Текст книги "Вырванные листы Апокрифа (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

Нельзя торопиться. Я въедаюсь в него взглядом, но бесполезно – он невзрачен, как придорожный камень, и столь же незаметен. Мне почти тяжело рассматривать его. Тянет отвести глаза, забыть увиденное, и только многолетние тренировки не позволяют мне это сделать.

– Кто ты? – спрашиваю. Голос спокойный, вежливый, в меру мягкий – человеческий голос, правильно настроенный, может с людьми чудеса творить, равно как и взгляд, и вид, и жесты. Мне нужно быть Хадваром-легионером, помощником палачей, и одновременно другом Драконорожденному, если есть он среди осужденных. Потому я со всеми приговоренными сегодня так говорю.

А он молчит. Молчит, потерянно, словно сумасшедший, немилосердно выброшенный с Дрожащих Островов в бренный мир смертных. Да как долго молчит – теряет терпение капитан рядом со мной, вот-вот швырнет беднягу в поредевшую толпу заключенных.

Голос старшего мистика в моей голове прорывается сквозь тупую тишину и кроет меня последними словами. Я так это живо представляю, что почти вздрагиваю. Но это же и вытаскивает меня в реальность, где я (не торопливо! естественным тоном! словно и не было жуткой, нелепой, выдающей нас с потрохами паузы!) спокойно и капельку сочувственно говорю:

– Немногие из твоего народа осмеливаются прийти в одиночку в Скайрим. Мне жаль. Мы позаботимся, чтобы твои останки отправили домой.

Он смотрит на меня огромными круглыми глазами. У меня уже почти никаких сомнений не остаётся, но играть я должен по правилам: смотрят и имперцы, и мятежники, и талморцы, и Ралоф косится краем глаза, хоть это и почти незаметно.

Я поворачиваюсь к капитану.

– Капитан. Что с ним делать? Его нет в списке.

У капитана совсем не осталось терпения. Очень уж долго длится эта операция, хотя по меркам Пенитус Окулатус она происходит быстрее, чем «молниеносно». Но с момента поимки Ульфрика у Черноводной реки прошло слишком много времени, и слишком измотаны дразнящим ожиданием солдаты Туллия.

– В бездну список! На плаху его!

Я не спорю.

– Есть, капитан. Заключенный, следуй за капитаном, – говорю я. Не было пока никаких конкретных знаков, что указали бы, что именно он – Драконорожденный, или что именно он – Герой. Когда такой знак будет – я первым брошусь закрывать его от любой опасности собственной грудью, но пока что всё должно идти как намечено.

Пророчества, мистицизм, Целестиалы, будь оно всё неладно.

Генерал Туллий обвиняет Ульфрика, впрочем, с достаточным достоинством, чтобы это не выглядело жалким унижением пленника с заткнутым ртом. Сквозь кляп Буревестник даже не может ему ответить.

Я полностью согласен с подобной мерой предосторожности. Вдруг опять Раскричится. Торуга, говорят, для погребения по частям сшивали жрецы.

– Вы начали эту войну и погрузили Скайрим в хаос – теперь Империя воздаст вам по заслугам и восстановит мир!

Генерал Туллий никогда не любил долгие речи. Он человек действия. Поэтому ни для кого в Пенитус Окулатус не секрет, как часто двое доверенных Императора, Туллий и Марон-старший, спорят до хрипоты и сквозь зубы проклинают один другого, когда их интересы пересекаются. Тяжело командиру с Туллием. Да и с нами, наверное, непросто – удержать в руках верность и послушание стольких агентов.

Но, как по мне, они оба отлично справляются. Может, Тит Мид специально их таких подобрал для совместной работы в Скайриме, чтобы обострить конкуренцию.

Мои размышления обрывает далекий раскат грома. Я поднимаю глаза на небо, но на нём не видно тяжелых грозовых туч – ни над Хелгеном, ни насколько хватает взгляда.

Раскат грома?..

«Не теряй бдительности, агент.»

– Что это было? – спрашиваю я громко, но Туллий раздраженно машет рукой.

– Ничего. Продолжайте!

