Текст книги "Вырванные листы Апокрифа (СИ)"

Автор книги: Deila_

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

В обычный день Мельи счёл бы, что голосом Кая говорит лунный сахар. Но сегодня – так сказал сам Кай, сказал совершенно спокойно и невозмутимо – был их последний разговор. Косадеса вызывали в Сиродил, и он не знал, сможет ли вернуться, чтобы проверить достижения своего агента.

Мельи не знает, правда ли это, или Кай всего лишь избавился от объяснений самым простым и удобным способом, но в одном он уверен. Их сегодняшний разговор будет последним.

Кай не стал бы отдавать ему последние распоряжения, когда мысли дурманит кошачий наркотик.

– Ты мне не веришь, – спокойно констатирует Кай. – Потому что если бы был такой способ, все бы стали богами. Или, по крайней мере, у Империи был бы свой, ручной Тайбер Септим, который бы наводил порядок где потребуется. И вся эта возня с Воплощениями была бы попросту не нужна.

– Примерно, – соглашается Мельи.

– К сожалению, у простого безотказного способа есть свои условия. И одно из них – где-то, когда-то, нужен существующий бог. В далёком прошлом, как Святой Неревар. Или в возможном будущем, о котором говорят Свитки. И этот бог должен не существовать в данный момент. Нельзя стать Вивеком при живом Вивеке, но можно стать Нереварином при мёртвом Нереваре. Нереварин – я говорю про образ Нереварина, образ Героя – утверждён и в прошлом, как Неревар, и в будущем, как предсказанное пророчествами Истинное Воплощение. Это упрощает твою задачу.

– Я не понимаю, – осторожно говорит Мельи. – Ведь пророчество говорит об одном человеке? О единственном человеке, который является Истинным Воплощением. Все остальные ложны. Поэтому они обречены.

– Многие так думают. На самом деле это происходит наоборот – есть пророчество, и Героем становится тот, кто соответствует ему. Героями не рождаются – так любят говорить новичкам любые учителя, но это более правдиво, чем что-либо другое. Героем станет тот, кто полностью выполнит условия пророчества. Тот, в кого поверят.

Кай делает паузу, прежде чем закончить.

– Тот, кто повторит деяния бога, станет богом.

– Но… – пытается возразить Мельи; Неревар мёртв, народ двемер исчез, как я могу повторить его деяния, когда от них остались только предания и Трибунал? как я могу быть тем, в кого поверят, если даже дикие племена пепельных пустошей не желают знать меня без приветственных даров? как я могу стать кем-то кроме того, кто я уже есть?

Кай и собственные сомнения не позволяют ему сказать ни слова.

– Ты не сможешь понять это сейчас, – сухо прерывает его Косадес. – Я Клинок и монах, и, я догадываюсь, в моей седине нужно винить не сражения и политику. На изучение деталей этого пути уходит время, которого у нас нет. Я объясню тебе только то, что могу объяснить сейчас, остальное ты узнаешь сам.

Мельи кивает по старой привычке – он агент этого человека, агент Клинков, он не может пойти против присяги, которую принёс когда-то пьяному Каю Косадесу. Он не что иное, как Клинок Императора, оружие и орудие.

Всегда направляемое кем-то.

Солнце наконец заходит за западные скалы, оставляя на дороге только постепенно уходящее тепло и длинные тени. Мельи привычно определяет, сколько у них времени до наступления полной темноты – пора поворачивать обратно, если они хотят вернуться к ночи.

Кай согласно кивает, и они разворачиваются обратно на север – к Балморе. Мельи отчего-то задаётся вопросом, увидит ли Косадес ещё раз город, в котором жил так долго, и запоздало осознаёт – он понятия не имеет, сколько времени провёл имперский агент в Балморе.

Ему не нужно этого знать, и он этого не знает. Таковы правила. Клинок лишь исполняет волю того, кто держит его в руках.

Может ли меч обернуться против своего владельца?..

Внутри дома Кая всё лежит на своих местах, словно его хозяин собрался отлучиться всего лишь на пару дней, а не исчезнуть за горами Велоти – возможно, навсегда.

– В Сиродиле нет лунного сахара, – неуверенно-неуклюже усмехается Мельи, случайно опустив взгляд на блюдечко с рассыпанным хаджитским лакомством. Кай не позаботился даже убрать его подальше.

