Текст книги "Стой за моим плечом (СИ)"

Автор книги: crazyhead

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

Азиз ничего не возразил – он вообще больше молчал. В тот вечер он долго нежил и ласкал меня, вырывая из уст совершенно недостойный султана скулеж, а потом, прижался всем телом. Уже засыпая, я услышал задумчивый вопрос:

– Не пойму, что ты так… цепляешься за меня?

– Не рад уже? – хмыкнул я, замирая.

– Рад. Еще как. Но все же – почему?

– «Клинок» красивый! –хихикнул я, из вредности не поясняя более ничего.

Пусть сам догадается. Не маленький уже.

***

За всеми волнениями и не заметил, как прошли отпущенные Сирхану три дня, а потом и больше, а от палача – ни слуху, ни духу. Хотел уже пожурить его, но тут он сам заявился пред мои светлые очи, да не один, а с заговорщиками. Нашел-таки.

Окинув взглядом зал, отметил, что среди ровных рядов распластанных на мраморе евнухов, затесалось несколько дам из Дома радости, оставалось лишь удивляться масштабности заговора. Повернувшись к Сирхану, тихо спросил:

– Они действительно все… злоумышляли? Вот прямо – все?

Сирхан блеснул глазами:

– Было больше. Некоторые… не выжили.

– Даже так? А кизлярагасы? Не помню, чтобы ты что-то докладывал по поводу него.

– Вчера скончался. Думаю – сердце, – улыбнулся краешком рта Сирхан.

– Смотрю, Наджи тут нет. Уже утащил мальчика в свое логово? – палач мрачно угукнул, вырывая у меня вздох. – Жаль. Хотел еще поглядеть на прощание, как он танцует. Ну да ладно. Вроде есть еще у меня танцоры. Ладно, думаю…

Слова приговора уже почти сорвались с языка, но стоящий рядом Азиз незаметно сжал мой локоть, и я повернулся к нему:

– Даже в лицо им не посмотришь? – с непонятным напряжением спросил воин.

– Думаешь обнаружить здесь кого-то знакомого?

– Кажется, уже. Только не уверен.

Я приказал поднять смертников, Азиз быстро прошел между рядами, я не успел его остановить. Когда уже у него пропадут эти замашки? Нельзя же так подходить. Опасно. Но Азизу, видимо, даже в голову не пришла мысль проявить осторожность – он все еще мыслил как незаметный и никому не нужный воин. Тем временем свет моей души опустил руку на плечо одного из стоящих и потребовал:

– Подари!

– Да что же это такое! Все клянчат у меня. Один, другой… бери, конечно, если надо. Это все? Больше никто не нужен? Может, желаешь пару женщин забрать?

– Не любитель! – усмехнулся этот наглец и, испросив позволения, куда-то быстро исчез вместе со своей собственностью.

Вечером я передал Азизу бумаги, оформленные надлежащим образом и, сгорая от любопытства, поинтересовался:

– Сказывай. Почто меня перед палачом позоришь?

– Злишься? Тогда зачем отдал?

– Отдал, ясно почему – я уже всю голову себе сломал, все думал: где достать такой подарок, чтобы в радость был? Колечки мои ты не носишь…

– Мешают. Не привык, – тут же оправдался Азиз, я только рукой махнул: и впрямь – к чему такому перстни?

– Не юли, сказывай.

Азиз мялся и опускал глаза, и я уже с некоторой долей брезгливого ужаса вообразил себе, что спасенный евнух был любовником моего красавца. Даже успел пожалеть и о том, что не разглядел его внимательно, и вообще о том, что отдал. Но все оказалось проще – евнух оказал Азизу некую услугу и тот считал себя обязанным.

– А поподробнее про эту загадочную услугу не расскажешь?

– Если прикажешь.

Азиз теперь глядел мне в глаза твердо, не отводил более свой взгляд, и мне показалось, что он не хочет ничего уточнять. Заставить? Полагаю, это будет неверно. Обидится.

– Мне надо про это знать? Азиз, если ты навещал в серале одну из моих наложниц, лучше признайся. Ведь их сейчас пристраивают, потом поздно будет. Я легко подарю ее тебе.

