Текст книги "Когда закончится война (СИ)"

Автор книги: Chat Curieux

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

Замолкаю и гляжу на него, не зная, как рассказать ему обо всем.

– Ты знаешь, – шепчу я, присаживаясь рядом с ним. – Я вчера слышала разговор твоей тетки и этой старушки…

Тихон презрительно фыркает, перебивая меня.

– Я случайно, – начинаю оправдываться, но тут же спохватываюсь и холодно продолжаю: – Это не важно. Важно то, что тетка твоя тебе врет. Потому что она не хочет, чтобы ты ушел к партизанам.

– А почему я к ним должен уйти? – снова перебивает меня мальчишка, удивленно глядя на меня. – Их уже нет в наших лесах. Я даже не знаю, где они сейчас.

– Вот в том-то и дело, что они возвращаются! Не знаю зачем, но кто-то сказал, что партизаны в Листеневку идут.

– Чушь какая-то, – смеется Тихон. – Что им тут делать?

Мне становится обидно.

– Значит, ты мне не веришь?

– Нет, конечно. Ты наверняка что-нибудь не так поняла.

Мальчишка встает и уходит. А я остаюсь сидеть на кровати. Обиженная и злая.

Ну да, конечно. Он мне не поверил. Я же только глупости говорю. Если честно, я и сама не понимаю, кто и куда должен вернуться. Но нутром чувствую – вокруг происходит нечто очень серьезное.

Выхожу в сени и сталкиваюсь там с Лилей. Молодая женщина что-то ищет глазами.

– Вода закончилась, – устало говорит она мне.

Понимаю, что она ищет ведро. Замечаю его в углу у двери.

– Воды принести надо? – живо интересуюсь я. – Давайте я принесу! А вы отдохните пока. Только скажите сначала, где мне ее взять?

Лиля в растерянности теребит пальцами край своей юбки.

– Не пущу я тебя, – вдруг говорит она твердо и тянет ведро на себя. – Тихон натаскает, когда вернется. И где он вечно пропадает?..

– Вы думаете, что я не справлюсь? – обиженно спрашиваю я у Лили. Одна мысль о том, что мне придется целый день торчать в своей комнатке, кажется мне невыносимой.

– Даже не знаю… – задумчиво произносит молодая женщина. Но я уже вижу, что она уже колеблется.

– Ну вы же наверняка заняты, а воды ни капли нет, – продолжаю я убеждать Лилю.

Наконец, она сдается.

– Колодец в конце села, – неуверенно говорит она. – Как выйдешь из дома, налево.

Хватаю ведро и выбегаю на улицу. В дверях оборачиваюсь. Молодая женщина стоит, закрыв ладонью лицо. Наверно, снова плачет. Выхожу во двор и, чтобы не смущать Лилю, закрываю за собой дверь.

Когда рядом нет немцев, кажется, что и войны никакой нет. Стоило мне только спуститься со ступенек, как в лицо повеяло теплым ветерком, а босые ноги тут же вымокли от росы. Сейчас мне и вовсе кажется, что я на даче у Феликса.

Иду по улице. Дорогу к краю села я помню плохо, поэтому во все глаза смотрю по сторонам. Да, кажется, мы сворачивали здесь, когда шли с Тихоном на реку.

Поворачиваю налево и сразу же вижу чуть впереди колодец. Подхожу к нему вплотную, и только сейчас понимаю, что не знаю, что делать. В фильмах обычно крутят какой-то рычаг, чтобы поднять или опустить привязанное на веревке к этому рычагу ведро. Но этот сломанный рычаг валяется на земле рядом с колодцем. Около него стоит ведро, привязанное за веревку одним концом к этому барабану.

Ставлю свое собственное на землю и берусь за другое. Недолго думая, скидываю его в колодец. Через несколько секунд до меня долетает грохот и всплеск воды. Заглядываю в колодец и ничего, кроме темноты, не вижу.

Молодец, Вика. Утопила ведро. Как теперь воду достать?

– Помочь? – раздается прямо у меня за спиной. Вздрагиваю и оборачиваюсь на голос.

Передо мной стоит Генка. Улыбается мне своими маленькими мышиными зубками и хитро прищуривается. Отступаю от него на шаг.

Рыжий хмыкает и снова подступает ко мне. Вздрагиваю и резко отвечаю:

– Нет, спасибо. В твоей помощи я не нуждаюсь.

