Текст книги "Аквариум (СИ)"

Автор книги: Bonifacy

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Сейчас лицо Адриана не выражало ничего; он походил на человека в спокойном, уравновешенном здравии.

Парень накрыл рукой дверную ручку, погладил ее, не решаясь войти, и уже было надавил, чтобы отпереть, но остановился тотчас, когда заметил за собой непроизвольное дёрганье левого глаза. Он осторожно, стараясь не создавать лишнего шума, убрал ладонь и, обранив порывистый стон, присел на корты. Схватился за виски.

Блин-блин-блин… Нервы совершенно ни к черту.

В каком состоянии должен быть человек, чтобы у него дёргался глаз? За Адрианом ранее такого не наблюдалось.

Мысленно досчитав до десяти, Агрест резко поднялся и без всякого соблюдения приличий распахнул дверь, захлопнул и упал на диван, расслабленно откинув ноги на стоящий напротив стеклянный столик.

Невозможно добровольно надеть на себя ошейник, вкусив сладкий, сочный плод свободы. Адриан познал опьяняющую свободу. И он не собирался вновь вверять ее своему мучителю.

Надоело потакать, не переступать черту бесконечных запретов, быть едва ли не псом на привязи. Хотелось дерзить, хамить, злить отца, как в последний раз. Даже если это ему дорого обойдется.

Его состояние сейчас – это спичка, выброшенная неподалеку с порохом. Пока что все гладко, но его внутренний зверь жаждет малейшего повода напасть. Слишком резкое движение добычи – хищник бросается на нее с обнаженными клыками. Габриэль повышает тон – спичка перекатывается к бочке и – ба-бах! – разносится шумной взрыв.

– Ну надо же, явился, – невесело заметил Габриэль, скептически оглядев сына из-под низко посаженных бровей. – Почтил своим присутствием.

Волосы отца давно прорезала седина, но некоторые пряди всё ещё оставались пшеничными, как воспоминание о цвете былой молодости. Но и они, кажется, скоро побелеют, как первый снег – наверняка похождения Адриана доставили отцу немало лишних переживаний.

На миг Адриана даже охватил стыд! Но после он припомнил все: бессмысленные запреты отца, тотальный контроль, ограничение свободы даже в таких, казалось бы, интимных вещах, как выбор друзей, увлечений и девушки.

Стыда не стало – он испарился с приходом неприятных воспоминаний.

– Собственной персоной.

– Не смей дерзить мне, – сухо отрезал мсье Агрест, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено. – Ты и так уже разочаровал меня своим поведением.

Ба-бах!

– Разочаровал, говоришь?! – слова булькали в горле, выпрыгивали изо рта. Парень давился ими, задыхался, но продолжал говорить. – О, Господи, не могу поверить! Да что ты, черт тебя побери, такое несёшь?! Не стыдно? Странно. Я всю жизнь соблюдал твою гребаные, ненормальные, нездоровые правила, угождал тебе, учился на отлично, соблюдал все твои дурацкие требования и совершенно уебанские закидоны, и, тем не менее, ты всегда оставался мною недоволен. Вспоминаю все прошедшее и спрашиваю себя: «А когда ты меня вообще хвалил?» – и знаешь что: не могу припомнить ничего такого! Потому что этого просто не было.

От агрессивного возбуждения он даже вскочил с уютного дивана и, подойдя к отцовскому столу, упёрся в него ладонями. Тяжело дышал.

Окончив свою бравую речь, он, кажется, выплеснул зло, копившиеся в нем годами, и более-менее успокоился. Продолжил уже спокойным, но охрипшим голосом:

– Помню, в шестнадцать лет, когда ещё была жива мама, мы обсуждали мое будущее. Я надеялся, что по достижению совершеннолетия покину родительское гнёздышко и буду снимать квартиру где-нибудь неподалеку от учебы; сначала на свои накопленные средства, а потом из выручки от подработки. Хотелось самостоятельности. Но ты наотрез отказывался меня отпускать, и упорно продолжаешь настаивать на своем до сих пор. Какого хрена, отец?!