Конечно, генерала тоже измотала эта беготня. Он позволил Марону отсрочить казнь до Хелгена, но здесь-то он возьмет своё по праву: голову Ульфрика.

У меня очень плохое предчувствие, но я простой легионер. Я сдержанно киваю и замолкаю.

Жрицу Аркея прерывают очень быстро. Обычно человек перед казнью готов на всё, чтобы хоть лишнюю минутку ещё пожить, но мятежники, бывшие с Ульфриком, как минимум не робкого десятка. Если смертника долго до казни держать, он безумеет от напряженного ожидания, и пусть в дороге от Черного Брода к Хелгену это совсем не так показательно, как в наших камерах, эффект по-прежнему отчетливо ощущается.

Казнь первого мятежника вызывает несколько злобных восклицаний, но это только разминка. Я поглядываю на заключенных, пользуясь случаем наблюдать сразу за тремя интересующими меня: Ульфриком, Ралофом и маленьким оцепеневшим босмером. Эльф даже не замечает моего взгляда, во все глаза смотрит на плаху.

– Следующий!

И снова раскат грома. Нет, это не раскат грома. Одним богам ведомо, что это.

Я очень не хочу думать, что мистики не ошиблись.

– Опять. Вы это слышали? – нервно спрашиваю я. Капитан рычит:

– Я сказала, следующий!

Я подчиняюсь. Еще ничего явно говорящего о необходимости вмешательства не произошло.

– Иди к плахе. Твоя очередь, – обращаюсь я к эльфу. Он послушно подходит к телу обезглавленного мятежника, переступает через него и долго, словно ищет что-то, смотрит прямо мне в глаза – я стою напротив. Ко мне покатится его голова. Но пока что я встречаю его взгляд и пытаюсь различить в нём хоть слабый оттенок рассудка, но он чист, как у новорожденного звереныша. Только затравленный. Испуганный. Точно как у звереныша.

У меня очень, очень плохое предчувствие.

Капитан не выдерживает, толкает его в спину, заставляя повалиться на плаху – и на том спасибо, что не сапогом, большое спасибо от агента-вербовщика. Палач неторопливо заносит топор.

Я так занят наблюдением за казнью, что только изумленный возглас Туллия и дрогнувшая под ногами земля отрывают меня от этого дела. Ну и, разумеется, дракон. И, конечно же, падающие с неба огненные не то просто магические шары, не то целые камни.

Когда я понимаю, что палач уже не жилец, приходится позаботиться о своей голове. И заодно мысленно проклясть Туллия, который весьма однозначно приказывает мне заняться эвакуацией гражданских. Гражданские в панике мечутся прямо под огненным дождем, что мою задачу несколько затрудняет. К тому времени, как я оборачиваюсь к своему теперь-уже-точно подопечному, я успеваю увидеть только тонкую низкую фигуру, ныряющую в каменную башню, и Ралофа рядом.

Чтоб его дракон сожрал.

Я быстро соображаю: из башни им деться некуда, верх завален. Дракон твердо вознамерился сравнять Хелген с землей. Туллий безостановочно выкрикивает приказы солдатам. Гражданские всё ещё бестолково разбегаются в разные стороны.

Ладно. Пусть будут гражданские. Хелген небольшой, я отыщу своего заключенного чуть позже: доступный мятежникам выход из поселения один, Ралофу придется идти через него.

В суматохе вокруг Хелгена выясняется, что местные совсем не настроены расходиться по домам, вспыхивающим, как сухие лучины, а всеми силами поддерживают оборону, организуемую Туллием. Я с хелгенским стариком Гуннаром и местным же Торольфом успеваю поймать торольфовского мальчонку: очень вовремя. Торольф умирает прямо у нас на глазах в считанные мгновения, едва успев попрощаться с сыном.

И в это же время я ловлю краешком глаза маленького босмера рядом.

– Гуннар, выведи Хэминга! – бросаю я и поворачиваюсь к эльфу, – живой еще? Держись рядом, если хочешь продолжать в том же духе. Нужно найти Туллия.

Босмер ничего не имеет против. Кажется, он вовсе не расстроен тем, что я почти стал одним из его палачей. Я мимолетно оглядываюсь в поисках Ралофа, но в пылающем разгромленном поселении всё перемешалось: имперцы и мятежники, все сообща спасаются от почти верной гибели. Не разобрать, где кто.