– В Сиродиле есть всё, и лунный сахар тоже, – кратко отвечает Клинок, не улыбаясь. Охотнику кажется на мгновение, что, какой бы ни была причина ухода Кая, она вряд ли обрадовала старика.

(Мы служим Императору до самой смерти, и служение определяет нашу смерть.)

– Запомни то, что я скажу, и напоминай это себе до тех пор, пока это не станет частью тебя, – пристальный взгляд Кая стирает любую уверенность в пыль, в хрупкий песок. Мельи послушно кивает. – Повторение деяний бога есть путь к богу, но это ещё не всё, Нереварин. Вера осязаема. Вера всесильна. Сбывается не то, что предсказано – сбывается то, во что верят; вера смертных питает силу богов и определяет прошлое и будущее. Ты должен заставить других верить в себя – верить в Нереварина.

Мельи молчит, потому что Косадес явно не потерпит пререканий, и Клинок продолжает:

– Ты присягал служить Империи, но сейчас ты забудешь всё, в чём тогда клялся. Забудешь, что являешься Клинком, и забудешь, что идеалы Империи были твоими. Ты забудешь собственное имя и прошлое, потому что только так ты сможешь выжить и стать Истинным Воплощением. Ты будешь каждое мгновение вспоминать легенды о Святом Нереваре и делать то, что сделал бы Неревар – и, я подскажу тебе, он спасал бы Ресдайн. Чтобы спасти Ресдайн, тебе нужно стать Нереварином и уничтожить культ Шестого Дома. Одно вытекает из другого, в этом тебе будет легче.

В мыслях Мельи, в мыслях, которые затаились с исцелением божественной болезни, звучит едва слышный смех Дагота Гареса.

(Он хочет убить тебя. Он хочет, чтобы ты сам убил себя.)

(Разве это лучше благословения, что может даровать лорд Дагот?)

Две грани одного клинка. Неревар и Дагот.

Одно и то же.

– Если ты не сделаешь этого, Морровинд будет потерян, – жёстко говорит Кай, всё так же не сводя взгляда с (растерянного? опустошённого?..) Мельи. – Трибунал не может остановить Дагот Ура, иначе это случилось бы уже давно. Шестой Дом принесёт разрушения, сравнимые с Войной Первого Совета, если не страшнее. Нам нужен Нереварин, Истинное Воплощение, и ты им станешь, и ты будешь тем, кто поверит в это раньше всех остальных. Ты будешь верить в себя-Нереварина сильнее, чем верил в Трибунал, Девятерых или лордов дэйдра. А потом ты станешь Нереварином, и тебе покажется, что ты был им всегда.

– Ты хочешь, чтобы я отказался от всей своей жизни ради этого, – тихо произносит пока-ещё-Мельи. Кай, не колеблясь ни секунды, кивает.

– Да. Разве это не то, что делает каждый, Нереварин? Становясь кем-то, мы убиваем в себе кого-то ещё. Жертвы неизбежны, просто некоторые жертвуют чуть больше других. Найди в Вивеке Мехру Мило, жрицу Храма; она подскажет, где найти Утерянные Пророчества. Это последнее задание, которое ты получишь от меня и от Ордена Клинков в целом, дальше ты будешь действовать один.

Мельи кажется, что его судьба смеётся над ним – обворожительным голосом Азуры, металлическим лязгом Анумидиума или извилистыми строками пророчеств. Это больше не имеет значения.

Ему осталось только выполнить предназначенное или умереть.

Поэтому он благодарит Кая за помощь и знания и обещает Воплотить Неревара. Он не прощается, и Кай тоже – это кажется отчётливо ненужным им обоим.

Косадес останавливает его у самой двери: придерживает за плечо, заставляя обернуться.

– Ты нужен нам, чтобы верить, – тихо и слишком уверенно говорит мастер-Клинок.

После этого Мельи-охотник начинает умирать изо всех сил.

Это трудно, о, нечеловечески трудно; тяжесть истинной веры кажется неподъёмной. Он не останавливается больше ни на мгновение, заставляя свой разум и тело работать на пределе возможностей, и каждый день он пытается не думать о том, что может сделать больше.

