Текст книги "Стой за моим плечом (СИ)"

Автор книги: crazyhead

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Шел к концу второй день из тех четырнадцати, на которые растянулось наказание, и Садик ощущал себя весьма странно: с одной стороны голова кружилась значительно меньше, исчезла муть, пальцы почти не дергались. Но с другой – было невыносимо скучно, на улице жарило солнце, да и не привык Садик к прогулкам, а читать Коран он не особо любил. Да, попав во дворец он, как и все, произнес ритуальное: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет – пророк его», однако, истово верующим от этого, конечно, не стал. Выполняя все предписанное, он тем не менее где-то глубоко в душе оставался приверженцем веры предков, хотя и никогда не признался бы в этом вслух. То есть Коран в качестве средства утешения исключался, а кроме Корана ему ничего читать не было позволено, и мерзкий янычар пристально за этим следил.

Садик, естественно, попытался незаметно взять с полки что-нибудь занимательное, но сильная рука выхватила книгу прямо из пальцев, а потом Садика бесцеремонно развернули, да еще обидно поддали под копчик, то ли придавая направление движения, то ли наказывая за непослушание. Садик моментально вспыхнул, но, наткнувшись на не менее злой взгляд янычара, растерялся, а потом и испугался, потому как воин был подобен горе и обучен, а сам Садик никогда не мог похвастаться умением дать отпор на уровне грубой силы.

– Слышал султана? – угрожающе проворчал янычар. – Только Коран!

– Но…

– Нет! Ты и так меня подставил настолько, что дальше некуда!

Муавия шагнул вперед, принуждая Садика отступить, потом шагнул еще раз и, наконец, буквально прижал невеликого ростом секретаря к стенке.

– Вообще-то, ты понимаешь, что вытворяешь? Ладно, тебе твоя жизнь надоела, а меня-то за что? Султан дал мне задание, по твоей милости я его не выполнил. И, вместо того, чтобы покарать меня, султан в своей неизмеримой милости дает еще одну возможность доказать, что я хоть чего-то стою! Повторяю специально для тех, кого в детстве часто роняли – я не хочу принимать позорную смерть только оттого, что кое-кому неймется!

Садик опешил. С этой стороны он ситуацию не рассматривал – действительно, за невыполнение приказа самого султана кара могла быть очень суровой, уж Садику-то, которому довелось поработать еще при прежних правителях, это было прекрасно известно. Другое дело, что султан Сулейман слыл человеком не жестоким, даже в некотором роде добросердечным, потому Садик никак не ожидал от властителя подобного решения. Но как это объяснишь солдафону? К тому же, даже добрейший человек в гневе может сотворить нечто совершенно для себя нехарактерное, а Сулейман разозлился, и сильно.

В общем, Садик решил не искушать судьбу и не злить в придачу к султану еще и так рассерженного янычара.

Однако, все благие намерения были позабыты, когда Муавия заявил, что после дневного приема пищи необходимо подремать. Подремать! Днем! Садик был возмущен, но на Муавия не произвели впечатление ни нахмуренные брови, ни осуждение во взгляде. Подождав немного и поняв, что мятежный секретарь не собирается выполнять распоряжение, янычар поднялся с дивана, на котором он весьма вольно развалился и… совершенно наглым образом принялся стягивать с Садика верхний кафтан!

– Ты что? – Садик засопротивлялся, но замер, услышав треск ткани.

– Не трепыхайся – порвешь, – спокойно предупредил Муавия, не прекращая стягивать с Садика одежду.

Хвала небу, штаны и рубаху не тронул. Потом воин скинул собственный кафтан, снял головной убор, расправил полоску ткани, символизирующую рукав дервиша, и повернулся к секретарю. Садик не успел придумать, что ему делать и потому просто растерянно стоял на том же месте. Янычар уверенно приблизился, прижал к себе опешившего Садика и опустился на уже разостланный матрац. Садик при этом оказался притиснут к широкой груди, от потрясения он просто потерял дар речи, а потом уже поздно было возмущаться – воин накрыл их обоих тонким покрывалом, чтобы не просквозило из приоткрытого окна, и моментально заснул, не прекращая, впрочем, прижимать к себе Садика.