Эльф на удивление послушен: когда я предупредительно кричу ему прижаться к стене, он так и делает, к моему великому облегчению. И, пока я занят осмотром местности и оценкой нашего положения, он несется прямо к Туллию, отчего я не на шутку пугаюсь: станется с генеральских лучников стрелу в него пустить, как в неудачливого беглеца Локира.

Но лучники заняты. Лучники по дракону самозабвенно лупят, правда, без толку. А Туллий оказывается весьма адекватен:

– Беги, идиот! Хочешь стать следующей закуской этой твари?! В крепость!

От командного голоса генерала эльф перепуганно прижимает уши и замирает, как дурак, прямо посреди творящегося хаоса, явно не зная, куда бежать. Я тут же этим пользуюсь:

– Быстрее, за мной!

Туллий замечает меня и орет уже мне, перекрикивая и рев дракона, и гул пламени, и вопли легионеров:

– Хадвар! В крепость, мы отступаем!

Ах, мудрого генерала Тит Мид нашёл. Дай Девятеро ему выбраться отсюда без потерь. Впрочем, о чём это я; это ведь Туллий – выйди он со своими людьми против дракона в честном бою на земле, я не знал бы, на кого и поставить.

– Ну что, – вполне спокойно для такой обстановки обращаюсь я к босмеру, – значит, ты со мной. Не отставай!

Вход в крепость недалеко. Пусть дракон хоть всю ее сверху обрушит – это имперская крепость, а в имперских крепостях всегда есть тайный подземный ход прочь из поселения, а часто и не один. Я отлично знаю, как его найти. За меня прорву работы другие агенты сделали, которые незаметными серыми крысами шныряли здесь неделями раньше, изучая каждую деталь.

Но, конечно же, судьба не слишком любит улыбаться тайным агентам. Я вскидываю меч, едва замечаю знакомую массивную фигуру светловолосого норда в одежде солдата Бури.

– Ралоф, проклятый предатель! – рычу я сквозь зубы больше от бешеной досады, нежели от злости на самого Ралофа. Не вздумай мою операцию сейчас сорвать! Помешаешь сегодня – я весь Скайрим вашими же партизанскими тропами обползу, чтобы повстречаться с тобой в имперской допросной, везучий ублюдок! – С дороги!

А Ралоф спокоен. Ралоф, пожалуй, профессиональней, чем я, держится. Ралоф глядит мимо меня, на прячущегося за моей спиной босмера.

– Мы бежим и сбежим, Хадвар. Тебе нас не остановить.

Я молю небо, чтобы сейчас кто-то из лучников неподалеку отвлекся от дракона и всадил в него стрелу или две. Небо меня не слышит. С напутствующим проклятием я позволяю Ралофу пробежать мимо – боюсь я с ним ввязываться в ближний бой, ну не верится мне, что Братья Бури сами бы провернули такую операцию. Не то из имперских агентов кто им сливает информацию, не то Талмор помогает. У Ралофа может быть козырь в рукаве специально против меня.

– Эй, ты! Быстро в крепость! – это Ралоф кричит моему подопечному у другой двери, ведущей внутрь.

– Сюда, за мной! – автоматически подхватываю и я.

Безумно дурацкая ситуация. Два тайных агента беспомощно стоят и перекрикиваются, пытаясь склонить Героя каждый на свою сторону. Схватить бы его за шкирку и потащить за собой, да жаль, далековато стоит – а босмеры, они шустрые, их поймать сложней, чем дикую лисицу. И к доверию такие действия не очень располагают.

Давай, давай, Герой. Ты же не зря так долго на меня смотрел перед плахой. Ты же что-то во мне увидел…

Пророчество мне благоволит. Босмер выбирает меня и первый исчезает внутри крепости. Я бросаю – победный, не могу удержаться – взгляд на Ралофа, но лицо того непроницаемо.