Он оставляет Костегрыз в лагере Уршилаку – вернул бы в пещеру предков, но лук может понадобиться ему позже – и вспоминает уроки Ритлин, Клинка-мечника. Лук не остановит корпрусных тварей – стрелы увязают в наросшей плоти, не причиняя ощутимого вреда; спасают только рубящие удары тяжёлым клинком.

Каждый поверженный враг, каждая подаренная смерть означает шаг к смерти Мельи, охотника с юга провинции. Он был обречён умереть с того мгновения, когда впервые ступил на землю Ввандерфелла – во имя огня и пепла всего Ресдайна, во имя огня и пепла, потому что больше ему нечего защищать.

В Когоруне властвует страх, древний и незыблемый страх, проросший ночными кошмарами в живущих; Мельи не сделал бы ни шагу навстречу ему – но испытание предназначено Нереварину, и только Нереварин может его пройти.

Мельи глубоко вдыхает – ткань эшлендерской повязки не пропускает песок и пепел, и кашель покинул его с момента исцеления от корпруса. Впереди Когорун, и Когорун дышит ему в лицо затхлостью гробниц и гнилью мёртвой плоти, тёмными сновидениями Шестого Дома.

(Им нужен Нереварин, и ты Воплотишь его.)

Мельи глубоко вдыхает – и позволяет себе умереть.

В ладонях каменной статуи дэйдрической леди Рассвета и Заката блестит Луна-и-Звезда – металлический ободок с тонким полумесяцем и пятиконечной звездой, символ Индорила Неревара.

– Не магия. Секрет, вроде Кимервамидиума или Ящика, – говорит Мельи-который-мёртв неподвижной Азуре. – Секрет, о котором никто не сказал остальным.

Истлевшие тела Ложных Воплощений, скорчившись у стен, смотрят пустыми глазницами в темноту. Почти-столь-же-мёртвый-Мельи равнодушно скользит взглядом по почерневшим останкам.

– Им никто не сказал, что не бывает Ложных Воплощений. Как не бывает и Истинных. Каждый из них мог быть Нереварином, и ни один не был, потому что это так сложно – не сомневаться.

Не сомневаться, что Луна-и-Звезда не вспыхнет яростно белоснежной искрой, не признавая нового хозяина.

Не бояться, что на самом деле пророчества лгут, и легенды о Воплощении – всего лишь легенды.

Не страшиться того, что дух Неревара никогда не воплотится в таком, как он.

Мельи мёртв, и остался только Нереварин – Нереварин, который прошёл сквозь безумные наваждения Дагот Ура и оставил там страх и сомнения, потому что Пророчество создаёт Героя, а Герой делает Пророчество истинным.

Он нужен, чтобы верить.

– Но я знаю секрет, – улыбается Клинок Императора. Его пальцы касаются кольца, но Луна-и-Звезда остаётся лишь зачарованным металлическим ободком. – И я знаю, что будет дальше. Поприветствуй меня, Азура – я Индорил Неревар Воплощённый.

Это кажется концом, но является началом – рождением Воплощения. С этой секунды, с секунды, (когда в нём не осталось сомнений) когда кольцо древнего правителя признало в нём владельца, пророчество уже не может не сбыться.

Нереварин заперт в Пророчестве, и Пророчество заперто в нём.

Один из лучших планов Империи; безотказный способ создать Героя. Впрочем, Империя с каждым днём теряет свою значимость – Нереварину должно заботиться о Ресдайне, и Ресдайн прорастает в нём, медленно, но неотвратимо, грибными спорами тельваннийских башен и огненной магией пустошей.

О, как же сложно; сложно стать лучшим, даже зная, что это неизбежно, и сложно ни разу не сорваться с тонкого лезвия абсолютной уверенности. Ресдайн проверяет его на прочность, потому что только прошедший кровь и падение не изведает больше поражений.

Ты нужен, чтобы верить.

Нереварин впервые по-настоящему задумывается над последними словами Косадеса, когда понимает, что не может точно определить, что хотел сказать этим старый Клинок.

Нам нужно, чтобы ты верил?

Ты нужен, чтобы мы могли верить?

И то, и другое?..

Он бы уделил этому больше внимания, если бы это по-прежнему оставалось важным.