Кажется, я его обидела. Генка нахмурился.

– Ишь ты, – холодно говорит он, поджимая губы. – Кичишься…

Беру свое пустое ведро. Разворачиваюсь, чтобы вернуться домой. Я уже поняла, что воду мне все равно не добыть. Теперь единственное мое желание – как можно скорее покинуть общество этой рыжей гусеницы.

– Мы с тобой не договорили, – раздается мне вслед. Не останавливаясь, продолжаю идти дальше.

Внезапно кто-то хватает меня за воротник кофточки и тянет назад. От неожиданности теряю равновесие и падаю, больно ударяясь спиной о дерево.

– Смелая? – шипит мне в лицо Генка. – Или ума много?

Поднимаю на него глаза и с ненавистью смотрю в это гадкое лицо.

– Ничего, одна тоже была очень умная. Да внук глупым вырос, – продолжает парень. – Вот теперь по его вине будут страдать все…

Не понимаю, о чем он говорит. Стою, прижатая к колодцу, и лихорадочно соображаю, как мне вырваться.

– А ты очень даже ничего, – вдруг хмыкает он, растягивая свои тонкие губы в ехидную усмешку. – Я бы даже сказал, симпатичная…

Смотрю на него с ненавистью. Он похож на рыжую мерзкую гусеницу. Неожиданно я выпрямляюсь и плюю ему в лицо.

– Ах ты, – взвинчивается парень. – Тварь!

Замахивается и дает мне хлесткую пощечину. Снова теряю равновесие и падаю на землю. Хватаюсь за щеку. Вся левая часть лица горит, словно обожженная на солнце. В левом ухе стоит звон.

Внезапно рыжий падает рядом со мной. В испуге вскакиваю, решив, что он кинулся меня душить. Поднимаю лицо и вижу перед собой Тихона. Он стоит, сжав кулаки, и смотрит сверху вниз на Генку.

– Тихон, – удивленно спрашиваю я. – Ты что тут делаешь?

Самый умный вопрос. В этом вся я. Надо было сначала поблагодарить. Ведь в душе я отлично понимаю, что, не подоспей он вовремя, из меня могли бы запросто сделать котлету.

Тихон фыркает и хмуро отвечает:

– Спасаю глупых девочек от злых мальчиков.

Затем наклоняется к Генке и в самое ухо почти ласково говорит:

– А женщин бить нельзя. Когда же вы с отцом это поймете?

Генка поднимается на ноги и без предупреждения бьет Тихона кулаком в лицо. Тихон не успевает вовремя среагировать и падает на землю, хватаясь за рыжего и увлекая его за собой.

В растерянности смотрю на дерущихся и не могу сообразить, что мне делать. Единственное, что приходит мне в голову – вылить на них ведро воды. Но вода в колодце. Хватаюсь за веревку и с энтузиазмом утопающего начинаю тянуть ее на себя. После нескольких неудачных попыток мне удается вытянуть ведро.

Разворачиваюсь и выплескиваю на мальчишек ледяную воду. Как по заказу, они сразу прекращают махать кулаками и недоуменно смотрят в мою сторону.

Тихон оказался умнее. Он поднимается на ноги и направляется ко мне. Выхватывает у меня ведро, бросает его на землю. Крепко сжимает мою ладонь и тащит меня подальше от колодца.

Поднимаю на него глаза и понимаю, что он очень злится. С его волос струями стекает вода и рубашка мокрая насквозь. Из носа сочится кровь.

– Тиша, – робко обращаюсь я к мальчишке. – Прости меня…

Сама не знаю, за что я извиняюсь. Ну да ладно. Хуже не будет. Тихон оборачивается на меня и хмуро спрашивает:

– Сильно больно?

Сначала не понимаю, что он имеет в виду. Наконец до меня доходит, что он спрашивает про щеку. Прижимаю к ней ладонь. Кажется, она опухла. И кожа неестественно горячая.

– Потерпи, – бросает мне Тихон. – Придем домой, тетка раствор наведет из подорожника.

Поднимаемся по ступеням и входим в избу. Открываю комнатную дверь и тут же натыкаюсь на удивленный взгляд Лили. Должно быть, она не может понять, что случилось, но уже строит в своем сознании самые страшные ужасы, что с нами могли произойти.

– Что случилось? – ахает она, вставая с кровати и подходя к нам.