Ох и ждут нас ещё сюрпризы. Ох и придется постараться командиру Марону со всеми его агентами…

С Целестиалами есть одна беда. Сосуд, в который они вселяются – мер, человек, и так далее – заполучает великолепнейшую, самую качественную в Тамриэле магическую амнезию. При том, что они невероятно быстро учатся всему, чему угодно, поначалу они беспомощны, как дети, и о мире вокруг не знают ничего. Я надеюсь только, что за время своего знакомства с еще одной частью пророчества, а именно Пожирателем миров, Герой понял, что прыгать прямо в огонь – не лучшее решение.

Целестиалы, конечно, вроде как бессмертные – но всё-таки я за него головой отвечаю.

На данный момент кристально чистый взгляд будущего спасителя Империи был лишен всякого намека на глубокие мысли. Я похвалил его и за то, что он вспомнил (придумал?) своё имя – звали его Силгвир, обыкновенное имя для босмера.

Я мягко познакомил его с необходимостью не расставаться с хоть мало-мальски пригодным доспехом, но воплотить мои советы в жизнь не удалось, стандартный имперский доспех был ему безнадежно велик. Угораздило же Целестиала выбрать тело лесного эльфа! Говорили, Драконорожденный будет нордом – я был бы счастлив, случись так. О норде в Скайриме заботиться нужно куда меньше, чем о босмере.

Тем более, что рано или поздно он приобретет знания о своей «родине» – а на родине его не Империю чествуют. Впрочем, наши валенвудские агенты только фыркают, лесные эльфы вообще мало интересуются альянсами, даже теми, в которые вступают. В Валенвуде, где живые джунгли надежнее всяких крепостных стен охраняют их народ, им нечего бояться, кроме самих джунглей.

Но это не моё дело. Моё дело – я вспоминаю последующий шаг операции – научить Драконорожденного основам выживания в Тамриэле. Это едва не вызывает у меня улыбку; уж после дракона-то это будет нетрудно, и лучше начать прямо сейчас.

Уже в первые двадцать минут я успел послать на голову командира Марона не меньше десятка разномастных проклятий. И пожалеть о своём решении дать Герою оружие.

Нет, он не бросился на меня с мечом – он и держал-то его в руках криво, неумело – но нам попались Братья Бури, невесть как успевшие пробраться в крепость раньше нас или, что вероятней, убившие своих тюремщиков во время всеобщей паники. Я поначалу хотел с ними договориться по-хорошему, но нордские мятежники не способны слушать разумные доводы. На меня сразу же бросились с мечами наголо.

И потом они удивляются, что имперские легионеры злы на них, как голодные псы. Перевешать бы их всех…

Двое рядовых мятежников не представляют для меня серьезной угрозы, как и для любого активного агента Пенитус Окулатус. Правда, бой пришлось вести, как вел бы его легионер, без грязных приемов разведчика, но это не было слишком сложно.

Сложно было не зацепить мечом Героя, который вертелся под ногами, по-видимому, беспокоясь за мою жизнь и отчаянно стараясь мне помочь. К слову, от его меча мне тоже пришлось заслоняться не раз. Но – собачья работа – даже обругать его так, как мне очень хотелось, нельзя, поэтому я только деликатно советую ему обобрать трупы.

Не по-легионерски, да. Но ему привычка мародерствовать жизнь спасет не раз, а мне не до вопросов этики, я спасением Империи занимаюсь.

Я безжалостно нагружаю его всеми мало-мальски полезными вещами: зельями, хранящимися здесь, щитом, колчаном со стрелами, луком. При виде лука глаза босмера чуть-чуть освещаются разумным огоньком, и я тоже немножко радуюсь. Немножко – это потому что нет никаких гарантий, что он умеет с ним обращаться, и как бы мне самому стрелу не схлопотать от предполагаемого спасителя Империи.

Я не позволяю ему вступать в бой первым. Я отвлекаю внимание врагов на себя. Пока что мы живы и всё идёт неплохо.

Пока мне в нос не ударяет такой знакомый запах.

– Пыточные, – бурчу я себе под нос, спускаясь по каменной лестнице. Спускаюсь быстро, потому что слышу звуки борьбы, и мой меч как раз приходится кстати – добить одного мятежника, уже и так загнанного в угол пыточных дел мастером и его помощником.