Крассиус Курио из Дома Хлаалу, Дома лицемеров и купцов, требует взамен за поддержку самое простое – деньги. Нереварин платит ему кровавым золотом Когоруна, золотом, полученным от имперского агента, от тех, на кого когда-то работал.

С Хлаалу просто.

Хлаалу учат его (заставляют вспомнить) мастерство дипломатии и интриг, воистину, их благословила сама Боэтия; этот Дом сродни змеиному гнезду.

Мельи, мёртвый Мельи сказал бы, что это мерзко; прежнему Мельи пришёлся бы по душе Редоран. Нереварин видит в Хлаалу силу, неведомую Дому Редоран: именно змеи станут на защиту Ресдайна, когда придёт дракон.

Нереварин видит в этом достоинство.

Тельванни напоминают ему Дивайта Фира – хозяина Корпрусариума. Высокомерны, как истинные тёмные эльфы, одержимы, как меченные Шеогоратом, и не признающие чужих законов. Мысли об этом Доме горчат маслянистым эликсиром левитации – магия бессильно рассыпается в руках Воплощённого, потому что слишком долго он был охотником и слишком мало – Нереварином.

Тельванни насмешливо щурят красные глаза, Нереварин заставляет себя почтительно склонить голову – уроки Хлаалу не зря были первыми.

Пусть пока живут шепотки за спиной, пусть волшебные плетения пока не подчиняются. Они все – пленники Пророчества, а оно (всегда) с момента смерти Мельи-охотника было обречено сбыться.

Вокруг Архимагистра Готрена стоит стража, и едва различимо замер в воздухе десяток смертоносных защитных плетений, но это ничего не значит. Нереварин знает, что Готрен Тельванни умрёт – умрёт от его руки.

Он продолжает идти вперёд, и с каждым шагом становится легче.

(У тебя нет выбора.)

(Теперь у тебя никогда его не было.)

Он соглашается.

Только, кажется, он понял это последним.

Однажды он забывает, что значит быть Мельи, южанином, охотником на кагути. Он помнит это, как помнят очертания предметов, но не может вернуться в эти воспоминания. Осознание этого приходит слишком поздно, чтобы ему хотя бы отчасти захотелось что-то изменить.

– Ты предал меня, – говорит Неревар Возрождённый, Святой защитник Ресдайна, своему другу и советнику. – Дракон разделил время под Красной Горой, но я помню твой дар, поэт-воин.

Векх, впитавший силу Сердца Обманщика, мудр и всесилен, и вера в него крепка – он отвечает, как и тысячи лет назад, но в этот раз Неревар не дожидается окончания.

Последним даром Вивека были напоенные ядом слова, и он не станет слушать их дважды.

Один из Лжецобогов мёртв: Нереварин смотрит на тело некогда-друга на полу Храма и не чувствует даже сожаления. Пророчество создало из него героя, Возрождение – бога.

Богам не принято сожалеть.

Такова справедливость Пророчества.

В цитадели Дагот Ура бродят призраки воспоминаний из Когоруна: пепел, гниль, ночные кошмары, поднимающийся из недр Красной Горы жар. Сердце Лорхана – источник жара. Сердце Лорхана – источник всего; его равномерное биение заставляет стены вздрагивать, словно рёбра.

– Я приду за каждым из них, как пришёл за Векхом, – говорит Нереварин. Золотая маска чуть наклоняется в лёгком кивке; отражённый свет стекает по ней подобно крови, напоминая о древней славе ещё-не-проклятых-кимеров.

– Таково Пророчество, лорд Неревар. Я знаю секрет Воплощения. Я ждал, пока придёт тот, кто сможет понять его и использовать.

– Тогда ты знаешь, что это неизбежно, – произносит Возрождённый, и в его голосе почти незаметен оттенок горечи.

(С какого-то момента у них никогда не было выбора.)

Таково милосердие Пророчества.

– Но я не был ложным богом, и Пророчество молчит обо мне, – Ворин Дагот стоит у врат, ведущих к Акулахану: они закрыты, и только Сердце поёт сквозь них тысячами божественных нитей. – У нас обоих никогда не было выбора, мой лорд, но сейчас мы вольны выковать Пророчество заново.

