Текст книги "Когда закончится война (СИ)"

Автор книги: Chat Curieux

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

Другая, на вид совсем крошка, сжимает в руках большого плюшевого зайца без уха. Губы ее дрожат, будто бы она вот-вот расплачется. Молодая женщина, тоже заметив это, встает, берет ее на руки и садится с ней на кровать. Девочка постарше садится к ней в ноги, все еще недоверчиво косясь в мою сторону.

Отвожу взгляд. Стараясь ни с кем не пересекаться глазами, смотрю в окно. На улице начинает смеркаться. Интересно, сколько же сейчас времени?

Если рассуждать логически, то сейчас не больше восьми. После ужина не могло пройти больше часа. Правда, я тогда на довольно длительный промежуток времени застряла в кабинете Светы. Но все равно не должно быть поздно.

Мои мысли снова вертятся вокруг того представления, которое разыгрывают передо мной эти двое. Понятия не имею, как я сюда попала, но знаю точно одно. Рано или поздно им надоест шутить. Ну, а пока можно повеселиться.

– А вы знаете, – с самым серьезным выражением лица, на какое я только способна, начинаю я. – Я, когда к вам из другой планеты летела, столкнулась с кометой. И совершенно сбилась с курса.

С ехидной усмешкой наблюдаю за Тихоном. Кажется, что у него сейчас отвалится челюсть. Он так и застыл передо мной с приоткрытым ртом и круглыми от удивления глазами.

– Не, ты это слышала?

Перевожу взгляд на молодую женщину и еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться. Бедняга сидит и смотрит на меня не то с жалостью, не то с недоверием. Теребит в руках косу и то открывает, то закрывает рот, словно хочет что-то сказать, но никак не может решиться.

Замечаю, что к мальчишке вернулся дар речи. Он набрал в грудь побольше воздуха и уже, кажется, собрался с мыслями.

Отворачиваюсь к окну, показывая этим свое полное пренебрежение и к тому, что он хочет сказать и к нему самому.

Внезапно мой взгляд падает на большой дуб, виднеющийся вдали. Вскакиваю и, не сводя глаз с дерева, нервно кричу, перебивая так и не высказанную Тихоном мысль:

– Мне нужно на улицу… На воздух!

Теперь все понятно. Наверняка этот дом стоял у торца корпуса. Возможно, здесь есть запасной выход. Вот эти клоуны и решили воспользоваться этим и сыграть надо мною шутку. Но теперь-то я все поняла. Дерево то же самое, что и на территории, значит, я все еще не за пределами лагеря.

Тихон вскакивает и, крепко держа меня за плечо, выводит за дверь. Наверно, я побледнела, вот он и решил, что мне плохо. Время от времени он кидает на меня тревожные взгляды.

Выхожу на улицу, еле сдерживая желание поскорее отсюда убежать. Однако я довольно спокойно спускаюсь с крыльца и смотрю по сторонам.

В следующую минуту мне кажется, что я схожу с ума. Это же деревня! Куда ни глянь – всюду старые деревянные дома, и кроме них ничего нет. За моей спиной, за домом – реденький лесок; впереди, за другими такими же домами – снова лес. Справа и слева от того дома, из которого я только что вышла, тянутся в ряд такие же домишки… Из всего мне знакомого только дуб, тот самый огромный дуб. Он прямо передо мной чуть вдалеке от того места, где я сейчас стою.

Не контролируя своих действий, вырываюсь и бегу к гигантскому дереву. Провожу рукой по его коре и понимаю, что в нем не так. Дерево совершенно здоровое, кора без повреждений. И нет ни ленточки, ни таблички. Но я с уверенностью могу сказать, что это тот самый дуб.

Закрываю глаза и приваливаюсь спиной к его стволу, медленно съезжая по нему вниз. Неужели я действительно сошла с ума? По всем признакам, так оно и есть. Пытаюсь восстановить в памяти все события сегодняшнего дня. У меня это получается очень хорошо: картинка четко выстраивается в моей голове в хронологической последовательности. Я все помню, провалов в памяти нет. Да и я где-то читала, что, если человек задает себе вопрос о том, все ли у него в порядке с мозгами, значит, он точно не сумасшедший. Ведь сумасшедшие не в состоянии назвать себя такими, они утверждают, что они нормальные…

Но как же тогда объяснить то, что со мной произошло? Может, это какой-то более сильный гипноз, чем я полагала в начале? А, может, я сплю?..

