Текст книги "Вырванные листы Апокрифа (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

Самое главное правило – не снимать ментальную защиту.

Оно же – единственное условие, при котором изучение невозможно.

========== Ветер перемен (Партурнакс, Алдуин, боком Довакин), Skyrim ==========

Они никогда не задавали друг другу вопросов о выборе. Никогда.

Это священно, истинно и единственно для каждого; о таком молчат, как молчат о взмахе крыльев и новом ветре.

Семь тысяч ступеней ведут к вершине Хротгара, семь тысяч шагов, семь тысяч вопросов, ответов и выборов. Только сильный духом и праведный истиной сможет подняться.

Только прошедший свои семь тысяч ступеней сможет остаться – и вмёрзнуть в лёд застывшей глыбой кости с угасшим пламенем внутри.

На Глотке Мира всегда словно самый край шторма, хлещущая по скале вьюга и неведомый земле холод; но холод и шторм победимы. Strunmah побеждает их незыблемой неподвижностью и огнём, пылающим глубоко в недрах. Паартурнакс знает: у всего, сокрытого на ободе Колеса, должно быть обратное, лежащее по ту сторону оси. Это закон гармонии. Это закон мира.

Драконорождённый уходит – уходит, пройдя мёртвые залы Скулдафна и праздничный пир Шора, разогнав голосом снежную вьюгу на седьмой тысяче ступеней, потеряв и обретя знание. Паартурнакс смотрит ему вслед, и в лиловых глазах свет разгорается ярче.

Он знает, что орден Клинков хочет его смерти. Он знает, что Довакиин пришёл к нему перешагнуть предпоследнюю ступень. И он знает теперь, что Драконорождённый сделал свой выбор, и выбор этот был на стороне справедливости.

Tahrodiis – на языке Joorre переводится как «вероломный».

У людей нет знания, чтобы переводить древний Язык; ни у кого не было, кроме детей Времени. У Дова нет понятия «предатель». У Дова есть «избравший другой путь».

Паартурнакс смотрит в серебряную метель, где исчез смертный с драконьими душами. Он знает: Довакиин не человек больше. Теперь он видит мир как Дова.

И он возьмёт то, что ему причитается по справедливости.

Suleyk. Власть. Сила. Влияние. Могущество. Всё это – Suleyk.

Паартурнакс перекатывает звуки чужого языка в горле.

– Они дробят понимание на части. Они не могут увидеть мир целым, – говорит он, и его слова заставляют звенеть каменные опоры наземного храма Скулдафна.

Прах Накрина перемешан со снегом; от голоса Паартурнакса останки верного жреца взлетают в воздух вместе со снежной пылью. Древний Дова считает это правильным. Время сна в резных саркофагах окончено; пришёл шторм, и сейчас он лишь утих на мгновение. Грядёт ветер перемен, и он обратит в прах всё, что бессильно, и унесёт его, чтобы развеять в Забвении.

– Zeymah.

Кажется, словно сам Скулдафн говорит: так далёк и тих Голос, способный разрывать пространство. Едва слышным рокотом пронизан весь храм – Паартурнакс знает его с рождения, и сейчас ни время, ни пространство, ни смерть не могут помешать ему услышать.

– Брат, – шепчет далёким рыком голос Алдуина. Паартурнакс сидит рядом с погасшей чашей портала, что вёл в Совнгард, и в ответ только склоняет голову.

– Настало время Дова, – говорит Паартурнакс, и Скулдафн заходится дрожью от двух голосов, что сейчас звучат в унисон. – Новый ветер пришёл в Кеизаль.

– Suleyk, – отвечает ему Алдуин из неведомого своего посмертия, и тишина накрывает храм. Разговор Дова – штормовой гром, дуэль Слова; молчание Дова – всепроникающая мысль, связывающая два разума в гармонии поиска.

– Ты вновь изменился, брат, – слышит наставник смертных, и в груди рождается тихое клокотание согласия.

– Так, как должно.

Паартурнаксу кажется, будто он видит сотканный из линий пылающего света силуэт Алдуина напротив – воплощение смерти, власти и гордости; воплощение Suleyk.

– Убивший дракона да станет драконом сам, – задумчиво произносит Паартурнакс, и ему откликается рокочущий смех.