Призрачные Стражи сдавливают руки тяжестью двемерита: наследие безумца Кагренака, ищущее смерти, жаждущее прикоснуться вновь к древним инструментам отрицания. Они слышат песню Сердца и отвечают ей своей жаждой, острой и почти непреодолимой.

Неревар остаётся неподвижен; Неревар улыбается.

– Ты всегда был мудрым советником, Ворин. Но ты не знаешь одного – одного секрета, одной маленькой хитрости Империи, её безотказного способа…

Слова Неревара разбиваются о золото маски бессильными звуками, но обретают силу там, где существует только бесплотная мысль.

– Я нужен, чтобы верить, – мягко шепчет Нереварин губами мёртвого охотника Мельи. – Я должен был поверить, чтобы стать Нереваром. И они должны были поверить в меня. Я скован их верой, как никогда не был скован Пророчеством. Я сделаю то, во что они верят, потому что вера сильнее меня, потому что таковы законы Мундуса.

Потому что упадёт Баар Дау, и никто не сможет остановить его дважды. Вера в Лжецов исчерпала себя, и новая пришла на её место.

Ворин молчит, но молчание и слова теперь равно являются приговором – тем, которым Кай Косадес когда-то заменил прощание.

– Как ты думаешь, – негромко спрашивает Неревар, когда его пальцы смыкаются на рукояти Разрубателя, – они верят в твою смерть?

Комментарий к Вопросы веры (Нереварин, Кай Косадес, Дагот Ур), Morrowind

“Ты нужен, чтобы верить” – отсылка к “Люди Икс: Дни минувшего будущего”, к фразе “We need you to hope” – “ты нужен, чтобы надеяться”.

ЗФБ-2015

========== Во имя её и во славу (Тит Мид Второй, генералы Легиона), pre-Skyrim ==========

Комментарий к Во имя её и во славу (Тит Мид Второй, генералы Легиона), pre-Skyrim

4Э 175, конец Великой Войны.

Написано благодаря прекрасной работе “Предатель” автора Скучная серая мышь (http://ficbook.net/readfic/2409969) и отчасти в ответ на неё. ЗФБ-2015.

Тесно переплетается с более поздним фиком Астеры “Зыблема, но не потопима”: https://ficbook.net/readfic/4309544

Во все северные предгорья, от равнин Срединных земель до джерольских вершин, тянется прогорклый смрад смерти и отчаяния. Воздух слабо отдаёт дымом костров, железом, мясом и тошнотворно-святым запахом целительных эликсиров.

Остатки Имперского Легиона занимают Срединные земли. Равный почёт плотникам, рыбакам, воинам, магам и священникам – все жрут одну и ту же грязь, все задыхаются подступающей обречённостью.

Имперский Город тонет в крови и золоте.

Император приказывает отступать.

Искорёженные доспехи и неточенные месяцами мечи; лекари разбавляют эликсиры водой и всем, что течёт – солдаты готовы пить любую дрянь ради десятой доли спасительной силы целебной магии, оставшейся в этом пойле. Засохшие окровавленные тряпки снова идут на повязки для раненых, священники сорванными голосами шепчут заклинания вперемешку с молитвами: не разобрать, где кончается одно и начинается другое.

Славься, доблестная Империя. Славься, вечная!

Четыре года, ночь за ночью, Сиродил захлебывался кровью и желчью, содрогался от магии – древней, чужой, эльфийской; не ждать помощи, не ждать спасения. Не придёт легендарный Защитник. Не вернётся вознесшийся Септим.

Не откликнется слепой Акатош, золотой, так безумно-сверкающе золотой – как совершенные воители Доминиона.

Солдаты молятся – вперемешку с проклятиями, бессвязным бредом, криками и ночными кошмарами.

Император приказывает отступать.

Шатёр Тита Мида струится шёлком, незамаранным ни единым пятнышком грязи; льётся багрово-чёрным, цветами Империи. Остатками её гордости. Издевательским напоминанием о её величии – величии, сожжённом Доминионом.

И о долге его возвратить.

Тит Мид ненавидит эту предсмертно-нелепую роскошь; время шелковых знамён кончилось, их знамя теперь – рваные тряпки вместо бинтов, их герб – обнажённые мечи по эфес в эльфийской крови. Он приказал бы пустить собственный шатёр на что угодно, что может помочь изможденной армии – на что только может сгодиться шёлк; но солдатам нужна вера.

