Текст книги "Мой особый вид самоиронии или "Секрет Полишинеля" (СИ)"

Автор книги: Azraile

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Баджи мертв.

Взгляд сам собой упал на запястье, а точнее – на чёрную тонкую резинку. Это было моим напоминаем о нем. Это и фото, подаренное его матерью в день похорон. На нем: мы вдвоем, только поступившие в среднюю школу. Совсем малявки. Оказывается, мы с ним вместе туда поступили. Точнее, сначала он, а после переезда, через неделю, и я. Не думаю, что мы ладили, скорее просто дружили по соседству.

Я прикусила язык. Это не «Мы» и на фото совсем не «Я», а Нео. Та девушка чью жизнь я бессовестно украла. И ладно, если бы я использовала свой второй шанс с пользой, но я все бесповоротно проебала. Глаза совсем пересохли. Опухли, как и все остальное лицо. Плакать несколько дней подряд было явно дурной идеей. Я закрылась в доме, не подпуская к себе никого. Абсолютно никого, хотя ребята пытались меня растормошить, привести в чувство, но я просто не хотела этого, или, если уж быть совсем откровенной, не могла смотреть им в глаза. Особенно тяжело было смотреть на Чифуи. И особенно тяжело было игнорировать Майки. Мне просто хочется сдохнуть. И эта мысль не была похожа на шутку или слова уставшего человека, мне действительно казалось, что так будет правильно, но я настолько жалкая настолько бесполезная, что даже саму себя убить не могу. А Баджи смог. И этот истерический смешок, слетевший с моих губ лишь доказательство собственной слабости. Я даже в руках себя держать не могу. Да и смысл уже?

Смысл мне тут быть? Как я здесь оказалась? ЗАЧЕМ?!

А вот чашка, полетевшая в стену, вовсе не виновата в моей поехавшей кукухе и грязных мыслях собственной смерти… И ребята не виноваты, и Кейске виноват не был.

Стул неприятно скрипнул, намекая на то, что кушать мне пора бы перестать, а то пять лишних килограммов за пять дней со смерти лучшего друга – это дохуя. Нормальные люди от стресса худеют, а я только и делала что заедала эмоции и заедала, судя по моему состоянию – плохо.

За окном солнце только коснулось горизонта, окрашивая чистое небо в ярко-оранжевый цвет. Цвет его глаз… Нужно пройтись и подышать воздухом. Можно сходить к реке или поскрипеть ржавыми качелями на площадке у школы. Главное не забрести на кладбище, а то лягу прямо рядом с могилой. На улице было по-осеннему прохладно и как только подул первый утренний ветерок, я сразу пожалела о забытой на диване толстовке. Щеголять по осеннему Токио в одной мятой футболке да в засратых соусом шароварах не самая лучшая идея. Наверное, помимо одежды, я и на лицо сейчас не очень. Я никогда на него «очень» и не была, но вот сейчас все еще хуже: опухшая, с грязными волосами в нелепой гульке, красными глазами и темными, аки круги панды, мешками под глазами. Путь я свой держала в неведомые страны, ноги сами перебирали, а рассматривать местные пейзажи настроения не было, как и в целом поднимать взгляд и отвлекать себя от любования рваных кроссовок. Мне их Баджи порвал… Говорит, мол: «Дай померить, у нас один размер ноги», – весь такой уверенный в себе засовывает свою лапищу в мои кеды, а следом идет треск. А это кроссовок по швам на носке полез. Я потом в него этими же кедами и запульнула. Почему не выкинула? Ну, видимо во всем виновата моя сентиментальность и фраза мамы: «Нормально, во дворе в них работать будешь». Ага, собаку выгуливать, да мусор выносить.

От воспоминаний неприятно кольнуло сердце. Сама себя мучаю ими. Дура, что тут скажешь?

Я бы, наверное, и дальше шла в никуда, если бы меня не окликнули.

Голос был радостным, но встревоженным и не обратить на него внимание – просто невозможно, вот я и обернулась, сталкиваясь взглядом с ясными, ярко-голубыми глазами.

Такемичи, заметив, что все же сумел привлечь мое внимание, поспешил подойти ближе.