Садик немного поерзал, вырываться не решился, опасаясь нарваться на очередную резкую отповедь, а потом пригрелся, сполз немного на бок – так было удобнее и неожиданно для себя придремал. Проснулся уже в сумерках. Слуга как раз принес пищу, пришлось есть, хотя особо голодным Садик себя не ощущал, но Муавия настаивал. Мелко порубленная курица и белый крошащийся сыр аппетитными не выглядели, однако под тяжелым взором янычара Садик съел все, что было положено на тарелку.

После еды Муавия заставил Садика немного пройтись, а потом твердо сообщил, что пора спать, имея при этом столь грозный вид, что Садик не отважился спорить. Улеглись они уже знакомым манером и Садик, уверенный, что не сомкнет глаз до утра, к своему удивлению, заснул феноменально быстро.

А на следующий день после утреннего приема пищи Муавия решительно потащил Садика к казармам – ему де на тренировку надо!

– Ты же сам мне плел про султана, про его приказы? – изумился Садик, еле поспевая за широким шагом янычара.

– Ага. Мне сказано следить, я и слежу. Поэтому ты идешь со мной!

– Куда? Эй, ты что? Да что я там буду делать? – робко возразил Садик, уже понимая, что янычар попросту не обратит на его слова внимания.

– Ничего. Посидишь в уголке. Поскучаешь. А я потренируюсь, иначе чего доброго забуду как ятаган держать!

Сидеть в уголке Садику неожиданно понравилось. Он с интересом наблюдал, как несколько воинов наносят удары как бы в пустоту, несколько мужчин метали в цель кинжалы, кто-то, стоя за специально огражденным полигоном, стрелял из лука.

Раскрасневшийся и довольный Муавия отвел Садика обратно в покои – подошло очередное время приема пищи.

– Ну, как? – весело спросил янычар. – Сильно тоска заела?

– Да нет, – признался Садик, – даже любопытно было. Я в этой части дворца никогда не был. И часто вы так тренируетесь?

– Наш корпус – все время. Надо быть наготове, ведь нам доверили самое ценное – жизнь султана! Потому обычно мы встаем до свету и первым делом совершаем пробежку по холодку – это полезно для требухи, дышится-то потом как! Полной грудью! Потом – пища, потом новички идут в коридор – набивать руки.* А у тех, кому то без надобности, есть немного времени на личные дела. Потом осваиваем или шлифуем мастерство обращения с разным оружием. Потом снова пища. Потом кто-то сменяет дневных караульных, а кто-то отдыхает перед ночным дежурством. Слушай, а давай на пробежку завтра сходим? – воодушевленно предложил Муавия, Садик тихо застонал:

– А я-то что делать буду? Еще и до свету!

– С нами побежишь! Давай, вот увидишь, будет весело!

Янычар, ежели чего-то желал, пер вперед с неостановимостью тарана, не обращая внимание на сопротивление. Как Садик ни отговаривался, был разбужен, одет и чуть ли не за ручку притащен на место сбора воинов. Могучие янычары поглядывали на субтильного секретаря с недоумением, но помалкивали. Муавия радостно хлопал знакомых по плечам и лучился довольством. Казалось, он не испытывал ото всех этих вопросительных взглядов никакого беспокойства и не собирался ничего объяснять товарищам.

– Ну, и кого это ты припер? – от зычного командирского голоса Садик инстинктивно присел, ему парадоксальным образом стало страшно, что его сейчас выгонят, это учитывая то, что он и сам не слишком-то горел желанием проводить время среди янычар.

– Так это Садик! – гаркнул Муавия ничуть не тише.

– И чего? Я должен этого сморчка знать? Сейчас как палок назначу!

– Султан приказал за Садиком следить, глаз с него не спускать, кормить-поить по расписанию и спать заставлять!