Символ, незапятнанный кровавой желчью войны. Вечный и неистощимый.

Властитель Империи, наследник Талоса – по духу, если кровь теперь стоит не больше грязи.

– Птица от генерала Джонны, мой Император, – Летилий, чуть моложе самого Тита, шагает внутрь шатра, склоняется над одной из исчерканных карт, проводит по пергаменту невидимую короткую линию, перечёркивая границу Скайрима и Сиродила. Легат – теперь уже генерал – стал правой рукой Императора взамен генерала Гатоса.

Гатос остался с Восьмым легионом, несмотря на приказ. Тит Мид не надеялся, что его смерть была быстрой.

– Армия Джонны движется к фолкритскому перевалу, – голос Летилия звучит надтреснуто-сухо, когда он быстро поясняет каждое движение пера по карте. – К середине Первоцвета Третий и Четвёртый легионы будут здесь. Дециан идёт вдоль северной границы Хаммерфелла, ему понадобится больше времени.

– Новости с Коловианского нагорья? – коротко спрашивает Тит, вглядываясь в безумное переплетение чернильных линий под Корролом. Они не могли позволить себе потерять Коррол – и, хотя северные укрепления альтмеров были смяты при отступлении из Имперского города, подкрепление с юга и осада западного города значительно ухудшили бы положение.

Как будто его ещё можно было ухудшить.

– Разрозненные разведотряды Доминиона, в основном валенвудские лучники. Коррол под угрозой, но активных действий со стороны Доминиона не замечено, – мгновенно отзывается Летилий. – Отправить отряды к городу?

Каждый метр земли, проклятой богами сиродильской земли сейчас стоит больше всех сокровищ Башни Белого Золота. Коррол – это бесценный источник провианта для армии Дециана, вековые укрепления стен, дома и оружейные. Потерять Коррол значит потерять треть легионов из Хаммерфелла.

– Нет, – помедлив, отрывисто говорит Тит Мид. – Наарифин не сочтёт его достойным внимания, когда Император с остатками Легиона находится так близко к его армии. Он верит, что ему недолго осталось ждать нашей капитуляции.

И тогда все города Сиродила откроют ворота Доминиону.

– После захвата Имперского города войско Наарифина двинется на север, – усталость скрашивает тревогу, голос генерала Летилия звучит почти бесстрастно, – мы не сможем сдержать его, если подкрепления не успеют в срок. Мой Император.

В другое время ни один полководец не посмел бы сказать ему об этом, отрешенно подмечает Тит Мид. Скользит взглядом по лицу Летилия, по свеже-рубцеватому шраму на правой щеке бывшего легата.

– Успеют.

Сталь звенит в его голосе.

Генерал склоняет голову, вновь опускает взгляд на карту верхнего Сиродила. Разноцветные флажки отмечают дислокацию легионов – пергамент распят иглами флажков, испещрен отметинами проколов, потому что лишних карт нет, и копий тоже нет. Всё сгорело в Имперском городе, в опустошенных залах дворца.

– Мы умрём за вас, Император, – негромко говорит Летилий, не поднимая глаз, – если такова будет ваша воля.

(Нам нужно чудо, – переводит Тит Мид.)

– Мы возродим Империю, – обещает он, и ни единой капле сомнений, плещущихся внутри, не позволено просочиться в его слова. Летилий выпрямляется, коротко салютует и выходит из шатра – обратно, в грязь и смрад, в растоптанное нутро Империи.

Нам нужно чудо, эхом звенит в голове Тита Мида. Стрелки и линии смешиваются в лабиринт символов, составляя всего одну фразу.

Не спасёт их ни Джонна, бросившая все легионы Скайрима штурмовать перевалы джерольских гор, ни Дециан, оставивший тысячи солдат сражаться за потерянный Скавен на севере Хаммерфелла. У них едва хватает магов, чтобы лечить людей, и нет тех, кто смог бы воздвигнуть защиту против колдовства альтмеров – а дети Ауриэля дышат магией, черпают её из собственной крови, их заклятия сжигают солдат до костей. Одурманенные сахаром каджиты бьются, как дикие звери, и пускают вперёд зверей – смертоносно-быстрых сенче, которых не сдержать легионерским щитом. Лучники Империи вытренированы лучшими стрелками Легиона, но валенвудские эльфы рождаются с умением стрелять. Босмеры пируют прямо на полях сражений, жрут потроха, вознося хвалу Дикому Королю и принося человеческие сердца в жертву Хирсину-охотнику.