– Потому что ты элементарно не готов к самостоятельности. Вырвался птенец на волю – и посмотри, что ты устроил, – Голос главы семьи, как всегда, оставался глубоким, отчётливым и холодным, но было что-то ещё – да, кажется, это вселенская усталость. Он так же в свою очередь встал и бросил сыну в руки планшет. Тот ловко поймал его и, пролистав открытую страницу, укусил нижнюю губу. – Ты был замечен на митинге, который сам же спровоцировал, но до этого отказывался давать хоть какие-то комментарии касательно этого – стоит отдать должное, за это хвалю, рад, наконец?! Мало того, оставил на дороге свой автомобиль, чем вызвал ещё более затруднительное движение, и вишенка на торте – скрыл от меня тот факт, что твоя русалка, оказывается, может превращаться в человека не только в полнолуние. Более того, ты поощряешь ее превращения. Да и у нее оказывается, есть интеллект, и благодаря играм с Феликсом она выучила французский язык. Ты все ещё хочешь уверить меня в том, что ты достоин свободы? Настоящая свобода невозможна без ограничений. Без рамок приличий, этикета, морали мы превратимся в бездумный скот. Я даю тебе ровно столько свободы, сколько тебе нужно, чтобы не снесло крышу от чувства вседозволенности и власти.

У тебя нет чувства долга перед своей семьёй: нет чувства долга передо мной и Феликсом. Ты носишь известную фамилию, так будь же добр не опозорить ее. Потому что твои действия сказываются не только на тебе, но и на мне, твоём младшем брате и матери, наконец.

Адриан был шокирован услышанным. Обезоружен. Впервые он глянул на отца и увидел не злого деспота и тирана, а человека. Человека, который работает на износ ради финансового обеспечения своих детей, чтобы дать им достойное и образование и в будущем у них не сосало под ложечкой из-за того, что они голодали несколько дней. Адриан знал, что отец – выходец из бедной семьи, но предпочитал не искать своему «мучителю-садисту-абьюзеру» оправданий.

Как оказалось, зря. Прошлое – это не оправдание, а неоспоримый факт из биографии. Показатель того, через что прошел человек, чтобы достигнуть таких высот. Адриан смотрел на отца во все глаза и не мог налюбоваться. Впервые, наверное, он увидел его в новом свете: с опухшими глазами, мешками под ними, с небритой щетиной, растрёпанными волосами, измученным переживаниями высоким лбом с многочисленными морщинами.

Как ограничен, как недалек был Адриан все это время, видя лишь одну сторону отцовской личности.

Да, для того, чтобы обеспечить детям независимое будущее в одной сфере, приходится быть жёстким и идти на жертвы. Положим, эта жертва – хорошие отношения с детьми. Зато они не будут голодать.

У монеты всегда две стороны: идеально балансировать между двух граней способны только титаны. Габриэль Агрест – не титан. Он обычный человек. Осознание того, что все мы люди, грешные, с недостатками, с уймой несовершенств и плохих привычек – это первый шаг на путь к просветлению. Шаг так или иначе должен быть сделан. Не важно через какие страдания – уважения заслуживает лишь тот, кто сделал шаг. Оставшиеся позади – неудачники.

Адриан сделал шаг. И его мир никогда не будет прежним. Слова лишние; к чему Адриану раскаиваться, молить о прощении и оправдываться как ничтожество, когда сказанного не воротишь? Парень вышел из комнаты чуть более лучшей версией себя, чем до того, как он зашёл в эту комнату.

Отец не стал его задерживать. Молча опустился в кресло и плеснул в стакан бренди.

***

Адриан был настолько потрясен, что даже забыл о своих планах. У него сломался стереотип. Он жил одним убеждением, но это убеждение оказалось ложью – вернее, той немногой частью от полноценной личности Габриэля Агреста.

Так еретик, познавший единого бога, на костре стонет и шевелится, когда первые языки пламени лижут его ноги… И ведь ничего уже не поделать – он уверовал в Господа слишком поздно. Он уже погибает. Но погибает истинным христианином, покаявшемся и сознавшемся во всех своих грехах. Есть покаяние – есть прощение. Без покаяния нет смирения. Замкнутый круг.

Адриан не погиб, душа его не распалась, но близка к тому.