– За водой ходили, – хмуро отвечает Тихон. Мальчишка подходит к столу, берет полотенце. Пытается им высушить волосы.

– А где вода? – с довольно глупым видом спрашивает Лиля, беря мое лицо в ладони и разглядывая щеку.

– В колодце, – фыркает Тихон.

Лиля кидает в его сторону растерянный взгляд и поворачивается ко мне, требуя объяснений.

– Да на меня этот псих напал, – возмущенно кручу я пальцем у виска. – Даже не знаю, чего ему от меня было надо…

– Тихон, – шокировано произносит молодая женщина, глядя на племянника. – Ты что же это творишь опять?

– Да не этот, – поясняю я. Тут же понимаю, что сказала глупость. – А тот рыжий. Генка…

Лиля вконец растерялась.

– Да там, у колодца, этот ненормальный, – принимаюсь объяснять я. – Он меня ударил. А Тихон за меня вступился.

С благодарностью смотрю в спину мальчишки, который старательно вытирает полотенцем кровь и, по-видимому, не желает меня замечать.

Лиля поджимает губы и произносит, обращаясь ко мне:

– Садись сюда. Я сейчас приду.

Я послушно присаживаюсь на лавку. Лиля уходит, но через пару минут возвращается. Подходит ко мне и прикладывает к моей опухшей щеке пахнущий травами платок.

– Держи так, – ласково говорит она мне и подходит к племяннику. Тихон отмахивается от нее и садится на стул.

– Ну как хочешь, – обиженно заявляет молодая женщина. – А где же ведро? – вдруг спохватывается она, глядя по сторонам.

– У колодца, – так же хмуро отвечает Тихон. – Сейчас схожу за ним.

– Да бог с ним, с ведром этим, – машет рукой Лиля. – Не нужно. Не ходи.

Мальчишка кидает на тетю косой взгляд, встает и, пошатываясь, направляется к двери.

– Катя, – шепотом спрашивает у меня Лиля. – Скажи мне, все было действительно так, как ты сказала?

С непониманием гляжу на нее. Наконец, понимаю, о чем она думает. Неужели она правда считает, что Тихон способен меня ударить?

– Конечно! – с жаром отвечаю я. – Вы что? Если бы Тихон за меня не вступился, меня бы этот чокнутый на месте и прибил бы.

Молодая женщина успокаивается.

– Я когда тебя отпустила за водой, сразу же пожалела об этом. И Тихона за тобой послала… Ты знаешь, – взволнованно продолжает Лиля, приближая свое лицо к моему почти вплотную и до шепота понижая голос. – Сегодня утром убитого немца нашли. Что теперь будет… Этот фриц, главный ихний, теперь расследование начал. Пока не найдет, на кого вину свалить, не успокоится. Он все говорит, что работает по закону. А ведь все знают, что у немцев этих поганых ни закона, ни совести нет.

Лиля замолкает и в испуге оборачивается на дверь.

– Пойду к Любе, – говорит она мне. Я киваю. Молодая женщина встает и выходит за дверь.

Какое же сегодня число? Считаю по пальцам, сколько дней я уже тут провела. Получается, сегодня двенадцатое мая. В этот день кончается смена в лагере. Сейчас, не попади я в эту передрягу, я была бы уже дома. Интересно, меня ищут?

В памяти всплывают моменты, проведенные с Феликсом. В основном, мы с ним просто бродили по улицам. Думаю, мог ли Феликс вступиться за меня. Думаю, мог бы. Феликс всегда меня защищал. Хотя, надо признать, в последнее время он очень изменился. Стал таким важным.

Ловлю себя на мысли, что я часто стала сравнивать Феликса и Тихона. А вот и он. Легок на помине. Ставит в угол ведро. Идет ко мне.

– Немцы по улице шастают, – доверительно сообщает он мне. – Могут и сюда зайти.

Киваю, словно китайский божок. Краем глаза наблюдаю за Тихоном. Мальчишка сидит и смотрит на меня. Словно хочет что-то сказать.

– Угу, – говорю я, чтобы лишь бы что-то сказать, а не сидеть, как мумия. – Я слышала.

Тихон сопит. Наконец мне становится не по себе от его пристального взгляда. Оборачиваюсь к нему и говорю:

– Ты что-то хочешь спросить?

Мальчишка смущается. Отрицательно качает головой и отсаживается от меня.