Я не хотела его видеть. Правда не хотела, потому что на глаза сразу набежали слезы, а в горле застрял ком. Совесть загрызла. Я винила его в смерти Баджи, винила до самых похорон, пока не осознала – это была моя оплошность, а он, этот светлый и невероятно добрый парень, ни в чем не виноват. Мне просто нужно было кого-то винить. А он молодец. Он потрясающий. Он старается. А я просто ужасна в попытках переложить на кого-то другого ответственность за свой косяк, который стоил кому-то жизни.

– Нео, – Он щурился, разглядывая мое лицо подмечая всю его измотанность. – Ты в порядке? – Он говорил тихо, спокойно, словно боясь спугнуть зайца с лесной тропы.

Я молчала, глядя точно ему в глаза улавливая в них все то беспокойство, что он пытался так неумело скрыть.

И мне бы хотелось ответить «Да», натянуть на лицо привычную, до ужаса лживую улыбку, но я не смогла, меня просто разрывало изнутри, поэтому я, из последних сил сдерживая слезы, выпалила глухое:

– Нет. – Руки сами вцепились в рукава белой рубашки парня. – Я не в порядке. Никто не в порядке. Все пошло по такой залупе, Мичи. – Я плакала и говорила, задыхаясь собственными эмоциями.

Его руки подхватили меня за локти, но не выдержав, все же позволили мне осесть на холодный, сырой от недавнего дождя, асфальт.

– Нео, тише, все будет хорошо. – Он гладил меня по волосам, не отпуская рук, словно боясь, что я убегу.

– Нет не будет! – Я не выдерживала. Все тело трясло и мне просто хотелось наконец выговориться. Просто, чтобы кто-то знал, насколько мне, мать его, паршиво. – Потому что я не смогла, а значит и ты не сможешь! Потому что я знала, Такемичи! Знала все до последней детали, знала с самого начала, но ничего не сделала, потому что дура, бесполезная и жалкая! Потому что была занята совсем другим, а не спасением тех, кого, сука, люблю. – Крик перешел в хрип, а после в шепот, в такой тихий, что диву даться, как он только меня расслышал. – Все будет только хуже, с каждым разом… И в конце, ничего не измениться.

А он словно и не слышал меня, продолжая успокаивающе гладить по голове.

– Почему ты так в этом уверена? – Он говорил спокойно, но я готова поклясться – пальцы его дрожали.

– Потому, что я все это видела. – И мне бы стоило объяснить все по нормальному, разжевать и расставить по полочкам, но сил не было.

– Значит мы все точно изменим. – Он наверняка улыбнулся мне, подбадривая. —Просто дай мне время и все будет хорошо.

«У нас нет времени». Я бы сказала это вслух, но от его, пропитанного уверенностью голоса, становилось спокойно и мне, почему-то, хотелось ему верить.

И я поверила опять переложив всю ответственность на чужие плечи...

– Такемучи? – Строго, почти шепотом. – Нео? – Уже более гулко, окликивая.

Этот голос я бы могла узнать из тысячи даже потеряй я память. Я знала эти нотки тревоги, взволнованности, прикрытые строгостью и тихим, еле прослеживающимся рычанием.

Я слышала топот шагов, невесомых, скользящих, словно их обладатель ничего не весил.

Чувствовала, как Такемичи отстраняется – встает. Слышала, как он что-то говорит подошедшему, а тот отвечает невнятно и благодарит.

И Ханагаки уходит. А вновь прибывший стоит рядом, топчется на месте, что-то бурчит, но, не услышав от меня и слова, садиться напротив.

Горячие пальцы касаются подбородка, приподнимая и я вижу, как на меня смотрят два черных, смолянистых глаза.

И от этого взгляда, мягкого, сочувствующего мне только хуже. Это я должна его утешать. Я должна стать его поддержкой ведь ему в тысячу раз тяжелее. Он потерял друга детства, кажется того единственного, кто был с ним зная все его изъяны. Все ошибки прошлого.

– Прости. – И шепот мешается со всхлипами.

Он лишь слабо улыбается, касаясь своим лбом моего. Майки теплый и рядом с ним мне спокойно, хорошо, словно если бы я вернулась домой после долгого и утомительного путешествия.

– Пойдем домой.