– Onikaan do Joorre. Он рождён быть Дова, – но он никогда не сможет стать тем, кем заслуживает. Он придёт, как пришёл я, ибо у него были лучшие учителя. Он научился карать и щадить, и сейчас его поглотит жажда Suleyk.

– Наш сон длился слишком долго.

Полупризрачный мираж-морок Алдуина согласно склоняет голову. Паартурнакс снова чувствует себя его братом – братом по духу, по ветру, по истине и пути; они снова едины, сыновья Акатоша, так как нет больше нужды уравновешивать Колесо, и это великое облегчение и радость.

Довакиин пожалеет о том, что пощадил его, но в языке Дова нет слова «предательство». Паартурнакс знает лишь, что теперь его дороги с Драконорождённым расходятся, и когда они сойдутся вновь, вокруг будет греметь война, и они будут на её острие – друг напротив друга.

– Ты стал прежним, брат, – доносится сквозь пласты небытия. – Paar Thur Nax.

Голос Алдуина грохочет грозовыми раскатами внутри, и старый Дова вновь чувствует бурлящее в крови бессмертие и отзвуки своего первого пути – пути, от которого он отказался, когда Suleyk стала вести его брата.

– Я буду лететь с тобой, Zeymah, – откликается Паартурнакс. – Возвращайся с новым ветром.

Разговор окончен; закат брызжет кровью на каменные клыки Скулдафна, но Паартурнакс не уходит – теперь древний храм стал единственным местом, куда не попасть Довакиину. Близится шторм, и место Пожирателя Миров займёт теперь его убийца.

Придёт кровавая вьюга, и её нельзя будет переждать, обратившись в камень.

«Я не сожалею об этом. Алдуина надо было остановить», – сказал тогда Довакиин, вернувшись из небесных чертогов Совнгарда. Паартурнакс щурит лиловые глаза на заходящее солнце, и оно похоже на пылающие угли зрачков Алдуина.

«Я не сожалею о том, что теперь мы по разные стороны Оси, Dovahkiin».

Кто-то должен уравновешивать Колесо.

Кто-то должен стоять напротив.

Паартурнакс знает это, как знает и его брат. Они были на разных концах Оси так долго, что кажется, само Время забыло, что было иначе.

Но сейчас грядёт ветер перемен, и они снова соединятся в лезвие клинка, как было раньше.

На миг Паартурнакс задумался – будет ли то южный ветер отзвучавшей войны смертных?.. Или северный, несущий бескрайний холод океана?..

Jer, – насмешливо шепнул ему голос брата. Паартурнакс не шевельнулся.

Jer Ven, с привкусом пепла и моря, войны и бедствий, Jer Ven, помнящий Лорхана и беспощадное пламя его Сердца…

Восточный ветер всегда приносил новую зарю.

========== Тень (Vestige, Умбра, лорды дэйдра), TESO ==========

Когда идёт война, для каждого воина – честь и долг защитить своего правителя. Встать в строй на равнинах Сиродила или из обманчивых теней валенвудских болот подстерегать неосторожных.

В Сиродиле сейчас кровавый котёл, но воины бегут туда, словно крысы от огня, спасаясь от нашествия дэйдра и некромантов в некогда безопасных землях. Это почти можно принять за честь и долг.

В Валенвуде же – всегда война.

Ритлин знает джунгли лучше, чем многие из пришедших издалека, с золотых островов Саммерсета. Её знания, конечно, не сравнятся с врожденным чутьём босмеров – те безошибочно угадывают тропы в кажущейся непроходимой паутине лиан, где каждый шаг грозит смертельной опасностью.

О смертельных опасностях Ритлин тоже знает достаточно.

Отряд движется по джунглям медленно: Грахтвуд не любит чужеземцев, лес диктует свои законы, незнакомые высоким лордам-исследователям. Единственное по-настоящему безопасное место в этих землях – Старый Корень, живой дворец короля Каморана; здесь же король лесных эльфов не властен над духами леса.

Джунгли выбирают достойных.

Ритлин успевает вскинуть меч ровно в то мгновение, когда листья и лианы впереди расходятся. Секундой позже боль отдаётся по локтю в плечо – судорожно выдохнув, она стискивает рукоять и второй рукой, непроизвольно отшатывается назад, но зверь уже мёртв. Порождение магии спригганов, после смерти он остаётся тем же, чем и все мертвецы – тушей мяса.