– О, как! – изумился ага. – Так ты у нас теперь нянька?

– Пожалуй, – с обидным смешком согласился Муавия, Садик залился злым румянцем – как-то неприятно это прозвучало.

Но янычар тут же смягчил унизительный момент, рассказав аге, что султан очень переживает о здоровье секретаря:

– Так и сказал – «очень ценный»! И вообще он – ихний главный. В общем, наверное записка обо мне уже приходила?

– Да. Откомандирован, мол, по делу государственной важности. Так вот как оно выглядит, дело это!

Ага почесал затылок, разглядывая неосознанно распрямившего спину Садика, потом ага огладил задумчиво усы, затем его мрачное лицо прояснилось:

– Придумал! Усложним-ка мы задачу. В шеренгу становись! Так, сначала первый бежит, а секретарь, значится, на закорках. Потом, как дыхание потеряет – передает второму. И так пока не вернемся. О, как. Думаю, хорошо будет.

Ага довольно крякнул, радуясь придумке, Садик с ужасом оглянулся на Муавия, но тот вместо того, чтобы охранять ценную секретарскую тушку от падения с высоты янычарского роста, только задорно улыбался. Садик понял, что «заезд» – вещь неизбежная и… смирился. Сначала он очень боялся, что несущий его жилистый детина споткнется и… но детина все бежал, тяжело пыхтя. Садик еще подивился тому, как ровно воин бежит – почти как скакун. Даже не очень тряско. Потом Садик почти перестал бояться и подумал, что подобное времяпрепровождение в некотором роде забавно. Улыбаться, демонстрируя потным, умотанным янычарам свое хорошее настроение, не стал – еще озлобятся, но сидел уже вполне спокойно. А когда пришла очередь Муавия – совсем расслабился и готов был признать, что ага был прав и получается «хорошо». Правда, наверное, только ему. Янычарам, скорее всего, не слишком-то «хорошо».

После усложнившейся пробежки янычары возвращались медленным шагом, ага же светил улыбкой и сказал Муавию приходить завтра.

– И это… задание свое прихвати. Полезный такой грузик!

– Тебя побьют твои же товарищи! – шепотом предрек Садик янычару его будущее, когда они отошли от отряда на некоторое расстояние, но воин не устрашился, а расхохотался в ответ:

– Нет! Ты чего? Разве не весело было? А то каждый день все одно и то же. А тут – разнообразие.

– Весело? Ну, раз так… – недоуменно проговорил Садик, не понимая, чего же веселого может быть в ноющей спине и сбитых пятках.

Дни пронеслись быстро – покатушки по утрам здорово бодрили, свежий утренний воздух возбуждал аппетит, а к дневному сну на широкой груди оказалось очень легко привыкнуть. Когда назначенные две недели закончились, Садику было почти жаль.

Султан встретил посвежевшего секретаря благосклонно и тут же завалил работой:

– Ты у меня все-таки не зря главный, – проговорил Сулейман, улыбаясь, – без тебя эти остолопы работают абы как!

Конечно, великий султан немного преувеличил, но разогнулся Садик только к вечеру. Сулейман давно удалился в свои покои, Садик по привычке с упоением закопался в бумаги и очнулся, когда на дворе стояла глубокая ночь. Незаметно все покатилось по-прежнему: Садик работал до темна, султан иногда позволял себе покапризничать, поворчать, погрозить, а то и сбежать. Что Садика пугало, так это то, что дни, проведенные с несносным янычаром, стали вспоминаться с радостью. Он поймал себя на том, что не отказался бы прогуляться с воином в город, может быть сходить на рынок или посетить хаммам.

Иногда Садику удавалось наткнуться на Муавия – секретарь специально ходил теми коридорами и проходами, где больше всего постов, так было вернее увидеть янычара. Муавия приветливо улыбался и после этих коротких, длинной в одно мгновение, встреч сердце Садика частило, а настроение взлетало вверх.

Потом Садика начала мучить мысль – а янычару так же радостны эти «случайные» встречи? И догадывается ли Муавия, что секретарь специально его ищет? И если да, то что об этом думает?