Со всей силы ударяюсь затылком о дерево, тут же взвыв от боли и хватаясь за ушибленное место. Больно. Открываю глаза. Ничего не изменилось, я по-прежнему сижу на мокрой от опустившегося тумана траве и спиной чувствую шершавую кору дерева.

– С тобой все нормально? – спрашивает у меня Тихон, опускаясь передо мной на корточки.

– Нет, – честно отвечаю я, отрицательно качая головой.

Что, черт возьми, со мной происходит? Галлюцинации? Нет, все вполне реально…

– Где я? – спрашиваю я у мальчишки, поднимая голову и глядя ему в глаза.

– В Листеновке, – удивленно отвечает он и смотрит на меня, словно на чокнутую.

Странное название. Никогда раньше не слышала ничего подобного. В нашей области уж точно нет какого-либо населенного пункта с таким названием.

Лихорадочно вспоминаю, как назывался лагерь… «Алый цвет»? Да, вроде так… А где же он находился?.. Кажется, в Дубовском районе.

– Дубовка? – уточняю я.

Тихон кивает, озадаченно хмуря брови.

Значит, место то же самое. Меня никуда не увезли, и дуб действительно тот, что и у лагеря. Но где же сам корпус?

Вопрос без ответа. Боюсь, на него мне так никто и не ответит…

Чувствую, что кто-то подсовывает мне руки под мышки и поднимает на ноги. Тихон, держа меня за талию, ведет к дому. По инерции переставляю ватные ноги, лихорадочно соображая, что мне теперь делать.

Страх снова накатывает с новой силой. Я уже не могу собрать мысли и размышлять логически. У меня истек весь запас аргументов, какие я приводила себе, убеждая себя же в своей версии о гипнозе. Теперь я больше склоняюсь к мистике.

Память услужливо подкидывает мне рассказы о перемещении людей во времени и пространстве. Во всех книгах и сериалах герои перемещаются в чужие тела, совершают подвиги и возвращаются обратно. Поднимаю руку и тупо смотрю на нее. Рука моя, и все остальное тоже, вроде, мое. Значит, я это я. По-прежнему Вика, и тело тоже мое.

«Вика, ты размышляешь, как ненормальная» – проносится у меня в голове.

Моя логика потихоньку рушится. Как мне вернуться обратно? Где эта чудо-машина времени?.. Я даже не почувствовала того момента, когда перенеслась в прошлое, если это, конечно, прошлое. Но как тогда объяснить тот факт, что кора дуба цела? Значит, ее еще не повредили.

Докатилась. Здравствуй, Белочка, ты не по адресу. Я, в отличие от всех своих одноклассников, не курю и не употребляю алкогольные напитки. Но то, что сейчас происходит вокруг меня и в моей голове, начинает внушать мне страх о психическом расстройстве.

Мальчишка ведет меня в дом и усаживает на стул. Они с той женщиной ходят вокруг меня и беспрерывно что-то говорят. По тону понимаю, что они о чем-то спорят. До меня долетают обрывки фраз, но я, по-видимому, впала в такой ступор, что не могу уловить их смысла. Смотрю на деревянный пол под моими ногами, не желая замечать того, что происходит вокруг меня.

Внезапно понимаю, что кто-то пытается всунуть мне в руку что-то холодное. Перевожу взгляд и вижу, что молодая женщина вкладывает в мою руку кружку ледяной воды. Делаю несколько глотков, остальное выливаю себе на голову. Холодные капли стекают мне за шиворот, и это приводит меня в чувство. Смаргиваю с ресниц воду и поднимаю голову.

В мое поле зрения попадают несколько стоящих на столе тарелок. Не контролируя себя, хватаю одну из них и со всего маха бью о пол. Моя рука уже тянется за второй, но Тихон меня опережает. Перехватывает посуду и ставит ее на другой край стола.

– Не дома, – сухо роняет он, прожигая глазами во мне дырку. – Истеричка…

– Ах, я – истеричка?!

Теперь я уже жалею, что не метнула ту тарелку ему в голову. Вскакиваю и, в долю секунды оказываясь рядом с мальчишкой, влепляю ему пощечину.