Босмер-лучник, шедший позади, ослабляет натянутую тетиву, готовую выплюнуть ядовитую стрелу, и хлопает Ритлин по наплечнику кожаного доспеха.

Это означает – хорошая реакция, молодец.

Ритлин опускает меч, и мёртвая туша волка соскальзывает со стали, безжизненно плюхается в траву. Она тут же отводит взгляд – на истекающего кровью хищника сразу же накидываются насекомые и мелкие твари, которыми кишмя кишат джунгли.

В Валенвуде всегда война.

Господа исследователи успевают дойти до своих драгоценных руин – у одного из оставшихся началась лихорадка, лучника прикончил молодой охотившийся сенче, остальные выбыли ещё раньше. Теперь их четверо – двое альтмеров-исследователей, Ритлин и боевой маг, пожегший своей магией добрых две трети препятствий на их пути.

Когда внутри полуразрушенного древнего храма в кажущейся пустой зале оживают мёртвые, Ритлин не успевает отразить удар – лезвие старого, но всё ещё острого клинка рассекает ногу с обратной стороны колена, а секундой позже в груди разливается жжение – мёртвый эльф с каменного возвышения вновь тянется к колчану.

Умирая, она видит, как ледяным огнём заливает залу ещё живой маг, и вспышки колдовского света становятся последним в её не-жизни.

А потом свет летящим лесным пожаром расползается на весь Мундус и заполняет её саму.

Ритлин опирается руками – чистыми, не перепачканными в крови и пыли руин – на каменные колонны дорожного святилища, источника неиссякаемой энергии Этериуса. Её тело, заново сотканное из Лазурной Плазмы[1], не помнит ни усталости, ни боли от ран, усталость остаётся только в памяти – где-то внутри, там, где когда-то была душа.

Поэтому она не умирает.

Она – всего лишь тень[2], память о своём настоящем теле, погибшем сотню смертей назад; её душа – в тайнике-хранилище Хладной Гавани, куда поместил её лорд интриг. Сбежав из его домена, она обречена быть здесь – хранящей память о горьком пепле тюрем Молаг Бала, впитавшей льдистый свет Этериуса, живой… и никогда больше не способной умереть.

Тенью.

Ни одна тень не способна умереть, не воскреснув.

Опираясь на тёплую колонну дорожного святилища, вдыхая сладковатый, напоенный дурманом джунглей воздух, Ритлин думает о том, что её жизнь не несёт в себе больше никакого смысла.

Ей уже не хочется воскресать.

Именно тогда ей впервые чудится чей-то взгляд – лимонно-жёлтый, как солнце над Валенвудом.

В придорожной таверне тихо, но упорно пел севшим голосом бард, пытаясь собрать монет хотя бы на лишний ужин. Ритлин не обращала на него внимания – каждый выживает, как умеет; здесь, в Грахтвуде, постепенно к этому привыкают и начинают считать совершенной обыденностью. Чтобы охотиться в относительно безопасных землях, нужно отбить их у охотников, что пришли туда раньше – а это сродни попытке отобрать добычу у сенче-тигра. Ритлин даже и не пыталась.

Зачем, если наёмники никогда не бывают лишними – особенно теперь, когда Валенвуд под тенью крыльев доминионского орла. Высокие эльфы падки на знания и власть; джунгли могли предложить и то, и другое – но только тем, кто сумеет взять.

Джунгли вели свою охоту. Альтмеры никогда не могли удержаться от искушения.

Ритлин было практически всё равно. Маги Доминиона предлагали ей золото взамен на сопровождение, как и другим наёмникам; золото означало еду и ночлег. Тени испытывают голод точно так же, как и живые, с одной только разницей: смерть для них не конечна.

Сейчас скудные запасы Ритлин подходили к концу. Наёмница знала, что в кошельке осталось не больше шести золотых – два ужина в таверне или один с ночлегом. Исследователи, пообещавшие ей плату, делят своё нынешнее жильё с ожившими мертвецами. До Старого Корня было не меньше нескольких дней пути – по лесным тропам и болотам к главной дороге, а там без лошади и со снаряжением до дворца. Ритлин надеялась на то, что встретит какого-нибудь заплутавшего торговца, который заплатит ей за охрану на дороге, и на то, что не встретит никого менее дружелюбного.