Вырванный по прихоти султана из привычного распорядка дня на целые две недели, Садик вдруг заметил то, что не разумел раньше – он целый день проводит в жуткой круговерти: читает, выписывает ровные ряды букв, отдает распоряжения младшим секретарям, весь день его окружают какие-то лица, однако, в конце дня он возвращается в покои совершенно один. И не с кем даже парой слов перекинуться. Разве что со слугой-подавальщиком. И никому не интересно – ел ли Садик, как прошел его день, как настроение. Муавия заботился о нем по приказу, но даже это принужденное, неискреннее участие что-то всколыхнуло в зачерствевшей с годами душе. И Садику захотелось еще – еще разговоров, еще грубоватой опеки, еще человеческого тепла рядом.

Самым неприятным было то, что Садик отлично понимал – всего этого не будет, так как у Муавия полно своих забот. И очень строгий распорядок дня. Обычный человек принадлежит себе хотя бы ночью, но не янычар. Муавия рассказывал, что вечером он, как и остальные воины, не занятые на постах, обязан явиться на перекличку. Ночевать полагается в казарме. Более высокий пост давал некоторые поблажки, но Муавия пока не дослужился. Так что оставалось вздыхать о несбыточном и здороваться с воином в коридорах. Больше рассчитывать было не на что.

Потому-то Садик так удивился, когда, вернувшись в свою комнату после долгого изматывающего прения в Диване, застал там Муавия.

– Садик! – Муавия улыбнулся как ни в чем не бывало.

– О, что ты здесь делаешь? Не то, чтобы я не рад тебя видеть…

– Рад, значит, все же?

– Конечно рад! Но разве ты не должен быть в казарме?

– Ага не может уследить за каждым, – улыбнулся Муавия, и Садик догадался, что янычар попросту сбежал.

Секретарь в жизни бы не решился на подобный возмутительный поступок – он никогда не был тем, кто нарушает заведенный порядок. И от наглости подобного, а также при мысли о возможных последствиях, Садик застыл, не зная, как реагировать. Прогнать гостя? Нехорошо как-то, да и не хочется. А если про проступок янычара узнают? Небо, да ведь Садику тоже может попасть!

Пока секретарь потел, сомневался, колебался и ужасался, Муавия решительно прошагал то небольшое расстояние, что их разделяло и впился в губы Садика жадным поцелуем. Дальнейшая мыслительная деятельность секретаря застопорилась – руки и губы янычара отвлекали. Садик вяло попытался отбиться от ласковых прикосновений, но делал это настолько неуверенно и робко, что сам себе не верил. Неудивительно, что Муавия этого невсамделишного сопротивления практически не заметил и уж точно оно не могло его остановить – Муавия непреклонно раздевал секретарское тело, отодвигая неловко мешающиеся руки Садика и бормоча обмирающему от стыда секретарю что-то невнятно-успокоительное прямо в ухо. Через некоторое время Садик осознал тщетность и некоторую комическую жеманность своего поведения, потому прекратил мешать и начал даже немного помогать. Правда, не очень активно, но Муавия приметил перемену настроения, сильнее сжал объятия, забасил уже что-то нежное и ободряющее.

Что там делают на ложе мужчины, Садик в подробностях не знал, но так как Муавия появился внезапно, понервничать на этот счет не успел. Янычар же, кажется, уже наметил для себя план действий и Садик решился ему довериться – судя по уверенным движениям, Муавия прекрасно знал, как должны развиваться события. На всякий случай Садик коротко уведомил Муавия о расплывчатости собственных представлений о грядущем… единении. Кажется, Муавия был несколько удивлен. Это открытие даже заставило его приостановиться на пару мгновений, но лишь на пару.