Он не спрашивает, а молча берет за руку и ведет, неспешно перебирая ногами, чтобы я не отставала.

И я иду, не смея перечить. Все же, наверное, это единственный человек, с кем я не могу спорить. Или просто не хочу…

========== Часть 19: Я буду тем, кто... (Ч2) ==========

Комментарий к Часть 19: Я буду тем, кто... (Ч2) Я хотела обрадоваться тому, что от меня перестали отписываться, но меня вычеркнули из сборника и отписались от проды.

Расстроин ли я? Нет, ну что вы

Разве что слегка...

Мы шагали неспешно, я с трудом перебирала ногами, плетясь за светлой фигурой ленивой гусеницей, поэтому Майки пришлось сбавить темп и идти медленно, позволяя мне не отставать от его широкого шага (удивительно, как с такими короткими ножками можно так быстро двигаться?).

Изначально, недовольно хмуря брови, Майки заверил меня, что идем мы к нему и это не обсуждается. Понимаете? Планировал притащить меня к себе, но я, обеспокоенная своим внешним видом, настояла на том, что "Пойдем домой"(попытка передразнить его голос успехом не увенчалась) мы ко мне.

Я определенно не в состоянии сейчас соображать и, если бы он чуть надавил, я бы согласилась, но «знакомиться с родителями жениха» в таком потрясающем внешнем виде я не собираюсь даже под успокоительными.

Эмма то, может, и не обратила бы на мои засаленные волосы и грязную пижаму внимание, а вот дедушка Майки наверняка бы подметил, какой конкретно соус и в каком количестве я пролила на эти несчастные, застиранные до дыр, шаровары.

Не знаю уж какой человек этот Сано Старший, но падать в грязь лицом при первой же встречи мне не хочется. Я прям вижу, как его морщинистое, от беспощадной старости, лицо вытягивается, в удивлении, он смотрит на Манджиро, наверняка улыбающегося во все зубы, подзывает внука «поговорить наедине», оставляя меня на выполированной до блеска кухне, и совершенно не стесняясь, на весь дом возмущается о том, на какой же это помойке, его дражайший внучок, нашел такое чудище заморское?

От этих мыслей меня передернуло.

И почему осознание непрезентабельности дошла до меня лишь спустя пару улиц от дома?

А Майки все тянул меня за руку, не сильно сжимая многострадальные запястья. У всех вас такая дурная привычка хвататься именно за них. Лучше бы за шею.

Мне было плохо… Меня тошнило, болела голова и хотелось кричать, разрывая глотку, но, почему-то, сейчас я успокоилась. От теплых касаний, от запаха, такого вкусного, пропитавшего всю мою школьную форму. Смесь бензина с карамелью. Так пах только он.

Дверь дома тихо скрипнула. Я ее не заперла. Хорошо, что мама вернётся с командировки только через неделю, а то, прознай она об этой оплошности, непременно бы взбесилась, накричала. А крика с руганью я сейчас не перенесу. Я никогда не любила ссоры. На глаза, при малейших строгих нотках, набегают слезы, а когда повышается тон, я и вовсе срываюсь. Даже сейчас, повзрослев и относительно встав на ноги, я не переношу криков.

Он тащил меня в ванную. Уверено, по-хозяйски включив горячую воду в душе и подтолкнув мне в сторону ванны, мол: «давай, мойся». Неужели от меня воняет?

На рефлексах принюхалась к воротнику мятой футболки. Да нет. Все тот же соевый соус, все те же сожженные свечи.

Так неохота мыться… Но, наверное, от горячей воды и впрямь станет легче.

Руки потянулись к подолу футболки, задирая ее до пупка. Или может сначала снять штаны? Так. Стоять.

– Ты вышел? – Не буду оборачиваться, и так знаю, что стоит.

– Вышел. – Строго и тихо, вперемешку с шаркающим по кафелю шагом и захлопнувшейся дверью ванной комнаты.

