Текст книги "Стой за моим плечом (СИ)"

Автор книги: crazyhead

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

– Сирхан, ты льстишь мне! Теперь-то мы знаем, что повелитель не поленился самолично подобрать кандидатов в сераль, значит, уж внешне-то его все устраивают!

– Это так. Только в итоге он проводит дни и ночи с расчерченным шрамами стражем. Глаз с него не спускает, а остальным достаются лишь его равнодушные взгляды.

– Думаешь, это его… увлечение надолго? – с сомнением спросил Наджи; Сирхан пожал плечом – мол, кто его знает?

И действительно – чужая душа загадочна.

После переезда многое изменилось. Теперь по утрам в покои заходили слуги. В первый раз Наджи растерялся – забежала такая толпа, что в глазах тут же зарябило: все суетятся, хоть и тихо, не гремят, не галдят, но каждый что-то торопливо несет, перекладывает, пихает в руки, кланяется, не поднимая глаз.

Наджи оробел и оглянулся на Сирхана, ища у него поддержки. Увидев ошарашенное лицо Наджи, Сирхан со смехом вопросил – не это ли то, о чем он мечтал? Пожалуй. Неслышно ступающие мужчины и женщины приносили воду для умывания, помогали одеться, уносили вчерашнее, приносили свежее белье, заставили столик тарелками, на которых Наджи с радостью узрел не только мясо, но и фрукты, и сладости. Это было точь-в-точь как в грезах. Только вместо султана рядом развалился Сирхан.

– Кажется, прежде ты так не роскошествовал? – растерянно пробормотал Наджи.

– Наш справедливейший и великодушнейший султан издал приказ, согласно которому я возглавил ведомство, отвечающее за расследование преступлений против нашего повелителя и исполнение наказаний. В принципе, я уже давно исполняю эти функции, но теперь об этом объявлено. Должность почетная и подразумевающая немалую власть, сам понимаешь, потому мне полагаются эти покои, слуги и рабы.

Вскоре, впрочем, выяснилось, что происходящее все же не совсем сказка – стоило Сирхану выйти за порог, как слуги и рабы стали чуть менее почтительны и чуть более шумны. Насколько понял Наджи, его положение не предусматривало возможности отдавать приказы, а выход из покоев и вовсе запрещен. Стоило ему попытаться, как пожилой мужчина решительно преградил путь, представился главным слугой, сообщив, между прочим, что Наджи теперь должен его слушаться, так как в его обязанности входит следить за имуществом господина Сирхана. Этот старик с гладковыбритым постным лицом совершенно не понравился Наджи – он самым наглым образом убрал все сласти, якобы от них тело становится грузным! А когда Наджи начал возражать – пригрозил розгами. И еще испортил Наджи танец – так и норовил сказать что-нибудь гадкое про то, как Наджи двигается. Поэтому вечером Сирхана встретил не привычно-ласковый наложник, а тихо шипящий шайтан. Кипящий от обиды Наджи даже не дождался, пока Сирхан доест – сразу выложил ему все свои горести.

– Хорошо, ты его больше не увидишь, – пообещал Сирхан и действительно – неприятный старик исчез, но с ним исчезла и половина людей, видимо, вредный старик как-то устроил, чтобы слуги больше не приходили.

Наверняка можно было пожаловаться какой-нибудь уста, но Наджи сказал Сирхану, что так даже лучше – им вполне хватит десяти рабов, тем более, что уж они-то, получив строгое указание Сирхана, не будут мешать Наджи делать то, что ему хочется.

Надзиратель исчез, но, памятуя о собственной глупой ошибке, едва не приведшей к смерти, Наджи очень осторожно выходил из покоев – ненадолго и обязательно захватывал с собой кого-нибудь из рабов. Не хотелось бы повторения ситуации. Наджи осознавал, что, вероятнее всего, подобного более не повторится. Во всяком случае, не в точности. Это-то и пугало – Наджи, не привыкший просчитывать каждый свой шаг и соразмерять всякое слово, ужасно боялся упустить из виду какие-то вероятности. Ведь когда он соглашался отнести сверток, то ему и в страшном сне не мог привидеться результат этого поступка. Он все размышлял и размышлял о произошедшем, но никак не мог придумать, что сделать, чтобы предугадать, защититься…

– Мне кажется – никак, – сказал Янфа, один из рабов, с которым Наджи часто беседовал в отсутствие Сирхана, – если господа захотят – в два счета со свету сживут.