– Султан выше ревности, – с уважением кивнул Азиз, я хохотнул, легко проведя пальцами по его щеке:

– Нет, даже и не думай: не выше! Просто ты всегда рядом, и я не собираюсь отпускать от себя верного воина. А дева пусть скучает в твоих комнатах, это мне не обидно.

– Султан коварен, – с почтением кивнул Азиз, вырывая из меня очередной смешок своим комично-серьезным видом.

– Султан волнуется, когда чего-то не знает. Это может быть важным.

– В моей истории нет ничего особо интересного, – начал нехотя Азиз, – когда меня ранили – видишь, на лице? И еще на плече… Ну, ты помнишь. Я метался в горячке и лекарь, приписанный к страже, ничего не мог поделать. Тогда один из евнухов заметил, что знает некоего Хасура, который весьма искусен во врачевании ран. Лекарь был молод, но мудр не по годам – он сумел смирить свою гордыню и призвал ко мне Хасура. Тот действительно излечил меня.

– Но ты же заплатил?

– Разве можно поблагодарить за жизнь металлом?

– Хорошо. Ты поселил Хасура у себя?

– В городе. Он больше не вернется во дворец, я отдал долг, теперь пусть сам.

Больше мы о евнухе не говорили. Надеюсь, Азиз не соврал, но я не стал продолжать расспросы, заговорив о другом: меня мучил вопрос с сералем. Там все еще проживало не менее сотни женщин, их охраняли простые стражи – евнухов не осталось. Главою над сильно поредевшим гаремом назначили неприметную женщину – я помнил ее еще по тем временам, когда сам жил в Доме радости, мои воспоминания о ней самые приятные.

– Ты тогда был ребенком, разве нет? – заметил Азиз. – Шехзаде живут с матерями до семи лет, я правильно помню?

– Да, но я всегда был привязан к матушке и часто ее навещал. Хануф была пейк моей матери, сколько я помню. У них были теплые отношения, почти подруги.

– Но справится ли эта Хануф с обязанностями управляющей? Одно дело прислуживать валиде, и совсем другое – вести дела сераля!

– Полагаю, она справится. У нее ведь будут помощницы. Пойми, она всю жизнь как-то выживала среди хищниц, ей известны тайные и явные союзницы, а также кто из женщин враждует. Во всем этом я даже разбираться не желаю. Главная задача, которую я перед ней ставлю – чтобы все эти прекрасные, но колючие цветки не лезли на территорию мужчин и не пытались извести кого-то вне Дома радости.

– А в самом Доме радости?

– Пусть как-нибудь сами разбираются. У меня, веришь, нет, своих проблем хватает.

(1)Королобый – крепкоголовый, тупой, глупый.

(2)Захи(زاهي) – цветущий, яркий

(3) кизлярагасы – евнух-управляющий. Имел большую власть в гареме. Небольшая справка: «Мечта и вершина карьеры евнуха – должность кизлярагасы. В его руках была сосредоточена огромная власть, а официальное положение могло быть приравнено к положению премьер-министра европейского двора. Он являлся главнокомандующим дворцовой стражи, круг его обязанностей был чрезвычайно широк, а влияние огромно. Кизлярагасы выступал главным свидетелем на свадьбе султана и его детей, проводил церемонии обряда обрезания и помолвки, объявлял принцу о смерти отца или о его отречении. Он же отвечал за продвижение по иерархической лестнице гарема женщин и евнухов, и их карьера во многом зависела от его расположения. В обязанности кизлярагасы входила также защита женщин гарема и поставка туда новых одалисок.»

