Текст книги "Сердечные риски, или пять валентинок (СИ)"

Автор книги: Awelina

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Теперь стало даже жарко. Подрагивающими руками я неловко сняла берет, расстегнула первых две пуговицы пальто. И будто дала ему отмашку.

– Вы не ответили на мой вопрос в тренинг-зале. Вы очень самокритичны?

– О себе всегда трудно судить объективно, – плоским тоном ответила я, не взглянув на него и обеспокоенно зашевелившись на месте: попыталась сориентироваться, сколько же еще нам ехать..

Да, любая беседа расколола бы льды этой атмосферы, оглушающей, давящей со всех сторон, царапающей принужденностью, отвлекла бы меня от моей нервозности, но я ее не хотела. Лучше молчание. Пусть и такое – поистине кричащее и далекое от каких-либо норм этикета.

– То есть я могу судить о вас?

Мы остановились на красный сигнал светофора, поэтому он повернулся ко мне. Легкая улыбка, притаившаяся в уголках губ, но смертельно серьезные глаза, поглощающие мое лицо.

Я даже не знаю, что больше ужалило меня: с такой непосредственностью сделанный из моего ответа вывод или же этот взгляд, словно отбросивший меня назад во времени.

…Тот первый тренинг, на который он пришел. С опозданием. Так холодно разглядывал меня. А после сказал…

– Кажется, вы давно уже это делаете, – натянуто проговорила я, отвернула лицо к окну.

И больше не оборачиваться. И как бы неэтично все это выглядело, но действительно – лучше молчание. Оно – гарантия сохранения фальшивой ауры вежливости. Видимо, нам невозможно поладить друг с другом, можем только делать вид. Преград слишком много. Нагромождения из его предубежденности, моих дурных воспоминаний и ассоциаций, его поступков, моих усилий сдержать весь поток эмоций, связанных с ними.

Крепко взнуздала свое нетерпение: как долго мы еще будем в пути? И как же тягостна эта поездка, едва выносима.

Я вглядывалась в потянувшиеся полотна освещенных витрин магазинов, ресторанов. Мельтешили прохожие. Мелькнул сквер с припорошенными снегом стволами деревьев, причудливо переплетенными тенями от их ветвей – полянка света, отвоеванная у темноты серебряными сферами фонарей.

Желала отгородиться от человека, сидящего так близко, что это вызывает неприятную стянутость и ледяной ком в желудке. Всякий раз я остро чувствовала момент, когда он смотрел на меня. Ощущала, как сильно хочет переступить черту молчания. Давила тревогу, досаду, мысли, накатывающие на меня возобновившейся головной болью.

Еще двадцать минут в пути…

– Это, и правда, был хорошо проведенный тренинг, – с расстановкой заговорил он. Тихий мелодичный голос, но резанувший мой слух. – Не без недочетов, что есть, то есть. Мы все их с вами обговорим. Но учитывая обстоятельства…

Он умолк, а я не смотрела на него. Все его слова будто не касались меня, проплывали мимо, как за окном автомобиля проплывали здания, фонарные столбы, вывески, витрины, люди.

– Я понимаю, что из-за моих замечаний, которые я вам до этого делал… Ну, и те мои слова в первый день… Вы теперь думаете, что ваша работа – полный провал. Это не совсем так. Вернее, абсолютно не так!

Стремится в чем-то убедить меня, даже слегка горячится, но откуда ему знать, что я думаю? Зачем ему вообще это знать?

Новая остановка на светофоре. Вадим развернулся ко мне, продолжил:

– У вас большой потенциал и дар чувствовать аудиторию, подстраиваться под нее. И очень помогает арсенал этих ваших психологических игр. Думаю, через год, если не раньше, вы станете лучшим тренером агентства. Заберетесь на вашу вершину успеха. Если это то, чего вы добиваетесь.

Я помертвела, кровь отхлынула от лица. Мороз прошиб позвоночник, желудок и горло сжал болезненный спазм. Глаза застлала серая пелена.

«Везу вас к новой вершине успеха», – так определил нашу поезду Дмитрий Савельев. Чуть больше месяца назад. Тогда у меня были тоже неоднозначные эмоции. Сомнение, настороженность, довольно решительное «нет». Но все сгорело в топке тяги, влечения. Симпатии, одним словом. И все в мелкое крошево разбилось, так и не сумев собраться во что-то целое. Надежное. Мелкое крошево… И до сих пор я среди последствий этого.