Безумное тисканье на простынях не походило на те возвышенные, пронизанные изысканной чувственностью стихи, по которым Садик формировал свое представление об интимной стороне жизни. С облитыми ароматическими маслами девами все было понятно и просто. Но волосатый, жесткий и горячий Муавия был совсем не похож на томную гладенькую красавицу. И то, что между ними происходило разнилось с привычно-трепетным и нежным так же, как ятаган отличается от персика. Садику очень нравилась сочная мякоть плода и его шелковистая кожица, но ятаган манил его холодным блеском, хищной функциональностью и холодом лезвия. Наверное, странно сравнивать пищу и оружие, но почему-то девы, с которыми Садик возлегал, упрямо соотносились именно со сладким плодом, в то время как Муавия не мог быть ничем, кроме ятагана. Конечно, символом янычар был казан, но уж с огромным, пузатым, закопченным казаном Муавия точно не ассоциировался. Обо всем этом Садик думал уже после, когда, разморенный ласками, лежал на влажном покрывале. Непривычный напор, обескураживающие ощущения, то как просто и легко Муавия полностью подчинил себе, заставив гореть и задыхаться от наплыва чувств, вкупе с резким, выкручивающим удовольствием – все это совершенно вымотало Садика. Привыкший все обдумывать, он был изумлен собственной легкомысленностью, впрочем, даже после того как страсть схлынула, он не ощущал недовольства или сожалений о том, как все сложилось. Муавия, споро натягивающий на себя одежду, тоже выглядел донельзя довольным.

Янычар вскочил с постели почти сразу, полежав лишь пару мгновений, поражая буквально размазанного по постели Садика, своей энергией. Пока он одевался, Садик лениво обдумывал, во что же теперь превратился – так как его статус по меркам двора был все же выше, чем у рядового янычара, видимо, согласно новому указу, Муавия – его фаворит. Интересно, если сообщить об этом янычару, его сразу прибьют или сначала наорут? Почему-то Садик не сомневался в том, что воин даже не задумывался о каких-то там статусах. И соответственно о том, кто чей фаворит. Наверное, он вообще об этом не размышлял. Впрочем, может статься, что Садик как-то неверно оценивает мыслительные способности мужчины. А что, если у этой встречи вообще не предполагается продолжения? Что, если Муавия утолил свое любопытство, или что им там двигало, и более к Садику не придет? Как раз в тот момент, когда в голову секретаря пришла эта тревожащая мысль, Муавия водрузил на голову убор, поправил «рукав» и с ослепительной улыбкой произнес:

– Завтра будь в покоях пораньше.

Садик и обрадовался этим словам, и обеспокоился – ведь если янычар снова ускользнет из казармы, шансы на то, что его поймают повысятся! Впрочем, изложить свои соображения он не успел – Муавия стремительно выскользнул из покоев.

* Прочитала про так называемую «османскую пощечину». Есть такое мнение: «Во времена существования Османской империи янычары славились своей невероятной физической силой. Янычар мог сбить с ног противника одной лишь пощёчиной. Чтобы владеть таким мощным ударом левой/правой ладони, им устраивали специальные тренировки. Янычары выстраивались в ряд в специальном узком мраморном коридоре и били ладонями по стенам – вправо, влево. Таким образом их ладони становились всё грубее и грубее, а мускулы накачивались и поддерживались в тонусе. В итоге сила мускул и “каменная” огрубевшая ладонь резким движением от плеча делали своё дело. Часто эти удары-пощёчины были смертельными. Конечно, были и другие способы борьбы с противником, но когда оружие ломалось или выпадало/выбивалось из рук, османская пощёчина была очень внушительной и действенной альтернативой в борьбе с врагом!»

========== Глава 5 ==========

– Азиз, ты же знаешь, что мои драгоценные кадын прибудут завтра?

Конечно, он знает! А как же иначе? Дворец трясет как в лихорадке уже несколько недель – все готовятся. Сирхан с пристрастием проверяет посты и инструктирует новобранцев. Последние евнухи со стонами и причитаниями покидают ставшие им домом стены – к приезду шехзаде во дворце не должно быть этих подозрительных недомужчин.