Внезапно я слышу какие-то доносящиеся из сеней звуки. Встаю с места и тревожно вглядываюсь в дверной проем. На пороге тут же возникает фигура фрица. Немец подходит ко мне вплотную и каркает прямо в лицо:

– Ти убивать Август! – желваки на его лице ходят ходуном. Косой глаз нервно дергается.

На меня накатывает волна ледяного ужаса, совсем как в тот раз, когда немцы были здесь.

– Я никого не убивать, – робея от ужаса, промямлила я.

Косой фашист говорит что-то короткое и резкое, обращаясь к своим спутникам. Один из них отделяется от группы и подходит ко мне. Я вздрагиваю и отступаю. Тогда немец хмурится и протягивает ко мне руку.

– Не трогай ее! – раздается громкий голос. Я гляжу за спины солдат и вижу там Тихона.

Фашист тоже его заметил. Он грозно оборачивается и смотрит прямо в лицо мальчишке.

– Что ти сказать? – в гневе восклицает немец.

– Я сказал, чтобы ты ее не трогал. Она никого не убивала.

Гляжу в лицо Тихона. Оно почти спокойное. Его волнение выдают только плотно сжатые губы.

Главный немец долго смотрит на мальчика, но вскоре отвечает. Его голос на удивление звучит спокойно.

– Поступил сведение, что она убить Август.

– Проверьте ваши сведения, – тихо, но внятно говорит Тихон. – Они неверные.

Минуту фриц стоит, не двигаясь. Затем сужает свои и без того маленькие глазки и говорит:

– Я проверить.

Затем выдает по-видимому какую-то команду на немецком. В сопровождении своего конвоя покидает комнату. На пороге он оглядывается и, глядя прямо на меня, добавляет:

– Все равно скоро всем по праву. Когда время придти…

Мы остаемся с Тихоном в комнате одни. Я устало опускаюсь на скамейку и закрываю ладонями лицо.

– Я даже знаю, откуда у него эти сведения, – мрачно цедит Тихон.

Он подходит ко мне. Присаживается рядом, аккуратно трогает за плечо.

– Давай только тетке Лиле не будем рассказывать?

– Конечно, – соглашаюсь я.

– Это Генка их на тебя натравил, – зло шипит Тихон. – Мерзавец!

Внезапно меня осеняет. Я быстро поднимаю голову и начинаю убежденно говорить:

– Это Генка рассказал немцам о партизанах! – выпаливаю я, даже привстав с места. – Больше некому!

– Забудь о партизанах, – неожиданно зло рычит на меня мальчишка. – Это все чушь, слышишь?

От неожиданности падаю обратно на скамейку. Как же можно быть таким упрямым? Неужели он действительно не замечает того, что происходит вокруг?

– Думай, как хочешь, – уже кричу я на него. – А мне зря не веришь.

Внимательно слежу за его реакцией. Тихон приподнимается, но тут же садится обратно. Его глаза превратились в две узкие щелочки.

– Ты просто напридумываешь всякого, – тихо говорит он мне. – И обижаешься, почему тебе не верят.

– Ты просто не хочешь меня слушать, вот и все! – выкрикиваю я, вскакивая на ноги.

– Потому что ты – дура!

Топаю ногой и стремительным шагом покидаю комнату. Влетаю к себе в каморку, стараясь все же потише хлопать дверью. Я знаю, что в соседней комнатке Лиля укачивает свою Любу. С размаха приземляюсь на кровать. Пружины подо мной недовольно скрипнули. Со всей силы опускаю кулак на подушку. Из нее вылетает перышко и обеспокоенно начинает кружить передо мной. Я смотрю на него и вспоминаю утро того рокового дня, когда я точно так же наблюдала за ним. Как же много произошло за эти несколько дней!

Ложусь на постель лицом вниз и закрываю руками голову. Хочется убежать от своих мыслей. Мне надоело бояться. Хочу домой.

Вспоминаю, что, будь я в своем времени, я завтра пошла бы в школу. Теперь и моя школа, и все мои горячо нелюбимые одноклассники кажутся так далеко, что становится не по себе. Недосягаемо далеко. В другом мире.

Переворачиваюсь на спину. Кладу ноги прямо на кровать и складываю руки на груди. Пытаюсь сдуть прилипшую ко лбу прядь.