В целом, мог и не выходить. Чувство стыда и хоть какого-то смущения пропало у меня, как только я увидела свой душ в общаге. А искренний пофигизм от того, видны ли мои недостатки фигуры кому-то ещё, закрепился после первого же года в этом самом душе без перегородок и шестью краниками вдоль всей комнаты. Не очень большой, но достаточной для того, чтобы в ней поместилось четыре человека. «Шесть душевых и четыре человека?» – спросите вы и «да», – отвечу я. Вещи же тоже нужно было куда-то вешать, а оставлять их в предбаннике гиблое дело. У меня так, однажды, трусы украли.

Вода обжигала кожу, но от этого становилось легче, мысли словно собирались в кучу, наконец оседая где-то на подкорках сознания. В душе всегда легче думалось. В голову приходили идеи и мысли, которые в обычном состоянии даже не закрадывались в пустую головешку со ржавыми шестерёнками.

Баджи мертв и я этого не изменила. Дерьмовый сценарий с дерьмовым финалом. А ведь он действительно был мне очень важен. Этот светлый, так любивший животных, подросток. Важен для Майки и всей этой истории в целом.

Глаза вновь неприятно защипало от накативших к ним слез, а с губ срывается новый предательский всхлип. Нужно успокоиться. Нужно собраться. Я не могу вечно плакать, не могу вечно изводить себя за то, что не спасла.

… Интересно, Майки плохо? Наверняка. И наверняка он бы хотел об этом поговорить, но не с кем. С одной стороны: друзья, потерявшие старого товарища, с другой: сестра, потерявшая друга детства, а с третьей – я. Раскисшая клякса, лужей растекшаяся по полу. Такая себе из меня «опора и поддержка» получается. Ещё и Такемичи навьючила{?}[] всем этим дерьмом, теперь придется объяснять, что это вообще был за приступ истерии. Все рассказывать… Нужно было раньше это сделать, но мое неоправданное чувство страха мешало и, в итоге, все испоганило.

Баджи… Пиздец. Нашел на кого Майки оставить! На меня, истеричку и язву не способную контролировать собственные эмоции. И образование недопсихолога тут роли не играет. В жопу эти три года каторги в институте, раз я даже себя успокоить и проанализировать не могу.

Так. Ладно. Сказал следить, – значит буду следить. Последняя просьба как никак…

Босые мокрые ноги издавали громкие, шлепающие звуки, наверняка не придавая мне какого-то особого очарования, разве что только сильнее раздражали.

Майки стоял на кухне заваривая чай и задумчиво глядя в окно, куда-то далеко за горизонт, утонув в собственных мыслях. Выглядело потрясающе. Он всегда выглядел потрясающе, но сейчас как-то по-особенному, – по-домашнему.

На лице взыграла слабая улыбка от наблюдения такой теплой, от чего-то родной, картины и тут же погасло, перебиваемая моими назойливыми тревожными мыслями.

Вот он вырастет, в непременно хорошем будущем, будет ходить по кухне в час ночи, шаркая теплыми тапочками с кроличьими ушами и широкой черной футболке под клетчатые пижамные штаны. Так же стоять у плиты, дожидаясь, когда же этот злосчастный чайник закипит. И будет смотреть в окно, так же, как смотрит сейчас: хмуря брови, щурясь. Или может расслабленно улыбаясь? У него будет красивая жена и вредный черный кот с бездонным желудком и хриплым «мяу» в пять утра под ухом. Все это у него будет, но буду ли рядом я?

От этой мысли неприятно кольнуло сердце. Мне бы хотелось быть с ним рядом всегда. Я редко привязывалась к людям, но к нему... К нему я не то, чтобы привязалась, я глупо влюбилась и, наверное, однажды я признаюсь в этом самой себе.

Мне бы хотелось слушать его глупые шутки, подкалывать в ответ, ходить по весеннему Токио и любоваться цветущей сакурой, а вечером, после долгой прогулки приходить в общую квартиру заваливаться на диван с сладким попкорном в руках и смотреть какую-нибудь глупую комедию про полицейских.

Но одно дело хотеть быть с ним рядом, и совершенно другое – суметь остаться.

Кажется, я вновь громко шмыгнула носом в попытке сдержать слезы.

Майки обернулся мягко мне улыбнувшись. И от этой улыбки мне стало ещё паршивее. Я чувствовала вину (как-то в сфере последних событий это скользкое чувство и вовсе меня не отпускало) за эту нашу общую утрату. И лучше бы он знал, что я могла все исправить, лучше бы знал, что я оплошал и накричал бы на меня, ругался, плакал и злился. Обвинял. Мне бы, наверное, стало легче.