Точно. Вспомнил – прозвучало в его голове выстрелом. Он же хотел после разговора с отцом навестить свою дорогую Хлою. Разговор состоялся, к чему же медлить?

Он немедленно направился в ее комнату. Хочется верить, что она по-прежнему в этом доме и желательно в своей нежно-розовой комнате. Адриан окончательно разочаруется в ней, если она сбежит, как последняя паршивая сука, не умеющая отвечать за свои слова и поступки.

Хотя, побег… не в ее стиле. Она слишком гордая для этого.

Адриан приблизился к двери – терпкое предвкушение сворачивалось в нем кольцами. Сообщаю по секрету, он хотел устроить ей мозговой штурм и заставить поплатиться за свое предательство, но сейчас он был спокоен и даже в каком-то роде опустошен. Он явно не настроен на очередные скандалы да распри.

Хватит с него этого дерьма цвета юности. Они поговорят, как взрослые, адекватные люди. Он просто хочет знать, где оступился, чем так провинился перед ней, что она решила так подставить его. Или, быть может, он был о ней слишком высокого мнения и на самом деле она по-прежнему падка на мизерную месть?

Адриан останавливается у двери и, согнув руку в локте, собирается постучать по деревянной поверхности костяшками пальцев, уже готовится услышать характерный звук, но…

Ему в затылок упирается что-то твердое. Холодное. Острие ножа, кажется.

– Даже не думай, Адриан, —тонкий, преимущественно на высокой ноте, противный голосок маленькой шавки Буржуа Адриан узнает сразу. – Ты первый предал Хлою.

– М-м-м, Сабрина, – с издевательски-ироничным упоением тянет Адриан, словно мелодию и в жесте «сдаюсь» поднимает руки вверх, оборачиваясь к ней всем корпусом. – Не очень-то красиво тыкать своим канцелярским ножиком в людей в их же доме, тебе так не кажется?

Сабрина Ренкомпри – девочка на побегушках у Хлои. Ее безропотная, необъяснимая и рабская преданность Хлое действительно оставалась для блондина загадкой и по сей день. Эта девчонка – живой пример слабого и беззащитного существа, который не может вынести ношу собственной свободы, и ему необходимо вверить ему кому-то более сильному, более властному.

Кажется, она так же дочь полицейского. Адриан до сих пор помнит тот день, когда отец подарил ей этот канцелярский нож, и она, сияя от радости и гордости, рассказала об этом Хлое, надеясь, что хозяйка оценит. Адриан не знает почему, но этот эпизод прямо-таки врезался безбашенным грузовиком в его память.

И сейчас Сабрина Ренкомпри тычет в него этим самым ножиком. В его собственном доме. Фантастика.

– Не кажется. И, вообще, это не твой дом, а дом мсье Агреста.

– Да-да, – монотонно и с откровенной скукой произносит Адриан, закатывая глаза. – Но я здесь живу, не ты. Не забывай об этом.

– Я уж постараюсь.

Адриан насмешливо изогнул бровь. Зачем она вообще это сказала? «А, точно, – ехидно думалось ему, – для шавки важно, чтобы последнее слово всегда было за ней, неважно насколько оно глупое и нелепое».

Обычно, когда человек улыбается – его лицо сглаживается и преображается в лучшую сторону, но у Сабрины напротив – уголки ее губ приподнялись вверх и придали ей уродливую форму, схожую не то зайцем, не то хомяком. Это ещё разобрать надо. А Адриан явно не собирался этим заниматься.

– Объяснись, – потребовал Агрест младший. – Твое присутствие здесь неуместно и нелогично.

– У меня к вам та же претензия, мадемуазель, – вставила неизвестно откуда взявшаяся Натали. Сабрина, завидев ее, тут же отняла ножик, который до этого угрожающе держала на уровне носа Адриана, и спрятала за свою увесистую бордовую сумку, наполненную всяким хламом, которую всегда носила с собой. – Я тайно разрешила вам посетить особняк только по настоятельной просьбе мадемуазель Буржуа. Если я не ошибаюсь, то вы должны были передать ей некие документы. Вы уже передали?

– Д-да.

– В таком случае, я думаю, что вам следует покинуть нас. Мсье Агрест не одобряет присутствие посторонних людей в своем доме. Тем более угрозу жизни членов его семьи.