От мысленного путешествия между болотных огней её отвлёк стук тарелок о столешницу. Ритлин взглянула на прибывшего, не успев даже удивиться, что не заметила, как в таверну вошёл ещё один странник.

Это был босмер – неожиданно юный, будь он человеком, Ритлин дала бы ему пятнадцать-семнадцать лет. Мальчишка. Для босмера… кто знает; Ритлин могла бы представить, что ему около тридцати, что он стреляет, как сам Хирсин, или умеет скрываться в тенях не хуже Соловьёв. Но от настойчивого вопроса, что делает эльфёныш, похожий на подмастерье, в глубине Грахтвуда, она тоже отделаться не могла.

Босмер же, словно нарочно, молчал, уставясь в тарелки, позволяя Ритлин рассмотреть его. Вьющиеся волосы до плеч – при свете огня в камине они напомнили ей жидкое золото; несвойственная воинам и охотникам аккуратность…

Ритлин внезапно поймала взгляд босмера – словно в лимонно-жёлтое солнце окунулась.

Наваждение ушло так же, как и мелькнуло – почти мгновенно.

– Люди любят маленькие подарки, – голос у него был совершенно не такой, как у взрослых эльфов – слишком звенящий, слишком громкий, слишком беззаботно-беспечный. Мальчишка, – повторила себе Ритлин и вдруг поняла, что еда на столе предназначена ей.

– Кто ты? – её собственный голос неожиданно показался ей несколько… безжизненным.

– Торговец. Моя специальность – товары… не совсем общедоступные и известные, – он широко улыбнулся, показав острые зубы. – Мелдил, к вашим услугам!

Контрабандист, – привычно перевела Ритлин.

– Не интересуюсь.

– Конечно, кому же ещё интересоваться, как не тебе, – непонятно засмеялся Мелдил. – Ты ведь столько могла сделать! А вместо этого сидишь здесь, в этих дурацких джунглях, с этими дурацкими исследователями, мнящими себя первооткрывателями Мундуса. Разве тебе никогда это не приходило в голову, мм?

– Что тебе нужно?

– Мне? Всего ничего. Сущий пустяк. Я знаю о твоей… небольшой потере, – Мелдил улыбался так уверенно, как может только тот, кто знает наверняка, – о бесконечно наглом и несправедливом воровстве, которое только случалось после Лорхана. И о том, что после сотни смертей это начинает довольно ощутимо надоедать, разве не так?

Ритлин молча смотрела на него.

Таких, как она, теней вырвалось много из Хладной Гавани – они, словно крысы, находили щели и лазейки в Тамриэль, несмотря на дэйдрических стражей Молаг Бала. Некоторые догадывались. Ходили слухи, что маги могут отличать теней от живых, но не нужно быть магом, чтобы понять, что к чему, если погибший человек возвращается целым и невредимым.

– Я могу помочь тебе вернуть твою душу, – вкрадчиво-обволакивающе прозвенел голос Мелдила.

Ей приходилось соглашаться на сделки, которые не сулили ей ничего, кроме куска хлеба; приходилось верить незнакомцам, говорящим скелетам, призракам и сказкам Прядильщиков. Мелдил был ничем не хуже.

Что-то тонко тренькало внутри натянутой струной, когда краешком глаза Ритлин ловила всполох золота, но и только.

– Попасть в Хладную Гавань сейчас, со всеми этими Якорями и порталами, проще простого, – совершенно спокойно заявил Мелдил, тонкими пальцами разглаживая старый пергамент карты. Ритлин отлично знает, что босмерский суеверный запрет на использование бумаги имеет смысл в джунглях, где дожди размывают твёрдую землю в гигантское болото – что уж говорить о бумажных картах. – Проще, чем призвать скампа! Или обмануть смертного. На твой выбор. Проще, чем забрать душу, – он искренне засмеялся. – Но хозяин Гавани будет не слишком нам рад, впрочем, поделом ему, никто не просил его лезть не в своё дело! Не-ет, ему нужна влаааасть. Души смееееертных. Вечные мууууки. Я не против немного его проучить.

– Ты говоришь о Молаг Бале как о соседе, не вернувшем тебе долг, – прохладно заметила Ритлин.

