царёву службу молодых приказных и бурлаков. Такая его активная вербовочная деятельность вызывала возмущение проезжих купцов и кучу жалоб, в ответ на которые мне приходилось лишь разводить руками.

  Стрелец не торопясь вошёл, прислонил к стене пищаль, лениво стянул шапку и, не особо глубоко поклонившись, произнёс:

  – Звал, княже Дмитрий?

  -Звал, – согласился я и знаком показал Григорию переходить к демонстрации холодного оружия.

  Тот вручил пищаль в руки городовому служилому, велел крепко держать и стал отходить. Сделав пять шагов в сторону, черкес вдруг ужом развернулся и внезапно, одним прыжком оказавшись подле стрельца, рубанул по стволу ружья неизвестно в какой момент вытащенной из-за пояса саблей. Молодой караульный не удержал пищаль в руках, и она с грохотом упала на пол.

  Гушчепсе быстро осмотрел лезвие сабли и злобно зашипел:

  -Почто не удержал? Чуть джатэ не спортил, да и срезать начисто не дал.

  Растерянный парень поднял своё оружие и, уставившись в полуотрубленный ствол, в свою очередь завопил:

  -Ты пошто нерусь самопал спортил? Мне ить за него шкуру со спины плетью спустят, да из жалованья его цену вычтут. Что ж яз в приказе-то скажу?

  Бесленеевец, не обращая внимания на причитания стрельца, обратился ко мне:

  -Истинную гурду коваль твой сработал. Так у нас именуют саблю, коей панцирь черкесской работы рубить можно. На родине за таковой клинок две цены золотом по весу дадут, дороже ста невольников выйдет. Да что там полоняники – собственных детей отдать за таковую джатэ ни один уорк не пожалеет.

  -Как же смог ты эдакое выковать?– обратился я с вопросом к Тихонову.

  Тот замялся, выразительно посмотрев на присутствующих. Поняв его намёк, велел всем, кроме Григория, удалиться. Расстроенного стрельца удалось выпроводить пообещав ему заступничество перед начальством.

  Дождавшись ухода лишних слушателей Тихон открыл секрет своего технологического прорыва:

  – Ты княже сказывал Фёдору Акинфову будто камни манган и молибдан вельми к железному делу гожи. Яз ему помогал, да не вышло у нас ничего доброго, ни с углём в горне, ни в горшках с железом. Вот надумалось мне испробовать по старому обычаю в домнице из тихвинской глыбовой рудой крицу спечь, да те каменюки измельчить и туда прибавить. Вот в земляной-то печи по-доброму манган и жжёный молибдан с железом сроднились, потом и в горшке при томлении не разъединились. Вот с того металлу яз сработал сии знатные мечи.

  – Повторить плавку пробовал? – открытие меня сильно заинтересовало.

  -Не раз,– улыбнулся довольный кузнец.– Токмо меру надо знать. Чуть лишку сыпанешь и железо более не куётся, ломается. Манган-то с углём ещё можно сроднить, а вот прах молибдановый оборачивается в острые камни вроде наждака, ими разве что алмазить пригоже. Да калить сабли по иному пришлось. Всё никак не выходило,пока с устатку не пережёг клинка. Глянь, а жар-то высокий помог, а не испортил.

  -Токмо яз камней заморских по более десятка пудов извёл на мечи сии,– признал оружейник.– Не сразу вышло, да не весь уклад горшечный в дело пригож оказывается.

  Что ж разгадка легирования оказалась проста, восстанавливались окиси лишь в присутствии железа. К издержкам относилось только то, что кричный метод оставлял в шлаке почти две трети металла, да ещё куча тигельных переделок отбраковывалась. В общем, способ открытый Мироновым выходил крайне расточительным. Учитывая, что улучшающие свойства стали добавки завозились издалека, по высокой цене и в малом количестве, ожидать массового изготовления качественного оружия не приходилось. Явно следовало попробовать повторить результат при плавке чугуна, используя хотя бы на оставшийся от опытов кузнеца шлак.