Хануф гоняет своих подопечных, как ага янычар – наложницы должны быть готовы к прибытию важных персон. Они разучивают музыкальные композиции, чтобы кадын не скучали вечерами, уста убирают покои и закупают любимые яства, Хануф уже трижды проинструктировала поваров насчет блюд, которые надлежит подавать кадын, и лично перепробовала десятки вариантов щербетов, выбирая самые удачные.

Среди уста тоже переполох – кадын как правило обладают большой властью в гареме и каждая молоденькая джарийе втайне мечтает попасть в штат к одной из них, быть замеченной, стать доверенной уста и таким образом устроиться у вершины, где есть все – и уважение остальных уста, и пристойное жалование, и удобные комнаты. Кадын не было слишком долго, а я знатно перетряс сераль, потому женщинам придется выбирать себе новых служанок, ведь тех, что они возили в загородный дворец слишком мало для роскошной столичной жизни.

Все суетятся и сбиваются с ног, я наблюдаю за этим со стороны, не вмешиваясь. Безумие обходит лишь мужской сераль, так как их это все весьма мало касается; там правят Фарук и Азиз.

Меня беспокоит реакция фаворита – воин словно не замечает приготовлений, но стал сосредоточен и молчалив. Даже, кажется, немного холоден. Или это мне чудится? Я все ожидал от него вопроса. Или, может, претензии. Но так и не дождался, потому решил заговорить на эту тему сам. В ответ на мою реплику Азиз бросает на меня задумчивый взгляд и отрешенно кивает.

– Я соскучился по сыновьям, – сам не знаю почему, меня тянет оправдаться, будто я в чем-то виновен, – не по этим женщинам. Не стану их посещать ночами… просто дети так быстро растут…

– Сулейман, ты их совсем не любил? – внезапно спрашивает Азиз, его взгляд по-прежнему отрешенно-задумчив.

– Кадын?

– Да. Даже по имени никогда не назовешь. Не понимаю.

– Чего ты не понимаешь? Просто выбрал поумнее, да посмазливей. Повезло – сыновей обе принесли. А любить… нет. Как-то вообще не до того было. Сначала чуть братец не придушил по доброте душевной, потом была Золотая клетка – я в этих клятых покоях почти год просидел. Знаешь, что это?

– Только слухи. Расскажи! – Азиз заинтересованно подается вперед и я, после небольшой заминки, начинаю рассказывать, все больше погружаясь в воспоминания.

– Моя мать была красива. Даже в своем возрасте. А брат – сын отца, но не моей матери, конечно же, охоч до зрелых, опытных женщин. После смерти султана мне и братьям была уготована быстрая смерть от удушения, но мама была хитра, решительна и очень любила меня. Ей удалось уговорить брата сохранить жизнь ее единственному чаду. Однако, оставить меня на свободе было бы безумием, и тогда мой братец решил заточить меня в покоях. Да так, чтобы я, не имея и малейшей связи с внешнем миром, не смог возглавить мятеж. Днем и ночью меня сторожили глухие и немые стражи. Им прокололи что-то внутри ушей – они потеряли способность слышать, и разрезали язык – бедняги могли только хрипеть. Обслуживали меня многочисленные, но такие же увечные уста. Знаешь, я даже начал разговаривать сам с собой, просто потому, что желал слышать человеческий голос. Раз в семь дней ко мне приводили наложниц.

Я был заключен в своих покоях, как в темнице – даже прогулки по саду запрещались, никто не разговаривал со мной, а наложницы были настолько глупы, что не могли поведать ничего толкового. Если честно, то дни мои были окрашены постоянным страхом за собственную жизнь, ибо я не ведал о том, что творится за стенами моих роскошных покоев, не мог даже перемолвиться словом с матерью и все время ожидал, что молчаливые стражи, получив какой-то одним им понятный знак извне, превратятся в моих убийц. Пожалуй, эти переживания изменили меня. Мой брат, как ты знаешь, погиб от лютой болезни. Она же поразила многих жен и не пощадила даже младенцев. Я остался единственным наследником. И я не хочу для своих сыновей того же, что пришлось пережить мне. Именно поэтому у меня всего двое сыновей. Один взойдет на трон, а второй будет править в отдаленной провинции. И никаких больше Золотых клеток. А кадын… Просто так было нужно, чтобы не прервался род. Я постарался брать на ложе женщин с широкими бедрами и крепкими телами, таких, которые легко выносят и родят. Но сердце мое в их присутствии не пело.

