Текст книги "Поверить тебе (СИ)"

Автор книги: Dark_Lord_Esti

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

– Надеюсь, вы понимаете, что связь и брак со мной не дает вам никаких поблажек в Совете. Если я буду с вами не согласен или увижу слабые места в ваших планах и отчетах, молчать я не стану. Разве что, как супруг, я готов начать обучать вас тому, что умею сам. Отчасти это и возможность для нас лучше узнать друг друга… – быстрее, быстрее вернуться к привычной манере, не дать противнику даже заподозрить слабое место. – Мы принесем клятву в храме завтра вечером, если вы точно согласны. А светская свадьба состоится, допустим, через полтора месяца. Мы пригласим на праздник всех возможных союзников.

– Вы говорите так, будто планируете стратегию боя!

Озорной огонек в голубых глазах погас. Детский восторг от радости другого сменился какой-то подавленностью. Груз ответственности никогда не бывает легким.

Но что же, мальчик, я не обещал тебе легких путей. И судьба не обещает. Это только в сказках связь истинных всегда осуществляется и всегда приносит только радость. В жизни вариантов гораздо больше. Сколько людей обречены годами, а то и до конца своих дней видеть только черно-белый мир, потому что их ни-шан еще не родился или уже умер. А если избранных разделяют расстояния, города и страны?

– По-другому я не могу, Махмуд-паша. Принимайте это, как есть.

Комментарий к Глава 3

*лахмаджун – турецкий вариант пиццы, готовится из тонко раскатанного теста, запечённого на печи со смесью из фарша, помидор и лука.

** как в манге, титул «улем» используется в отношении ученого и/или человека знатного происхождения

========== Глава 4 ==========

В тот вечер они попрощались, как чужие. Махмуд даже подумал – не примерещился ли ему тот краткий миг, когда Заганос-паша искренне улыбался, а в фиолетовых глазах мелькнуло совершенно иное чувство, не похожее на его обычную настороженность ко всему и всем.

«Нам трудно придется друг с другом».

Это было то, о чем Махмуд ни с кем не смог бы заговорить. Почему-то он вспомнил, что обещал написать Ибрагиму из столицы. Но как в письме рассказать о нескольких последних днях? Даже лучшему другу, от которого раньше не было никаких тайн, Махмуд не признался бы, как быстро рухнули воздушные замки, возводимые день за днем.

Когда-то, подростками-огланами*, они, бывало, прятались где-то в укромном уголке, подальше от других мальчишек, и мечтали о грядущих подвигах. «Я хочу вернуться в Хизар и стать наместником… я встречу свою ни-шан, мы построим дом, вырастим сад, у нас будут дети…». «А я буду служить на границах, как отец. Я не допущу, чтобы туркам снова угрожала война».

Теперь у Ибрагима есть всё, чего он желал: он женился на Мириам, перестроил родительский дом, посадил деревья, стал отцом очаровательных близнецов. Он осуществил свою мечту. Поведать ему свою нынешнюю историю – всё равно, что объявить о поражении в жизненном бою. «Мой ни-шан воспринимает меня то ли как досадную помеху, то ли как пешку в игре!».

А ведь еще предстоит эта светская свадьба, будь она неладна. То-то будет развлечение для всех знатных гостей.

Люди готовы сделать развлечение из чего угодно – будь то чужое счастье или чужое страдание. Эту прописную истину Махмуд слышал не раз, но лишь теперь она коснулась его самого.

Служить на границе было намного легче! По крайней мере, он знал, какая опасность его ждет.

*

…Слава небесам, что в названой семье его не расспрашивали о его будущем с ни-шан. После поездки в казармы за городом Махмуд заглянул в гости к Эсме-хатун, та, как всегда бывало, угостила его шербетом и чаем, внимательно выслушала его рассказ о проведенном смотре… и просто пожелала удачи, когда он, услышав бой настенных часов, сказал, что должен выезжать на еще одну встречу.

– Пусть будут небеса благосклонны, – ласково сказала пожилая женщина, обнимая его.

Знакомый с детства аромат лаванды, знакомое тепло.

Ох, если бы вы только знали, Эсме-хатун, как мне сейчас необходима благосклонность высших сил!..