  -Наверно стоит сии чудные камни, да пустой выход от криц оставшийся в Устюжну отправить, пусть в домну сыплют, – размышлял я над удешевлением производства легированных сплавов.

  -Ну их, – скривился как от зубной боли Миронов. – Ты, княже, не серчай, но устюженское железо куда хуже тихвинского али серпуховского. Оно конечно гораздо дешевле, на гвозди, подковы да серпы с лемехами сгоже. Но для сабельных полос или куячных зерцал лучше на прежний лад сработанные крицы брать и уж их в горшках на уклад переделывать.

  Странно, чего-чего, а того, что сталь полученная литьём окажется худшего качества по отношению к изготовленной традиционным способом, я не ожидал. Явно мне следовало при первой возможности посетить Устюжну Железопольскую.

  Отстав от нас всего на три дня, в удельную столицу прибыл посланник от боярина Годунова. Ждан организовал целый церемониал для получения обычной грамоты. Мне вообще стало заметно, что с момента нашего возвращения из Москвы Тучков завел при угличском дворе новые странные порядки.

  – Чего ты при встрече вестника так надувался важно, да ко мне его для разговора не подпустил? – задал я своему дядьке прямой вопрос после ухода московского дворянина.

  -Прежде, мальцом, держали тебя по царскому чину, на то матери да дядьёв хотенье было. После отставили у нас сие, уже по-твоему прямому ведому.– объяснил своё поведение Ждан. – Яз не спорил, куда мне против государя своего лезть. Ныне же, как явили нам великую честь на Москве, не пристало более угличскому князю по-мужицки себя держать, оттого все державе поруха может статься.

  -Какая честь? Какой державе? Ты чего, дядька, белены объелся?

  -На наш двор бояре и дьяки думные приезжали? Приезжали,– начал терпеливо растолковывать мне Тучков.– Значит, ниже себя мнят, ну а кто у нас в государстве выше первых бояр и дьяков местом?

  Про эти тонкости, кто к кому когда может поехать не уронив своей чести, я, в общем-то, знал, но почему то к себе не примеривал.

  -Так государь Фёдор Иванович брат мне как-никак,– у меня после слов воспитателя тоскливо засосало под ложечкой.

  -С прадеда твого царские братья по уделам сидели и на Москву без приглашенья великого князя не ездили. Мню яз, грешный, что приезжали думные люди на твою главу шапку Мономахову прикидывать.

  -Ну и как по-твоему прошли смотрины?– вопрос прозвучал немного нервно.

  -Дай Бог, ладно,– вздохнул Тучков. – Всё ж ныне в наших палатах стольник царёва двора с сеунчем, а не князь Иван Туренин или Андрей Замыцкий – Борисовы ближние душегубы.

  Подобные речи про Годунова я уже слышал. Непонятно, содержалась в этих сплетнях правда или нет, но те опальные к кому приезжали упомянутые Жданом приставы странным образом не задерживались на этом свете. Кто из знатных ссыльных угорел, кто скончался от колик в животе – вот от таких совпадений и гуляли по стране страшные слухи.

  -Знаешь дядька, загад не бывает богат. Давай-ка пока по-прежнему дела вести, без лишних чинов,– пришлось мне осадить своего воспитателя.– Ежели что в угличских порядках переменить потребуется – об том из стольного града известят, не забудут.

  В своём послании Борис Фёдорович писал о посылке к нам мастера литейщика Фёдора Савельева да ста пудов меди. Так же указывал правитель ждать к концу весны сборщиков запросных денег и не в чём препон им не чинить. В конце грамоты боярин сообщал о значительном пожаре в Москве да о том, что в Польшу ехать некому, архиепископ Галасунский Арсений отговаривается болезнью и немощью, и коли Семейка Головин на Угличе бездельем мается, то пусть в Киев и едет.

  Приглашённый в княжьи палаты подьячий выслушал задание с моими комментариями и озадачился:

  -Так мне с посольством ехать или тайным образом?

  -Ну а сам как думаешь?

  -Не пропустит оршинский староста послов. За опасными грамотами в столицу ляшскую – Краков послать велит. Ну а ежели купцами или странниками поедем, то ведь коли откроется – так ведь обдерут литвины до нага и в тюрьму бросят.