Азиз кивнул. Мы помолчали. Я размышлял – действительно, отчего самые прекрасные девы нашей страны оставили меня равнодушным? Почему сердце не трепетало и не трепещет сейчас при взгляде на их белые, гладкие тела? Отчего не волнуют меня ни гиацинтоподобные волосы, ни большие влажные глаза? Почему мягкие движения и жаждущие взгляды вызывают лишь мимолетное раздражение, не больше? Кто знает… я во всяком случае не ведал тайн собственного сердца.

– Знаешь, Азиз, – продолжил я прерванный разговор, – дети довольно милые. Ты когда-нибудь держал в руках младенца?

– Нет, – Азиз качает головой, его глаза внимательно меня изучают, словно пытаются прозреть сквозь кожу и плоть, постичь саму суть, составляющую мое существо.

– Незабываемое чувство, когда маленькое существо сопит на твоих руках, кряхтит, сжимает кулачки, и ты понимаешь, что в этом создании – часть тебя. Я с нетерпением ждал, когда сыновья хоть немного подрастут, думаю, что сейчас самое время отлучить их от матерей.

– Но ни одному из них нет семи! – удивляется Азиз, его глаза тревожно блестят.

– Знаю. Соображения таковы: наши отношения с кадын… не особенно теплы. Разгневанные пренебрежением и ссылкой, обе наверняка попытаются настроить мальчиков против жестокого отца. Дети же так доверчивы.

– И кого же султан выбрал в наставники для своих сыновей?

– Увидишь.

В покои обеих кадын, Сирхан позаботился о том, чтобы это произошло одновременно, зашел десяток янычар. Оторопевших уста и побелевших кадын быстро оттеснили к стене. Расторопные слуги, пришедшие с янычарами, стремительно подхватили на руки шехзаде и вынесли их из комнат.

Когда растерянные кадын отошли от потрясения и поняли, что их львят отняли, то обе были в ярости. Каждая по-своему. Однако действовали женщины на удивление похоже. Обе попытались сначала просто отговорить меня, обволакивая сладкими речами, но на меня их слова не имели воздействия, тогда кадын надели прекраснейшие, самые дорогие одежды, украсились каменьями и попробовали заманить меня на ложе, но вновь потерпели неудачу. Их горькие слезы также не изменили моего решения. Мне было жаль их, это правда. Но себя я жалею больше. Как ни крути – у этих дам еще вполне могут появиться дети, о чем в скорейшем времени я намереваюсь позаботиться, а я, скорее всего, не решусь огорчить Азиза. Да и погибать от руки собственного сына, по-моему, весьма обидно, и я не собираюсь это допустить.

Обиженных мной женщин я привычно поручил Ияду. Янычар выполнил свое обещание, вернув мне сыновей в целости и сохранности и, чтобы все и далее шло гладко, я решил вывести женщин из состава гарема и выдать их за кого-нибудь из вельмож. Кого-нибудь помоложе, чтобы новые дети не заставили себя ждать, а там глядишь – и успокоятся. Надеюсь.

Диргам и Лейс, мои сыновья, глядели на меня мрачно. Недавно им объявили, что они будут жить в отдельных от матерей покоях и навещать родительниц лишь изредка. Эту неприятную обязанность я поручил одному из слуг, так как хотел, чтобы неприятную весть принес кто-то совершенно посторонний, кто-то, кого сыновья больше не увидят. Слуга был тщательно проинструктирован о том, как и что говорить, я наблюдал за сыновьями, скрытый в занавешенной нише.