Махмуд выехал заранее – хотелось добраться до храма, не спеша, посмотреть совершенно иным взглядом на уже знакомые места. Красные черепичные крыши, песочно-желтый кирпич стен, темно-серые камни брусчатки… в мещанских кварталах, несмотря на довольно поздний час, все еще кипела жизнь. Дети играли в мяч, бродячий музыкант сидел в тени дерева и бренчал веселую песенку на лютне, рядом собралась толпа, мелодичным голосом подпевала девушка, а высокий парень обнимал ее за плечи. У обоих на запястьях красовались браслеты со знаками солнца и луны.

Компания солдат вышла из буффе**, весело переговариваясь и смеясь над вольными шуточками. За ними увязалась огромная рыжая лохматая собака, один из мужчин остановился, порылся в заплечном мешке и бросил ей что-то съедобное.

Всё как обычно… взгляд невольно цеплялся за такие мелкие подробности, будто нарочно, чтобы заглушить мысли о главном, о том, что тревожит больше всего. Махмуду казалось, что, проживи он хоть сто лет, он будет помнить и песню с привязчивым припевом, и то, как собака тыкалась своим длинным носом в колено прохожего, и то, как взлетал вверх темно-красный мяч.

Он покинул шумный квартал, и на смену песням и смеху пришла тишина. Слегка шелестел ветер в кронах деревьев, где-то вдалеке раздался крик птицы. Через какое-то время вдали показались очертания храма. Сияюще-белый купол, высокие колонны, прозрачно-чистая вода в фонтане.

Юноша оставил коня у коновязи под присмотром храмовых послушников и вошел во дворик, пройдя к фонтану по аллее, у которой росли белые цветы.

Небо темнело, меняя цвет. Подсвеченная с помощью кристаллов и свечей, вода переливалась множеством самых невообразимых оттенков. Раньше, – казалось, в прежней жизни! – приходя в храм воды вечером, Махмуд видел только слегка колеблющуюся тьму. Теперь же он застыл на месте, завороженный тем, как поблескивают розовые, лиловые, голубые и алые блики.

– Вы пришли даже раньше времени, – уже знакомый спокойный холодный голос прервал его мечты. – Прекрасно. Чем быстрее мы закончим с этим ритуалом, тем лучше.

Махмуд обернулся и ехидно сказал:

– Я тоже рад вас видеть, Заганос-паша.

Пусть этот змей знает, что не только у него есть чувство юмора!

«А всё-таки он надел тот плащ, который я ему подарил…».

Они вошли в храм. В таинственной полутьме мерцали свечи, зажженные у целебного источника. Жрец, молившийся у воды, умолк и поднял голову.

– Благослови вас волна, дающая жизнь.

– Пусть четыре волны смоют зло, сколько бы его ни было… – голоса мужчин прозвучали почти одновременно. Но следующую ритуальную фразу Заганос-паша продолжил сам: – Пути судьбы неисповедимы, и всё же каждый шаг человека приближает его к ни-шан.

– Пути… судьбы… неисповедимы… – прошептал Махмуд, чувствуя, как в горле будто перекатывается колючий ком.

– Волна не приемлет лжи, но благословляет тех, кому суждено разделить все радости и беды жизни и вместе перейти в вечность, – спокойно отозвался жрец, жестом велев пришедшим опустить в воду свои кристаллы-пирамис.

Кристалл для каждого, верившего в силу воды, был самым ценным амулетом. Опустив пирамис в реку, ручей или фонтан, люди молились, просили о помощи… и именно пирамис подтверждал, что пара не лжет о родстве душ, темнея, если кто-то из будущих супругов приведен в храм насильно. Небеса строго карают тех, кто оскорбляет связь ни-шан.

Цепочки чуть слышно зазвенели. Махмуд заметил, что кристалл Заганос-паши светился ярче, чем его собственный. Но оба ограненных кусочка стекла сияли одинаковым голубоватым пламенем.

– Небеса благословили ваш союз, – кивнул священнослужитель.

– Я, Зехир Заганос, первый в своем роду, признаю, что Тугрил Махмуд предназначен мне небесами. Мы будем друг другу солнцем и луной, и даже смерть не разлучит нас.