  -Лучше б конечно архиепископа Галасуньского с собой в поездку взять, а вы вроде как караул почётный. Хоть границу проедете, а в Киеве чин чином объявитесь, скажите чего там в Орше напутали – не ведаем, – предложил я Семёну легенду посольства. – Токмо болен грек сей, не в силах ехать.

  -Мню, опаску гречанин имеет, оттого хворым и сказывается. Мне Сулемша Пушкин про Литву много тут чего рассказывал за чаркой-то. Не любят там попов да монахов из Еллинской земли. Бают, де, токмо за корыстью они приезжают, да для соглядатайства на солтана турского.

  -Я тебе напишу письмо к боярину Годунову, да сам зайди к этому архиепископу. Наёдёшь его в добром здравии – так уж уломай с собой ехать.

  -Как же его уговорить?– удивился Головин.

  -Как сумеешь. Хочешь – посулы сули, хочешь – стращай. Хоть нож к горлу приставляй, а коли не болен – пусть едет и православных магнатов и священников уговаривает от православия не отставать.

  -Боюсь не осилить мне, – печалился Семён.

  – Справишься. С собой зови дворян угличских, кто поретивей да в ученье преуспел. Да Ивашку-литвина с собой бери, даст Бог, сгодится. Пока ты в разъездах и учебник твой по арифметике напечатаем, – настраивал я посольского приказного на боевой лад.

  Давно задуманное книгопечатанье буксовало. Для изготовления литер нашли всего одного резчика форм для литья подходящей квалификации. За год тот сумел изготовить все нужные шаблоны для букв и цифр привычного мне алфавита. А вот с традиционным русским шрифтом имелись проблемы. Литер для печатания им требовалось больше, да и изготовить их было не в пример сложнее. В ближайший год ждать окончания этой работы не приходилось.

  Так же мне пришло в голову написать несколько писем самым высокородным магнатам придерживающихся православной веры. Семён к этой затее отнёсся неодобрительно, мол, пустое сие, да и риск есть – найти могут эпистолии, не оправдаешься.

  -Раз трусишь – Иван Боярский повезёт,– именно так именовали теперь литвинского наймита.

  Прозвище прилипло к нему от того, что он далеко не сразу сообразил перестать величать себя 'панцирным боярином'.

  -Да отвезу, но как бы греха не вышло, – попался 'на слабо' подьячий.

  Три часа с Семёном придумывали содержание посланий. Писал я самолично, прописью из будущего. Мне казалось, что если письмо попадёт в чужие руки, то понять его непосвященному в угличские дела будет затруднительно. Головин же мой почерк разбирал вполне прилично, да и ещё мог с листа перевести на подходящий к месту язык. В адресаты назначили только тех магнатов, чьи титулы и имена посольский смог вспомнить безошибочно. А припомнил он порядочно народу. Всё-таки времена, в которые за невольную описку в титуле грозило от плети до плахи, весьма способствовали укреплению памяти у приказных.

  Перечитав составленный Головиным список значительных персон православной веры, решил отправлять послания только титулованным особам. Получателями моих грамот должны были стать – воевода Киевский князь Василий-Константин Острожский, воевода Волынский князь Андрей Острожский, князья Адам и Михаил Вишневецкие, князь Григорий Сангушко-Коширский, князья Соломерецкие, Корецкие и Горские.

   Все письма я составил на один лад, с небольшими стилистическими отличиями. В этих эпистолиях православные магнаты призывались повлиять на клир Киевской митрополии, возжелавший продаться Риму и погубить души свои и прихожан обращением в папёжскую веру. Собственно, написанное являлось чистой пропагандой, кто конкретно из западнорусских иерархов продвигает идею соединения с католичеством, мне было не известно. Я оговаривал всех подряд, надеясь, что невиновные смогут оправдаться. Излишек обвинений меня тоже не смущал, краски в посланиях сгущались намеренно. Ведь знание грядущего говорило о крепости унии, что подразумевало её серьёзную подготовку и значительную поддержку со стороны Римского престола и Польского государства. К тому же внеся разлад в стан противника, стоило надеяться на срыв подготовки к войне с Москвой.