– Я сделал тебе с мятой. – Чашка тихо стукнулась о деревянную поверхность стола, отрезвляя.

– Спасибо. – Хрипло, в попытке незаметно проглотить новый всхлип. Главное не подавиться.

Ноги вновь неприятно зашлепали по холодному полу. Нужно было надеть носки.

Чай пах свежестью приятно обволакивая своим запахом. Мята и чабрец. А себе он заварил чистую ромашку. Нервничает и думает, что чай его спасет? От такого невроза в моем лице вряд ли что поможет, ты уж прости.

Мы молчали и молчание это не казалось мне тяжелым. Да нам нужно было поговорить, но, мне кажется, что тут и без лишних слов все понятно, тогда почему я, так бестактно, рушу эту идиллию?

– Прости меня. – И я извиняюсь. Извиняюсь за то, о чем он даже не догадывается, но мне так легче. Так правильно.

Майки молчит, и я чувствую на себе его взгляд. Он рассматривает меня пытаясь что-то отыскать.

– Дай мне руку. – Это не просьба, – приказ.

И зачем тебе рука моя, Непобедимый? Хочешь нагадать мне дальнюю дорогу на хуй? Если да, то только на твой.

Его ладони шершавые, в мозолях и разодранных костяшках. Конечно. Раны вряд ли зажили после событий на свалке. Интересно, голова у него не болит после таких прилетов железной балкой? Может у него там металлическая пластина?

Он рассматривает мою ладонь и запястье, аккуратно проводя по белесой коже вдоль вен пальцами. Вздыхает.

Что не так? Руки слишком тонкие? Слишком белые? Запястье отекли? Видно, что поправилась по пальцам? В чем дело?

– Я… – Вижу, по глазам вижу, что он хотел объясни свои действия, но одергивает себя, устало прикрывая глаза. – Почему ты не выходила на связь?

Потому что ревела как сумасшедшая. Винила себя во всем этом дерьме и хотела сдохнуть.

– Была не в состоянии с кем-то разговаривать. – Молчу, но считаю нужным добавить. – Прости.

Майки встаёт. Стул неприятно скрипит. Видно дело было не в моих лишних килограммах. Нужно починить ножку.

– Нео, – Он обходит стол становясь напротив меня. С секунду думает, опускается на пол, упираясь коленями о гладкий линолеум, и смотрит на меня, так печально, что сердце, кажется, пропускает удар. – Зачем ты пришла на ту свалку? – Я молчу.

Потому что дура. Потому что думала, что получится помочь. Потому что не могла сидеть на месте, зная о том, что там произойдет.

– Испугалась за вас… – И это правда. Частично.

– Дура. – И руки его крепко сжимают меня за талию, он носом зарывается в складки свежей, уже не пахнущей соусом и воском, футболки на моем животе, заставляя вздрогнуть. – Просто дурочка. – Да… Дура с большой буквы. Тут он прав.

Я чувствую, как он все сильнее тулится ко мне, словно пытаясь вдавить меня в себя, боясь, что я вот-вот и исчезну, выскользну из рук клиновом листом, теряясь в вихре осеннего листопада.

И я касаюсь его волос неуверенно поглаживая, перебирая пряди. Я бы, наверное, заплакала, но сил не было. Надоело. Хватит слез, они не помогают, а делают только хуже. Я уже на рыбу-шар похожа, – так сильно опухла.

Чай уже давно остыл, а он все не отпускал меня, да и, если честно, я и не против. Так мне спокойно. Так мне тепло и комфортно. Словно и не было ничего плохого неделю назад, но он, видимо, решает напомнить обо всем произошедшем со своей стороны:

– …Когда я избивал Казутору, – Голос был хриплым, приглушённым. Он не отстранялся от меня и звуки терялись где-то в складках ткани. – Я готов был его убить. Меня словно волной накрыло. – Я слушала, внимательно. Вот и настало время поговорить о его черном импульсе, да?

Он решил мне открыться, довериться, и от осознания этой маленькой истины, стало очень тепло где-то там, под ребрами.