(4) Джарийе – считалась самой низкой ступенью иерархии. Каждая девушка, попавшая в гарем, получала именно этот статус в начале своего пути. Здесь надо заметить, что большинство девушек так никогда и не повышают свой статус, даже проведя в гареме много лет. Такой статус принадлежит самой простой рабыне-наложнице, официально принадлежащей гарему Султана, с минимальным жалованьем. Такие наложницы даже не допускались к интимной близости со своим повелителем, никем не имели права командовать и управлять. В их обязанности входила уборка в помещениях дворца, обслуживание тех, кто находился на более высоком положении в иерархической вертикали, выполнение различных мелких поручений. Это даже не были поначалу мусульманки, хотя впоследствии почти все они принимали Ислам. Для джарийе устраивали в гареме курсы, курс которых длился два или четыре года, что зависело от того, в каком возрасте рабыня попадала в гарем. Наложниц обучали элементарным знаниям и навыкам. Они учились писать на османском языке, изучали прикладные дисциплины, к примеру, вышивание или игра на каком-то музыкальном инструменте.

Через два года девушку ждал экзамен, который принимала сама валиде-султан – мать царствующего султана, первый человек в гареме. Не сдавшие отправлялись на кухню и в дворницкие, сдавшие – становились джарийе, потенциальными наложницами султана. Мы говорим потенциальными, потому что далеко не каждой выпадало счастье разделить с султаном ложе. Многим суждено было прожить свой век в тоске и ревности. Правда, если одалиска в течение девяти лет так и не познала султана, её старались при первой способности для развития выдать замуж за какого-нибудь чиновника, обеспечив хорошим приданым и вернув свободу. Вообще, к гаремным рабыням отношение было вполне заботливым и внимательным. Даже самой последней джарийе из султанской казны всегда выдавалось денежное содержание на косметику, наряды и сладости, а на праздники делались дорогие подарки. Те, кто не впал в депрессию, тоскуя о родном доме, мечтали стать гёзде (gözde – любимая, пользующаяся благосклонностью), то есть теми, с кем султан провел хотя бы несколько ночей. Но даже если это была всего одна ночь, статус одалиски резко повышался, ей полагалось повышенное содержание, более комфортабельные покои и несколько черных рабынь. Численность гёзде обычно не превышала сотни. Такое счастье могло выпасть одалиске в любой момент: султан мог положить на нее глаз в самом начале, когда ему представляли сдавших экзамен джарийе, или во время прогулки, или на торжестве, где прислуживала будущая счастливица. Тогда султан посылал своей избраннице подарок и букет цветов – это означало, что он ожидает её сегодня ночью. Понравившись султану, гёзде получала шанс стать икбал (ikbal – счастливая), то есть фавориткой. Их было относительно немного: у Махмуда I (Birinci Mahmut, 1696–1754) их было пятнадцать, а Селима II (İkinci Selim, 1524–1574) – девять. Можно представить, насколько отличался уровень существовании фавориток-икбал от других рабынь. Если же гёзде или икбал беременели и приносили султану сына или дочь, они становились кадинами (kadin – женщина, мать), небожительницами гарема, ну, а самым счастливым выпадала честь стать султанскими женами – кадин-эфенди. Жен у султана было четыре, больше не позволяли законы шариата (количество рабынь не ограничивалось). Но с точки зрения мусульманского права, статус кадин-эфенди отличался от статуса замужних женщин, обладавших личной свободой.

(5) Шехзаде. Титул «шехзаде» использовался в Османской империи для обозначения мужского потомства султанов. Слово «шахзаде» персидского происхождения и в переводе с фарси означает «сын правителя, принц»[1]. Как правило, наследники престола, шахзаде, назначались султаном правителями санджаков – административно-территориальных единиц в Османской империи

========== Глава 2 ==========

– Здравствуй, мой хороший!

Наджи медленно потянулся, чувствуя, как сползает с груди покрывало, обнажая кожу, как гладят его живот твердые ладони. Тело с трудом просыпалось, захваченное тягучей сладкой истомой – Сирхан будил его этой ночью несколько раз, доводя ласками до неистовства. Спокойный и сосредоточенный днем, под покровом темноты Сирхан обнаружил другую сторону своей натуры – жадную и страстную. Наджи мечтательно улыбнулся и раскрыл глаза.

– Я не дал тебе выспаться, – проговорил Сирхан, проходясь пальцами по бокам, Наджи прижмурился, потянулся всем телом и извернулся, подставляясь под ласкающие руки.