– Тихон! – предупреждающе произносит молодая женщина, поднимаясь со своего места.

Кидаю взгляд на лицо мальчишки и невольно вздрагиваю. Кажется, что в эту минуту он способен на убийство. Стоит передо мной красный от злости и не спускает с моего лица колючего взгляда.

От греха подальше отхожу в сторонку и присаживаюсь на свой стул.

– Ничего, ничего, – тихо приговаривает женщина, гладя меня по голове. – Тебя можно понять. Сейчас время такое, всем пришлось несладко… Все пройдет, милая. Война кончится.

Дергаю головой, скидывая ее руку. Никому не позволяю касаться моих волос.

Ледяная вода помогла привести меня в чувство. Мой ум как будто прояснился, теперь я хотя бы в силах отдавать отчет своим мыслям и действиям.

Внутри меня опять поднимается волна раздражения. Мне хочется накричать на них, спросить, чем меня напоили так, что я теперь похожа на чокнутую. Ведь это наверняка какое-то сильнодействующее наркотическое вещество. Другого объяснения я не нахожу.

– Какой сейчас год? – задаю я самый глупый вопрос, пришедший мне в голову.

Женщина быстро переглядывается с мальчиком и отвечает, словно мурлыкает:

– Сорок третий, май.

– Еще два года, – машинально отвечаю я, глядя в ее добрые глаза. – Еще не скоро…

Женщина снисходительно улыбается, разжимая мои сжатые пальцы и забирая из моих рук пустую кружку.

– Хорошо, хорошо, два года, так два года…

Наконец я не выдерживаю. Вскакиваю и снова начинаю кричать:

– Хватит уже меня дурить! Это и правда не смешно! Не знаю, как вы это сделали, но верните все, как было! Я сейчас же уеду отсюда, уеду, меня папа заберет!.. Сейчас не сорок третий, и фашистов всех давно перебили… Если это розыгрыш, то он уже затянулся.

Топаю ногой и снова сажусь на стул. Краем глаза замечаю, что Тихон закатил глаза и недовольно что-то ворчит. Кажется, даже пальцем у виска покрутил.

Злюсь еще сильнее. Обманывают меня, как только могут, да еще и меня саму дурой выставляют. Не понимаю только, зачем им это нужно. Первый раз в жизни видим друг друга…

– Ты, Катюша, наверно, просто устала, – продолжает успокаивать меня женщина. – Я же все понимаю, сейчас тяжело…

– Я не Катюша, – признаюсь я.

– А как тебя тогда называть?

Открываю рот, чтобы ответить, но лишь выдыхаю воздух и снова закрываю рот. Наверно, все-таки будет лучше, если я скрою свое настоящее имя.

– Катя, – сдавленно произношу я, потупив глаза.

Слышу, как Тихон фыркает. Проношу это мимо ушей, стараясь даже не глядеть в его сторону.

– Ну хорошо, Катя так Катя, – миролюбиво принимает мою сторону женщина. – Ты выспишься и не будешь больше волноваться…

Хочу объяснить ей, что я совсем не хочу спать, а хочу только одного: вернуться в тот треклятый коридор на третьем этаже лагерного корпуса! Но понимаю, что все мои слова не принимают всерьез. Меня считают ненормальной. И я сама уже такой себя считаю.

Все, что происходит со мной сейчас, кажется нереальным сном. Не находя логического объяснения, я все больше и больше думаю о фэнтези-книгах, где возможно все, вплоть до путешествий во времени. Но какая-та часть моего сознания все еще упирается в мысль о розыгрыше, хотя я уже плохо в это верю. Да мне уже во все трудно верится!

Внезапно приходит осознание того, что произошло. В голове по вискам бьет одна-единственная назойливая мысль: все, что сейчас происходит, происходит на самом деле. На дворе страшный сорок третий год, а я на самой настоящей Великой Отечественной Войне, исход которой мне, конечно же, известен, но не известно лишь одно.

Смогу ли я дождаться этого исхода?..

========== Глава 4 ==========

«22 июня 1941…

Сегодня воскресенье. Вера долго ждала этот день. И я тоже.