Да знакомо же этой ледышке хоть какое-либо чувство?!

Махмуд глубоко вдохнул и выдохнул, пытаясь успокоиться. Собственный голос звучал, будто чужой.

– Я, Тугрил Махмуд, шестой в клане Тугрил, признаю, что Зехир Заганос предназначен мне небесами. Мы будем друг другу солнцем и луной… и даже смерть… не разлучит нас.

Он протянул руку супругу, и вскоре почувствовал прохладное прикосновение пальцев и то, как запястье охватывает обручальный браслет. И закрыл глаза – только теперь он подумал о том, что брачный обет скрепляется поцелуем!

Заганос властно притянул Махмуда к себе, уверенно впиваясь в губы поцелуем, будто утверждая право собственника. Но, инстинктивно потянувшись навстречу и обняв супруга, юноша почувствовал, как вздрагивает в его руках сильное и гибкое тело, а сердце бьется быстро, как у встревоженной птицы.

Да, это было чем-то сродни попытке приручить птицу, уже раненную человеком или зверем, и страдающую от едва-едва затянувшихся ран. Только теперь ощущение становилось еще острее, до боли. Махмуд не сопротивлялся, позволяя ни-шан проявлять свою силу и власть. Голова кружилась, в какой-то миг даже стало трудно дышать. Только тогда Заганос отстранился, пытаясь выскользнуть из объятий, но Махмуд на миг удержал его, бережно проводя ладонями по спине. Прошептал:

– Всё в порядке… всё хорошо… не волнуйся…

– А все эти нежности в обряд не входят, – чуть слышный шепот напоминал шипение змеи.

Махмуд выпустил Заганоса из объятий. Хрупкая прелесть момента будто разбилась на осколки. В сознании билась только одна мысль: «Чужие… чужие… мы еще чужие друг другу, он не хочет, чтобы я на равных вошел в его мир. Хорошо, я докажу ему, что могу быть равным ему…».

Впервые за много лет во время молитвы юноша не чувствовал прежде знакомого единства с природой. Кристалл, взятый из воды, неприятно холодил ладонь. Махмуду казалось, что сейчас всё происходит не с ним, – будто это кто-то другой вместе с мужем покидает храм, идет по аллее…

– Теперь… теперь я должен ехать в твой дом? – вопрос прозвучал неуверенно и как-то глупо.

– Если ты о первой брачной ночи, так она состоится после светской свадьбы. Тебе ведь исполнится восемнадцать как раз через месяц, я верно помню? А тренироваться вместе мы можем начать уже завтра. Доброй ночи… мой ни-шан.

«Он издевается надо мной, как тогда, на совете!..»

Махмуд молча стоял и смотрел, как Заганос седлает коня и мчится подальше от храма так, будто его преследуют все злые силы мира.

И только когда темный силуэт растаял вдали, юноша потер кончики большого и указательного пальца на правой руке – старый шрам, оставленный птицей, чувствовался до сих пор.

Сокол или ястреб может сильно ранить, когда ему больно.

С людьми часто бывает так же.

Комментарий к Глава 4

*оглан – здесь: ученик военной школы, аналог европейского «кадет»

**буффе – здесь: аналог таверны

========== Глава 5 ==========

Золотой обручальный браслет больше всего напоминал оковы. Снимая его на ночь, Заганос потер пальцами запястье. Нет, следа не было. Показалось…

Но, надевая украшение утром, он зажмурился, стиснув зубы, будто на руках снова оказывались кандалы. Осмотрелся вокруг и только после этого успокоился, возвращаясь в реальность.

То, чего он боялся больше всего, неотвратимо происходило. Он терял контроль над собой.

Никто другой не смел вести себя с ним так, как Махмуд в тот вечер – обнимая, поглаживать по спине и шептать: «Всё хорошо… всё в порядке… не волнуйся…». Да никому бы не пришло в голову, что он может волноваться или бояться!