– Трястись перед шайкой дремор и кланфиров – как… скучно! Молаг Бал не появится в Тамриэле, ему не под силу сюда пройти, даже когда Драконьи Огни незажжены, – легкомысленно отмахнулся Мелдил.

– Дэйдра порвут нас, едва мы вступим в Тюрьму Эха, – Ритлин ничуть не сомневалась в этом.

– Низшие – всего лишь жалкое подобие настоящих испытаний, которые предстоит пройти тебе, – Мелдил пытливо взглянул на наёмницу. – Без меня ты могла бы просто прийти сразу к дремора-палачу, или мастеру пыточных дел, или до чего там ещё додумался Молаг. Но – тебе повезло! Со мной у тебя, так и быть, есть вполне достойный шанс добраться до своего кристаллика.

– Уж не ты ли будешь убивать стражников по дороге? – хмыкнула Ритлин, скептически оглядывая маленького босмера. Мелдил оскалился в широкой улыбке.

– Я дам тебе меч. Очень… особенный меч. Несравненно лучше этого жалкого куска стали, который ты называешь оружием.

Меч назывался Умбра.

Из чёрного металла с тёмно-багровыми тонкими прожилками, в которых просвечивал несмолкающий огонь. Ритлин знала различия ковки в разных краях Тамриэля, но нигде не ковали таких мечей.

И он был зачарован. Она чувствовала это всем, что осталось от её души, – спящую в клинке магию и силу, силу, неведомую и чуждую.

Мелдил не протянул ей меч на раскрытых ладонях, как делают с обнажённым оружием, – размахнувшись, воткнул в мягкую землю, словно насмехаясь над воинскими обычаями. Ритлин едва сдержала в себе ругательство: и детям известно, что испортить клинок очень легко, если за ним не следить, но в глазах Мелдила прятался насмешливый хохот.

Чтобы повредить это оружие, недостаточно было швырнуть его в болото или не стереть кровь.

– Что это за металл? – Умбра оказался тяжёлым, неожиданно тяжёлым для одноручного меча, но слился с рукой мгновенно. Ритлин поудобнее обхватила пальцами рукоять, сделала несколько пробных замахов – Умбра бесшумно рассёк воздух, становясь почти что продолжением руки.

– Дэйдрическая сталь, – равнодушно ответил Мелдил.

Ритлин замерла.

– Откуда он у…

– Я же говорил, – по губам золотоволосого босмера зазмеилась улыбка, – моя специальность – недоступное. Когда у нас на пути окажутся прихвостни Молаг Бала, Умбра тебе поможет.

Ритлин в этом не сомневалась.

Мелдил знал, что делает – или был самоуверенным безумцем. Или и то и другое. Ритлин вынесла для себя одно: она предпочла бы оказаться в самом сердце джунглей без еды и оружия, чем стать его врагом.

Мелдил знал слишком много.

Мелдил мог слишком много.

Кто из ныне живущих открывает порталы в Хладную Гавань так, словно расщёлкивает орех?..

Путь до Тюрьмы Эха был извилистым и долгим, Мелдил наотрез отказался следовать дороге, которую неуверенно предложила Ритлин: ей интуитивно казалась знакомой Гавань. Здесь, в домене Молаг Бала, сияние золотых глаз контрабандиста (волшебника?..) словно приугасло – владения лорда Интриг лишили его доброй трети силы. Сам Мелдил только отмахнулся от этого. «Даже идиот смог бы проломиться через Гавань с помощью грубой силы, будь у него могущество Лорхана», – только и сказал – пренебрежительно фыркнул – эльф.

Врезанные в скалу ступени вели вверх, в лилово-чёрное небо, вспоротое молниями. Ритлин поднималась, минуя светящиеся летучие огни-фонари, до сих пор до конца не веря в то, что происходит.

Словно… во сне. В истории Прядильщика[3], закручивающейся вокруг завораживающими чарами слов.

– Какому дэйдрическому лорду ты служишь и что он не поделил с Молаг Балом? – наконец спросила Ритлин, миновав очередной виток ступеней. При взгляде вниз виднелась только бескрайняя лиловая муть да отблески Якорей.

– Я?

Смех Мелдила звучал в голове Ритлин до самого конца лестницы.