  -Надо бы подарков с собой нам, без даров ехать мало пользы, – уже озадачился тайным посольством Семён. – Да спехом трогаться, пока оттепель прошла да сызнова приморозило. До Смоленска дорога-то – одни гати по болотам. Растеплеется, вода подымется – не проедешь.

  -Дам денег немного, да узорочье золотое Ждан выдаст. Остальное для тебя у боярина Годунова попрошу. Думаю – не откажет, снарядит казной меховой. Когда ехать сможешь?

  -Да вот завтра спозаранку и тронусь вместе с московским гонцом. Чего тянуть? – что-что, а лёгкость местного служилого люда на подъём меня удивляла.

  Если мерить по тяготам, то путешествие до Киева выходило потруднее, чем кругосветка в прошлом моём мире. Однако Семён по этому поводу не беспокоился вовсе.

  Кликнув обретавшегося поблизости Тучкова, велел ему отдать Головину все драгоценности из испанского дара и хоть с четверть пуда серебра. Ждан попробовал закатать глаза и заломить руки, но, не увидев никакой реакции на эту пантомиму, отправился в тщательно хранимую сокровищницу.

  Распутица наступила лишь через три седмицы после отъезда подьячего Посольского приказа, на Фомину неделю. Присланный из Москвы обоз с медью не доехал до Углича совсем чуть-чуть, с пяток вёрст. Городовой приказчик Самойла Колобов собрал чёрный люд в подмогу возчикам. Мне не сиделось в палатах, и я выехал за Никольские ворота, встречать мастера-литейщика.

  Посадские на торгу активно ругались со своим градоначальником, поминая его родню до пятого колена. Судя по отдельным выкрикам, доставалось также дьякам, да пару слов горожане приберегли для своего князя. Услышав хулу на власти, ехавший рядом со мной Бакшеев зло оскалился и взялся за плеть. Его примеру незамедлительно последовали сопровождающие нас дворяне. У меня ещё не стёрся из памяти старый городской мятеж, нового увидать не хотелось вовсе.

  -Остынь Афанасий, драку начать всегда успеешь,– вполголоса произнёс я нашему уездному окладчику.– Узнаем сперва в чём дело. Может не зря посадские шумят.

   Готовность выслушивать жалобы изрядно остудила крикунов. Через полчаса у меня из отдельных выкриков и высказанных обид сложилось вполне чёткое понимание народных обид. Основных претензий у горожан имелось две – необычное удорожание продовольствия и притеснение мелких торговцев на угличских рынках. Пообещав разобраться, я отменил поездку за город и вернулся в терем, позвав к себе на совет городового приказчика, удельного казначея, выборного голову от чёрных сотен и дьяка четверти Петелина.

  Для придания разговору важности, мне пришлось воспретить накрывать на стол и потчевать званых гостей. Дмитрий сын Семёнов Алябьев, представитель центральных налоговых органов, аж засопел от обиды, обнаружив такое попрание традиций.

  -Почто молодшим посадским воспрещаете торг вести? – разговор начался с моих обвинений.

  -Помилуй Бог, какие запреты? – удивился Колобов. – Просто иные купли и продажи купчинами на откуп взяты. Раз торговые люди в казну серебро внесли, так должны его возвернуть с прибытком, так ведь? Коли чёрный люд жаждет сих оброчных дел, то пусть выкупает у удельной казны али прежних плательщиков.

  -Откуда у бедняков серебро на выкуп? Раньше ведь такого не было,– я вспомнил, что мне говорили на торгу и начал перечислять. – Извоз сена, леса и соли в единоличный откуп сдали?

  -За пятнадцать рублёв,– ответил вперёд Алябьев, причём, похоже, полученной суммой он гордился.

  -Сенную труху, квасное сусло, уксус, точильное дело, проруби делать на реке для пойки скота и то в монополию обратили.-

  – Ещё восемнадцать рублей да восемь алтын с деньгой, – прикинув в уме, многозначительно сообщил московский дьяк.– Коли хотят посадские сими промыслами заниматься, а деньжат мало – то пусть в складчину платят, в кумпанстве.