Еще мальчишкой Заганос научился убеждать и своих, и чужих, что не ведает страха. «Из железа ты сделан, что ли?!» – со злостью выкрикивали, бывало, балтрейнские солдаты, которые издевались над ним в плену. Он молчал, чем бы ему ни грозили и как бы ни мучили. И потом, когда его спасли боевые товарищи, он никому ни единым словом не дал понять, через что прошел. Полковой врач – и тот пришел в ужас, когда увидел раны и следы от побоев на его теле. Качая седой головой, восклицал: «Силы небесные, ну кто бросает таких молоденьких да в самое пекло! Живого места нет. Тут уж, что ни делай, шрамы останутся. Хоть бы вытянуть его, беднягу, хоть бы выжил!». Слыша дребезжащий старческий голос сквозь жар и бред, Заганос только метался на узкой койке в лазарете, мотая головой, но ни слова, ни стона не сорвалось с его губ.

В штабе Карима-паши на него смотрели с удивлением, смешанным со страхом: юнец, которого не так давно забрали в разведку из военной школы, шел в самые рискованные вылазки, сражался один против двух-трех противников, мог забраться на такую высоту, от которой у бывалых вояк кружилась голова.

Он не боялся. Боялись всегда его.

А белобрысый нахал случайно обнаружил слабое место в его невидимой броне! И какая-то мелочь нарушила с таким трудом обретенный душевный покой.

Хуже всего, что те минуты были слишком приятны. Махмуд так охотно подчинялся в поцелуе, доверчиво позволяя вести. Ласковые объятия напоминали замкнутый круг, способный надежно защитить от всех опасностей мира и всех демонов в глубине души.

Но забываться нельзя.

Слишком непредсказуемы последствия связи, необъяснимой логикой и рассудком. Никому неизвестно, почему определенные способности появляются у человека только после союза с ни-шан, и почему одним эта связь приносит все блага мира, а другие страдают, чувствуя, что и с избранным, и без него или нее жить одинаково тяжело.

А раз неизвестно – лучше не доверять, не поддаваться искушению забыться. Постоянно быть настороже, будто на войне.

*

…Утро выдалось спокойное и тихое. В ясно-голубом небе не было видно ни единого облачка. Махмуд подставлял лицо чуть заметно веющему ветерку, остановился по пути, засмотревшись на яркие пурпурно-алые цветы, которые расцвели у живой изгороди вокруг одного из домов – вчера здесь была видна только темная зелень листвы да светло-зеленые бутоны. Может быть, со временем он привыкнет, перестанет по-детски радоваться каждой мелочи, но сейчас мир казался новым, будто картина художника, на которой еще не высохли краски.

Всё было бы просто прекрасно… если бы не данный небом супруг! Уже не в первый раз, встречаясь с ни-шан, Махмуд колебался между желаниями обнять его и больше не отпускать или придушить эту ядовитую змею.

Больше всего Махмуд не любил просыпаться ни свет ни заря. Как только тяжело было сегодня подниматься после неглубокого, тревожного сна! Прогулка немного взбодрила его, но всё же. А Заганос-паша, как назло, излучал такую безмятежность и спокойствие, будто для него быть на ногах с утра – давняя и приятная привычка.

Черная рубашка и темно-синие брюки подчеркивали идеально стройное тело.

Обнять? Придушить?..

…– О чем ты так замечтался, дорогой? – обращение прозвучало с издевательской насмешкой, снова склоняя чашу весов ко второму варианту. – О светской свадьбе? Я, увы, не горю желанием развлекать публику, жаждущую зрелищ. Но ничего не поделаешь.

– Да как ты смеешь?! – возмутился Махмуд.

– На правах супруга. Я ведь предупреждал, – Заганос лучезарно улыбался. – Начнем с рукопашного боя или с фехтования?

Махмуд выбрал рукопашный бой. Очень уж хотелось от души выразить мнение о «дорогом супруге» во всем разнообразии физических аргументов. Но не тут-то было. Едва они оказались в части двора, предназначенной для тренировок, Махмуд бросился в бой… и уже через пару минут распростерся на песке.

– Злость – не самое полезное чувство во время сражения, – светским тоном сказал Заганос, помогая ему подняться. – Ты совсем не следил за моими движениями и повелся на простейший отвлекающий прием. Ну, давай, попробуй еще раз.