– Может ты и прав, Янфа, – Наджи пригорюнился, но, хотя и согласился со словами товарища, все же сдаваться не собирался, – ладно, что уж тут гадать. Будем надеяться – минует нас с тобой беда. Пройдемся?

Янфа помог Наджи одеться – в покоях наложник позволял себе расхаживать в одной рубахе и штанах, а для выхода «в люди» требовалось тщательнее задрапироваться – Наджи совершенно не хотелось, чтобы стражи и слуги пялили на него свои бесстыжие глаза. Нечего. Еще сглазят. Также следовало надеть побольше браслетов и колец, чтобы было видно, что хозяин ценит своего раба. На последнем настаивал Янфа:

– Наш господин – важный! Все говорят – правая рука султана. А если у наложника такого видного мужчины руки не звенят браслетами, значит и обидеть всякий может – господин не заметит!

– То есть что – «любовь» господина измеряется количеством украшений? – с интересом вопросил незаметно появившийся в покоях Сирхан.

Янфа вздрогнул, побледнел, но продолжил гнуть свою линию:

– Не только браслетами! Еще цепи на грудь с подвесами, серьги можно, перстни с камнями. А если золота нет, то как люди поймут, что раб ценный? Ткань еще нужно побогаче, а то не блескуче…

– Все, я понял! – Сирхан усмехнулся и замахал руками, быстро чмокнул Наджи в подставленные губы. – Я на секундочку зашел, задержусь, наверное, сегодня. Не волнуйся, ложись, не дожидаясь меня. А насчет украс всевозможных, я постараюсь найти что-нибудь красивое, чтобы сразу было видно, кто ценный!

Обещание Сирхан сдержал – теперь на столике у Наджи появилось несколько шкатулок, а одежды стали ярче. Янфа был доволен. Ему тоже перепало несколько браслетов, Сирхан официально назначил его главным над рабами, так как у Янфы явно было больше опыта, знаний и здравомыслия, чем у остальных. Как-то так получилось, что и Наджи почти сразу выделил Янфу из десятка подневольных людей – Янфа слушал, задавал вопросы, давал советы, словом, интересовался жизнью Наджи, тогда как другие мужчины просто молча кивали, лишь бы отделаться.

Осмотрев принаряженного наложника, Янфа довольно кивнул и вывел Наджи из покоев. Их путь лежал через несколько длинных коридоров, потом вниз по лестнице, а там уже будет сад. Можно погулять и подышать воздухом. В саду было неожиданно многолюдно: стояли воины, суетились обнаженные по пояс рабочие, вбивая колья, кто-то вез на тележке обтесанный камень.

– Как думаешь, что это? – с удивлением спросил Наджи.

– Сейчас узнаю!

Янфа засеменил к ближайшему воину, выяснить, что происходит, Наджи с нетерпением наблюдал за тем, как они беседуют.

– Султан повелел возвести стену, разграничивающую два сераля. После того, как она будет возведена, сад на мужской половине будет расширен и в конце появятся ворота – выход в город.

– Погоди, наложникам разрешат выходить?

– Говорят, что выходить и сейчас можно, только это нужно согласовать с охраной. А после того, как будет возведена стена, в один из дней позволят появляться торговцам. Не всем, конечно. Только самым доверенным.

– Интересно! – Наджи воодушевился: если в сераль будут приходить со своими товарами купцы, то можно будет выпросить что-нибудь у Сирхана, тот не откажет, он вообще ни в чем не отказывал Наджи.

– Тебе нравится идея? – спросил голос за спиной.

Наджи и Янфа синхронно подпрыгнули, но последний сориентировался быстрее, раб уже через мгновение оказался на каменных плитах дорожки, а Наджи еще несколько ударов сердца растерянно хлопал глазами, склонившись гораздо позже.

– Поднимайся, Наджи! Так что – думаешь, хорошая идея?

– Да, мне кажется – будет здорово! – неуверенно ответил Наджи, недоумевая с чего это султану вздумалось с ним заговорить.