При виде вполне соответствующей своей репутации имперской пыточной мой подопечный очень явно белеет. Я мысленно проклинаю строение крепости. Ближайший путь к пещерам ведет через пыточную, но это моей вербовке ни капли не помогает.

Ещё и надменный старик-маг с глазами бывалого палача цепляется ко мне. Отчаявшись убедить его, что Хелген сожжен невесть откуда взявшимся драконом (более точное обозначение, «Пожирателем миров», я решаю не употреблять сейчас), я пытаюсь научить белого как снег эльфа взламывать замки. Ту рухлядь, которая здесь запирает клетки, я бы вскрыл за две секунды. Но у Героя, по-видимому, руки растут не откуда Кин повелела, да к тому же ещё и дрожат как у пьяного. Уроки воровского искусства лучше оставить на более спокойное время.

Я надеюсь, он не задаётся вопросом, почему всему этому его, осужденного на смертную казнь, учит имперский легионер. Пыточных дел мастер крайне подозрительно на меня смотрит, но мне этот старик не нравится. Вздумает в меня хоть искрой пустить – получит сталь под ребра. Наверное, это он в моих глазах тоже различает, и потому молчит. Умный.

Тяжелый день. Нервничаю я.

Путь дальше довольно прост – мы задерживаемся, только чтобы избавиться от очередных Братьев Бури (их что, амнистировали в спешке? за что палач свой хлеб жевал?), да в пещере убить выползших на свежее мясо пауков. Герой почему-то предоставляет всю работу мне, и я это совсем не одобряю. Не потому, что мне сложно убить несколько тварей, нет – но по всему Скайриму-то Марон меня не отправит за ним таскаться? Пусть учится.

Поэтому с медведицей я предоставляю разбираться ему. К счастью, лесные эльфы животных касанием руки успокаивать умеют, это облегчает мне задачу спасти шкуру Драконорожденного, разозлившего зверюгу неумело пущенной стрелой. А тут и выход из пещер близко.

С каким наслаждением я швыряю его под здоровый валун, сложно передать. Тяжелая работа учить Героев, а так вроде и причина есть – от кружащего в небе дракона спрятать.

Он провожает крылатую тварь взглядом, и мне в этом взгляде чудится некая предопределенность: словно Герой уже сейчас знает, чувствует спящей-забытой сущностью Целестиала, что ему предстоит за этим драконом гоняться. За Пожирателем миров.

Так-то оно так. Дракона мы у тебя отбирать не будем, не в наших правилах с пророчествами спорить. Твоя это добыча, Драконорожденный. Но по пути Империю тебе спасать придется. Об этом я позабочусь, а если не доживу – на моё место придёт другой. Кто угодно может погибнуть. Я. Командир Марон. Даже сам Император.

Не думай, что, если так и случится, на этом всё кончится. Никогда так не думай. Это самая страшная и непростительная ошибка, которую только можно совершить – спроси у Наарифина, вкус этой ошибки за тридцать три дня ему в кровь, верно, навсегда въелся.

А я тебе, Герой, улыбаться буду. Буду мечом твоим и щитом, если понадобится. Доверяй мне. Нам обоим так легче будет.

Пойдем пока отыскивать неподалеку Камень Мундуса – старший мистик на Драконьем Мосту мне все уши про них прожужжал, что, мол, обязательно нужно посмотреть, как Целестиал взаимодействует с ними. Ну, пойдем посмотрим. Дракон улетел, Братья Бури за нами из крепости не выберутся. А потом к дяде Алвору – надеюсь, он меня ещё не забыл.

А дальше наши дороги разойдутся. Тебе мир спасать, мне командиру докладываться. У нас обоих срочные дела.

Я встречаю взгляд Героя и Драконорожденного – Силгвир, кажется, его звали? – и улыбаюсь незаметно, так, чтобы он только нутром эту улыбку почувствовал.

– Ну что, в Ривервуд?

========== Осознанный нами шаг (Грандмастер Клинков, Тит Мид II), pre-Skyrim ==========

Комментарий к Осознанный нами шаг (Грандмастер Клинков, Тит Мид II), pre-Skyrim

4Э 175, после Великой Войны и заключения Конкордата Белого Золота.