Юноша глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. Так ведь и было, он поспешил.

В новом туре он почти победил… если бы опять не отвлекся на ловкий маневр. Стыдно подумать – на границе он успел призабыть многие приемы, которые не употреблял. В боях с грабителями или кочевниками приходилось действовать более прямолинейно, а чаще, если выходить с отрядом на бой было рискованно, врага заманивали в ловушки. Всё это сказывалось в противостоянии с противником, меняющим тактику по ходу действия.

Еще попытка, и еще, и еще… только раза с десятого Махмуду удалось повалить супруга на песок – и то, наверное, больше от того, что Заганос боролся уже не в полную силу. Парень и сам устало упал рядом, тяжело дыша.

– Вот, это уже на что-то похоже, – мужчина потянулся, поглядывая в небо и не спеша вставать. – Знаешь, что мешало тебе выигрывать?

– Я не отрабатывал те приемы, которые редко использовал на службе.

– Это, может быть, тоже. Хотя, некоторых вещей ты мог просто не знать, в военной школе учат не всему. А вот все твои чувства написаны у тебя на лице, и это тебя выдает. Кстати, ты играешь в карты?

Последний вопрос был задан беззаботным тоном, и смена темы показалась Махмуду неожиданной. Он приподнялся и сел, обхватив колени руками.

– Не часто. Ну, разве что в «тридцать шесть» и «магический квадрат». Как все. Только… причем тут это?

Заганос тихо засмеялся.

– В наших играх выигрыш зависит в основном от умения быстро считать в уме и быстро реагировать. В Балтрейне, Венедике и Коре де Румелиана играют в те игры, которые требуют хладнокровия и умения притворяться. Ты можешь смыслить в математике и логике и быстро соображать, но если ты сядешь играть в тонто или вьехаррон* и будешь открыто радоваться хорошей карте или огорчаться плохой, то быстро останешься ни с чем.

– Для чего нам, туркам, учиться балтрейнским обычаям?! – вспылил Махмуд.

– Да потому, что, если ты хочешь противостоять противнику, ты должен уметь предугадать, чего от него ждать. Мыслить, как мыслит он. Хм. Похоже, что и фехтовать так, как фехтуют в Альвальдесе, ты не умеешь?

Махмуд покачал головой.

– Нет.

– Я тебя научу, – Заганос приподнялся на локте. – В Альвальдесе сражаются, держа одновременно меч в правой руке и кинжал в левой. Иногда наоборот. Кому как привычнее. Тот перебежчик из Альвальдеса, который меня учил, фехтовал левой рукой, я невольно усвоил его манеру.

– Перебежчик? – юноша удивился.

– Еще один верующий в сказки о блаженстве избранной любви. Он сбежал к нам следом за ни-шан. История, достойная стихов и баллад! Джинафе-хатун командовала полком. Такие воины, как она, всегда были на вес золота. Бертран сошелся с ней в поединке… и вдруг отступил, и отрекся от своей родины. Зря он это сделал.

– Почему? Она же была его ни-шан. Они любили друг друга, правда? – с надеждой спросил Махмуд.

Заганос сел, отвернулся от него и какое-то время молчал. Когда он вернулся к рассказу, его голос звучал напряженно, будто воспоминания о товарищах по службе причиняли ему боль.

– Любили. Только Бертрана в нашем полку многие не могли принять. Сам знаешь, как относятся к перебежчикам и предателям. Кто поверит тому, кто один раз уже отказался от всего, что раньше было дорого? Что бы он ни делал для нас, всё равно все помнили, что раньше он шел в бой под другим знаменем. А прежние «свои» его тем более не простили. В один прекрасный день он исчез, а через неделю к границе нашего лагеря подбросили его тело. По частям. Голова в одной стороне, тело в другой, пальцы отрезаны по одному. Джинафе-хатун от горя чуть не сошла с ума. Она шла в бой в первых рядах, будто сама искала смерти, но только в последний месяц войны ее желание исполнилось. Я… я нашел ее тело после битвы и принес в лагерь для погребального обряда.

– Боги милосердные, что ты пережил тогда… – прошептал Махмуд, обнимая супруга.