По правую руку от султана стоял Сирхан, он слегка улыбнулся Наджи, подбадривая взглядом. Тем временем султан закончил расспрашивать о своей затее и, приблизившись к Наджи на несколько шагов, склонился к самому его лицу и понизил тон:

– Наджи, ты же провел некоторое время в моем серале, наверное, свел с кем-нибудь если и не дружбу, то хоть знакомство? Ну, кроме Сирхана, конечно. Посоветуй – есть среди мальчиков кто толковый? Нужно управляющего назначить, а я все не соберусь – не хотелось бы ошибиться.

Наджи оторопел. И даже немного испугался такого вопроса – неужели султан действительно назначит главным того, кого он, Наджи, самый обычный раб, назовет? Наверное, нет. Проверять будет? А как? Что, если в случае недостойного поведения новоназначенного попадет и Наджи? Вполне может быть…

– Фарук показался мне достаточно мудрым человеком. Но он очень малообразован – почти не читает и пишет коряво – еле разберешь.

– Фарук? Такой чернявый? Погоди, что-то не припомню его. Пошли, покажешь!

В серале султан придирчиво оглядел подобравшегося Фарука, кивнул наставникам и забрал наложника с собой. А через десяток дней назначил-таки его главой.

– Ты знаешь, кажется, султан и впрямь делает из меня правую руку, – задумчиво произнес Сирхан за ужином после того, как рассказал о назначении Фарука, – Мало того: наш славный и мудрейший по непонятной причине благоволит к тебе.

– Ко мне? – Наджи так удивился, что кусочек курицы выпал из рук, выскользнув из пальцев.

– Да. Никого слушать не стал. Тебя спросил.

– Это ты о Фаруке?

– О нем. Все это время этот самый Фарук таскался за султаном, как привязанный. Наш великолепный что-то все время ему говорил, давал наставления. Думаю, тот проникся. А еще султан желает, чтобы я даровал тебе свободу и сделал своим фаворитом. Такого в нашем царстве раньше не было, но указ уже готов. Что скажешь? Фаворитом же быть гораздо приятнее, чем рабом?

– Сирхан я, честное слово, ничего про это не знал! И не просил! И не говорил ничего такого!

Наджи испугался, что Сирхан на него разозлится: виданое ли дело – фавориты какие-то? И с чего это вдруг султан его так выделил? Ну, почему? Совершенно непонятно! Но Сирхан не выглядел рассерженным.

– Да знаю я, что не просил. Чего ты всполошился? Я сам обратил его внимание на то, что у женщин есть особые титулы: например, назовешь женщину «кадын» и сразу ясно, что она мать наследника, ей выдают ежемесячно «на башмачок» немало акче, она живет в отдельных покоях и выезжает в город на паланкине. Еще можно даровать женщине титул «хасеки» и поставить ее выше остальных, каждая будет кланяться ей при встрече и говорить почтительно, а стража уважительно расступится при ее появлении. Если назвать женщину своей «икбал» – каждый поймет, что эта наложница дорога мужчине и именно ее он желает видеть на своем ложе, потому и задаривает золотом, и покупает шелка. А как возвысить любимого мужчину? Вот, Янфа, – Сирхан махнул рукой в сторону суетящегося поблизости раба, – считает, что достаточно увешать тебя побрякушками. Но разве браслеты обеспечат тебе уважение?

– Вроде ты все так здорово говоришь, но мне отчего-то тревожно, – пробормотал Наджи, – а что мне даст этот самый титул: «фаворит»?

– Это будет равнозначно «кадын». То есть – личные акче, которыми ты сможешь распоряжаться, несколько воинов, чтобы охраняли, если захочешь выйти в город, паланкин…

– А, может, не надо паланкин? – робко возразил Наджи. – Я и на лошади умею…

– Если желаешь трястись на коне, глотая пыль – отговаривать не стану. Приобрести тебе красивого коня? Скоро праздник, с меня подарок, так ты хочешь коня?

– Да, да! Сирхан, это было бы замечательно! Я очень-очень хочу коня!

Наджи радостно заулыбался, Сирхан немного покровительственно погладил его по щеке и вопрос с конем был решен.