Понимаю, что скоро окончательно сойду с ума. Если я сейчас не перестану думать обо всем этом, то точно перегреюсь. Надо отвлечься.

Неожиданно для самой себя начинаю декламировать стихи:

Ах, как много на свете кошек!

Нам с тобой их не счесть никогда.

Сердцу снится душистый горошек,

И звенит голубая звезда.

– громко и с выражением начинаю я читать первое пришедшее на ум стихотворение. Я читаю его, лежа на кровати и усиленно размахивая руками. Наверно, именно так ведут себя пациенты психбольниц.

В памяти всплывает картинка. Я, десятилетняя девочка, в своей еще старой, родной и любимой школе на конкурсе чтецов декламирую Есенина. Именно это стихотворение. В груди появляется чувство чего-то навсегда потерянного. Наверно, это и называют ностальгией.

Наяву ли, в бреде иль спросонок,

Только помню с далекого дня,

На лежанке мурлыкал котенок,

Безразлично смотря на меня.

– продолжаю я с еще большим энтузиазмом.

Я еще тогда бы ребенок,

Но под бабкину песню вскок

Он бросался, как юный тигренок,

На оброненный ею клубок.

Замолкаю и кидаю взгляд на окно. Вздыхаю и закрываю глаза, вдыхая в легкие аромат сирени.

Все прошло. Потерял я бабку,

А еще через несколько лет

Из кота того сделали шапку,

А ее износил наш дед.

Последние строки я произношу яростно и с жаром. Заканчиваю читать. Складываю руки на груди и зло гляжу на потолок.

– Хорошо читаешь, – раздается совсем рядом. – И стихотворение мне понравилось.

Вздрагиваю и оборачиваюсь. На пороге в своей излюбленной позе, прижавшись к косяку, стоит Тихон. Наверно, извиниться пришел.

– Почитай еще, – неожиданно просит он меня.

Сажусь на кровать и смотрю прямо ему в глаза. Тихон подходит и садится рядом со мной.

Я немного теряюсь. Перебираю в памяти стихи любимого поэта. Выбираю и начинаю декламировать:

Мне осталась одна забава:

Пальцы в рот – и веселый свист…

Читаю, а сама, не отрываясь, смотрю на Тихона. Мальчишка замер, кажется, что он даже не дышит. В его глазах блестит едва заметная грусть. Тихон с жадностью ловит каждое мое слово.

…Вот за это веселие мути,

Отправляясь с ней в край иной,

Я хочу при последней минуте

Попросить тех, кто будет со мной…

Хочу закончить стихотворение, но Тихон меня опережает. Тихим, дрожащим от волнения голосом он произносит за меня последние строки:

Чтоб за все за грехи мои тяжкие,

За неверие в благодать

Положили меня в русской рубашке

Под иконами умирать.

В комнате повисает напряженное молчание. Слышу, как в соседней комнате скрипят половицы деревянного пола. Это Лиля ходит из угла в угол, укачивая на руках свою дочь.

– Моя мама очень любила эти стихи, – вдруг произносит он.

Поднимаю голову и встречаюсь с ним глазами. Впервые при мне он заговорил о своей матери.

Тихон разжимает кулак. На его ладони лежат серьги с голубым камушком.

– У нее сегодня день рождения, – тихо добавляет он.

После чего совершенно неожиданно поднимает руку и тянется к моему лицу. Не успеваю ничего понять. Что-то щелкает у моего левого уха, потом у правого. Тихон опускает руки и смотрит на меня.

Подношу пальцы к своему уху и нащупываю украшение. Никогда раньше не носила серег, хотя уши проколоты.

– Ты очень похожа на нее, – серьезно говорит мальчишка.

Отчего-то смущаюсь и опускаю голову. Тихон еще какое-то время сидит рядом, потом молча встает и уходит.

Поднимаюсь с кровати и делаю несколько неуверенных шагов. Хочется догнать его и извиниться за все, что я натворила за эти несколько дней. Но вместо этого я снова сажусь на кровать и упираюсь лбом в сложенные на кровати руки.

========== Глава 11 ==========

«12 мая 1944…

Лежу с открытыми глазами и никак не могу уснуть. В голове, словно рой пчел, мельтешат разные мысли. Я думаю обо всем сразу: о Кате и о том, что ее по вине Генки беспричинно обвинили в убийстве немца, о том, что произошло вчера ночью и о том, что теперь делать дальше.