– Это н-не д-должно тебя интересовать, – процедил Заганос сквозь зубы. – Дела давно минувших дней. Просто к слову пришлось. Дай мне подняться, я все-таки хочу показать тебе, как фехтуют двумя видами оружия одновременно.

Комментарий к Глава 5

*названия игр взяты из канона «Отблесков Этерны», имхо европейские покер или преферанс в этой вселенной не смотрелись бы))

========== Глава 6 ==========

Сохранять дистанцию становилось всё труднее. Даже разговоры о боевых приемах и оружии незаметно затрагивали воспоминания, которые Заганос избегал обсуждать с кем-либо. Так вышло случайно, что Махмуд спросил, почему в рядах турков оказался балтрейнский перебежчик… и неужели шрам на душе, оставленный той историей, не затянулся до сих пор?

Связь между ни-шан развязывает язык лучше любого вина или даже рисовой водки, которую привозят купцы откуда-то издалека. Тогда, на войне, наблюдая за Бертраном и Джинафе, Заганос не мог понять, к чему им говорить друг с другом в любую свободную минуту, говорить на каком-то своеобразном наречии, мешая два языка. А тут вдруг сам впервые за долгое время заговорил о погибших приятелях, и, если бы не эта глупая попытка Махмуда лезть с объятиями и сочувствием, возможно, рассказал бы и больше.

О том, как был вот таким же несмышленым юнцом и восхищенно взирал на красивую отважную женщину, ходил за ней по пятам: «Джинафе-хатун, ну научите меня, ну пожалуйста…». О том, как жар приливал к щекам от любого случайного прикосновения во время тренировки к гибкому телу и пышной груди. О том, каким непривычно спокойным казалось мертвое лицо Джинафе, с заострившимися чертами и темными, почти черными пятнышками на губах.

В какой-то миг он будто снова ощутил сладковатый аромат благовоний, смешанный с запахами пота и крови.

Прикосновения вовремя напомнили о том, что лучше отстраниться и замолчать. Опасность!..

И Заганос с удвоенным усердием гонял мальчишку по всему двору:

– Быстрее, Махмуд, быстрее! Ты же в шахматы играешь на две доски, отчего ты сейчас забываешь, что у тебя кроме меча есть кинжал?

– Я и на три могу, и больше!

– Тем более. Если бы у нас в руках было настоящее оружие, сейчас ты был бы мертв. На позицию. Начнем сначала…

…День за днем – тренировки, изматывающие не столько тело, сколько душу. Постоянно настороже: любое случайное слово могло оказаться той снежинкой, которая обрушит лавину. С картами же было еще сложнее.

– Иногда игроки, которые сделали из тонто или вьехаррона свое ремесло, отмечают карты знаками, невидимыми, но заметными на ощупь, это называется «крап», – рассказывал Заганос. – Потому важно держать свои карты так, чтобы сосед не смог в них подглянуть, и одновременно – так, чтобы узнать крап. Нам, военным, приходится труднее, у нас руки грубеют от оружия. Покажи-ка ладони. Откуда у тебя такой шрам на пальце? Твой Искандер оставил?

– Нет, когда я начал обучать Искандера, я уже успел стать неплохим сокольничим, – Махмуд с удовольствием оседлал любимого конька, даже глаза от восторга заблестели. – А это… я только-только начинал учиться, и забыл надеть перчатки, когда кормил сокола. Взрослые птицы довольно долго помнят своих хозяев и могут сильно ранить чужака. Мне еще повезло.

– Повезло, согласен. Попробуй держать карты в левой руке. Удобнее?

… «Держать лицо» во время игры Махмуд не умел, эта наука давалась ему с трудом. Сколько бы Заганос его ни учил, всё равно угадывал, когда супругу идет хорошая карта, а когда у него на руках всякая мелочь и ни одного козыря.

– Ты жульничаешь и просто придираешься ко мне! – юноша хмурился и смешно морщил нос. – Вчера Салуджа-паша проиграл мне десять динаров.

– Невелика ставка. Может, он просто не хотел тебя огорчать. Да и сам он игрок так себе. А жульничать я даже не начинал. Но хорошо, покажу тебе пару трюков, только пообещай, что не будешь их применять, пока не научишься владеть собой.