========== Глава3 ==========

От автора – времена прыгают. Так надо.

– Азиз, почему ты все время меня кусаешь? Я выгляжу так, словно повстречался со стаей бродячих собак! Не то, чтобы такие у нас водились – визирь внимателен к подобным вопросам, но все же – отчего я опять весь пятнистый?

Азиз усмехается и отводит взгляд. Мне кажется, что он таким образом пытается меня пометить, доказать и мне, и себе, что я принадлежу ему. Но разве может синяя клякса что-то доказать? Эх, Азиз.

Ночь проходит за ночью, на теле появляются новые пятна, но их все меньше.

– Ты передумал меня есть? – спрашиваю я у Азиза, рассматривая почти чистую шею. – Всего дважды куснул! Мне воспринимать сие как признак охлаждения?

– Столько лун… почти год, если я не ошибаюсь? А ты все меня не прогоняешь. Терпишь.

Азиз отвечает невпопад и задумчиво притрагивается к отметине на моей коже, которую сам и оставил.

– Дурак ты, Азиз, ой, дурак! Знал ли ты, что раньше великий султан частенько просыпался с криком посреди ночи? Не помню, случалось ли подобное в твою смену… Ну, да ладно, не о том речь – теперь кошмары обходят меня стороной.

– Дай догадаюсь – я отпугиваю их своей страшной рожей?

– Не думаю. Полагаю, что они сгорают на подлете, ведь от тебя всегда светло и жарко, как от светила.

– Так я исполняю функции факела?

– И факела. И еще много-много других важных функций. Азиз, посмотри на меня! Ты мне нужен. И будешь нужен всегда.

– Как ты можешь быть так уверен? – голос Азиза непривычно просителен, а взгляд лихорадочно блестит, но мне легко ответить на его напряженный вопрос:

– Я султан. Не стоит сомневаться в моих словах. Ты ведь знаешь – нельзя сказать, будто плотское затмевает для меня саму суть вещей. Ты молод и силен, ты красив, не кривись, я вижу твои шрамы, но мы ведь не только на лицо обращаем внимание, да? Так, о чем это я? В целом мире всего несколько людей, на которых я могу опереться. И один из них – ты. Этого могло и не произойти – постель не породнит души, как не породнили меня радости плоти ни с одной из дев, но все-таки каким-то образом ты стал близок мне. И я не променяю эту связь душ ни на минутное удовольствие, ни на фальшивую страсть. Просто стой за моей спиной. Что бы ни происходило – стой, хорошо?

– Хорошо.

Я знаю, что это не просто согласие с моими словами, это – клятва, и Азиз ее не преступит, он слишком серьезно относится к подобным вещам.

Ночи идут, но синяков нет, хотя мне не кажется, что взгляд Азиза стал менее жадным. Просто его пальцы и губы уже не пытаются вжаться в плоть, отпечататься, поставить свою метку. Теперь меня нежат и выглаживают, а я с восторгом принимаю эту ласку так же, как ранее принимал яростную страсть. Мне кажется, что каждый прошедший день, каждая ночь все крепче связывают нас тончайшими нитями. Заботы и дела занимают мое время, но, что бы ни происходило во дворце, внутренне я спокоен – Азиз стоит за спиной, а значит, все хорошо. Единственное, что может поколебать мое умиротворение – ссора или размолвка с Азизом. А они случаются, несмотря на то, что воин невероятно терпеливый человек.

Терпеливый. И спокойный. Однако и у него есть свои слабые места. Он не любит, когда я наведываюсь в Дом радости. Отчего-то наложницы его раздражают и вызывают ревность, что, в общем-то, понятно и объяснимо, изумляет лишь тот факт, что мужчины, даже очень красивые, даже те, которых я одариваю, не будят в Азизе отрицательных эмоций.

– Азиз, радость моя, султан должен хоть изредка навещать женщин, иначе пойдут слухи, – объясняю я ему раз за разом.

Он кивает, но взгляд его темнеет и ночь, следующая за той, что я провел в серале – одинока. Так происходит несколько раз. Я с трепетом жду очередной ночи, а потом, едва увидев личико небрежно выбранной девы, срываюсь с места, оставляя наложницу одну в покоях. Азиз обнаруживается в оружейной – несмотря на темное время суток, он мерно начищает ятаган, пусть при свете тусклого факела мало что видно.