«Заберетесь на вашу вершину успеха», – так секунду назад сказал мне его старший брат. Человек, попеременно внушающий мне неприязнь и восхищение. Которому симпатизирую так же, как и не принимаю. Который вызывает у меня волнение, нервозность, нежеланные и навязчивые. Которому признательна в той же мере, как и нетерпима. И которого никак не могу понять и разгадать.

И не хочу. Не стану.

И не верю в совпадения. Одинаковый выбор слов обоими братьями – четкий знак мне: оба способны пробивать обаянием барьеры и защиту, оба опасны, имея талант залезать в душу, точно воры.

Разжав зубы, стиснувшие нижнюю губу, я, еле справившись с недвигающимся языком, мертвым тоном произнесла стандартно-разменное:

– Спасибо. Это… приятно слышать.

Не взглянула на него – нельзя показывать свое лицо. Мы как раз тронулись, набирая скорость, но он вдруг вывернул вправо и затормозил у аптеки. Белые объемные буквы, крест, заключенный в круг, – на зеленом фоне вывески. Отгрызали себе местечко на мрачном холсте ночи. К двойным дверям вела расчищенная дорожка, залитая мутно-желтым светом фонарей и подсветки крыльца.

Внезапный маневр и остановка взбудоражили меня. Невольно развернулась к Савельеву и с тревогой спросила:

– Что-то случилось?

– Да. – Его интенсивный взгляд сверлил мое лицо. – Вы случились.

Что это значит? Что происходит?

Заметила, что слишком часто делаю вдохи. Осознала, что внутри зарождается холодная дрожь, от напряжения у меня замлели пальцы, впившиеся в кожу сумки, и ноги, с силой упирающиеся в пол.

– Послушайте, – Вадим сбивчиво, торопливо заговорил. – Возможно, я выбрал неправильный способ, но вот этот разговор между нами давно должен был состояться. Но к вам чрезвычайно трудно подступиться. Вы, наверное, даже отчета себе не отдаете в том, как гордо и независимо держитесь. К таким людям, как вы, не подойдешь просто так, без подготовки в виде списка из тезисов будущей беседы… Вы иногда так смотрите на меня, будто видите насквозь. Это немного пугает.

За маленькой улыбкой и быстрыми, запальчиво выдаваемыми фразами, как я с изумлением отметила, он прятал смущение и взволнованность. Я видела их в его живых, полускрытых в сумеречном изменчивом свете глазах. Они как будто наполнили салон машины, неожиданно изменили полярность этой вечно висящей между ним и мной напряженности.

– Давайте я вам объясню кое-что, – порывисто провел рукой по волосам, на миг устремил взгляд перед собой, поджал губы, а затем – все внимание на меня.

До дрожи проницательные, мудрые, серьезные и яркие глаза. Я смотрела в них словно загипнотизированная. Таким я его никогда не видела: сконцентрированным и нервным, подавляющим и уязвимым.

– Проясню свою точку зрения на вопрос ведения бизнеса. Не волнуйтесь, никаких экономических терминов, речь только о человеческом факторе, он вам как раз близок и ясен. Вы выслушаете?

Я механически кивнула. Расцепив пальцы, сжимающие сумку, заправила за уши падающие на лицо волосы, пошевелилась, чувствуя дискомфорт в одеревеневших мышцах.

Облизав губы и шумно выдохнув, Вадим продолжил:

– Это лично мое кредо. Мои взгляды на вещи. Я их никому не навязывал и не навязываю… Я всегда хотел больше, чем просто что-то свое, свое дело, имею в виду. Но вот только с «Мэнпауэр» у меня вылепливается что-то. И, будем надеяться, получится.

Теперь я не узнавала его, с него будто слетел кожух постоянной сдержанности, осторожности. Горячая натура, так говорят про таких людей. К ним не возможно не тянуться, но их импульсивность может быть разрушительна.

– Я хочу такую фирму, где каждый сотрудник – та индивидуальность, что вносит свой вклад в создание общей мозаики успеха. Каждый не винтик, не шурупчик, а важная составляющая. Полноценный член команды со своим видением, которое берется в расчет остальными. И отношение к нему соответствующее. Каждый болеет за общее дело и за свой, скажем так, «участок» работы, ответственности. Каждый больше чем сотрудник, а как друг. Понимаете меня?