Перебираю в памяти события прошлой ночи. Вспоминаю, как я пробирался тогда по улице Листеневки к краю села. И вот уже воспоминания захватили меня с головой, и я словно заново переживаю прошедшее. Вот я крадусь вдоль домов, то и дело вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Мне все время кажется, что немцы меня заметили. Но село пустынно. Все спят.

При мрачном лунном свете почти на ощупь продвигаюсь вперед между домами. Если это письмо действительно пришло бабе Нюте, и если в нем действительно написано то, что говорит мне Катя, значит дело плохо.

За последние несколько дней произошло слишком много всего. Я даже не успел понять, кто эта странная девочка и откуда вообще она взялась, как тут же стало не до этого. В Листеневку снова пожаловали немцы. А ведь их не было здесь уже полтора года!.. Тогда все думали, что их отогнали достаточно далеко. Но фашисты вернулись. Что им тут, медом намазано? Село вообще, считай, вымерло. Привести их сюда могла только серьезная причина. Неужели они всерьез собираются разбить отряд советских партизан?

Так или иначе, я это сегодня узнаю.

Недолго думая, я все-таки решился на эту опасную вылазку. И до сих пор не уверен в том, что у меня получится. В любом случае, другого варианта у меня нет. Если дела обстоят так, как я думаю, придется самому идти в лес и снова искать партизан.

И вот тот заветный дом уже близко. Немцы заняли несколько крайних изб, которые пустуют еще с зимы. Даже отсюда я вижу, как в окошке мерцает беспокойный огонек, слышу пьяные голоса. И даже чувствую терпкий и чуть сладковатый табачный дым.

Подхожу к дому вплотную и присаживаюсь на корточки, почти полностью скрывшись в кустах под окном.

Внутри, очевидно, идет буйная пьянка. До меня доносятся обрывки фраз на немецком, звон бутылок и какие-то стукающие звуки. Иногда все это дополняется радостными вскриками.

Сижу, притаившись. На ум невольно приходит мысль о новой знакомой. Странная она какая-то. Наплела мне с три короба сказок… Но, как ни странно, я поверил. Она не похожа на ненормальную. Ведет себя дерзко и грубо, но мне почему-то кажется, что она совсем не такая, какой себя преподносит. Внутри она все равно другая. Я это по ее глазам вижу. Диковатая она, конечно, но не злая. Скорее, потерянная.

А ведь это наверно страшно оказаться черт знает где, да еще в другом году. Я ясно вижу, что она очень хочет вернуться назад. Но у нее почему-то не получается. И я хочу ей помочь, только не знаю, как.

Мое внимание вдруг привлекает длинная фигура, которая осторожно идет вдоль домов к тому самому месту, в котором притаился я. Все посторонние мысли сразу же вылетают из головы. И я уже не могу думать ни о чем, кроме этой фигуры. Несмотря на то, что ночь довольно холодная, мне становится жарко. Рубашка от пота стала мокрая, и теперь неприятно прилипает к спине. Пригибаю голову, полностью скрывшись за кустом, и украдкой продолжаю наблюдать за этой фигурой.

Вот она подходит ко мне почти вплотную, и я вижу перед собой Генку. Рыжая гусеница (как метко его окрестила острая на язык Катя) робко проходит мимо меня и стучит в дверь. Парень то и дело вздрагивает и передергивает плечами, то ли от холода, то ли, что более вероятно, от страха.

На стук дверь распахивается, заставляя Генку нервно подпрыгнуть на месте от неожиданности. На пороге я вижу того косого немца, который является главным среди немцев.

– Пришел? – вместо приветствия громко спрашивает фриц.

– Герр, потише! – прикладывает палец к губам парень и жестом показывает, что хочет пройти.

Немец морщится, но отступает в сторону, пропуская ночного гостя в дом.

Дверь хлопает, закрываясь, а я вздыхаю с облегчением. Меня не заметили.

Задерживаю дыхание, прислушиваясь к звукам, доносящимся из дома. К моему счастью, они прошли как раз в комнату, под окнами которой я сидел. Какое-то время я слышу удивленные и какие-то слишком веселые возгласы. Потом наступает тишина. Наверно, Косой призвал всех к порядку.