Отец вернулся еще сегодня ночью, когда все в доме уже спали. Мама уложила нас с Веркой, а сама сидела у окна в другой комнате и не ложилась. Я тоже решил не спать. Не мог я пропустить такое событие – отцу дали отпуск, и он вот-вот должен вернуться домой. Мы не виделись больше полугода.

Верка, наверно, уже видела седьмой сон, а я лежал рядом с открытыми глазами. Боялся, что, если закрою, усну. А вот Верка не боялась. Ну, ее-то понять можно. Пять лет девчонке.

Я, когда шаги услышал, сразу встал с кровати. Тихо пробрался к двери и приоткрыл ее. Помню, как при тусклом свете увидел отца. Он вошел в сени, как всегда, высокий и подтянутый, в военной форме. А мама уже рядом была. Она его, наверно, еще раньше увидела. Из окна.

Я не решился тогда выйти. Мама бы разозлилась, что я не сплю. Она у нас с Веркой самая лучшая, но все-таки я обещал, что не буду дожидаться отца до поздней ночи. Отчасти, я свое обещание выполнил. Я же его не встречал, просто дождался.

…И вот мы наконец-то все вместе. Оглядываю сидящих за столом людей, и не могу скрыть своего счастья. Они все тут, в сборе. Такие моменты бывают очень редко.

Прямо передо мной сидит отец. А на его коленки уже залезла Вера и теперь трется макушкой о его плечо, как котенок. Мама сидит рядом с ними. Даже отсюда я вижу, как блестят ее глаза.

Наша мама очень красивая. Отец говорит, что она похожа на русалку. Мама всегда отшучивалась, отвечая на этот комплимент одними и теми же словами: «Русалки злые. А я у тебя ангел.» Папа тоже смеялся и всегда целовал маму в ухо.

К столу подходит Лиля. Она тоже рада встрече с братом. На ее талии подвязан клетчатый фартук, а в руках она несет яблочный пирог.

– Ну все, – говорит отец, потирая руки и в полном блаженстве закатывая глаза. – Теперь я дома по-настоящему!

Лиля улыбается и краснеет. Ставит пирог на стол, попутно нарезая его на равные части.

Вдыхаю чуть пряный аромат и понимаю, что полностью счастлив.

Лиля кладет каждому на тарелку по большому куску.

– Ай да сестричка, – восклицает отец, надкусывая пирог. – Ну ты у меня просто чудо!

Лиля снова смущается и садится рядом со мной.

Верка перебегает ко мне и пытается устроиться на моих коленях.

– Вер, тебе что, места мало? – спрашиваю я у сестры.

– Пусти, – говорит та, упрямо пролезая под моей рукой. – Ну пусти же! Мне отсюда тату лучше видеть.

«Тата» – это на ее языке «папа». Не знаю, откуда у нее взялась эта странная манера называть так отца, но, тем не менее, по-другому она его и не зовет.

Маму это всегда очень умиляло. Иногда мне кажется, что она вообще Верку любит больше, чем меня. Помню, как я на нее обижался раньше. Но потом понял, что Вера младше, да к тому же девчонка. Вот поэтому все внимание ей. Раньше меня это больно задевало. А потом я осознал, что своим счастьем обязан ей. С ее рождением у меня появилась возможность уходить в лес одному и на долгое время. Ну, и ответственность, конечно, тоже…

– Тихон, – доносится до меня мелодичный мамин голос. – Чего замер?

Гляжу на нее и не могу понять, чего от меня хотят. Мама улыбается мне, а в глазах ее я вижу озорные смешинки. Пытаюсь понять, что такое важное я пропустил, но меня перебивает тетя:

– Да уж, выдумали. Куда ему еще? Учиться, конечно, дело. Но это сложно устроить.

Отец откидывает голову и смеется. Он всегда смеется очень долго и задорно. Его в эти моменты ничем не возьмешь. Пока сам не отсмеется – не обратит на тебя ни малейшего внимания.

– Ну будь же ты серьезным, – просит брата Лиля, недовольно поджимая губы. – Пойми же, что я волнуюсь.

– Ох, Лилька! – отсмеявшись, произносит отец, на эмоциях хлопая рукой по столу. – Да ты же пойми, что в городе перспективы. А у нас-то…

Внутри меня что-то екает, и я во все глаза смотрю на отца, не в силах поверить своей удаче.