Переплетается с фиком Астеры “Зыблема, но не потопима”: https://ficbook.net/readfic/4309544

Красные блики роняет рассвет на камень столицы, на восемь сторожевых башен, что стоят – всё ещё стоят, удерживая небо над Имперским городом, в который раз готовое рухнуть. Закрыв глаза, можно почувствовать запах железа, стынущий в воздухе – даже сейчас, когда окончена война, когда снова горит алым знамя Империи над Белой Башней, словно Драконьи Огни.

Чаша Высокого Пламени погасла после Кризиса Обливиона. Первый Клинок ушла вместе с ним – её служение было окончено, другим надлежало встать на стражу.

Он не может сдержать улыбки, горько кривящей губы.

Теперь их служение окончено тоже.

Время Клинков прошло.

– Грандмастер Октавиан, – негромко говорит кто-то за его спиной. Он не оборачивается; этот голос знает вся Империя.

Он и есть – Империя.

Тит Мид снова без боевого доспеха, но пышные императорские одежды ему не к лицу, пусть они и красны, как кровь. Он потомок военачальника, дух от духа Тита Мида Первого, что некогда заставил Империю склонить колени перед ним меньше чем с тысячей людей, и ему не нужна слепящая роскошь пурпурных мантий. Тит Мид Первый пришёл, чтобы забрать власть. Тит Мид Второй – чтобы её сохранить.

Таким людям нужна верная броня и источенный боями клинок в руках, но время клинков прошло.

Теперь их место займут перья дипломатов.

– Мой Император, – Октавиан поворачивается и склоняет голову в церемониальном приветствии.

Тит Мид скользит взглядом по блестящим под солнцем пластинам чужого доспеха – полгода назад он был черен от эльфийской крови и сиродильской грязи, полгода назад кузнецы наспех латали выщербины и пробоины в нём уродливыми плавлеными шрамами на королевской стали. Но сегодня – он снова горит золотым змеиным узором, снова сверкает солнечной белизной, и ни капли красного нет на нём.

– Я помню, ты говорил мне, почему на доспехах Клинков нет эмблемы Империи, – Тит Мид шагает ближе, останавливается рядом, отрешенно глядит с почти что божественной высоты смотровой площадки Башни на сиродильские земли. – Но я был бы горд видеть её там.

Октавиан на миг поднимает глаза к чёрному дракону на ярко-алом знамени. Шелковая ткань трепещет на ветру, бьётся – непримиримо и жадно, беззвучно прославляя право триумфатора.

Кровью залито знамя.

– Отныне твоя тайная гвардия будет носить её, – отвечает Октавиан с улыбкой – почти без горечи. Боль уходит, когда сражаешься слишком долго; горечь же застывает в сердце, и не выжечь её оттуда ни акавирским золотым змеям, ни имперскому чёрному дракону.

Пепел в глазах последнего Грандмастера, пепел сгоревших в каминах Белой Башни тайных документов Ордена.

Но он – Клинок, и потому даже пепел обращается в сталь.

– Двадцать четыре, – сухо говорит Октавиан. Тит Мид принимает из его рук пергамент, отбрасывает в сторону связывающую свернутый свиток ленту – слишком остро, слишком резко; Октавиан отводит глаза. Лучше смотреть на солнце, танцующее на зеркальной поверхности Румара, на новые корабли, гордо рассекающие его гладь.

Та же горечь в сердце Императора, знает Октавиан. Тот же пепел в его глазах.

И золотой меч неумолимо движется к его груди.

Двадцать четыре имени на пергаменте, заверенном личной печатью Грандмастера Ордена. Двадцати четырём позволено жить. Октавиан не говорит ни слова, пусть бьётся в груди зло и хлёстко: не вздумай отказать, Император, не смей убить последних. Но он знает, до колючей пустоты под кожей знает: одно слово, и он бросит этот пергамент в тот же камин, где горели в семьдесят четвёртом секреты Империи.

– Кого из них я знаю? – спрашивает Тит Мид, так же сухо и просто. В такого Тита Мида верит Грандмастер Октавиан.

Такому Титу Миду он – с болезненной усмешкой от собственной неосторожности – верит.