Женщина кивнула на сумку, за которой Сабрина прятала злосчастный ножик. Рыжая девчонка с беспокойством сглотнула вязкую слюну. Всё-таки секретарша заметила. Вот проклятие!

– К-конечно, простите за доставленные неудобства.

«Мы уж постараемся», – в язвительной манере хотелось передразнить недавнюю реплику Сабрины Адриану, но у девчонки в последний момент, видимо, что-то в голове щёлкнуло, и она как в горячке ломанулась в комнату Хлои.

– Извините, мне нужно кое-что сказать Хлое.

Она приоткрыла дверь, и в небольшой щёлочке Адриан смог краем глаза увидать свою бывшую возлюбленную – она сидела на том самом пуфике, на котором он недавно читал глянцевый журнал, ожидая Маринетт, и, казалось, плакала. Но Адриану, конечно же, показалась. Стервы не сожалеют о мести.

«Бог с вами со всеми, я заебался», – заключил Адриан и отправился в свою комнату. Натали остановила его рукой и, не говоря ни слова, передала ключи.

***

Вечерело. Из приоткрытого окошка дул ветер, колыхал листья папоротника, стоявшего на стеклянном столе возле дивана – один из немногих цветков в комнате, за которым Адриан лично ухаживал.

Если так подумать, то в список причин входит то, что этот цветок – папоротник. Эмили Агрест их любила. Дикие, своенравные, свободолюбивые растения – так говорила она, и слова мелодией лились с ее уст, но это так странно! Как цветок может любить свободу, показывать свой нрав?

Но теперь Адриан лежал – и ему будто бы вырвали сердце – и понимал, что это правда. Даже у растений есть мятежный дух, даже они тянутся всем своим недолго живущим существом к солнечным лучам, а с приходом тьмы прячутся и закрываются.

Адриану и спрятаться некуда.

– Маринетт?

Парень поворачивается боком и смотрит на русалку, вышедшую из ванной – она попросила принять душ. Говорит, даже в человеческой форме тесный контакт с водой ей необходим. Да и элементарно хотелось смыть с себя всю пыль, грязь и пот этого жуткого дня. Адриан это понимал, поэтому разрешил, хотя ему показалась сия просьба странной. Она ведь скоро перевоплотиться – до полуночи всего каких-то два часа.

– Да? – откликнулась девушка, ероша свои длинные, тяжёлые, волнистые волосы.

– У тебя есть имя? Твое настоящее имя.

– Есть, – Маринетт ответила сразу, едва лишь Адриан окончил свою фразу, но удивления, прыгающего, словно неугомонный попрыгунчик в тесном пространстве, скрыть не смогла. Глаза округлились и она, присев рядом с парнем, ласково улыбнулась. – Но ты его, боюсь, не выговоришь.

Адриан рывком сел напротив, смотря на Маринетт горящими глазами.

– А ты попробуй, – с жаром подхватил юноша, – назови. Быть может, и выговорю…

Непонятный звук шевельнулся на приоткрытых устах Маринетт. Качнулся, как качели, и потонул в глубине комнаты, заставляя Адриана беспомощно моргать глазами, будто слепого котенка.

– Что-что?

– А то, – Маринетт щёлкнула его по носу. – Давай спать.

Агрест устал переживать и переживать тонны и сгустки мрачных событий, что приключились с ним за день, поэтому так легко отвлекся на что-то новое, лёгкое, безобидное, как настоящее имя Маринетт.

Он не сразу пропустил через фильтр понимания ее фразу и с той же пылкостью стал недоумевать, но и недоумение это, казалось, было деланным, лишь бы не думать о всех мрачных моментах этого дня – а их было много! Стоит замолкнуть – и плохие мысли втеснятся ему в голову. А этого ох как не хотелось…

– Но как же это? Разве гортань русалок не устроена по-другому? Тогда как ты смогла это выгово…

– Я само, право, не знаю, – Маринетт смущённо улыбнулась, и даже красные пятна стыда миниатюрными розочками расцвели на ее щеках. Агрест сразу заподозрил что-то неладное. – Не думала, что у меня получится, но…

– Постой, – прервал он, понизив голос.