И навестил их только вечером, после того, как немного утихли слезы и крики. Сыновья встретили меня с почтением – им объяснили, что я очень важный человек, но никакой радости я, конечно, не увидел. Знал, что так будет, ведь для малышей я просто малознакомый бородатый мужчина. Когда они были крохами, я часто навещал их. Мне нравились их крохотные пальчики и гладкие беззубые личики. Да и потом захаживал – скорчившись водил важно шагающих карапузов по дорожкам сада, срывал для них нежные цветы, тут же сминаемые в маленьких ладошках. По малолетству они наверняка меня уже забыли. Теперь мне предстоит заново завоевать их любовь.

Маленькие мордашки сыновей осунулись от горя и, чтобы отвлечь малышей от переживаний, я почти весь день катался с ними на лодочках в недавно законченном водоеме. По моему приказу туда выпустили красивых разноцветных рыб, те охотно позволяли рассматривать свои гладкие яркие тела, подплывая совсем близко к нашим лодочкам, Лейсу даже удалось дотронуться до скользкой чешуи, опасно перегнувшись через край. Впрочем, за безопасность шехзаде я был спокоен – вода была прозрачней слезы, а вдоль бортика водоема стояла шеренга уста. Слуги внимательно следили за фигурками малышей, им было приказано не спускать с них глаз. В лодочках кроме меня, Азиза и сыновей находилось еще несколько юношей из сераля, я выбрал тех, кто хорошо плавает. Пусть глубина бассейна и не была большой, но ведь и ребенок значительно ниже взрослого, так что я предусмотрел возможное падение.

Наконец, мальчикам наскучила забава, они закапризничали, и я приказал причаливать. Нас тут же окружили усты. Диргам замочил рукава, Лейс тоже, и расторопные усты быстро вытерли малышей и переодели их во все новое. Потом пришла очередь прохладительных напитков, мелко порезанного мяса, сыра и сладостей. Вечером сыновья, измученные днем, полным впечатлений, долго не желали отправляться ко сну, но в конце концов мне удалось их уговорить, пообещав, что кто-нибудь из наложников им сыграет и споет или, может, даже поведает интересную историю.

В итоге мы с Азизом, поддавшись на уговоры детей, которые из каприза не желали нас отпускать, устроились на диванчике. Черноокий смуглый наложник тихо перебирал струны и под их перезвон напевно рассказывал то ли сказку, то ли легенду своего народа. Под его ровный приятный голос я задремал и проснулся только глубокой ночью. Дети уже спали, свернулся на ковре утомленный наложник, спал Азиз. Два невольника бдили у стены, сидя на пятках, у дверей вытянулись янычары, охраняя покой султана.

Я решил, что возвращаться в собственные покои не имеет смысла, и заворочался, располагаясь удобнее.

К утру еле разогнулся, проклиная себя за лень и непредусмотрительность. Все-таки на диванчике спать было не слишком удобно. Азиз тоже морщился – наверное у него все затекло. Думаю, надо несколько изменить обстановку, с учетом нашего с Азизом удобства. Я подозвал усту и повелел принести в комнату наследников несколько матрасов на случай подобный сегодняшнему. Так, чтобы их можно было быстро застелить и устроиться со всеми удобствами.

Мои слуги чуть не потеряли своего господина, но наконец я все-таки смог переодеться во все новое. Верхний кафтан и несколько перстней отдал смуглому невольнику – в конце концов он, можно сказать, провел со мной ночь.

– Еще попоешь? – Диргам, едва проснувшись, тут же слетел с ложа и уже обнимал невольника руками, заглядывая в его глаза требовательно и нетерпеливо.

– Вечером. Он придет вечером и еще поиграет, – ответил я вместо невольника.

Сын тут же закричал и затопал ногами – гневливый и капризный. Это его кадын так разбаловала или нрав дает о себе знать? Посмотрим, можно ли это исправить. Пока же я долго объяснял, что невольнику требуется поесть и, возможно, немного передохнуть… сын кричал и не желал ничего слушать. У меня возникло стойкое ощущение, что я разговариваю с глухой стеной и моих слов просто не воспринимают.