Карты привычно мелькали в руках, исчезали в широких рукавах одежды. Махмуд наблюдал даже за простыми трюками, будто ребенок, впервые увидевший праздничное представление бродячих актеров, и просил:

– Покажи, как ты это сделал! Я даже не заметил, как три козыря пропали!

От этой восторженной просьбы снова вспоминалось то, далекое, много-много лет назад, будто в другой жизни: «Джинафе-хатун, покажите мне, как вы подменили комбинации карт! Ну, пожалуйста, Джинафе-джан, я уже не маленький…».

– Ладно, смотри внимательно. Перетасовываешь колоду. Быстрее. Быстрее. Отвлекаешь собеседника вопросом. Аккуратно снимаешь одну карту… вот так…

В чем парень был действительно хорош – так это в умении замечать чужие чувства и ладить с людьми. Всего через несколько дней Заганос понял, что слуги в доме привыкли к его ни-шан и то и дело приносили ему кусочек послаще, и запомнили его вкусы, подавая его любимый сорт чая и персики.

Так в жилье входит кошка, в считанные дни меняя уклад под себя. Пусть на ночь Махмуд уезжал в свой особняк, но здесь оставались то книга, которую он читал в минуты отдыха, то колода карт или карточный домик на столе, то листок с начатыми стихами. А как-то раз случилось, что вечером мальчишка прилег отдохнуть и так и заснул на диване, свернувшись клубочком. И почему-то рука не поднялась разбудить и отправить домой.

Глупости, какие же глупости!

Бывало, Махмуд опаздывал и потом оправдывался – «вот, ехал через рынок, засмотрелся…»… и приносил всякую мелочь, показавшуюся ему забавной – «такой необычный цвет!»… болтал с прислугой, учил детей конюха грамоте, лежал на ковре, раскладывая пасьянс – пасьянсам его Заганос учил, тренируя усидчивость и сосредоточенность… – и еще не раз пытался обнять, невзирая на все язвительные насмешки что дома, что во дворце.

День, назначенный для светской свадьбы, неумолимо приближался. И как раз в это почти беззаботное время пришло известие о гибели министра Франца. В очередной раз сама судьба напоминала: жизнь – не сказка, и любое счастье имеет свойство рано или поздно заканчиваться.

*

В напряженной тишине каждое слово верховного паши, читавшего послание от императора Балтрейна, звучало отчетливо, напоминая звон оружия. Царивший целых двенадцать лет мир вновь оказался под угрозой.

Двенадцать лет мира… так мало! Еще не успело подрасти поколение, которое бы не помнило разоренных городов и не пережило потерь близких.

Покой нарушило недавно случившееся убийство. Министр Франц, глава одной из приграничных областей, уехал на инспекцию, но не вернулся в то время, о котором говорил. Его люди отправились на поиски, и нашли тело недалеко от охранного поста на западной границе. Министр был убит стрелой со знаком полумесяца, символом Турецкой державы! Империя Балтрейн расценивает это как повод для войны и требует отправить одного из турецких генералов в столицу империи.

В качестве доказательства из Балтрейна прислали ту самую стрелу.

– Прошу Совет предоставить мне слово, – сказал Махмуд, как только была предъявлена улика.

– Говорите, Махмуд-паша.

– Я не уверен в том, что убийство могли совершить солдаты стратократии. У них не было причины и повода покушаться на человека, не перешедшего границу и не угрожающего безопасности людей, которые стояли на посту. Как следует из письма, тело было обнаружено на балтрейнской территории. Кроме того, я хотел бы взглянуть на стрелу, которой убили министра Франца.

Заганос улыбнулся. Еще не так давно Махмуд спешил высказать свое мнение, не скрывая чувств, которые испытывает, и с горячностью, которая ему вредила, даже если по сути своей мысль была правильной. Теперь же он выражал свои сомнения рассудительно, как подобает политику – и это тут же принесло свои плоды: к нему прислушались, ему передали стрелу.