– Ты доводишь меня до неистовства своим отношением! – сообщаю я невозмутимо глядящему воину.

– А ты – меня, – честно отвечает он.

– И что же по-твоему я должен сделать?

Факел чадит, потрескивает, отсветы пламени неровно высвечивают неподвижное лицо, я стою и жду, словно Азиз – мой судья, и он выносит мне приговор.

– Я не знаю, – произносит Азиз после долгого изматывающего молчания.

– А кто знает, шайтан тебя побери? – мой заполошный крик пронзает тишину ночи и мне почти стыдно за несдержанность, и лихорадочный блеск глаз, и дрожь пальцев.

Почти. Но не стыдно. Гораздо важнее вырвать ответ.

– Ты дрожишь. Уж не заболел ли? – Азиз приобнимает за плечи, а я ежусь – и впрямь трусит как в лихорадке.

– Это все ты. Ты делаешь меня больным. Султан должен сходиться с женщинами, иначе заговорят о моем бессилии. Начнутся интриги, кто-то попытается на этом сыграть, потянутся во дворец шарлатаны со всякими взварами… А только все немного успокоилось!

– Прости, – Азиз нежно целует меня в висок, – прости, прости, повелитель, но я просто не могу ни с кем тебя делить. Это так… больно. Я знаю, что не должен жаловаться, знаю, что получил много больше, чем то, о чем осмеливался мечтать. Я счастливчик. Но когда к тебе в покои семенит эта… какая-то… я еле удерживаю руку – так и бы и провел ей по горлу кинжалом.

Его шепот становится торопливым и бессвязным. Он просит прощения, обвиняет, жалеет меня, себя… снова просит прощения за то, что слаб.

– И что же нам с этим всем делать? – прерываю я его. – Мне что – сбрасывать в мешке всякую несчастную, разделившую со мной ложе?* Я могу отдать такой приказ. Хочешь?

– Нет. Нет. Это жестоко. Сулейман… ты… не уверен хочу ли знать ответ, но все же спрошу – тебе с ними так же хорошо, как со мной?

– С ума спрыгнул, что ли? Нет, конечно. Ты разве не видел?

– Старался не глядеть…

– А хочешь, пойдем со мной – посмотришь? Все равно кто-то должен следить за факелом, – мне приходит в голову, что если Азиз убедится, что я не горю энтузиазмом, то немного успокоится.

– Сулейман, отчего ты не… заменишь себя на кого-то? – Азиз смотрит требовательно, я вздыхаю.

– О, я думал об этом. Если дама увидит кого-то другого – поднимет крик. Или разболтает всем и каждому. Они там знаешь, как? Очень подробно все друг дружке пересказывают! Поэтому и повязка на глаза не сработает – рассматривал я и такой вариант.

– А если лицом в матрас? Не заметит подмену.

– Нельзя. Пророк не велит сходиться в позе, приличествующей только диким зверям.**

– Да? Я не знал!

– Твое счастье.

Мы молчим, Азиз прижимает меня к себе, наглаживает плечо так же бездумно, как до того тер металл лезвия. А я понимаю, что не так уж и важно, в сущности, что там решат женщины, заточенные в серале. Если я расщедрюсь на поблажки, вероятнее всего они забудут обо мне на время. Приняв решение, я возвращаюсь в спальню. Вместе с Азизом. Дева танцует для нас, а поутру получает щедрые подарки. Не знаю, что там она сообщает об этой ночи товаркам, да меня это и не волнует, главное, что взгляд Азиза не замутнен ревностью и горечью.

Проходит много дней, и Азиз ловит мою ладонь:

– Вчера лекарь интересовался твоим здоровьем. К тебе подойти с этим вопросом он не решился, но у меня долго пытался вызнать все подробности про крепость древа жизни великолепного султана.

– И что же ты ему ответил? – спрашиваю с усмешкой.

– Что ты великолепен, конечно же. Как иначе? Но… ты был прав. Уже начинаются вопросы, дальше их станет только больше.