Схватив девушку за подбородок, он вынудил ее посмотреть на себя… и, боже милостивый, чертовски насторожился. Ее глаза бегали, в них буквально горели искорки, тлели уголки, взрывались фейерверки – или все вместе взятое! Словом, она совершенно точно была чем-то взбудоражена. Адриан обеспокоенно приложил ладонь к ее лбу. Вдруг, у нее температура, как и после первого превращения в человека спустя почти год?

– Что с тобой? Не хочешь мне ничего рассказать?

– Нет, – зрачки Маринетт расширились до пугающих размеров. – Или да. Но позже, ладно? Когда буду готова.

– Как скажешь, – все тем же низким, бдительным тоном промолвил он, погладив девушку по плечу – на ее коже тут же выступили мурашки. – Но ты сказала, «давай спать»? Разве мне не следует принести лестницу, чтобы…

– Чш-ш, – она заговорчиски приложила палец к его губам, – просто верь мне и ни о чем не беспокойся. Веришь?

Адриан рассеяно кивнул. Он хотел бы верить, но… ладно, неважно, что это за «но». Перед ним – Маринетт. Та самая русалка, которая делила с ним пристанище целый год, на которую он не обращал внимания, которой помог, с которой ощутил небывалое родство душ. И сейчас она просит довериться ему. И он сделает это ради нее.

И, склонившись к русалке, Адриан запечатлел на ее лоб чистый, спокойный поцелуй. Улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо. Это и было ответом. На том и решили лечь спать.

Глубокая ночь. Все живое дремлет, Париж утопает во тьме, а Адриану не спится. Он проснулся пять минут и до сих пор не мог заснуть. Усиленно пытался считать овечек на лугу, перебирать былое, не думать ни о чем, усиленно искал удобное положение, прислушивался к мирному сопению Маринетт, но так и не смог отключиться.

Черт. Видимо, Морфей насильно вытолкал его из своего царства и не желал впускать, пока он не совершит какой-то обряд.

«Ладно, – Адриан сдался. – Буду играть по правилам».

Он раздраженно отбросил одеяло, сел, свесил ноги с кровати и, нащупав тапочки, нырнул в них. Зевнул и, надел серые трико, висевшие на стуле. Дремота всё ещё окутывала тело, каждую клеточку. Отвратительное дело: тело умоляло об отдыхе и продолжении сна, а мозг напрочь отторгал сон – голова гудела об беспокойств, тревог, впечатлений. Слишком уж насыщенный день выдался. Аж тошно.

Парень потянулся и, скользнув змейкой-взглядом по спящей Маринетт, не без подкосившего его удивления заметил – хвоста до сих пор нет.

Для убедительности он положил ладонь в то место, где под одеялом предположительно должны находится ее колени… и, о черт, оттуда действительно выпирали коленные чашечки.

Адриану сделалось сухо во рту. Он приложил руку к взмокшему лбу, выравнял дыхание и прислушался к стуку сердца – неспокойному и бойкому.

О, боже… Крышу снесло. Они поговорит об этом утром, да, утром…

А сейчас Адриан нуждается в глотке воды, как Булгаков в морфие, поэтому он немедленно отправился вниз, в столовую, за долгожданным стаканом. Проходя мимо столика в комнате, он не без сожаления отметил – в таком случае следует оставлять здесь кувшин с водой или стаканами, чтобы не пришлось спускаться вниз.

Для сонного человека это сравнимо с пыткой Ада.

«02:06» – высвечивались на электронных часах. Адриан кисло улыбнулся. Примерно в это время Хлоя застукала их с Маринетт за ужином – он помнил.

Спуск по лестнице дался на удивление легко. Его нога не подвернулась и он не зазевался, как это было однажды, в тринадцатилетнем возрасте. Он тогда свалился с предпоследней ступеньки и смачно ударился рукой – слава богу, успел ее подставить, иначе это могло бы быть лицо.

Агрест невесело оскалился. Самые странные воспоминания на закромах души просыпаются ночью. Волшебное время. Чуткое время.

Вдруг – остановился. Замерло дыхание внутри, ядовитой дымкой затянуло сознание. Кажется, одно неверное движение может ее спугнуть.