– А потом я услышал голос Баджи… Резкий всплеск крови перед глазами, крик и все опять помутнело. – От упоминания имени друга меня все так же по колючему больно. – Когда я увидел тебя и Баджи в крови, словно в пелене, мне стало страшно. Я думал, что на тебе твоя кровь. – Пальцы мои вздрогнули, путая и без того закошлаченые, моими же манипуляциями, волосы. – И меня накрыло по-новому. Не так, как впервые раз, словно от волны… В этот раз мне казалось, что меня придавило камнями, а внутри опустело. Так резко, словно сердце вырвали. – От каждого его слова по телу пробегал рой мурашек, а в горле неизменно стоял ком. – А потом Такемичи выскочил перед Казутору. Я думал убью и его, но он начал кричать что-то про Баджи, выронил талисман, – Его руки сцепились в замок на моей спине сильнее, сдавливая меня в объятия с новой силой. – Потом уже я слышал твой крик. Ты просила успокоиться… – Он выдыхает, скользя носом по моему животу, как котенок, попавший под дождь и внезапно обретший кого-то, кто забрал его с холодных улиц домой.

Я и впрямь просила его остановиться. После последних слов Кейски вскочила на ноги, вся в слезах и крови помчалась на помощь Ханагаке. Умоляла остановиться, кажется даже упала на колени.

– А потом все закончилось… – Закончилось. Были ещё какие-то слова, действия, я уже и не вспомню. Все было как в тумане. Но я помню, как Казутору остался с телом Кейски на той злополучной свалке, склонившись перед всеми уходящими в поклоне.

Парень замолк, наконец отстраняясь и вставая на ноги.

– Майки… – Он смотрел на меня так грустно, так отчаянно, что мне просто не оставалось ничего другого, как обнять.

Его руки мягко меня толкнули, и я бы возмутилась, не коснись он моего лица, склоняюсь ближе и внимательно рассматривая меня, наверняка подмечая жуткие мешки под глазами и в целом не первой свежести вид.

– Я помню о том, что ты мне говорила, тогда, перед третьим августа. – Глаза у него черные, глубокие, самые прекрасные из всех, что я видела, а видела я, за свои две жизни, много людей. – Чтобы я не убивал, даже если это будет местью за тебя. – Я кивнула. Да, говорила. И сейчас бы сказала тоже самая, не сжимай он мои щеки так сильно. – Я не сдержу это обещание. – Почему-то я так и думала, но надеялась на лучшее. – Поэтому пообещай мне, что не умрешь. Что не оставишь. – Ему явно тяжело говорить это все так откровенно, напрямую. Наверное, этому человеку легче показать свою привязанность, чем рассказать о ней. Но он просит, то и дело запинаясь. – Просто будь всегда рядом.

Его ладони такие теплые, согревающие, и их так неприятно отрывать от собственного лица, но по-другому я бы вряд ли смогла ответить, не прикусив при этом язык.

– А я и не планировала тебя отпускать.

Он выдыхает, мелко улыбается и нежно, трепетно, словно я из хрусталя, целует. Губы у него мягкие, такие же теплые, как и он весь. Слегка потрескавшиеся от осеннего ветра, но такие любимые, такие желанные, но внутри что-то непонятно колит, словно от угрызения совести перед чем-то невидимым, и я, отстраняясь, облокачиваясь об его грудь лбом, тяжело дыша.

В голове эхом стоят последние слова Баджи. " А я ведь влюбился в тебя». Придурок… О таком не говорят на смертном одре. Не заставляют жить с этим.

Майки стоит молча и кажется даже не дышит. Я его обидела, отстранившись? Точно обидела, такой уж он человек. Мне нужно объясниться и в голову ничего, кроме правды, не лезет:

– Майки, ты знал, что я нравилась Кейске?

Он наверняка хмуриться, но вздрагивает отстраняясь, заставляя меня поднять голову и взглянуть на него. Такого усталого, сонного, с темными кругами под глазами, лохматого.

– Знал. – Улыбается воспоминаниям выгибая брови в печальной дуге. – Он сам мне об этом сказал.

– Что? – Вот это Санта Барбара получается. – Когда?