– Знаю. Что ж, не хотел так делать, но видимо придется… пущу слух, что султан не желает более становиться отцом и посему благоразумно избегает женского общества. Правда, после подобного некоторые отцы попытаются пропихнуть в сераль своих сыновей. Думаю, будет справедливым, если именно ты займешься приемом и сортировкой юношей, у Фарука и без того достаточно забот.

– Наши с тобой вкусы сильно различаются, – невозмутимо замечает Азиз, окидывая меня внимательным взором, – во всяком случае, мне так показалось.

– Возможно, – я согласно киваю головой, – но тут не очень важен мой вкус. Главное, чтобы мой второй гарем не превратился в рассадник заговорщиков. Подбери лояльных юношей. Таких, которые будут рады возможности пожить во дворце и чему-нибудь научиться. Знаешь, такие, кому пребывание в серале будет в радость. Смышленые. Или сильные, чтобы потом – в охрану.

– В общем – полезные?

– Да. Ты верно сформулировал.

– Ну а как же основное предназначение наложника? Не уверен, что смогу предугадать, кто угодит мудрейшему султану.

– Все ты уверен. Сам в себе сомневаешься? Не приметил, что великий султан с некоторого времени все свои ночи да и дни, между прочим, проводит только с тобой?

Азиз качает головой и немного виновато улыбается:

– Все никак поверить не смею.

– А ты посмей. Разрешаю.

* провинившихся наложниц зашивали в мешок (иногда в соседстве с дикими зверями или змеями, но это за серьезные преступления) и скидывали по специальному желобу в воду. Еще вариант – евнух отвозил на лодке на глубину и сбрасывал несчастных.

** если верить интернетам, в исламе есть некие ограничения на позы – вроде бы по-собачьи не правильно. Твердой уверенности в этом факте нет, но в фик вставила)

***

Сегодня Азиз выглядит несколько озабоченным. Он молчит и во время завтрака, и в то время, что я работаю с записками, но все кидает на меня задумчивые взгляды, а потом все-таки не выдерживает.

– Недавно я узнал, что великий визирь утоп в собственной купальне. Мне казалось, он довольно приятный человек? Или я что-то неверно понял?

– Мы редко говорили о визире… – я задумчиво касаюсь пальцами губ и с интересом рассматриваю замершего Азиза – раньше он не проявлял и малейшей заинтересованности в политике.

– Я простой воин и многого не понимаю, – рассудительно произносит Азиз, – когда ты с Сирханом обсуждаешь государственные дела, не очень прислушиваюсь. Наверное, не мое дело…

– Нет, нет. Мне приятно, что ты обратил на это внимание, я с удовольствием расскажу, почему нас постигло такое несчастье. Видишь ли, Халил Чайрандыл был жаден сверх меры. Он пользовался каждой возможностью для побора, даже во время инспекции рынков ему несли подношения, и он закрывал глаза на плохой товар, а на верфи спускал с рук затягивание сроков. Я намекал ему, и не раз, что прекрасно осведомлен о его поведении, но визирь отчего-то полагал, что я не решусь сместить его раньше срока.* В этом он был, несомненно, прав – многие видные горожане были бы недовольны таким решением: очень уж удобно иметь с таким визирем дело. А вот со смертью никто не станет спорить.

– Понятно. И что теперь – нужен новый хранитель печати?

– У меня уже есть один человек на примете. Визири полагают, что я возвышу одного из них, но я планирую вывести на сцену новое лицо. Завтра он по моему приказу прибудет во дворец. Это человек из моего детства. Мы не виделись несколько лет, он вынужден был покинуть город, но регулярно переписывались. Я в нем уверен. Надеюсь, он и тебе придется по сердцу.

Азиз щурится с подозрением. Оглядывает меня, и только один вопрос слетает с его губ:

– По сердцу? И мне?.. Ты был с ним близок, как со мной?

– Нет! Какой шайтан нашептал тебе подобную мерзость? Он мне как брат. Дорог и люб, но совсем не как ты. Для ревности нет причины. Какой же ты, Азиз! Чуть что – сверкаешь глазами и кривишь губы.

– Прости, – повинился Азиз, – сердце печет, как помыслю, что вытворял ты ночами с другими, пока не было меня.