Свет в кухне включен и на ней орудует Хлоя. Она, словно сказочная нимфа, тянется на носочки за стаканом воды.

Очевидно, ей тоже не спится.

Не спится. Хлое Буржуа не спится…

Каждый импульс в теле Адриана дернулся. Перед глазами встало раскрашенное полотно. Конечно! Ха-ха.

Адриан понял. Все сходится: пазлы сложились в целостную картинку. Он был окрылён любовью к Маринетт настолько, что потерял бдительность и предусмотрительность.

Вот где корень всех бед, проблем и несчастий – в неосторожной любви к Маринетт. Это чувство к русалке настолько вскружило ему голову, что он забыл все, что знал до этого.

Хлоя страдает бессонницей и, следовательно, нередко встаёт с периода от часа ночи до трёх, чтобы выпить стакан воды, потому что пока она не попьет, не сможет заснуть. Адриан упустил это. На митингах часто случаются несчастья и известным личностям там настоятельно не рекомендуется находиться – Адриан даже не подумал об этом.

Изумительно, ха-ха! Да что с ним такое? Он сам не свой!..

Это не любовь – это страсть. А страсть – отрава.

Адриан выжигает дыру в Хлое, но продолжает смотреть. Ему так и не удалось с ней поговорить. Она предала его, предала! Непростительно!

Даже Натали Сёнкер – та самая секретарша отца, верная ему до гробовой доски – не раскрыла Адриана перед Габриэлем, не выдала их с русалкой страшную тайну, а Хлоя!

Хлоя, которой он рассказывал странные, глупые, безумные вещи, которыми не решился бы более поделиться ни с кем. Хлоя, которая экспериментировала над его прической. Хлоя, с которой он смеялся, разделял радость и грусть; которая поддерживала его после очередной ссорой с отцом; с которой они держались за руки и вместе ели мороженое; с которой пробовали что-то новое и увлекательное.

Терпеть это просто немыслимо. Эта горечь, это терпкое послевкусие недоговоренности на кончике языка сведёт его с ума, если он немедленно не поговорит с ней. О, а ведь послевкусие решает все! К черту воду, к черту сон, к черту все.

Хлоя допила – Адриан слышал, как громко она поставила стакан на столешницу, а сама, поправив халат – о боги, тот самый халат из Вьетнама! – направилась к лестнице.

Адриан прижался оголенной спиной к холодной стене и притих. Краем глаза он заметил ее изящный стан возле себя и, повинуемый каким-то диким, необузданным инстинктом, притянул ее к себе и прижал к стене.

Он заглянул в ее бессовестные, голубые, удивление глаза, и в нем проснулась заснувшая ярость.

– Адриан? – ее губы чуть приоткрылись, а его имя хрипнуло у нее во рту почти что как стон. – Что ты…

Адриан яростно впился в нее глазами. Смотрел в эти знакомые черты, вылизывал это лицо, запоминал каждый изгиб, желая запомнить ее такой, какая она есть в эту минуту – потерянная, взъерошенная, усталая, а не такой какой она сделается в следующий миг.

– Почему? – спросил Адриан, и голос его твердел, как сталь, как взгляд.

Хлоя, сразу сообразив, чего он от нее хочет услышать, ответ на какой вопрос, захохотала. Ее чистый, ехидный, невесёлый смех резал по слуху Адриана хуже всякой насмешки.

– Почему, Хлоя, почему?! – повторил он с нажимом, и в омуте его малахитовых озёр плескалась вулканическая обида, кристальное разочарование.

– Этот вопрос задай себе, не мне, – она сильным движением толкнула его в сторону и, разгладив складки ночнушки, гордо вскинула подбородок. Его вызов она встречала с воинственной полуулыбкой. Приступ смеха ушел, и теперь она смотрела серьезно, даже строго. – Ты с самого начала знал, какая я. Я не скрывала от тебя своей темной стороны.

– Я хотел верить тебе, в твою искренность, в уважение к нашему прошлому и всему, что было между нами.