  Новомодные слова налоговый чиновник выучил видимо вместе с новыми методами добывания средств.

  -Откуда же взять молодшим на откупа серебра, коли они ранее ими токмо на пропитание зарабатывали? С чего вы сие измыслили? Мне сказали – не бывало такого на Угличе прежде.-

  – Раз бедный, так что теперь – ни мыто, ни проездных, ни поголовщины, ни окладных денег платить не нужно? – перешёл в наступление Алябьев. – Об том будто на Угличе ранее откупов не сдавали – то верно. Так ведь и городок был разоренный, не предлагал никто платить за промыслы-то! А теперь разжился посад, купцов вон сколько приезжает – вот и появились охотники брать откупа. На Москве, Новгороде да Пскове издавна таковые обычаи имеются. Ты бы, княже, хоть доброе слово сказал, за то, что ночами не спим – думаем, откуда прибыток твоей казне учинить.

  Мне не удалось понять, издевается Дмитрий сын Семёнов надо мной или так серьёзно заблуждается, как подал голос старшина чёрных угличских сотен:

  – Ишшо в кружале игрища картовые, в зернь да в яйцо завели, словно креста на них нет.

  Самойла Колобов, человек крайне религиозный, насупился:

  -Прегрешенья все на майданщике коей с зернщиков деньги берёт да на тех, кто в закладные игрища дуется. А в том чтоб оброк собирать – никоего греха нет, ибо сказано: кесарю – кесарево, Богу – богово.

  Алябьев так же не преминул вставить своё слово:

  -К тому ж иначе напойных денег не собрать. Где заклад – там чарка. Ныне как за гуляния пьянственного духа пеню брать стали, народец допьяна вина не пьёт, стережётся.

  Новость о сокращении числа выпитого алкоголя оказалась первой хорошей. Правда, местные жители путали причину со следствием. Стрельцов моментально обучили проверке с помощью ходьбы между полосками на земле, и за кривую походку собирали штрафы, а с тех, кто валялся вповалку – брали вдвойне. Безденежные пьяницы приговаривались к общественным городовым работам, благо тех всегда имелось множество. Угличане из сего сделали вывод о том, что ныне наказывается неподобающее поведение, а не сам факт пьянства. Может, в каком другом месте это привело бы к очередному бунту, но в удельной столице всё списали на проявление особенного благочестия князя.

  На мои вопросы об удорожании продовольствия четвертной дьяк отвечал спокойно:

  – По весне цены всегда подымаются против осенних. Что в нынешний год с излихом вздорожало – так сие с того, что в посаде народу втрое против прежнего обретается. А крестьян-то в уезде не прибавилось, да и амбаров новых мало устроили.

  -Хлеб и припасы можно с других уездов завозить, – мысль мне казалась банальной.

  -Привоз тоже не даром деется,– наставительно заметил приказной. – За морем телушка полушка – да перевоз рубль. Ежели хочешь дешевизны, княже, то вели – чтоб все твои вотчинные пашенники оброк кормовой на Углич свозили, а не в иные погосты.

  Обременять зависимых крестьян ещё и извозными работами мне не хотелось. Выпроводив почти всю городскую верхушку, послал Ждана за амбарными и оброчными книгами. Пока тот собирал учётные документы, я продолжал размышлять над складывающейся в уделе экономической ситуацией. Всё в принципе было просто – избыток серебра и увеличение городского населения привели к инфляции цен на товары первой необходимости. Те, кто сумели извлечь выгоду из создавшейся ситуации – богатели, те, кто смогли встроиться в новую экономику – держались на плаву, те, кто продолжал пользоваться традиционными источниками дохода – беднели. Через пару часов раздумий мне стало казаться, что сгладить возникшие проблемы возможно, полностью преодолеть – нет.

  Закопавшись в хозяйственные бумаги, заинтересовался очередным моментом:

  -Ждан, а сколько у нас зерна в год пропадает?

  -Нисколько, княже, Бог с тобой.

  -Ну портится, плесневеет, мыши жрут?