– Пап, ты что, меня в город хочешь забрать?

Отец смотрит на меня, наклонив голову в бок, и скромно, будто бы он тут не при чем, улыбается. Мама смотрит на меня и уже откровенно смеется.

– Я-то бы хотел, – хитро прищурившись, говорит отец. – И мама не против. Ты лучше с тетей своей договаривайся.

Поворачиваюсь к Лиле и жадно гляжу на нее, пытаясь пробудить в ней совесть.

– Я даже не знаю, – говорит она, принимая серьезный вид. Но я-то вижу, что она уже приняла решение, а сейчас просто хочет изобразить из себя строгую родительницу. Наверно, тренируется заранее.

– Да ладно тебе, Лильк, – беззаботно говорит отец, машинально барабаня пальцами по столу. – Я ж уже даже с Генкиным отцом поговорил. Он-то и надоумил меня. Ну что ж парню взрослому в глуши сидеть?

– Ладно, – машет руками Лиля. – Я подумаю.

У меня семья сказочная! Все на чем-то умеют играть. Отец на гитаре, Мама на фортепиано, Лиля на нервах…

– Решено! – хлопает в ладоши отец, словно ставя в этом вопросе точку.

– Чего сидите?!

Все вздрагивают и оборачиваются. Поворачиваю голову в ту сторону, откуда донесся звук, и вижу на пороге старого отцова приятеля – Бориса.

– О-го, Борька! – радостно выкрикивает отец, поднимаясь из-за стола и выходя навстречу другу. – А я только вчера о тебе вспоминал. Думал, приеду – увидимся обязательно. Ты чего грустный такой?

Отец отходит к приятелю, и они вдвоем скрываются за дверью.

– Мальчишка, – с теплотой в голосе произносит мама, ласково глядя вслед мужу. – Все еще мальчишка!

Что происходит дальше – нельзя даже вообразить. Мне такое даже в кошмаре не могло бы присниться, хотя в первую минуту мне кажется, что я сплю. Я просто отказываюсь верить в то, что такой хороший день можно чем-то сломать. Но ведь, надо признаться, все в мире, и хорошее, и плохое, приходит в самый неподходящий для этого момент.

Отец входит в комнату, и я тут же понимаю, что произошло что-то ужасное. Мама тоже это поняла. Она сидит на стуле неестественно прямо. И не спускает глаз с мужа.

– Что случилось? – настороженно спрашивает Лиля, тоже с волнением глядя на брата.

Отец подходит к столу и тяжело опускается на стул.

– Вера, – говорит он. – Помоги тете Лиле – отнеси посуду.

Сестра с готовностью собирает и уносит тарелки. И, лишь когда она скрывается за дверью, отец произносит глухим голосом:

– Война началась.

***

Меня из комнаты не выгнали. Отец тогда сказал, что я уже взрослый.

Лиля ушла к Вере. Родители долго молчали, сидя на том же месте и не совершая никаких действий. Нет, они не впали в ступор. И даже не паниковали, хотя отец, как человек военный, сразу дал всем нам понять, что война будет особенная. Такие люди, как мой отец, сразу это чувствуют.

Они просто сидели вдвоем, а я был тогда лишним. Это я тоже понял. Поэтому решил уйти.

Мои родители думают теперь, что делать дальше. Отец, конечно же, завтра, если не сегодня, снова уедет. Только теперь на фронт. Его, как военного, наверняка отошлют в самые первые ряды.

Самое обидное то, что я ничего не понимаю. Мне целых четырнадцать для того, чтобы считать себя взрослым, но мне всего четырнадцать, чтобы я мог понять. И я не понимаю.

Я пришел к Генке. На самом деле, мы с ним не особо хорошо общаемся, но это все равно лучше, чем вообще не иметь собеседника, равного тебе по возрасту. Правда, Генка на несколько лет старше меня, и поэтому жутко зазнается.

Генка – рыжий вредный парень. Живет он на самом краю села, а его отец председатель. Это обстоятельство лишний раз дает ему повод чувствовать себя хозяином всего и вся. Первая причина такого неадекватного поведения – заносчивый и очень тяжелый Генкин характер.

– И что ты собираешься делать? – спрашиваю я его, подсаживаясь к мальчишке на ступеньку его крыльца.