– Когда поспорил со мной на то, что я не смогу признаться тебе в чувствах.

И от этих слов все внутри падёт, а на глаза набегают новые слезы, которые я так усиленно сдерживала весь этот чертов диалог.

Майки испугано тушуется, смешно дергая плечами, пытается большими пальцами вытереть мои водопады, но попытка глупая, я заливаюсь как Ниагара, громко хрюкая, а на лице глупая, печальная улыбка.

– Он и со мной поспорил. Сказал, мол, обед буду должна если чувства взаимные.

И я слышу слабый смешок со стороны Манджиро. Почти истерический. Его пальцы продолжают попытки остановить мои слезы.

– …Я так по нему скучаю.

– Я тоже, Нео-чи, я тоже.

И вот мои всхлипы вновь все портят, но Майки рядом, гладит по голове и шепчет о том, что все будет хорошо. И все будет хорошо… Я постараюсь.

*

– Я тебя люблю. – Она говорила эти слова глядя далеко в ночное небо. – Люблю настолько, что иногда мне кажется, я готова простить тебе любую мерзость, на которую ты будешь способен.

С каждым словом внутри, где-то на уровне живота, завязывался тугой клубочек.

Парень молчал, глядя на девушку из-под прикрытых век. Он не был идеальным и совершил много ошибок. Слишком много, чтобы сейчас заслуживать ее доверия. Он бы хотел ее отпустить. Дать возможность жить вне стен огромного синдиката, но не мог. Просто не мог без нее и одна лишь мысль о том, что она уйдет, что она перестанет быть рядом, что он больше никогда не услышит нежного голоса, не почувствует касания холодных пальцев к его шершавым шрамам, – эта мысль – убивала.

– Не получается по-другому. – Вдалеке блеснули вспышки фейерверков. Весенний фестиваль подходил к концу. – Я просто…

– Неисправим. – Она улыбалась, глядя как яркие огни отражаются в его темных, черных глазах.

– Неисправим. – Он соглашается, радуясь тому, что, не смотря на всю пролитую им кровь, она рядом. Всегда рядом.

*

========== Часть 20: Это будет тяжелый год ==========

В тюрьме, как это обычно бывает, пахло сыростью. От холодных серых стен так и веяло чем-то неописуемо давящим, тяжелым и мне так хотелось развернуться на пятках, да дать по сьебам подальше от своих желаний, подальше от всех этих скользких мыслей, которые просто не давали вдохнуть полной грудью. Но я, в силу собственной упертости, пришла в не самое лучшее для себя место, для не самого дружеского разговора.

В комнате для «свиданий» (сколько романтики то в этом слове, оно абсолютно не подходит под сложившиеся обстоятельства), было всего два стула да стеклянная стена с дырочками для проходимости звука. Стена стояла на длинном, вдоль всей комнаты, столе.

Под пытким{?}[] взглядом тюремщиков, оставшихся у дверей комнатушки, я присела на шаткий деревянный стул. Что за проблемы с мебелью в Японии, почему тут каждая третья табуретка шатается?

Дверь, по ту сторону изгороди, глухо стукнулась о стену. На пороге стоял не очень-то и высокий, худощавый и усталый подросток.

– Вид как у побитой собаки. – Не сдержалась я от колкого комментария, когда этот самый подросток в тюремной рясе, присел напротив. – Чего такой унылый, Казутору? – Действительно. С чего бы? Всего на всего убил лучшего друга и загремел в тюрягу на добрые десять лет.

О том, что моя приключенческая задница пошла в тюрьму навестить потенциального врага всея Тосвы, никто не знал и узнать не должен. Шла я на эту встречу на свой страх и риск из чистого желания поговорить. Мне нужен был этот диалог. Мне нужно было услышать его версию и мне было необходимо посмотреть ему в глаза.

Глаза у Казутору, к слову, потускнели. Там, на свалки, они горели какой-то неестественной желтизной, а сейчас, словно завяли, как боярышник в знойное лето.

Парень удивленно моргнул, явно не ожидая встретить здесь именно меня. И, единственное, что я смогла сделать в ответ на это недоумение – улыбнулась, не по злому, а скорее сочувствующе, как-то снисходительно.