  -Плесневелое холопы сметут, не бояре, чай, – удивился Тучков.– Ну а так, коли вовремя ключник не заметит порчи, то бывает и треть жита в клети как корова языком слижет. Но за такое недосмотревшего порют, будь спокоен.

  -Что в каждой клети? – удивился я размеру потерь.

  – Господь с тобой,– всплеснул руками дядька.– Редко когда одна из десяти так тратиться.

  -Значит потери около трёх процентов, – мне захотелось подвести под свою задумку экономический расчёт.– В заём с каким ростом денег взять можно, если без жадности?

  -Без алчбы роста не просят,– ухмыльнулся в бороду воспитатель.– Дают купцы из счёта в пятую деньгу, и в седьмую, меж своими и в пятнадцатую сговариваются.

  -В лучшем случае около семи процентов, ну пару процентов на сторожей и постройки, – закончил я прикидки. – С запасами удельными так поступим – когда на рынке цена кормов превысит осеннюю на пятнадцать копеек с рубля, то начнём из княжеских закромов распродавать. С наддачей указанной, и ни полушкой дороже. Ясно?

  -Чего уж непонятного, – вздохнул мой казначей. – Опять одни убытки и растраты.

  С мелкими монополиями решили поступать по-иному. Уплаченные откупные суммы за определённую деятельность делились на примерное число занимающихся таким промыслом. Соответственно, уплата этих денег давала право заниматься предпринимательством в указанной области.

  -Надо бы жетонов начеканить, выдать посадским внёсшим сбор. Чтоб видно было, что могут они оброчным промыслом заниматься.

  -Народу проще уразуметь станет,– согласился Ждан. – У нас ить мало кто разберёт, чего там подьячий нацарапал, а знак в руках подержать можно.

  Перед самым ледоходом в Угличе снаряжались дощаники в Устюжну. Одновременно снаряжались в Новгород и на Низ торговцы – местные и приезжие. Народу в судовые команды не хватало, купцы и приказчики за работников, случалось, даже дрались.

  В тот момент, когда я наблюдал со стены кремля как трескался и хрустел на Волге лёд, сообщили о приезде бежецкого помещика мурзы Сулешова.

  -Какая нелёгкая принесла крымского князя в самую распутицу,– промелькнуло у меня в голове.

  Чтобы не допустить обиды высокородному гостю, пришлось поспешить в палаты. Не желая томить мурзу ожиданием, отказался от переодевания в парадные одежды, на чём упрямо настаивал Тучков. Видимо не послушался я своего дядьку зря, вошедший татарин уставился на одетого в серый суконный кафтан угличского князя в некоторой оторопи. Однако быстро вернув лицу невозмутимый вид, Янша-мурза рассыпался в восточных приветственных славословиях.

  Бывший крымский вельможа произносил здравицу в мою честь минут пять, по завершении которых резво кинулся целовать руку. Этот обряду стал для меня давно привычен, но слишком уж всё неожиданно произошло. От степенного облачённого в бархат и бобровые меха вельможи мне никак не приходилось ожидать такого поступка. Поэтому одновременно отступил назад и отдёрнул руку я резко и совершенно не произвольно.

  Сулешов совершенно не переменился в лице, хотя оскорбление ему нанесли немалое. Мурза лишь воздел очи к небу и поднял руки с возгласом:

  -Горе мне, горе! Как смог позабыть яз, чесо не подобает правоверному припадать к руке православного господаря. Спасибо, князь Дмитрий, что вернул мне память об сём.

  Ждан, дабы сгладить мою промашку, принялся со всей возможной вежливостью приглашать гостя в трапезную откушать. Я, досадуя на себя за промах, взялся лично вести татарского князя к столу.

  За едой Янша-мурза передал слухи и новости из южных степей:

  -Крымский хан с войском воротился с похода на немецкого кесаря. Тщились ляхи ему путь преградить, да куда им за Бора-Гази гнаться. Арсланай Дивеев как прослышал про разоренье своего улуса, так с огорчения и помер в чужой земле. Остался в Дивеевом роде один сын бия – Мухамад, да и тот теперь ханской милостью живёт. Ибо Ширин-беи, как прослышали о погроме царским войском кочевий у Гнилого озера, всех чёрных улусников и уцелевший скот к себе в бейлик отогнали.