– Я? Ничего. Ровным счетом ничего, – резко отвечает Генка, даже не глядя в мою сторону.

Удивленно поднимаю брови и пытаюсь понять, почему он такой нервный.

– Война началась, – говорю я Генке, старательно ища глазами его взгляд.

Рыжий парень поворачивается ко мне и спрашивает, будто бы не понимает:

– Ну и что?

Сдерживаю себя, чтобы не взорваться. Генка частенько ведет себя, как последняя свинья. И мне требуется большой запас терпения, чтобы терпеть все его нападки.

– Тебе же… Ну, восемнадцать скоро, – напоминаю я, неловко замявшись.

– И что? – тупо повторяет парень, все еще непонимающе глядя на меня.

– Повестку пришлют, – наконец нахожу я нужные слова.

Генка, наконец, понял, куда я гну. Он развернулся и теперь сидит ко мне вполоборота.

– Ну и пусть присылают, – невозмутимо говорит он. – Мой папаша все уладит. Что я на фронте забыл?

От такого заявления, я, надо признаться, слегка опешил. Будь я на месте Генки, не раздумывая, пошел бы. Я и сейчас мог бы. Но есть две проблемы.

Первая из них заключается в том, что мне всего только четырнадцать. А вторая – я не могу бросить своих женщин одних.

Вздыхаю и последний раз оглядываюсь на Генку.

– Ну, тебе-то, наверно, видней. У тебя отец кто? Председатель? А у меня военный.

– И что? – в который раз повторяет Генка. Он тоже встает и глядит на меня с нескрываемой злобой. – Иди к своему военному, вояка!

Генка, усмехаясь, срывает с земли травинку и сует ее себе в рот.

Поворачиваюсь к нему спиной. Ухожу, стараясь не оглядываться. Но, отойдя на достаточное расстояние, оборачиваюсь и гляжу в его сторону.

Отсюда мне отлично видно, как Генка, стоило мне только уйти, тут же вскочил, и теперь в неизъяснимой ярости топчет траву. Он очень злится. Это видно по тому, как он покраснел. Его щеки раздуваются, как у лягушки, а ладони крепко сжаты в кулак. Не понимаю только, что его могло так выбесить – мои вопросы или сам факт того, что от войны ему все равно никуда не деться?

***

Как я и полагал, отец уехал почти сразу. Мы еще посидели какое-то время вместе за столом, но то настроение, которое еще пару часов назад жило в каждом из нас, словно завяло.

Лиля, как всегда в таких случаях, ударилась в слезы, а вскоре и вовсе ушла к себе в комнату.

А мать – нет. Она наоборот стала еще серьезнее. Это натура врача. В каждом человеке этой профессии внутри есть некий стержень, который не дает им сломаться. Она может работать целыми сутками без сна. Частенько бывало даже такое, что ночью она была на дежурстве, а с утра ее снова кто-то дергает. И мама идет помогать. Она всегда утверждала, что врач – это не профессия. Это призвание.

Что уж говорить об этом? Любить свою работу – не любить себя.

– Ну что ж, пора, – твердо произносит отец и уверенно встает из-за стола. Одергивает на себе шинель, поправляет пилотку и поворачивается к жене.

– До свидания, – говорит он, стискивая ее маленькую ладонь в своей.

Мать поднимается на носочки и целует его в щеку. Кажется, все-таки и в ней что-то надломилось. Я замечаю это, несмотря на все мамины попытки скрыть тревогу.

– Давай, – обращается отец уже ко мне, хлопая меня по плечу. – За старшего!

Оставив на меня эту обязанность, он наклоняется к дочери и легко поднимает ее в воздух. Вера смеется, словно от щекотки. Вот уж кто действительно не понимает, что произошло утром.

Я и запомнил отца тогда именно таким: строгим, серьезным, с робкой улыбкой и печальными глазами. Как и тогда он будто бы стоит сейчас передо мной, сжимая в руке свой старенький, немного шершавый рюкзак, и смотрит прямо мне в глаза. Почему-то тогда мне показалось, что мы больше никогда не увидимся. Что все, что было в прошлом, перечеркнуто напрочь, а жизнь теперешняя не сулит ничего доброго. Она просто другая, я только сейчас это понял. Но, признаюсь, в глубине моей души все еще пробивается маленький, но упрямый росток веры в то, что, казалось бы, война отобрала у меня навсегда. Вера в то, что я еще увижу его глаза.