– Говори, – доносится до меня все тот же каркающий голос. Несколько секунд я слышу только скрип половиц. Вероятнее всего, это Генка переступает с ноги на ногу. Представляю его среди фашистов: такой жалкий, испуганный, с дрожащими руками и бегающими маленькими глазками… От отвращения меня передергивает.

– Вы меня просили придти… Зачем? – мямлит он. Никак не может собрать слова в кучу и высказать ясную мысль. Пусть и не совсем умную, как чаще всего у него случается, но хотя бы понятную для восприятия.

– Мы не просим, – снова перебивает его кто-то. – Мы только приказ!

– Прошу прощения, герр, – тут же понижает голос Генка. – По вашему приказу я здесь…

Невольно я тут же подаюсь вперед, не пропуская ни одного слова. Зачем же понадобилась немцам эта гусеница?

– Что ты знать о той девочке… Кате?

– Я? Да о ней вообще никто ничего не знает… Вот я вам могу рассказать об одном парне, он тот еще хитрец…

Сжимаю зубы, понимая, что Генка имеет в виду меня.

– Не тяни время, – грубо торопит его главный. – Мы ясно сказать, о ком тебе говорить.

До меня доносится судорожный вздох. Генка снова переводит дух и начинает говорить:

– Да не было ее тут никогда… Но она как будто Белинских знает. Я видел ее вместе с Тихоном. Она, кажется, у них живет…

– И все? Я скоро разочаруюсь в тебе. Мало, мало ты знать…

– Я правда не знаю ничего больше, – уже еле лопочет Генка. –Я же узнал, у кого она живет…

– Donnerwetter! – кричит в бешенстве немец, и что-то тяжелое опускается на подоконник. Скорее всего, он ударил по нему кулаком.

Тишина. Все молчат, а Генка, как я с легкостью могу предположить, даже боится дышать. Снова чувствую неприятный табачный дым. Кто-то курит трубку.

Наконец, немец прерывает молчание.

– Идти назад. Август тьебя проводить!

Вновь раздаются шаги, и из дома выходят две фигуры. Генка спускается по ступенькам, оглядывается на сопровождающего его немца и робко предлагает:

– Дальше я сам, спасибо…

Немец рыжего не понял. Наоборот, он еще ближе подошел к Генке и схватил его за локоть.

Даже отсюда я могу видеть, как напрягся парень. Глаза от ужаса расширены, и рыжие волосы топорщатся в разные стороны, как наэлектризованные.

– Идти! – хрипло командует Август, толкая Генку вперед. Рыжий спотыкается и делает несколько быстрых шагов, чтобы не упасть.

Наблюдаю за ними из своего куста и молюсь, чтобы меня не заметили.

Немец выпускает рыжего из рук, и лезет ладонью к себе в карман. И тут с Генкой случается что-то невероятное. Он подпрыгивает на месте, словно ужаленный, с хрипом выдыхает и кидается на своего провожатого. Немец от неожиданности отступает на шаг назад и спотыкается обо что-то, валяющееся на земле. Тем временем Генка толкает его обеими ладонями в грудь, помогая таким образом ему упасть, а сам сразу же отскакивает в сторону.

Немец ужасно пьян, поэтому даже легкого толчка хватило бы, чтобы его повалить. Фриц с кряхтением заваливается назад и тяжело падает на землю, ударяясь головой о сложенные в стопку полена. Его рука откидывается в сторону, и из нее выпадает кисет с табаком. С замиранием сердца гляжу на недвижимого фашиста, пока не понимаю, что он мертв. Генкин толчок оказался для немца смертельным.

Генка стоит над ним и смотрит на немца неожиданно большими от ужаса глазами. Как я понимаю, парень подумал, что фашист хочет его пристрелить, жутко перепугался и неосознанно хотел выбить оружие из его рук. Но вместо этого он, кажется, сам убил врага.

Рыжий стоит так буквально пару секунд. Потом начинает пятиться. И вот он уже убегает со всех ног в сторону своего дома.

Ну что ж. Мне тут тоже делать больше нечего.

Встаю и на полусогнутых ногах перебегаю к соседнему дому и прячусь за ним. Потом стремительно сворачиваю налево и бегу на другую сторону улицы, ближе к собственному дому.

Когда я уже почти достиг своего окна, сзади меня раздаются крики и звуки толкотни. Но я уже далеко. Забегаю в дом и закрываю за собой дверь, чутко прислушиваясь к звукам.