Сам наложник не испытывал и малейшего расстройства оттого, что поспать удалось немного – он так измучился за прошедшую неделю, было здорово почувствовать себя живым. Вчера его наконец-то выпустили из казематов, и Наджи весь день приводил себя в порядок: отъедался и нежился в теплой воде, смывая с себя стылый ужас тюрьмы. В темной камере Наджи был уверен – его жизни пришел конец. Его приковали к стене, вокруг столпились жуткие помощники палача и стражи, которые глядели на него, как на мерзкого червя. Наджи даже толком и не понял, что произошло, только надеялся, что милый Сирхан, с которым они столько часов провели вместе, догадается, что он, Наджи, совсем ни при чем. Однако, Сирхан смотрел чужими острыми и холодными глазами, и Наджи стало понятно – Сирхан его не спасет.

От отчаянья и обиды Наджи вовсе отказался говорить, Сирхан молча кивнул на его отказ и Наджи сразу же пожалел о своих словах. Молодому человеку было прекрасно известно, что Сирхан не просто симпатичный мужчина, и приспособления, ранее осматриваемые Наджи из любопытства, причиняют дикую боль. Теперь Наджи жалел, что недавно уговорил Сирхана немного рассказать о своей работе. Мужчина обстоятельно и подробно описал воздействие каждого инструмента, пояснив, что опытный палач может не только калечить, но и лечить, так как хорошо представляет себе устройство человеческого тела. Это необходимо в работе.

– Если повести разрез слишком глубоко или не в том месте, можно случайно убить, я знаю, где расположены крупные трубки, по которым течет кровь, ведаю, как плоть крепится к костям и много чего еще, – объяснял Сирхан, – так же требуется содержать все вещи в порядке и чистоте. Иногда бывает, что человека нужно оставить в живых, следовательно, после пыток он должен поправиться. Ржавый, плохо отмытый инструмент ведет к тому, что раны гноятся и плохо заживают.

Тогда, еще не зная, что вскоре окажется на месте пытаемого, Наджи с интересом осматривался и разглядывал жуткие орудия ремесла Сирхана.

Видя помертвевшее лицо и холодный взгляд Сирхана, Наджи уже начал прикидывать, с какого приспособления тот начнет «работу», но Сирхан только молчал и глядел, доведя перепуганного наложника почти до обморока этой пыткой неизвестностью.

А потом пришел уже знакомый Наджи важный господин, который все время мелькал в серале, и Наджи сам не понял, как все ему моментально выложил – господин казался добрым и понимающим, не то, что ледышка-Сирхан. Наджи даже на мгновение почудилось, будто ему поверили, и он почти огорчился, что приказа освободить от оков не последовало. Впрочем, он тут же одернул себя – обвинение в содействии покушению слишком серьезно, вероятность остаться в живых невелика. Если бы Сирхан не отказался от него… А тот, как оказалось, не отказывался. Вернувшись после разговора с султаном, Сирхан набросился на Наджи с поцелуями, гладил его по голове и шептал, что все устроит, нужно только немного потерпеть. И Наджи терпел. А что делать? Пришлось еще немного посидеть в темнице, правда его отвели в другую камеру. Сирхан целыми днями пропадал, до Наджи доносились жуткие крики, он затыкал уши, сворачивался в клубок и старался ни о чем не думать.

Только сейчас Наджи начал осознавать, что за человек Сирхан. Раньше ему казалось забавным, что такой суровый и мужественный палач глядит на него с нежностью и алчет столь явно, но не решается подступиться. Это было приятно, от жарких взглядов что-то замирало в животе, а мысль о том, что руки Сирхана способны причинять боль, придавала встречам оттенок опасности. Такой ненастоящей, невсамделишной опасности, ведь Наджи был уверен в том, что ни в чем не провинился. И не собирался, кстати говоря. А теперь, отчаянно зажимая уши и все равно слыша дикие, нечеловеческие крики, Наджи холодел при мысли о том, что делает Сирхан с живым человеком. Он и хотел знать – ну, может быть, там ничего такого уж калечащего, просто человек перепугался и боль плохо переносит, – и не хотел – а что, если прямо сейчас кого-то убивают? По-настоящему? Мысли и ощущения путались – было страшно до тошноты, противно, и еще Наджи не знал, какими глазами смотреть теперь на Сирхана. Но когда Сирхан появился и присел рядом, то все сомнения растворились в воздухе – Наджи ткнулся лбом в костяшки переплетенных рук и тихо удивился про себя, что ему совсем все равно, что сегодня эти пальцы творили и с кем.