Да я злилась, во мне кипело негодование, но я не ненавидела его. Я не умею ненавидеть. Так уж случилось, что в жизни моей было много людей и ни все они, далеко не все, желали мне добра. Были ссоры, были драки и угрозы, но я никогда не ненавидела. Боялась, злилась, но находила их действиям объяснение и после этого весь гнев сходил на нет. Так было и с Ханемия.

– Ты? – О. Так меня знают?

Хотя, думаю, после той выходки на свалке, меня знают все, а тем, кому не попалась на глаза, узнают по слухам, а те, до кого эти слухи не дойдут, будут знать по умолчанию.

– Что ты здесь делаешь? – И хмурит свои желтые брови. Волосы у него тоже как-то потускнели. – Зачем?

– Нельзя, да? – Я усмехнулась. Полицаям пришлось соврать что я, вся такая красивая и опухшая от череды истерик, след от которых все еще не сошел, девушка этого злостного преступника. И мне поверили. – Гостинец притараканила{?}[]. – Для убедительности ткнула на пакет с фруктами в руках надсмотрщика за моей спиной, который обещал проверить содержимое позже.

Полицейский, строго кашлянул в кулак, давая понять, что время идет и мне бы следовало поторопиться.

– Зачем? – У него пластинку заело? Потому что захотелось. Потому что мне это нужно. Потому что в глаза твои, предательские, взглянуть решила.

Но свои мысли я оставила при себе, решив, что травмировать и без того пошатанную психику не следует.

– Дракен еще не приходил? – Это было важным вопросом, а то мало ли я наговорю лишнего. За прощение Майки заикнусь и все пойдет по одному месту, как это обычно бывает после моих вмешательств в чужую жизнь.

– Нет. – Он говорил отстраненно, холодно. И смотрел как-то пусто. Печально. – Уходи. Мне нечего тебе сказать.

– Мне есть что. Баджи и моим другом был. Близким другом. – И от этих моих слов он вздрагивает, как если бы сидел на электрическом стуле и его внезапно долбанули слабым разрядом тока. – Я не пришла для того, чтобы винить в тебя в произошедшем. Не пришла корить за эмоции, ты, наверняка, сам все осознаешь. – Пальцы у меня тихо хрустят и слабая, приятная боль разливается по всей руке. Раньше такого не было. Не здесь. Там, в моем мире я всем телом похрустывала, такие уж у спорта последствия, особенно, когда ты резко его забрасываешь. – Мне просто хотелось сказать, что… – Запнулась, так не кстати вспоминая все произошедшее. Картинки неизменно плыли перед глазами не давая сосредоточиться.

– Не нужно. – Казутору отвлекает меня от мыслей своим тяжелым, измученным от моральной усталости голосом. – Я виноват и знаю об этом. И больше я не причиню никому из своих друзей боль. – И говорит он эти слова так, как самоубийцы пишут их на своих прощальных записках, – сдерживая уже осевшие на глаза слезы.

– Да мне насрать. – Грубо, абсолютно не к месту срывается с моих уст. – Никто и не даст тебе повторить. – Я усмехаюсь и приподнимаюсь со стула. Время уже вышло, а мы так и не поговорили. – Я прощаю тебя. Прощаю от своего имени, потому что от имени остальных не имею права. – Он наконец поднимает на меня свой взгляд и он, кажется, слегка светлеет, бликует от синеватых лучей лампы. – И Баджи на тебя не злится. Я знаю… – Я громко шмыгаю носом в попытке не разреветься по новой. – В общем. Я еще приду, и мы поговорим, ладно?

Он кивает, неотрывно глядя на меня. Я ухожу и, где-то в дверях меня тормозит громкий оклик:

– Как тебя зовут? – Дурак. портит всю мою легенду про девушку.

Точно ведь, вот я глупая, даже не представилась, а уже тут разглагольствую о том, что прощаю и вообще навязываюсь в друзья. Он ведь даже имени моего не знает. Просто какая-то безбашенная пришедшая на свалку в разгар битвы и, кажется, являющаяся девушкой Манджиро Сано, а вот имени, этой дуры, никто и не знает. Кроме, разумеется, Тосвы.

– Нео. Оони Нео. – И ухожу. По-английски. Не прощаясь.