Какая жалость! Когда он был спокоен и желал говорить с ней – ему это не удалось, а сейчас, когда она стоит перед ним, он взбешён. Кулаки сжимаются и разжимаются, на миг в уголке сознание шевелится преступная мысль – а может, ударить ее? – но тут же млекнет, он же не животное какое-то, чтобы поднимать руку на девушку, какие бы желчи не капали с ее языка – она все ещё не оскорбила ни его, ни Маринетт, ни что-либо другое.

Быть может, если ее слова имеют над ними такую силу, то какая-то часть его – пусть он того ещё и не сознал – согласна с ней? Это оттеснило злость. Адриан куснул внутреннюю сторону щеки, оттянул кожицу, успокаиваясь почти окончательно. Теперь ему было даже жаль.

– Хотел верить, – передразнила блонди с горечью. – Мне тоже, знаешь ли, хотелось верить в твое благоразумие, в то, что у тебя есть своя голова на плечах. Но нет! Не продержался ты долго – стоило папочке надавить чуть сильнее, и ты сдался. Слабак. Ничтожество.

Она говорила так, словно плевала болью, кровью, ненавистью. Даже корпус ее выгибался так, словно она собиралась подойти ближе и плюнуть Адриана в лицо, но даже если и хотела, то недюжинное самообладание ее останавливало.

Сердце Адриана ёкнуло. Так вот оно что. Его расставание уязвило ее гораздо больше, чем она показывала; гораздо больше, чем сам бы Адриан того хотел.

Ее сильно, до скрежета в зубах задело, что частично этому способствовал отец. Он использовал ее, положение ее отца, как ему заблагорассудится, а она не хотела быть игрушкой в чьих-то руках.

Адриан протянул руку. Ему хотелось потрепать ее по макушке, как он делал когда-то, но было поздно.

– Я сожалею.

– Сожалеешь? Серьезно?! – Буржуа истерически взвизгнула и шарахнулась от Адриана, будто от обрыва. – Мне не нужно твое сожаление! Знаешь, я бы честно смогла простить или по крайней мере понять тебя, если бы твои чувства ко мне действительно погасли. Но наше расставания – это не твой выбор, а прихоть твоего отца. Он считает, что делает всё правильно, ограничивая твою свободу, но почему-то не учитывает того, что молодость – это совершение ошибок. Ошибки учат нас, мы волей-неволей делаем выводы и познаем правила этой гребаной жизни. И ты должен сам пройти этот путь, отец не протопчет тебе тропинку, работая на износ, потому что вы разные люди, у вас разные леса, поля, дороги жизни, черт возьми!

Мелодичный звук ее голоса пробежал по юноше какой-то сладкой дрожью. Удивительно. Ещё недавно Агрест млел перед правдой – отец не тиран и у него свое видение воспитания, но сейчас методы Габриэля подставлены под решительные сомнения.

Жизнь, сколько у тебя граней? Как много точек зрения?

Хлоя развернулась, чтобы уйти, но Адриан сделал шаг ей навстречу и примирительным тоном, чтобы удержать ее, продолжить диалог, попросил:

– Подожди, Хлоя. Ты говорила, что не играешь в двойные игры.

– Да, не играю. Это не двойные игры хотя бы потому, что я остаюсь верна себе и своим принципам и знаю, чего хочу. А ты?! – Рывок. И она неожиданно соскочила со ступеньки, на которую успела взобраться, и с укором ткнула в грудь Адриана. – Знаешь ли ты, чего хочешь?!

– Мы ещё не закончили.

– Я закончила, – она резко выставила руку вперёд, пресекая все дальнейшие попытки ее разговорить и, быстро переставляя своими маленькими прелестными ножками, тихо удалилась. Адриан только слышал вкрадчивое, словно тайный грех, шуршание ее халата.

Как сокрушенный герой упал на колени и тихо молвил: «В самом деле, а чего я хочу?»

***

Спустя несколько дней

Хлоя покинула особняк в спешке. Утром она собрала свои вещи и, оторвав мэра города от чрезвычайно важных дел, вызвала его лично на огромном черном джипе. Хоть вещей было не так уж и много – всего лишь одна сумка, но стервы строго соблюдают свой пафосный репертуар и не вызывают такси, даже если до дома ехать менее пятнадцати минут.