Зачем я все это пишу? Не знаю. Просто я решил, что, пока рядом со мной будет хоть один родной мне человек, я буду оставлять в этой тетради хотя бы маленькие пометочки.

Вера уже спит. А я не могу уснуть. Я думаю о том, как сберечь наших женщин…»

========== Глава 5 ==========

Закрываю глаза и пытаюсь уснуть. Не выходит. Совсем не выходит.

В голове невольно всплывает мысль о том, как легко я свыклась с тем, что попала в прошлое. У меня же нет стопроцентной уверенности в том, что все действительно происходит на самом деле. Однако это не мешает мне верить в происходящее со мной. Слишком все вокруг реально.

Назойливые мысли лезут в голову, мешая спать. Я лежу в маленькой комнатке, где нет ничего кроме кровати у окна, старого комода и стула в углу. Да еще прибитая к стене полка, на которую навалена целая стопа бумаг.

Сюда меня привела Лиля, как представилась мне та молодая женщина. Постелила мне постель, задернула занавеску и ушла.

А я лежу и смотрю на то, как лунный свет блуждает по потолку. В доме тишина. За стеной ни звука. Слышно лишь, как за окном квакают лягушки, наверно, недалеко речка. И сверчки стрекочут. Я слышала эти звуки всего лишь раз – на даче у Феликса. Я была у него в гостях с ночевкой. У нас тоже есть дача. Двухэтажная, со всеми удобствами. Но я никогда не любила оставаться в ней на ночь. Это предубеждение, что, если останешься ночевать в этом большом доме, то тебя заберут инопланетяне, у меня с самого детства. Помню, родители когда-то при мне смотрели на даче фильм «Чужой». В ту ночь меня преследовали кошмары и пугали деревья за окном. С тех пор я каждый раз устраивала истерику, если появлялась перспектива пожить на даче пару дней. Предков это очень злило, но, в конце концов, они от меня отстали. Иногда они смываются туда на выходные, если вдруг появляется более-менее свободный от работы денек, а меня оставляют в городской квартире, наказав кучу разных вещей: в Интернете не зависать, не забывать кормить собаку и мыть посуду. И все в этом духе. У Феликса на даче все по-другому. Меня всегда туда тянет. Мама посмеивается, когда я отпрашиваюсь у нее съездить к нему в гости. Она говорит, что тянет меня не на его дачу, а к нему самому. Возможно, так оно и есть.

Феликс. Я же так и не попросила у него прощения. Вдруг меня здесь убьют, и мы с ним больше никогда не увидимся? Я теперь не сомневаюсь в том, что не сплю. На затылке, судя по всему, вскочила шишка. Тогда почему меня тут не могут и застрелить? Все вполне реально. Такая же жизнь, только больше семидесяти лет назад.

Переворачиваюсь на бок и смотрю в окно сквозь занавеску. Сейчас новолуние. Вспоминаются случаи из детства, когда я разговаривала во сне. Мама рассказывала, что я иногда в детстве вставала с кровати и ходила по комнате. Я безобидный лунатик, но мне все же неприятны разговоры о моих ночных похождениях. Обиднее всего то, что я не помню ничего из всего рассказанного мне. Тогда почему я должна верить в то, что это правда?

Странные мысли лезут в голову. Смогу ли я хоть когда-нибудь попасть в свое время? Верните меня к цивилизации…

Внезапно меня словно чем-то ударили по голове. Я вскакиваю и кидаюсь к джинсам, которые валяются где-то на полу. Отыскиваю их за кроватью в углу и запускаю руку в карман. У меня же есть телефон! Я могу хотя бы попытаться дозвониться до Феликса.

Его номер забит у меня на кнопке быстрого вызова и подписан как «Кот». Я называю его так всегда, когда вспоминаю рекламу о кошачьем корме. Когда мне хочется его позлить, я глажу его «против шерстки» и так мило-мило улыбаясь, говорю: «Да ты умница, Феликс!» Я вообще частенько люблю говорить ему, насколько он похож на того кота Феликса из рекламы. А он и вправду на него похож: волосы черные, глаза почти желтые. И хитрый такой же.