Сирхан выглядел уставшим и грустным. Он потрепал Наджи по волосам и попросил:

– Потерпи еще немного, ладно? Скоро все кончится.

А потом, еще через пару дней, Наджи освободил один из помощников Сирхана. Ехидно посетовав, что не удалось пощупать такое ладное тельце, он отвел Наджи в его новый дом. Сирхан выкупил небольшое здание за пределами дворцовой стены. В городе. Наджи почти весь день был предоставлен сам себе – помощник ушел, припугнув напоследок, чтоб не сбежал. Наджи и не собирался никуда уходить, но все равно послушно покивал и, едва неприятный мужчина покинул дом, принялся осматриваться, а потом умываться и прибираться.

Вечером пришел Сирхан, Наджи выбежал к нему навстречу и замер: непонятно, как теперь себя вести? Наджи всегда держал себя несколько вольно с Сирханом, ныне же все иначе, и Сирхан – не любезный друг, а господин. Но Сирхана, кажется, не волновали подобные тонкости – он подхватил Наджи и закружил, легко удерживая его на весу:

– Все, теперь уже точно – все! Отдали мне тебя. Бумаги подписаны. Счастье-то какое!

Дни потекли за днями, Сирхан много времени проводил во дворце, иногда даже не ночевал дома, Наджи понимал, что у мужчины должно быть много работы, хотя они об этом и не говорили. И все-таки как-то раз, когда Сирхан пришел домой прямо-таки серый от усталости, Наджи осмелился спросить:

– Почему мы стали жить здесь? Раньше же ты жил во дворце, это удобнее.

– Ты же помнишь, я спал там, где работал, а это не самое приятное место, особенно… после всего. Ты что же – хочешь вернуться?

– Наверное, тебе полагаются какие-то покои, – пролепетал Наджи, робея под строгим взглядом, – это же ближе. Разве так не было бы проще?

– Возможно и было бы. Да только я не очень-то хочу, чтобы ты жил во дворце.

Сирхан несколько мгновений помолчал, словно поколебавшись: говорить или нет, но все же продолжил:

– Султан про тебя уже несколько раз спрашивал. Не к добру.

– Почему? – удивился Наджи. – Думаешь, отнимет? Или все-таки казнить хочет? Сирхан, думается, султан мне поверил…

– Кто знает, – пожал плечом Сирхан, – но если еще раз упомянет – придется тебе предстать пред его очами. Так и знай. Ты готов?

– Ну да, – Наджи покивал задумчиво, – а что именно он говорит?

– Якобы скучает по твоим танцам.

– Ах, это! Тогда мне нужно будет переодеться и разучить что-нибудь новенькое!

– Не страшно? – с удивлением спросил Сирхан, разглядев мечтательную светлую улыбку наложника, Наджи рассмеялся:

– Если только немножко боязно! Но я же танцевать люблю! Да и ты поглядишь, вот увидишь – тебе понравится!

– Не сомневаюсь.

Сирхан помрачнел, вызывая у Наджи недоумение – неужели ревнует? К султану-то? Вот уж глупо. На всякий случай Наджи повис на шее Сирхана, уверяя, что очень-очень его любит.

***

Визит к султану состоялся через несколько дней. Наджи трепетал от радостного предвкушения, Сирхан был… ну, как обычно – спокоен и сосредоточен. Великолепный султан был настолько гостеприимен, что выслал к их дому носилки, Наджи никогда еще не ездил в таких и был очень взволнован тем, что о его удобстве позаботились – наверное, это что-то да значит?

Сирхан, конечно, не оценил, во всяком случае, на восторги Наджи только хмыкнул. Танцевал Наджи в знакомой зале, заодно и с приятелями парой слов перекинулся, пока Сирхан о чем-то тихо беседовал с султаном. За выступление Наджи подарили красивый перстень, и он уже мечтал о том, как положит его в шкатулку к первому подарку, когда султан подозвал его к себе движением руки.