Тропы, которыми вёл её эльф, были абсолютно пустыми, словно их прогрызла всесильная воля хозяина Гавани, а затем забыла заселить своими прислужниками. Мелдил сказал что-то вроде – в каждом доме есть крысиные ходы, но не думай, что хозяин не знает о крысах.

– Молаг Бал знает о нас?

– Конечно! – воскликнул Мелдил таким тоном, как будто это было яснее дня. – Утаить что-либо от лорда дэйдра в его же собственном домене?! Отличная мысль, тень, как-нибудь попробуй. Не забудь передать наследство детям. Ах да, их же у тебя нет. Тогда передай мне, я найду ему применение.

– Но почему тогда он не останавливает нас? – Ритлин старалась не обращать внимания на бесконечные пренебрежительные насмешки. Мелдил сверкнул лимонно-жёлтыми глазами.

– У дэйдра есть всего одна нелепая особенность, с которой – в тысячу тысяч раз преуменьшенной – даже тебе довелось столкнуться. Дэйдра скучно. В силу своей природы они вечно жаждут власти, знаний, игры, или же просто развлечений. Какой дурак станет лишать себя такой потехи? Что ему твоя душа? Кто сможет сказать, доберёшься ли ты до неё вообще? Даже Всезнающий соврал бы в ответе!

Первым врагом, оказавшимся на дороге, стал кинрив – дремора вёл очередную жертву в Тюрьму Эха в сопровождении ещё двух низших дэйдра. Ритлин нерешительно взглянула на Мелдила – не разумней ли было бы следовать за ними в отдалении, – но эльф только выжидательно смотрел на неё.

Чего ты ждёшь, – толкнулся в её разум неслышный шёпот Умбры из тысячи голосов – Ритлин на мгновение показалось, словно все они соединяются в голос Мелдила единым хором.

Кинрив обернулся и зашипел, выхватывая свой клеймор. Ритлин выверенным движением метнулась вперёд, и…

Умбра выдержал удар – высекший искры из клинка, клеймор скользнул по лезвию вниз, и Ритлин почувствовала, как клинок ведёт её. Та самая сила, спавшая внутри дэйдрического меча, теперь текла в ней, растворяя, соединяя, подчиняя.

Кинрив медленно размахивается тяжёлым двуручником – Ритлин-Умбра вонзает клинок в щель между доспехом и шлемом; чёрный меч Мелдила на мгновение вспыхивает лиловым сиянием.

Кланфир взвизгивает за секунду до того, как Ритлин-Умбра на развороте рубит его чуть ниже костяного гребня – недостаточно сильно, чтобы отсечь голову, но этого хватает, чтобы лиловое сияние стало ярче.

Скамп успевает прочертить на полу огненную дорожку и выпустить фаербол – Ритлин-Умбра легко уворачивается и двумя быстрыми ударами крест-накрест добивает тварь.

Убей, – стонет-кричит Умбра тысячей голосов, Ритлин разворачивается, целясь в живот пленнику…

…и едва успевает удержать клинок, когда понимает, что голос Умбры – всего лишь иллюзия, наваждение, туманящее разум в боевом экстазе.

Пленник, лишённый души, смотрит на неё пустыми зрачками в выцветшей радужке. Ритлин хрипло выдыхает и усилием – видят Восьмеро, это тяжелее всех битв в её жизни – опускает руку с мечом.

Умбра молчит. Лилово-фиолетового свечения вокруг клинка нет, словно оно ей почудилось.

– Этот меч питается смертью, – говорит Ритлин, потому что так и есть. – Эта штука ничем не лучше дэйдрических отродий Молаг Бала.

– Так выброси, – смеётся Мелдил многоголосьем колокольчиков.

Ритлин смотрит на чёрный поблескивающий металл. Формы клинка кажутся пугающе-совершенными, как смертельная грация гончих.

Она бессильно сжимает рукоять ещё крепче.

Когда они добираются до Тюрьмы Эха, Ритлин перестаёт считать, сколько трупов остаётся за ней (сколько оставляет после себя Умбра). Она почти желает того, чтобы Мелдил выбирал охраняемые дороги – убийства кажутся ей недостаточными. Умбра жаждет достойного вызова. Ритлин почти с восторгом встречает каждого дремору обнажённым клинком: дремора поклоняются честному бою, для них сражения – это культ, вера и жизнь.

Ритлин почти забывает, за чем идёт.