– Азиз, радость моей души, каким же безумным ревнивцем надо быть, чтобы не заметить, что твой султан не интересовался мужчинами до твоего появления! Да, я создал сераль, но, чтобы ты знал, не успел никого попробовать, а потом стало нельзя.

– Нельзя? – от моих слов глаза воина загораются радостью и он, чтобы продлить миг удовольствия, якобы удивляется этому «нельзя». – Кто же смеет запрещать великому правителю?

– Ты и запрещаешь, недостойный! Ишь, еще смеется! – я притворно гневаюсь, Азиз столь же притворно кается и целует как бы в искупление.

А на следующий день приезжает Танзиль. Я радостно раскрываю ему свои объятия, Азиз темнеет лицом – мой друг высок и широкоплеч. Если поставить их рядом с Азизом, по фигуре – не отличишь. Только лицо Танзиля не уродуют шрамы, оно весьма мужественно и, вместе с тем, непостижимым образом миловидно. При нем глаза женщин всегда мечтательно туманятся, а движения становятся плавно-соблазнительными, но сам я никогда не глядел на него со страстью, хотя и не мог отрицать: все при нем – и красота, и стать, и горячий, проникающий в саму душу, взор.

Я откровенно любуюсь другом, забыв обо всем – так давно не видел. Рад до одури. Соскучился. Но вскоре понимаю некоторую неправильность происходящего: Азиз затихает, его почти не слышно, ни одно неловкое движение не выдает присутствия. Еще немного беседую с Танзилем, а потом веду его в свои личные покои. Шагов за спиной не слышно – Азиз приотстал на одном из поворотов. Я мог бы сделать вид, что не заметил, мог бы чуть позже послать за ревнивцем стражника, но вместо этого извиняюсь перед Танзилем и спешу вылавливать своего воина.

– Отчего я все время за тобой бегаю? – даже и не пытаюсь скрыть раздражение. – Мне неловко перед давним другом, что он подумает, будто бы мой фаворит со мной против воли? Ты ведешь себя как юнец, едва вступивший в пору взросления! Чуть не по нраву – сбегаешь!

Азиз молчит, опустив голову, я не вижу выражения его лица и это начинает здорово нервировать, но вот он распрямляется, глаза глядят спокойно и смело, ни капли злого раздражения.

– Показалось – мешаю. Зачем я сейчас тебе?

– Чтобы был. Просто посиди рядом. Ты же сидишь, когда я разговариваю с Сирханом? Тоже скучаешь, но сидишь.

И Азиз сидит рядом. Танзиль косится на него с насмешкой и не упускает возможности поддеть – я знаю, друг не терпит «вывертов», как он это называет, и потому Азиз у него теперь записан в дурачки. Но воин лишь невозмутимо глядит в ответ, игнорируя выпады, я не вмешиваюсь – думаю, что на подобное противостояние лучше смотреть со стороны, вовлеченность же грозит мне обидой одного из «противников». Поэтому я тщательно слежу за языком, чтобы ни один, ни другой не заподозрили меня в том, что я кого-то из них поддерживаю или, упаси небо, потешаюсь над кем-то. И за что мне это наказание? Впрочем, в жизни не бывает ничего слишком простого.

Танзиль явно раздосадован моим нейтралитетом. И, очевидно, не понимает статуса Азиза. В своих письмах я о нем не упоминал. Это слишком интимно, чтобы доверить бумаге и гонцу.

– Танзиль, ты уже очень подробно пересказал Азизу, как мы в детстве дразнили стражников… кстати, теперь мне это уже не кажется великолепным развлечением… Может быть, перейдем к тому, зачем я тебя вызвал?

– Так зачем же? – Танзиль небрежно закидывает в рот виноградинку, но за тщательно удерживаемой маской сквозит напряжение.

– Наш город постигла великая трагедия – от несчастного случая скончался хранитель печати султана, достойнейший из достойных. Назначение я уже подписал. Поздравляю, тебя, Танзиль, теперь ты – новый великий визирь.

– Я? Нет, нет! Сулейман, ты что? Я столько лет не был в городе, как я смогу?.. – Танзиль приходит в неподдельный ужас, я весело смеюсь:

– Так тебе и надо! Бросил меня тут одного. Пришло время расплаты. Кое-кому придется поработать.