Наджи удивился – его, конечно, тщательно проверили, но все равно было странно, что никто из янычар не подбежал для того, чтобы подхватить под руки, ведь теперь-то Наджи уже не в серале. Мало ли ухитрился что-то пронести? Или обмазал ядом какое-нибудь украшение? Наджи подошел не слишком близко. Незачем нервировать стражу.

– Как ты? – с улыбкой доброго дядюшки вопросил султан, – всем доволен?

– Вашей милостью, – Наджи глубоко поклонился, – я доволен, да.

– Как тебе живется у Сирхана? – снова спросил султан, Наджи моргнул и, растерявшись, ляпнул про то, о чем они недавно говорили: что дом достаточно далеко от дворца и Сирхан устает, а он, Наджи, волнуется.

– Ну и переезжали бы обратно, – улыбнулся султан, – я выделю покои, достойные такого большого человека, как Сирхан! Что скажешь, дорогой?

Наджи с запозданием понял, что Сирхану некуда теперь деваться, и ощутил иголочки страха – взгляд, брошенный на него Сирханом, был отнюдь не нежным. За то время, что они прожили бок о бок не было еще случая, чтобы Наджи вызвал недовольство любовника и господина, но теперь это случилось и Наджи испугался, но не наказания – он был почти уверен, что Сирхан не станет его бить, а того, что подвел. Ведь была же причина, по которой Сирхан не желал ночевать во дворце!

– Понимаю, – продолжал меж тем султан, внимательно глядя на вновь принявшего невозмутимый вид Сирхана, – здесь не слишком-то безопасно. Наджи – мальчик наивный и доверчивый. Не обижайся, Наджи, в этих чертах нет худого, но они могут привести к беде. Однако, Сирхан, пойми и ты меня: я доверяю тебе дворец, а ты из него бежишь? Что люди скажут? Так ли хороша охрана, если ты опасаешься оставить свою драгоценность на день?

Сирхан покивал, а что ему оставалось? И уверил прищурившегося султана, что ценнейшую жизнь султана оберегают лучшие и наипреданнейшие.

– Наджи повел себя неосмотрительно, и я не посмел оставить его поблизости от великолепного султана…

– Он витает в облаках, – перебил султан, ласково улыбнувшись Наджи, – думает о танцах, а не о дороге, по которой ступает. Так бывает. Возвращайтесь во дворец. Ты можешь понадобиться и в темное время суток, тем более именно в это время чаще всего происходят злодеяния. Я вижу, ты сопротивляешься – сидишь и все придумываешь, как бы вывернуться. Но почему? Сирхан, посмотри на меня! Мое желание таково: перестань разрываться между тем, где тебе хочется быть по воле сердца, и тем местом, где ты обязан быть.

– Слушаю и повинуюсь, – мрачно проговорил Сирхан.

– Я не хочу, чтобы ты обижался на меня, – неожиданно сказал султан, притронувшись к руке Сирхана, – поведай мне, что тебя тревожит.

– Отпустите Наджи, – попросил Сирхан, поколебавшись, – пусть идет.

– В смысле – идет? А ты? – удивился султан.

– А я останусь, – Сирхан отвел взгляд.

– Ну и к чему такие жертвы? И что Наджи будет делать где-то там совсем один? Ты вообще понимаешь, что мальчик – танцор, он только этим и живет, а о насущном не мыслит. Как он выживет без защиты, без опеки? О, я понял! Ты думаешь, что я могу причинить вред твоей драгоценности? Аллах мне в свидетели – я и не мыслил о подобном! Мне не нужен твой мальчик! Мне нужен ты! Подумай сам: для чего я тогда отдал в твои руки столько власти, не для того же, чтобы сделать врагом!

Далее султан заговорил тише, склонившись к Сирхану совсем близко, и Наджи не было слышно, о чем они говорили. Но после этого Сирхан согласился занять большие покои и уже к вечеру в них перевезли все необходимые вещи. Наверное, султан как-то успокоил мужчину, потому что тот ни словом не упрекнул Наджи в его промашке, словно бы вообще про нее забыл.