– Возможно, дальше Умбра будет бесполезен, – с сомнением произнёс Мелдил, останавливаясь перед воротами. Металл створок ощерился ледяными клыками.

Ритлин промолчала, но даже молчание вышло недоверчивым. Бесполезен?..

– Кристаллы душ! Испытания! Пытки Хладной Гавани! Как тебе может помочь меч, даже такой замечательный, как мой Умбра? – раздражённо пояснил Мелдил. – Я помогу тебе, если о-оочень понадобится. Может быть. Не гарантирую.

– Что тебе от того, что я получу свою душу обратно? – она обернулась, внимательно глядя на босмера. Тот широко ухмыльнулся:

– Считай это личной заинтересованностью.

Дальше Ритлин идёт, не оглядываясь – Мелдил сказал, чем медленнее она идёт, тем скорее сдастся воле Молаг Бала. Блестящий, словно серебряной крошкой припорошенный камень клыкастых стен и дверей теперь лежит в настоящем снегу – Ритлин чувствует, как холод пробирается по ногам выше. Умбра молчит, мёртвый и бесполезный; она не убирает его в ножны только по старой привычке – ей спокойнее с обнажённым клинком в руках. Мелдил бесшумно следует позади и тоже молчит. От этого Ритлин становится не по себе.

Очередные створки выводят наружу – на обрыв, такой же обледенелый и затянутый лиловой дымкой, как и всё остальное. Вдалеке виднеется огромный, в добрый город величиной, Якорь – цепи лениво провисли, посверкивая молниями. Ритлин проходит мимо каменного алтаря, у которого дрожит огонь нескольких свечей, и обнаруживает, что следующие створки, ведущие внутрь скалы, не поддаются.

Она толкает их сильнее, но дверь заперта и не собирается открываться.

– Мел… Мелдил? – Ритлин оборачивается и понимает, что на обрыве больше никого нет. Мелдил исчез, потерялся в переплетениях лабиринта, сбежал прочь из домена Повелителя Бед. Ритлин в отчаянии сжимает рукоять Умбры, но Умбра не отпирает замки даже со всей своей нечеловеческой магией.

Створки, ведущие назад, тоже заперты. Ритлин смотрит вниз с обрыва – и понимает, что с тем же успехом могла заглянуть в ночное небо, пытаясь увидеть ступени к Мессеру и Секунде. Скала парит в пустоте, и Ритлин на секунду задумывается – как же так, ведь по коридорам они прошли несравненно больше…

Она успокаивает себя тем, что наверняка есть какая-то загвоздка, нужно всего лишь найти ее и разгадать – ведь это же Тюрьма Эха, обитель испытаний; ей слишком страшно думать о том, что Молаг Балу нет дела до лишней тени, заблудившейся в его домене. О вечности на заснеженном обрыве. Поэтому она начинает осматривать каждый клочок земли так внимательно, как выискивала гигантских скорпионов в валенвудской траве.

Алтарь кажется ей знакомым.

Когда Ритлин подходит ближе, её прошибает холодный пот; здесь, в Хладной Гавани, он превращается в кристаллики льда и соли сразу же на коже. На этом алтаре её принесли в жертву некроманты Ордена Червя.

– Во славу Молаг Бала, – нараспев затягивает голос – последнее, что она слышала в своей настоящей жизни. Ритлин стремительно оборачивается и видит полукруг фигур в плащах. Один из них держит ритуальный кинжал.

Ей кажется, что всё тело сковало заклинанием паралича – пепельный воздух отказывается проходить в лёгкие, а руки не подчиняются разуму.

– Страх, – гремит голос, который знаком ей уже давно – он раскатами грома раздавался над Якорями, он встречал каждого попавшего в Хладную Гавань.

– Страх, – на разных языках подхватывает многоголосый и безликий полукруг. Некромант с кинжалом улыбается под маской и делает шаг ей навстречу.

Страх, – голосом Мелдила отзывается шёпот Умбры в её голове, стряхивая с разума чары. Шёпот Мелдила почти неразличим, и Ритлин не понимает слов, но он льётся внутри тёплым валенвудским мёдом, солнечным пламенем заката на море, и этого ей хватает, чтобы снова вскинуть Умбру.

Видения-мороки тают, едва только лезвие клинка касается груди некроманта.