– Этрион и Марон были одними из твоих телохранителей в Штормхолде. Пьющая-Из-Теней уходила с тобой из Имперского города.

Двадцать четыре имени, неизвестных почти никому. Мало, слишком мало, но других знают Глаза Талмора, и их не заградит спасительная печать. Сражения ни мечом, ни словом не прощают жалости и сомнений.

Это последний бой Клинков, и Октавиан не намерен допускать ошибок.

Тит Мид кивает и бережно сворачивает пергамент.

Выдох Октавиана безупречно ровен.

– Защищай свой город, Император, – тихо говорит он. – Если понадобится, прикажи в цепях гнать новобранцев из провинций на его защиту. Если Башня окажется в руках Доминиона, всему конец, не только Империи.

Тит Мид Первый, поднявший на ней свой штандарт в семнадцатом Четвёртой Эры, мог бы много об этом рассказать.

Тит Мид Второй кивает снова – и снова молча.

Он уже отдал Талмору Хаммерфелл – и, пусть до ухода последних солдат Доминиона с земель редгардов там оставались солдаты из легионов Дециана, теперь Хаммерфелл – это всего лишь северо-западный щит Империи. Для вторжения с запада Доминиону придётся вначале обескровить пустыни, а Империя больше не обязана тратить людей на их защиту. Упрямые Предшественники и надменные Венценосцы, все они отныне – живая стена, которая задержит войска Талмора, давая имперским легионам время для укрепления обороны на границе.

Жестокая, но эффективная мера.

Редгарды горды, словно сами альтмеры, и до последнего не склонятся перед Доминионом. Лучшей защиты не пожелать для сиродильских рубежей.

– Полдень близко, – отрешенно говорит Тит Мид, опираясь на белоснежную баллюстраду смотровой площадки. Румар беспощадно-ярко сверкает далеко внизу, заставляет щуриться от бьющего в суженные зрачки света. – В день ультиматума тоже было солнечно. С нами ли боги, Октавиан?

Грандмастер усмехается. Он помнит этот день – ясно, словно собственную присягу. Тогда он впервые почувствовал приближение сегодняшнего полудня.

– А есть ли тебе дело до богов, мой Император?

Тит Мид кривит губы в ответной усмешке.

– Я дам тебе столько времени, сколько смогу, – коротко говорит он, выпрямляясь.

И это всё, о чём Октавиан мог бы его просить.

Есть ещё время; можно успеть отправить птиц и отдать приказы. Один звучит лишь для двадцати четырех, другой – для всех прочих. Оба – будто Октавиан вырезает собственное сердце.

Но он Грандмастер Ордена.

У него нет сердца.

Первый приказ: предать данную Ордену присягу и уйти под чужое знамя, пополнить ряды Пенитус Окулатус. Двадцати четырем позволено жить – ценой, которую едва ли смог бы принять Октавиан.

Но они – смогут.

Потому что он приказал.

Второй приказ: каждому из Клинков сдаться имперской страже для вынесения приговора.

И они – придут.

Потому что он приказал.

Клинок не приемлет ни жалости, ни сомнений – и он заканчивает свой бой последним выпадом в орлиную грудь.

***

Колокол бьёт полдень.

Две шеренги Легиона стоят по обе стороны вымощенной дороги, до блеска вычищенной поздним сиродильским солнцем. Октавиан отрешённо скользит взглядом по доспехам легионеров. У каждого на груди – багряный ромб.

Сердце Империи.

Дорога лежит по Зеленой Императорской Тропе – к самой Бело-Золотой Башне, к высокой колоннаде, полгода назад разрушенной и вновь отстроенной. И у стен Башни – место Императора. Тит Мид безупречно прям, и нет в нём ни горечи, ни сожалений; кровавый пурпур мантии стелется у его ног. Рядом с ним – занявшие место старого Ордена, и в красных ромбах на их доспехах – око, пронзенное клинком.

Достойные преемники.

Среди них Октавиан ловит взгляд – слишком знакомый взгляд. Потом, будто очнувшись, ищет – и находит ещё. И ещё. Не двадцать четыре, но довольно, и он бы выругался сейчас в голос, позабыв храмовые обеты, на беспечных и упрямых щенков, ещё не ставших императорскими псами.