Адриан тогда рано проснулся и, заглянув в окно, видел, как машина трогается с места, а Хлоя, вопреки гигиене, прислонившись щекой к стеклу, смотрела на унылые витрины магазинов.

Всё-таки одному стычка той ночью с Буржуа научила Адриана – он теперь каждый вечер брал с собой прозрачный графин с водой и два идентичных стакана – для себя и для Маринетт, чтобы в случае бессонницы встать и плеснуть здесь, в комнате, а не ходить вниз, по дороге растеряв весь хрупкий налет сна.

К слову, о Маринетт. Она так и не приняла свою урождённую форму. Парень на подсознательном уровне чувствовал, что то ее странное, необъяснимое, беспричинное возбуждение и обещание рассказать о неком секрете было напрямую связано с ее продолжительным сохранением человеческих ног.

Но сегодня, наконец, когда Адриан вернулся с тренировки по баскетболу и попутно набирал сообщение Аликс: «Хей, привет. Мы с вами так и не говорили о Маринетт. Вы верите мне?» – девушка встала с дивана в знак приветствия и, робко перебирая пальцами, начала:

– Адриан, не хочу, чтобы ты пугался, поэтому даже не знаю, как бы правильнее это преподнести… у нас, русалок, с этим все гораздо проще.

Адриан сразу напрягся. Дурное предчувствие липкой паутиной окутало грудь. Он выронил телефон. Просто гаджет как-то сам выскользнул из потных рук. Юноша, помахав на лицо руками, поднял телефон и сел рядом с Мари, проницательно заглянув ей в глаза. Она мялась. Его ладонь легла на ее колено – и она расслабилась и как на спуске продолжила глаголить:

– Нам не нужны тесты или какие-то исследования, чтобы знать наверняка. Мы чувствуем свое тело лучше, чем вы, и если в нас зарождается другая жизнь… мы в таких вещах не ошибаемся. В общем, я беременна.

В Адриане не произошло каких-то невероятных изменений или потрясений: бабочки не порхали в живота, единороги не блевали радугой, а внутри не распускались цветы и не звенели колокола, эхом отзываясь в ушах. На самом деле, он только об этом и думал в последнее время, поэтому был готов к чему-то подобному.

Он свежо, ободряюще улыбнулся и нежно погладил девушку. Она явно волновалась, говоря об этом, ведь не знала, как Адриан отреагирует, но он не хотел, чтобы она беспокоилась об этом, ведь он позаботится и о ней, и о том или той, кого она носит под сердцем – в этом не может быть сомнений.

– Я тебя услышал. – Они занимались сексом лишь однажды, поэтому Адриан уточнил: – У вас богатое чрево?

– Да. Гораздо более, чем у вас…

– Раз уж речь зашла о размножении, как вы.?

– Как в легендах, – иронично усмехнулась русалка и пожала плечами. – Заманиваем песней людей, вышедших на пляж во время полнолуния, и соблазняем.

Почему-то такая правда не укладывалась в голове. Адриан ущипнул Маринетт за бок и под – до неприличия! – громкий смех, вынудил лечь. Сам же, как довольный кот, потянулся, мурлыкнул и устроился у девушки на животе.

– Шутишь, что ли?

– О нет, все так! – голосом таким, словно разговаривает с ребенком, рьяно возразила Маринетт. – Кроме песни. Ваших мужчин так легко соблазнить красивым телом, да личиком…

– Поэтому ты уже несколько дней в человеческом обличии? – Адриан пропустил ее неприятное наблюдение в отношении человеческих мужчин. У юноши скопилось множество вопросов и он был чрезвычайно рад, что Мари, наконец, решилась с ним откровенничать. – Это связано с ребенком в твоём чреве?

– Должно быть, так и есть, – неопределенно ответила она, поникнув настроением. – Вот поэтому я считаю, что наш род – это ошибка природы. У вас, людей, все продумано, а мы так по-дурацки устроены! Для формирования первой части тела ребенка, то есть головы, шеи и туловища, мать пребывает в форме человека полтора месяца, а остальное время, то есть два-три месяца – у всех это индивидуально – мы пребываем в нашем естественном виде, и в это время у ребенка формируется хвост. Рожаем мы тоже как людские особи, а вот дети наши… не всегда рождаются русалками…