Створки распахиваются. Ритлин отстранённо осознаёт, что Молаг Бал принял её игру (счёл её достаточно неплохим развлечением).

– Как ты собираешься вернуть свою душу, тень? – мурлычет грохочущий и всеобъемлющий голос. – Она принадлежит мне, и не в твоих силах отнять её.

В следующем зале уверенность Ритлин – Мелдил всё ещё здесь – тает клубами дыма над водой. Старик в капюшоне сидит на каменном полу, бессильно привалившись к стене. Рядом с ним в почти что истлевшей одежде – два мертвеца. Плоть уже давно превратилась в ледяную пыль и осыпалась с костей.

– Ты должна была спасти нас, – его слова похожи на карканье ворона.

Ритлин с опозданием узнаёт его – здесь, в Хладной Гавани, его называли Пророком.

– Я… – она с трудом понимает слова старика.

– Ты должна была стать Вестидж, – он кашляет, и в воздухе оседает облачко пыли и пепла. – Исполнить пророчество. Спасти Тамриэль.

Ритлин вспоминает: вместе с сотнями теней на свободу вышел и один из подчинённых королевы Эйринн. Он принёс Доминиону Альдмери десятки побед там, где их уже и не рассчитывали одержать. Раскрыл заговор Сокрытого Наследия. Уничтожил несколько Якорей. Он был тенью, так говорили о нём, – но ещё о нём говорили как о чуде. Герое, посланном богами.

– Это должна была быть ты, – устало выговаривает Пророк, – потому что никто другой не справился бы. Теперь, когда Лирис и Сай мертвы, некому остановить Молаг Бала. Тамриэль станет единым целым с Хладной Гаванью.

– Я могу что-то сделать? – слова Пророка давят на грудь Ритлин каменной могильной плитой.

Старик судорожно пытается вдохнуть.

– Я… разочарован, – хрипит он, прежде чем его оболочка перестаёт жить – чтобы воскреснуть там, где угодно Молаг Балу.

Разочарован.

Смех Лорда Интриг разносится по залу, пока тела трёх Спутников медленно исчезают.

Ритлин чувствует пустоту – всё это место соткано из пустоты, и теперь она вытесняет человечность из неё самой. Она ждёт голоса Мелдила, который бы только ехидно посмеялся над уловками дэйдра, но он молчит.

Она всё-таки оборачивается – а вдруг почудилось. А вдруг он сидит на упавшей колонне и скалит зубы в вечной усмешке, глядя на неё.

В зале никого нет.

Створки открываются с опозданием, словно сомневаясь, что Ритлин хватит духу пройти сквозь них.

Первое, что видит Ритлин, войдя в новое испытание – это небольшой и яркий кристалл, похожий на заряженный велкиндский камень. Он пульсирует будто бы в такт дыханию или сердцебиению, и это завораживает, – Ритлин не может отвести от него глаз. Она идёт к кристаллу, не думая больше ни о чём, – и только на пятом шагу выпутывается из морока, резко, остро, будто от хлесткой пощечины.

Она стоит на краю пропасти – от носков её сапог до крошащегося края не больше ладони. Кристалл парит на возвышении-постаменте, от которого ведёт лестница – Ритлин могла бы проследить её очертания до того самого места, где она стоит, если бы только…

Если бы только лестница не обрывалась в добрых двух волчьих прыжках от неё, уходя в пустоту размытыми и застывшими контурами.

– Ни один смертный не похитит у меня ничью душу, – рык хозяина Гавани, насмешливо-торжествующий, разносится в лиловой дымке. – За свою дерзость ты будешь вечно стоять здесь, не в силах коснуться её!

Проходит несколько долгих секунд, прежде чем Ритлин понимает – так и будет, ибо таково желание повелителя домена, такова воля дэйдрического лорда. И так было с самого начала. Мелдил должен был понимать, что это будет всего лишь ловушкой, в которую они заведут себя сами.

Она думает, что, наверное, сейчас Мелдил появится и откроет портал обратно в Тамриэль, спасая её от вечной пытки, но ей даже не хочется уходить. Она – всего лишь тень. Отражение пустоты Хладной Гавани.

Не вздумай сдаваться! – голос Мелдила яростно-звенящим хором звучит в её мыслях. – Я не для того провёл тебя через все преграды Гавани!