Но – та же горечь, тот же пепел в их глазах, один на всех.

…я не оставлю вас, я приносил вам присягу, вы не можете отослать меня прочь!

…если кто-то и достоин уйти живым, то это вы, Грандмастер.

…мы умрём за вас.

…Конкордат не был предательством. То, что делаете вы – это предательство.

…вместе.

И Октавиан отводит взгляд.

Двадцать пять шагов до Башни.

Он не глядит ни на Тита Мида, ни на агентов Пенитус Окулатус, ни на талморского эмиссара, застывшего чёрно-золотой статуей у подножия белых ступеней. Стройный шпиль взмывает к небесам – непокорённый и несломленный, и у Октавиана перехватывает дыхание на мгновение, когда он поднимает взгляд к его вершине.

Знамя Дракона горит на ней.

Пусть сотни лет как остыл священный свет Чаши Высокого Пламени, пусть остались лишь данью прошлому красные ромбы на броне солдат и навсегда угасли Драконьи Огни – знамя Дракона горит на Башне Белого Золота. И ради этого стоило предавать, лгать и бить в спину; ради этого стоило глотать и кровь, и грязь, и позор.

Каждый из двадцати пяти шагов – ради этого.

Двадцать два – чуть поднимает голову эмиссар, настороженно, но победоносно; Октавиан не позволяет себе ответной усмешки.

Двадцать три – Марон не отводит взгляд, до выступивших от бликов солнца слёз упрямо глядит на ослепительный блеск акавирского доспеха.

Двадцать четыре – ему преграждает путь маг в чёрной робе, но Тит Мид жестом приказывает ему отойти.

Двадцать пять.

Рукоять ложится в ладонь легко, и одним слитным движением Октавиан вскидывает меч ввысь, в горящий полуденный воздух, старым военным салютом – и не трогается с места ни один из тех, с пронзенным оком на груди.

Бой окончен. В последний раз блещет солнце на стали этого клинка.

Октавиан опускается на колени перед Императором, и акавирская катана ложится на его раскрытые ладони. Последний дар уходящего на смерть. Последний долг стража Дракона. Тяжесть стали покидает его, и он знает – пусть Титу Миду служит другой меч, Император сохранит его клинок.

И теперь он готов.

Как готовы десятки тех, кто стоит сейчас за ним на Императорской Тропе – идущих на смерть.

– Согласно условиям Конкордата Белого Золота…

Приговор зачитывает императорский глашатай, и вся Зеленая Императорская Тропа слышит его голос. Кости королевских семей покоятся в земле под ногами собравшихся, и Октавиан неодобрительно щурится: им досталось немало во время войны, ни к чему тревожить предков сейчас.

Но, похоже, им придётся потерпеть.

Война окончится ещё не скоро.

– …гласит о роспуске Ордена Клинков с последующей казнью всех бывших членов этой организации…

И прах последнего Грандмастера Клинков ветер разнесёт по всей Тропе, по могилам великих. Магическое сожжение – достойная смерть. Почётная смерть.

Красивая смерть.

– Довольно, – сухо обрывает глашатая Тит Мид.

Октавиан полностью с ним согласен.

– Грандмастер Ордена, – произносит Император, крепче сжимая катану. – Октавиан.

Золотом истекают акавирские змеи на его доспехе, раскаленном солнцем, когда он шагает навстречу магу в чёрных одеждах, но горячей стали ладонь, касающаяся его груди. Пока смертельное заклинание разъедает защитную магию брони, Октавиан успевает скользнуть взглядом по эмиссару, бесстрастному свидетелю выполнения Конкордата – и остановиться на Императоре.

– Во славу Империи, – говорит Тит, и его слышат все три шеренги до самых ворот.

Когда ответным салютом взлетает ввысь сверкающее острие императорского меча, мир становится ослепительно белым, и только Башня кажется ещё светлей и ещё ярче. И до тех пор, пока заклинание палача не сжигает ему глаза, Октавиан глядит на неё и на сияющий клинок Императора, и как никогда уверен в том, что они сделали правильный выбор.