Но Наджи сам об этом заговорил, правда и не сразу. Все никак не мог понять, отчего сначала Сирхан был так мрачен.

– Ох, Наджи, все просто – у меня была не самая легкая жизнь.

– И?

– И мне не верилось, что султан вот так просто отдал кому-то покусившегося на его жизнь.

– Но теперь что-то изменилось?

– Да. Великолепный султан снизошел до объяснений, я понял его взгляд на все происходящее. Но ты-то, как я понял, и так не волновался?

– Волновался, особенно в камере, – Наджи застенчиво улыбнулся, – а потом нет.

– Надо было тебя как-то успокоить, – по лицу Сирхана промелькнула тень, когда он вспомнил тяжелые для них обоих дни, – но я сам слишком тревожился, не хотел давать пустых обещаний.

Наджи поспешил отвлечь Сирхана от грустных мыслей и вскоре ему успешно это удалось – угрюмая складка между бровями разгладилась, а глаза повеселели.

Наджи немного беспокоился о том, как ему теперь себя вести – жизнь во дворце оказалась не такой уж беззаботной. Сначала, когда его купили для гарема, Наджи обрадовался: что может быть почетнее? Танцевать для самого султана! Но дни шли за днями, они вместе с другими наложниками разучивали танцы, попутно обучаясь писать, кто еще не умел, и считать. Еще они по очереди читали и толковали Коран, а пожилой серьезный мужчина рассказывал про порядки, принятые во дворце.

Султан все не появлялся, и Наджи немного подрастерял свой радостный настрой – он-то мечтал, что повелитель его заметит! Надарит всего, а если совсем уж повезет – выделит отдельные покои. В своих мечтах Наджи уже видел десяток слуг, приставленных лично к нему, сладости и пятнадцать видов блюд, положенных тем, кому благоволит султан. В реальности все оказалось не столь радужно: общая комната, диван, на котором у Наджи все время затекали руки, и строгие наставники, которых надо было слушать во всем. Впрочем, Наджи не терял надежды, что все еще как-нибудь устроится. Это уже было гораздо лучше той лачуги, где ему повезло появиться на свет, так что он не жаловался и не печалился, но начал задумываться о каких-то других вариантах. А что, если султан вообще не слишком интересуется танцами? Или – о ужас! – его вообще не очень-то привлекают плотские утехи и потому тонкий стан Наджи и его гибкость оставят повелителя равнодушным? Наджи заволновался, начал осторожно расспрашивать наставников и вызнал пренеприятные новости: по словам учителя этикета, великолепный султан никогда не баловал свой гарем частыми визитами. И на подарки куда как скуп.

– Зато нравом спокоен! – подсластил горечь Шадид. – Сурово не наказывает, а мелкие проступки и вовсе прощает. Щедрость еще не все, Наджи. Справедливый господин – это гораздо лучше.

Наджи уныло покивал и несколько дней ходил сам не свой – расставаться с грезами об отдельных покоях ой, как не хотелось! А потом во время танца какая-то гадина его толкнула, и Наджи повредил ногу. То, что это было специально, Наджи почти не сомневался, но вот – кто? Рядом находилось несколько человек, наставник отвернулся, и Наджи сделал вид, что не понял, как так вышло – все равно нет смысла жаловаться, ведь никто ничего не видел.

Потом было еще несколько случаев – неизвестный не остановился даже перед тем, чтобы подсунуть осколок стекла в рукав – Наджи получил глубокую рану во время переодевания, так как торопился и сначала не понял, что происходит. Вот эти самые неприятности и привели к знакомству с Сирханом. В первый раз мужчина сам подошел к тихо шипящему от боли наложнику, поинтересовался тем, что произошло, осмотрел повреждение и предложил быстро исцеляющую мазь. Наджи с некоторой опаской согласился – у незнакомца было оружие, следовательно, по иерархии гарема он стоял гораздо выше Наджи и мог свободно ему приказывать. В добрую волю незнакомца с суровым, темным, будто высеченным из старой скалы лицом, Наджи что-то не верилось, и он все ждал подвоха. Но мужчина просто сходил за горшочком со снадобьем, объяснил Наджи сколько его мазать и ушел.