– Сулейман, но отчего я-то? Вот, например, у тебя такой прекрасный воин, он наверняка справится лучше меня! – Танзиль в отчаянье тычет пальцем в Азиза, тот вежливо скалится:

– Я всего лишь стражник. Даже читаю с трудом, где уж мне толковую записку составить!**

– Хорошо, но неужели среди вельмож не нашелся достойный? – снова вопрошает Танзиль. – Сулейман, великие визири зачастую весьма печально заканчивают свой жизненный путь! Зависть и страх влекут наговоры и доносы, я не хочу умирать со шнурком на горле!

– Я мог бы пообещать, что никогда не казню тебя, но ты не хуже меня знаешь – подобные клятвы еще никого не спасали.(6) Впрочем, не пойму, что тебя беспокоит: знаешь же – все, к чему я стремлюсь, всего лишь обеспечить жизнь себе и близким. Так уж распорядились высшие силы: я несу в себе кровь правителей и для подобных мне только два пути: упокоиться в земле, дабы сохранился мир в стране, или же получить престол. Разве можно меня винить в том, что я прилагаю все силы для того, чтобы оставаться властителем? Иди, Танзиль, думается, ты утомлен долгой дорогой и нашим разговором. Я ожидаю, что уже завтра получу от тебя несколько записок – начни разбираться с делами.

Танзиль глядит на меня с толикой обиды, но я утишаю**** его раздражение обещанием подарить ему десяток самых прекрасных наложниц. Женщины всегда привлекали моего дорогого друга и самое жестокое огорчение смягчалось наличием мягкого тела в пределах досягаемости. Подошедшая Хануф чуть ли не за руку уводит мечтательно улыбающегося Танзиля, дабы он смог выбрать из нескольких десятков наложниц. Сегодняшнюю ночь он проведет в моем дворце, а уже завтра переберется в свой собственный. Визирь, да еще главный – важная фигура и я не скуплюсь на подарки, чтобы все приближенные видели, как мил он моему сердцу.

Слуги несколько дней сбивались с ног, приводя в порядок богато убранные комнаты, перетряхивая ковры и циновки, выметая пыль из углов и пополняя припасы в кладовых. Надеюсь Танзилю понравится результат их трудов.

– Он испугался, – замечает Азиз, когда Танзиль нас покидает, – с виду смелый. Почему? Разве не о таком взлете мечтает всякий мужчина?

– Танзиль слишком хорошо знает, как недолговечна может быть приязнь султана. С вершины падать больно. Падение же с такой вершины – смерть. Никак иначе.

– Он тебя боится? – с некоторым изумлением вопрошает Азиз, я грустно улыбаюсь.

– Меня все боятся. Он. Ты. Сирхан. Все.

Азиз хмурится и качает головой:

– Прости, о великий, но я тебя не страшусь. Теперь – нет. В самом начале, конечно, был уверен, что мою голову выкинут за ворота, но сейчас я боюсь не этого, а того, что тебе прискучит общество глупого необразованного стража.

– Не прискучит.

– Буду в это верить.

Первое испытание Танзиля случается уже через пару дней – Диван. На Диван собираются все визири, включая, естественно, великого, сам султан, то есть я, разных секретарей без счету – на самом деле их определенное количество, но я никогда их не считал; начальник стражи, просители… в общем, кого только нет. Происходит сие действо четырежды в седьмицу, что, как по мне, слишком часто. Из-за времени, потраченного на бесконечные обсуждения, мне частенько приходится до ночи просиживать над записками, выпивая по несколько сосудов с кофе, чтобы не уснуть.

Зал Дивана разделен простенками на три помещения: в одном проходит само заседание, в другом секретари работают с документами и третье предназначено для великого визиря – там он будет составлять записки и переписывать их с помощью секретарей так, чтобы я смог с первого прочтения понять, о чем речь.

Торжественно появляюсь в зале, визири уже чинно сидят на расставленных вдоль стен диванах, на небольшом возвышении среди подушек со всеми удобствами располагается Танзиль, рядом с ним – секретарь-казначей. Я поднимаюсь на пару ступенек, на помост. За моей спиной устраивается Азиз, усаживаются на низенькие табуреточки несколько секретарей, готовых записывать мои мудрые решения.