Наарифин позволяет это.

Доминион позволяет это.

Зеленоглазый высокий лорд, вступивший под своды Башни, смотрел на своих солдат и улыбался, и отравленное золото незримо струилось из-под его век: так повелитель смотрит на рабов, недостойных его внимания.

Прежде чем покинуть Имперский город, Тит Мид пообещал генералу Гатосу, что Наарифин отплатит за всё – и это было больше, чем обещанием другу и соратнику.

Это было клятвой Империи.

Это было долгом перед ней.

Нам нужно чудо, насмешливо шелестит ткань шатра под холодным ветром всё ещё скованных зимой предгорий, нам нужно чудо, мой Император.

У нас его нет.

Тогда, мысленно отвечает Тит Мид, мы его найдём.

***

В стальной перчатке Император сжимает сердце – багровое, скользкое от крови, больше человеческого. Он вырезал его из груди убитого дремора, разломав чёрные рёбра кинжалом из дэйдрической стали: таково испытание смелых, шептал ему голос данмерской жрицы.

Таково испытание достойных.

Прошло время величественных статуй и белокаменных постаментов; первоцветный ветер с Нибена несёт гарь и превращает снег в чёрно-багровую слякоть, перемешанную с грязью. Небольшой гротескно-уродливый алтарь, выстроенный жрицей за несколько дней из костей и залитого воском пепла, стоит у подножия скал, врытый в кашу из тающего снега.

Идёт война. Даже лордам дэйдра придётся поступиться роскошью.

Жрица предупреждала его, что три месяца как миновал день призыва, что гнев того, к кому он обратится, неминуемо коснётся Империи, и даже необходимая дань – сердце старшего дэйдра – не смягчит волю лорда, но Тит Мид приказал ей молчать. Он не мог позволить себе скакать на другой конец Сиродила к настоящему алтарю, разыскивая его у берегов Камышовой реки.

У него не было времени. Акатош, смотрящий во всевечное слепыми глазами, полными золота, отмерял ему не недели – дни.

Империя истекала кровью, и кровь сочилась из дэйдрического сердца в его руке, стекая по начищенной латной перчатке, капая в грязный снег и на почерневший воск. Костяной алтарь принял подношение, и Тит Мид с невольной горькой иронией подумал: каждый Император, прославившийся в веках, обращался к повелителям Забвения. Даже святой Мартин.

Каждый житель Империи присягает на верность Императору – верность до смерти и в смерти; каждый Император клянется в верности Империи.

Император должен быть готов заплатить любую цену ради неё.

Шёпот Боэтии – тысячеголосый хор; женский голос, вплетающийся в мужской, становящийся единым целым внутри, там, куда не дозволено проникать даже мысли. Дэйдрические лорды отвечают на подношения – особенно на подношения Императора.

– Тит Мид Второй, смертный без крови Дракона, – звенит не то шёпотом, не то громом голос-мысль в его разуме: жарко, жадно, любопытно, всезнающе. Всеобъятность дэйдра и бессилие смертного, могущество Боэтии и упрямство Тита Мида; вначале он различает сущность лорда в бесконечности, рассматривающей его – потом бесконечность становится его частью.

Боэтия впитывает его ярость. Его ненависть.

Его жажду мести.

И замирает там, где месть переплавляется в долг, а долг – в верность; верность сродни клинку, в сердцевине его – вера, и за верой стоит Дракон.

Боэтии нет нужды идти дальше.

– Помоги мне спасти Империю, – говорит Тит Мид, и шёпот-шелест голосов дэйдра стихает, вслушиваясь. – Мне нужна смерть Наарифина. Освобождённые от Доминиона провинции Империи. Но мои люди слабы – духом и телом, и мне одному не создать из них армию, способную на это.

Боэтия хохочет в его голове, бесплотная, но формирующаяся; её голос, всесильно-едкий, обретает пол и тембр, оставляя прочее лишь эхом в бездонной глубине звучания.