Вытаскиваю телефон и с замиранием сердца пробую включить. Но телефон не работает, показывая мне только черный экран. Либо я разбила его, пока дралась с этим психом Тихоном, либо он просто не ловит, пока я здесь. Ну конечно, сети же тут нет. С разочарованием откидываю уже ненужное мне устройство и сажусь на кровать, обхватывая колени руками и прижимая их к себе.

Закрываю глаза и вспоминаю летние теплые ночи, проведенные мною на крыше. У меня есть ключи от чердака своей многоэтажки, а оттуда как раз открыт выход на крышу. Ключи мне дал один без ума влюбленный в меня пацан. А я их «забыла» ему вернуть. Иногда, когда родители уезжают в командировки, я ухожу туда и прячусь там от всех. От людей, от проблем. И наблюдаю за городом. С высоты двадцатого этажа он почти как на ладони. И звезды очень близко.

Становится жарко. Откидываю легкое одеяло и спускаю ноги на прохладный пол. Мой взгляд скользит по скудной комнатной меблировке. Понимая, что уснуть мне в скором времени все равно не удастся, встаю и подхожу к комоду. Часы, стоящие на нем, показывают половину первого ночи. Подхожу к полке и беру с нее стопку бумаг, перевязанную атласной голубой ленточкой. Возвращаюсь к себе на кровать и кладу находку себе на колени. Убеждая себя, что не случится ничего плохого, если я посмотрю, что внутри, дергаю за край ленты, и она соскальзывает и падает на пол. Я же не собираюсь это забирать? Я всего лишь посмотрю.

Начинаю по одной просматривать бумаги. Сверху лежит чье-то письмо. Без зазрения совести вскрываю конверт и читаю содержимое письма. Ничего интересного. Всего лишь несколько строк с бесконечными пожеланиями и просьбами «передать привет»… Откладываю его в сторону и с интересом разглядываю лежащие под ним фотографии. На первом фото изображена, без сомнения, та милая хозяйка Лиля. Она глядит на меня, лукаво улыбаясь. На голове у нее венок из ромашек, и в руках она тоже сжимает букет ромашек. Она стоит босиком, в легком летнем платье и с распущенными длинными волосами.

На следующей фотографии – мужчина и женщина. Они стоят, обнявшись. Молодая женщина на снимке весело смеется, прищурив один глаз. У нее очень милые, немного детские, черты лица; волосы вьются и спадают ей на плечи. Она чем-то напоминает меня. Только веснушек нет. И, надо признаться, ее черты гораздо красивее моих. Более женственные что ли…

Мужчина на фото целует ее в щеку, отчего виден лишь его профиль. Его волосы топорщатся в разные стороны, на голову нахлобучена кепка. Одна его рука лежит на талии любимой, другая держит ее за руку.

Откладываю и эту фотографию, выуживая из стопки снимков следующую. Сердце начинает бешено колотиться в груди, лишь стоит мне взглянуть на нее. На фотографии – тот самый военный со стены в коридоре. Сомнений быть не может. Смотрю широко открытыми глазами на фото, подношу его к глазам и убеждаюсь в своей догадке. Это та же самая фотография, что я видела днем. Оригинал, даже не копия. Я понимаю это, когда вижу сгиб – в том же месте, как и на том снимке в рамке. Только эта фотография еще не так помята и не успела выгореть и обесцветиться. Переворачиваю фотографию и вижу подпись: «18 июня 1941». Снимок сделан за несколько дней до начала войны.

Вздрагиваю от резкого звука. До чего же тут двери скрипят! Поднимаю голову и вижу на пороге Лилю.

– Зашла проверить, как ты, – вполголоса говорит она, подходя к моей кровати.

Не успеваю никуда спрятать фотографии. Смотрю в лицо женщине и, наверно, слишком нагло заявляю:

– Я взяла просто посмотреть.

В темноте не могу различить выражение ее лица. Интересно, она сильно злится? А, впрочем, все равно.

Лиля берет фотографии и аккуратно складывает в ровную стопку. Поднимает с пола ленточку и вновь бережно их перевязывает. Кладет снимки обратно на полку и поворачивается ко мне.

Набираюсь смелости и спрашиваю:

– Этот мужчина на снимке… Ваш муж?