Теперь тишину разрезает выстрел. Он раздался поблизости от нашего дома, в противоположной стороне от штаба немцев. Мое сердце замирает на секунду, а потом начинает колотиться быстро-быстро, словно пулеметная очередь.

Что означает этот выстрел? Что вообще происходит этой ночью?.. И почему Катя так заинтересовала немцев? Вопросы без ответов, а размышлять на эту тему просто нет сил.

Через какое-то время все стихает. Но почти тут же я слышу новые шаги. Кто-то бежит к нашему дому, создавая на своем пути много шума.

Замираю и задерживаю дыхание, чтобы понять, откуда доносится топот. И тут же слышу, что шаги затихли под окнами Катиной спальни.

Приоткрываю дверь и заглядываю внутрь. Действительно. Это всего лишь Катя переваливается в комнату через окно.

Ничего особенного. Я уже привык…

И снова мои мысли вертятся уже вокруг Кати. Надо же, до чего проницательная девчонка! Все поняла, сразу. И теперь от меня уж точно не отстанет, а все мои попытки переубедить ее не увенчались успехом. Она слишком упрямая.

Не могу сейчас вспомнить, что я почувствовал, когда увидел ее в первый раз. Это было что-то среднее между удивлением и полной растерянностью…

Порой мне кажется, что ею движет только лишь какое-то детское наивное любопытство. Но теперь мне кажется, что за этим стоит что-то другое.

Что и говорить, странная она.»

========== Глава 12 ==========

Вечер наступил незаметно. Возможно, это из-за того, что я уснула. Уснула, и даже не заметила, как. Да это и неудивительно. Ночью мне так и не удалось сомкнуть глаз.

Может, надо было рассказать Тихону всю правду? Но ведь тогда пришлось бы рассказать и про все остальное. И про мою встречу с тем незнакомцем, и про мои неосторожные слова.

Совесть пилит меня все сильней. И я уже встаю с кровати с целью немедленно найти Тихона или Лилю, но вспоминаю о той фотографии, которую я взяла из сундука бабы Нюты, и которую мне так и не выпало случая рассмотреть. Достаю ее из кармана джинс. С фотоснимка на меня глядит молодой мужчина, с легкой улыбкой и слегка рассеянным выражением лица. Фотография слегка помялась, и теперь у нее надорван уголок. Расправляю снимок и, не придумав ничего лучше, убираю его обратно в карман.

Мой взгляд падает на разорванную брючину. Подворачиваю ее, дав себе обещание отыскать Лилю и попросить у нее иглу. Не знаю, правда, что из этого получится, но как-нибудь дырку зашью.

Приняв это решение, выхожу из комнаты. В доме непривычно тихо. Не слышно ни Любиного воркования, ни ворчания Тихона. Кажется, что все куда-то ушли.

Выскальзываю из дома и присаживаюсь на верхнюю ступеньку. Смотрю по сторонам. На кажущиеся давно заброшенными серые дома, на пыльную дорогу и на серое небо. Погода весной меняется часто. Еще утром было солнечно, а теперь небо затянуто серыми тучами.

Вспоминаю тот пасмурный день, когда ко мне приезжал Феликс. Я вспоминаю о нем все реже. Это меня слегка удивляет, потому что я уже привыкла о нем думать. Ведь именно Феликс, пожалуй, единственный человек из моего окружения, действительно мне был необходим. Мне без него скучно. И это даже не скука, а какое-то томительное чувство ожидания.

В школе нас даже какое-то время называли парой. Но, как ни странно, я ни разу в жизни не воспринимала его как своего парня. Он просто мой человек, с которым мне легко общаться. Только… В последнее время мне все тяжелее найти с ним общий язык. Что-то неуловимо изменилось, и теперь я не могу вести себя с ним как раньше.

Осознание этого крайне меня огорчает. Перебираю в памяти свой последний с ним разговор, и понимаю, что наша ссора по этой причине далеко не первая. Мы стали ссориться довольно часто, и все из-за того, что не можем понять друг друга. До недавнего времени я твердо была уверена в том, что я права. Но теперь, когда я гляжу на ситуацию с его точки зрения, начинаю сомневаться в своем утверждении. Получается, я действительно эгоистка, которая требует постоянного внимания к себе и беспрекословного исполнения всех моих требований?.. Хотя, с другой стороны, я же не просила ничего криминального. Я хотела всего лишь уехать из того лагеря.