Рассматривая орудие убийства так и этак, юноша хмурился. Нет, искусству держать лицо его еще учить и учить, за краткий срок не выработается эта привычка носить невидимую маску.

– Это не турецкая стрела, – с уверенностью сказал Махмуд. – Форма наконечника отличается, к тому же сам наконечник не так тщательно обработан, как те, что изготовлены турецкими мастерами. И крепится он по-другому. Оперение отличается не столь очевидно, но человек, чье ремесло так или иначе связано с птицами, разницу заметит. Мне по моей прежней службе знакомы случаи, когда кочевники или наемники использовали подделки под оружие другого государства, чтобы запутать противника. Отчеты о подобных случаях я сохранил и могу их предоставить.

– Правительство Балтрейнской империи может воспринять и такие сведения как неправдивые, – недоверчиво возразил Али-паша. – Мы для них – давние враги. Вряд ли в Сент-Михаэль поверят любому нашему слову.

Старый генерал был прав. Али-паша прошел прежнюю войну от начала до конца, и шрамы на его лице свидетельствовали о том, что сражался он в первых рядах и не боялся опасности. Такому человеку нужны железные доказательства.

Даже оценив логику речи супруга, Заганос молчал, не спеша поддерживать его. Пусть сам докажет, что способен принимать решения государственной важности наравне с умудренными опытом военными. И ни у кого, никогда, не должно возникнуть ни тени мысли, что Заганос-паша продвигает по службе своего ни-шан просто из-за их личной связи! Нет, брак – одно, политика – совсем другое.

– Мы можем ответить, что готовы послать своего представителя в Балтрейн, но не на правах заложника, а на правах равного участника следствия. Мы вправе изложить наши соображения и требовать, чтобы вина или невиновность наших солдат была доказана. И я сам готов отправиться в подобное путешествие, – предложил Махмуд.

– Это слишком опасная миссия для столь молодого служащего! – воскликнул Халил-паша.

Вот уж кто не мог скрыть беспокойства.

Да, привязанность опасна. Даже если это привязанность к кровной или названой родне.

– Всем нам когда-то было восемнадцать и все мы с чего-то начинали, – тихо, вкрадчиво сказал Заганос, тем самым тоном, который употреблял, когда хотел, чтобы его слушали, затаив дыхание. – Когда война начинается, возраст и опыт значения не имеют. Погибают и старики, и дети. А война, как я считаю, неизбежна. Мы можем доказать свою невиновность в данном случае, но это не значит, что Балтрейн не найдет новый повод и не нападет без предупреждения. Как один из выходов из положения, мы могли бы напасть первыми.

– Я считаю, что мы не можем позволить себе первыми напасть на Балтрейн! – побледнев, сказал Салуджа-паша. – Мы отвечаем за наш народ и не вправе рисковать жизнью мирного населения. Стране необходим мир, и его следует сохранять, пока есть хоть малейшая возможность. В Балтрейн следует отправить посла, но это должен быть опытный дипломат.

По правде говоря, Заганос иногда удивлялся, что заставило этого красивого молодого мужчину, больше похожего на музыканта или поэта, пойти в армию. Если он ненавидит войны – к чему воевать?..

Халил-паша усмехнулся:

– В таком случае, я подхожу на эту роль. Я направлюсь в Балтрейн со всеми надлежащими доказательствами того, что министр Франц был убит не турками.

Решение было одобрено.

Заганос поймал взгляд супруга: Махмуд смотрел на него со злостью и какой-то наивной обидой. Разве он не понимает, что нельзя смешивать дела государственные и личные? Нужно смотреть правде в лицо…

========== Глава 7 ==========

В кабинете, обставленном в черно-белых тонах, цветные карандаши на столе и несколько безделушек на одной из полок выделялись яркими пятнами. Еще одна перемена, напоминающая, как меняется жизнь, когда ты не один. Заганос хмурился, бывало, когда Махмуд таскал в дом все эти мелочи, но отчего-то не велел забрать их обратно или выбросить. Нежно-зеленые нефритовые четки даже пришлись по душе, было так приятно их перебирать, задумавшись над каким-нибудь особенно сложным вопросом, тихое щелканье помогало успокоиться и выбросить из головы тревожные мысли.