Мазь оказалась просто волшебной и, встретив воина в саду, Наджи вежливо его поблагодарил. Но на этом случайные встречи не прекратились – они еще несколько раз столкнулись в саду, мужчина каждый раз задерживался на пару мгновений рядом с Наджи, выспрашивал о жизни, между делом сообщил свое имя – Сирхан. И Наджи, как дурак, весь вечер мысленно повторял его на все лады, примериваясь, пытаясь понять – нравится ли ему этот немного усталый, совсем взрослый мужчина. А потом Наджи узнал от наставника, что Сирхан – палач, да не простой, а самый главный. Это на несколько дней отбило всякое желание выходить из общих покоев в сад и искать встреч с… вообще с кем бы то ни было. Сирхан теперь казался зловещим и пугающим, хотя ничего плохого и не сделал, но все равно видеть его не хотелось. А потом Наджи снова поранился и… зачем-то пошел разыскивать Сирхана. Передвигаться Наджи мог почти везде, только за ворота выходить не разрешалось, так что, спросив дорогу у нескольких стражей, он довольно быстро нашел знакомца. Зачем он потащился в вотчину палача, Наджи и сам не знал, ведь помощь можно было попросить и у наставника, уж тот бы обязательно отыскал лекаря, но юноша быстро нашел оправдание – просто у Сирхана какие-то совершенно волшебные средства, таких у обычных лекарей не водится!

Наджи очень боялся, что Сирхан неодобрительно нахмурится и выставит неожиданного визитера, но тот очень обрадовался встрече: заулыбался, прикоснулся пальцами к плечу. К небольшому повреждению Сирхан отнесся серьезно: пожурил за нерасторопность, приведшую к травме, достал тряпицы и бутыль с каким-то средством, чтобы обработать, прикасался бережно, почти неощутимо. И Наджи стал к нему захаживать, сначала вроде как «по делу», а со временем и просто – поболтать. Чувство к Сирхану выросло незаметно, исподволь, просто все чаще Наджи думал про спокойного и внимательного мужчину, в груди при этих мыслях теплело, перед сном он в подробностях представлял его лицо и в подробностях воспроизводил в памяти те короткие мгновения, когда Сирхан дотрагивался до него, пусть и во время лечения. Вспоминал ласковые взгляды и заинтересованность, с которой Сирхан выслушивал бесконечные рассуждения Наджи о танцах. Во время отдыха между занятиями мечтал о прикосновении сухих обветренных губ. Наджи не заметил, как все помыслы свелись к Сирхану. И вот теперь, наконец, они вместе, и это именно так здорово, как он себе и представлял. Единственное, что несколько омрачает счастье – тревога перед грядущим переездом во дворец.

Наджи не сомневался – кинжал ему подсунул тайный недоброжелатель, тот, кто исподтишка толкал его и ранил, но Сирхан был не согласен с этим утверждением: по его словам, корни заговора гнездились на женской половине сераля. Наджи приуныл: он-то надеялся, что с неприятностями покончено, но раз враг не схвачен, то он может продолжить подстраивать гадости.

– Не думаю, милый, – проговорил Сирхан в ответ на опасения Наджи; мужчина с улыбкой перебирал волосы наложника и, кажется, не желал размышлять ни о чем другом, – у тебя такие густые локоны, как у девы! Может, украсим их какими-нибудь цепочками? Кажется, я недавно видел в лавке что-то такое, что можно на голову прицепить…

– Если желаешь меня порадовать, лучше найди тоненькие браслеты – мне нравится, как они звенят на руках, когда танцуешь, – рассеянно произнес Наджи, – но не отвлекайся от темы: отчего ты полагаешь, будто меня больше не тронут?

– Все просто, радость моя. Султан отказался от тебя и отдал страшному палачу, значит ты перестал быть соперником. Полагаю, твой загадочный пакостник просто желал сам привлечь внимание султана, а на твоем фоне это было бы затруднительно!