  – Давняя промеж теми мурзами вражда, слыхал,– покивал головой Бакшеев.

  -Ногайскому князю Ураз-Махмету повелел государь идти на Кубу-реку, к шерти приводить Казыев улус, – продолжил рассказ осведомлённый татарин. – В Кабарде ныне рознь великая началась, владетели там за большое княжение режутся. Войско же московское, кое на шевкала Тарковского ходило, на четверть в тоем походе убыло. Да и те оголодали до крайности, ежели б Ших-мурза Окоцкий кормов хлебных да мясных не прислал – в конец бы сгинули.

  -Своей ли волей князец тот прямит до государя нашего Фёдора Ивановича? – ухмыльнулся Афанасий.– Поди аманатов у него взяли загодя, вот и служит честно.

  -Владетель Окочанский уже семь лет тому назад царёвым воеводам помогал Терской и Сунженский остроги ставить. И с тех пор шерти не порушил, – возразил рязанцу Сулешов.

  Отхлебнув ставленого мёда, выходец из Крыма продолжил:

  -Как шляхи устоятся, поеду яз к городу Азаку, там царёвых послов встречать буду. Загостевались оне в Царьграде-то. Ведомо мне, что племянник Барын-карачея туда три арбы с травой какой-то прислал. Баяли, князю Угличскому в дар сё сено да корешки. Не гневись, коли в насмешку сие сделано, а яз об сём речь завёл.

  -Нет, не шутка тот подарок. Обещал его мне мурзин сын, и не обманул, – сообщение меня порадовало.

  -Тогда для тебя сей поминок приму, и в целости доставлю,– воодушевился татарин, и, понизив голос, добавил.– За радость почту услужить. Для зелий что ль те корешки?

  -Нет, для красильного дела.

  -А-а, – несколько разочарованно протянул Сулешов.

  Разговор вскоре скатился на лошадей, ловчих кречетов, медвежью травлю и прочие достойные дворян темы. Уже под самый поздний вечер Янши-мурза, улучив момент, ухватил меня за кисть руки и просительно проскрипел:

  -Княже Дмитрий, удоволь меня в малой просьбишке, сделай милость.

  -Отчего же нет, говори мурза. Если в моей воле станется и не будет в твоём желании ничего противного уставу государеву – исполню,– слегка удивлённо ответил я.

  Судя по заострившимся чертам лица урождённого степного аристократа, именно ради этих слов он и прибыл в Углич. Не переставая перебирать своими пальцами по моей ладони, Сулешов выдохнул:

  -Упаси Аллах, никоей крамолы ни в речах моих, ни в думах нету. Едино чаю от тебя суда честного, правого.

  Ещё раз оглядев мой серый суконный кафтан, вельможа прибавил:

  -Пошлины судейные все сполна уплачу, в том мне поблажки не надо.

  – С кем же судится хочешь?– ситуация мне стало вовсе непонятна.– Ты ведь Янши-мурза можешь прямо царю Фёдору Иоанновичу челом бить?

  -Об сём лучше поутру речь вести, а не на ночь глядя, – уклонился от ответа татарин.

  Отпустив, наконец, мои пальцы, он наскоро попрощался и, прикладывая руки к груди, спешно удалился. Только после ухода высокородного крымца, я заметил, что на моей руке неведомо откуда взялся золотой перстень со сверкающим даже в тусклом свете свечей здоровенным зелёным камнем.

  -Да уж, ловок восточный князь, – промелькнула в голове мысль. – Только вот что ему надо от удельного правителя, чтобы давать за это столь крупную взятку?

  Глава 51

  Приехав с самого раннего утра, Янши-мурза терпеливо дожидался выхода князя со свитой во двор и отказывался подниматься в палаты. Заинтригованный столь нехарактерным для вельможи поведением, я постарался поскорее оказаться на подворье. Пока несли достойное удельного правителя облачение, мне удалось рассмотреть в окно приехавших татар.