– Ты хочешь убить Наарифина, незаконный Император, – шепчет Королева Теней, – ты хочешь увидеть его распятым и четвертованным, хочешь отправить его изуродованный труп в Алинор – или скормить босмерам, что прежде ему служили; о, Император, как же я могу отказать тебе? Империя кричит, клеймённая раскалённым золотом, растоптанная и униженная, ещё немного – и Доминион вырвет ей потроха, а потом доберётся до сердца. Я могу дать тебе то, чего ты жаждешь, смертный. Но потом я приду за платой.

Алтарь сияет лиловым – кажется, свет Забвения сжирает останки своего слуги, забирая его обратно. Дэйдра бессмертны, вспоминает Тит Мид, все дэйдра. Все они возрождаются в Обливионе.

Но у смертных есть только этот мир. Из Этериуса возврата не будет.

– Какой платой?

Та-Кто-Разрушает смеётся – тысячеголосым шелестом, хором шёпотов.

– Разве тебе не всё равно, Император? Ты готов заплатить любую цену, а я готова принять её. Такова судьба достойных моей милости, смертный. Ты сам призвал её. Я стану мечом, что позволит тебе сразить любого противника – и выиграть любую войну. Я стану твоим голосом, и твои воины пойдут за тобой в любое сражение – и победят. Согласен ли ты на такую сделку?

Южный ветер приносит смрад и пепел. Там, чуть дальше на юг, на подступах к Румару, задыхаются в дерьме и ледяной слякоти тысячи, больше десятка тысяч людей; людей, готовых выгрызать себе право на достойную смерть, потому что сейчас они лишены даже его.

Златоглазый Акатош смотрит на него, незаконного Императора, заключающего договор с дэйдрической леди обмана, и глазницы его кровоточат пустотой.

– Да, – говорит Тит Мид, потому что они оба видят истину. Они оба знают, на что он готов пойти.

Он верен своей клятве.

– Тогда встреть Наарифина огнём и золотом, – шепчет Боэтия, и в голосе её прорастает ревущая жажда крови, разгораясь в бурю, в неостановимый шторм, в грохот и рык, в ярость и силу; ладонь Тита Мида смыкается на рукояти меча – и даже сквозь сталь латной перчатки жжётся пламя клинка.

Золотого клинка.

Алтарь рассыпается горсткой костей в холодной мокрой грязи, и голос дэйдра остаётся лишь наваждением – наваждением, которое стирает новый порыв ветра. На тускло-золотистый металл угасшего лезвия падают капли не то снега, не то дождя. Тит Мид смотрит на него – одно невыносимо-долгое мгновение – и криво улыбается, не в силах сдержать растущего внутри торжества.

Эльфийское волшебство Мудрых Алинора, лорд Наарифин?

По зубам ли тебе окажется такая магия?

Он втаптывает в снег остатки рассыпавшегося трухой алтаря, воск смешивается с мокрой вязкой слякотью, уцелевшие кости хрустят и ломаются под сапогами. Когда земля на месте призыва напоминает всего лишь грязную кашу, Тит Мид уходит прочь – обратно, к лагерю, к (всё ещё не-мёртвым) своим солдатам, сжимая в руках Золотой Меч.

Позже наступит время думать о плате.

Сейчас – славься, гордая Империя, в грязи и ничтожестве, славься!

***

Империя собирает силы для последнего удара. Для последней, беспощадной волны, что сметёт армию Доминиона – или встретит смерть в бою.

С разорённых полей Сиродила можно не ждать урожая; зима была долгой, и провианта в Бруме остаётся всё меньше. Обозы из Скайрима идут через горы Джерол, медленно и с потерями, и их недостаточно, чтобы удержать голод в узде.

Солдаты Дециана, кто – после пытки Марша Жажды, кто – только из солнечного запада Хай Рока, выглядят лучше измождённых людей Летилия; скайримские легионы рвутся в сражение, отбивать Сиродил, зубами вцепиться в остатки Империи. Джонна, сумевшая провести армию через горы с минимальными потерями, похожа на оскалившийся сталью клинок; у Дециана сквозь усталость пробивается свирепое упрямство. Летилий бесстрастно разворачивает карты на неустойчивом столе, разбухшем от сырости Руки Дождя.