Невероятно для мужчины его лет исповедовать и демонстрировать такую «веру в человека». Невероятно, но… нельзя не восхититься. И поскольку эта вера и цель – весь он, суть его магнетизма, понимаю, почему другие зажигаются тем же огнем…

– Да, понимаю, – чуть осипшим голосом ответила я после небольшой паузы.

Испытующий горящий взгляд сменился насмешливым и недоверчивым. Он покачал головой:

– У вас на лице все написано. Что вы на самом деле думаете?

Прочел меня. Причем легко. Тревожное предчувствие холодком свернулось под ложечкой. Вновь зашевелившись на месте, поправив не нуждающиеся в этом волосы, я попыталась подобрать ускользающие слова. Он опередил, поспешно заявив:

– Давайте так: сегодня и впредь между нами никаких недосказанностей. Мы будем искренни друг с другом, честны и максимально открыты. Забудьте про субординацию, я вообще не сторонник ее.

«Я целиком и полностью за фамильярность».

И в этом похож на брата. Я стиснула челюсти, на миг отвела взгляд. А Вадим с каким-то пугающим вызовом в глазах ждал моих слов.

Откровенность, открытость… Похвальны. С некоторых пор поставлены мною во главу угла. Но для нас с ним… Весьма зыбкие пути для двух людей, едва знающих друг друга. Но он снова давит, спешит и горячится. Какую цель он преследует, затеяв этот разговор? Разговор, обстоятельства которого изначально были неправильно организованы, которые не одобрила бы ни за что.

Повернув голову, я через лобовое стекло смотрела на вычищенные ромбы дорожки, ведущей к белым пластиковым дверям аптеки. Поднявшийся ветерок играл с горсточками снега, тонкими змейками пуская их пробежаться по пустому серому пространству, а затем пряча в нагребенном по самые перила лестницы сугробе.

Все меняется. Сейчас это лишь шаловливые порывы ветра, а завтра нас ждет сильный морозный ветер.

Я поежилась.

– Вы осуждаете, – мрачно заключил он. Я, тут же повернувшись к нему, бросила:

– Нет. И не стала бы.

Несколько секунд мы глядели друга на друга, не произнося ни слова. В серовато-синем сумраке я различала, как замерцали его глаза, разгладилась морщинка на лбу, дернулся один уголок рта.

Неоднозначная ситуация и нагнетающая эмоции, и разряжающая атмосферу. Разговор, который следует деликатно прервать, – не имею достаточно рассудительности и сил, чтобы пройти через него.

И ощущение, что он читает мои мысли, – напрягает, поражает.

– Вы идеалист, – добавила я, уступив напору его безмолвия и выжидательного взгляда. – Это странное качество для зрелого мужчины, но не отрицательное.

Он усмехнулся:

– Уверены? Моя мать тоже называет меня идеалистом, но ставит жирный минус за это.

Я спрятала глаза, опустив взгляд на свои руки, переплетенные на сумке. Дима никогда не говорил о матери. Наши беседы темы семьи ни разу не касались. Способ держать человека на некоторой дистанции – он применял его, я применяла. Вероятно, бессознательно. Сейчас Вадим в одном коротком предложении сумел не просто упомянуть мать. Его слова внезапно позволили мне представить ее и его рядом, в общении. Видимо, необыкновенная женщина, неординарная. Судя по его ироничному, но мягкому тону и застывшей в глубине глаз грусти, она дорога ему, равно как и он дорог ей, у них есть тепло взаимопонимания. И он постоянно переживает за нее. Она за него, похоже, тоже…

Тревожащий холодок под ложечкой снова напомнил о себе. С еще большей остротой я почувствовала необходимость закончить этот разговор. Каким-то образом.

Уйти, закрыться. Не отвечать, не смотреть на него.

– Вот поэтому считаю первостепенным ко всем найти подход. Но к вам… Почему все так… сложно? Имею в виду себя и вас. Я не враг вам, но вижу, знаю, что вы не желаете со мной говорить и вообще стараетесь меня избегать.

Я застыла на месте, уставившись прямо перед собой.

– Вот поэтому я и хочу пробиться к вам, это важно. Поэтому и говорил об искренности и открытости.

Наблюдая через лобовое стекло за скользящими по расчищенной дорожке извивающимися снежными змейками, все чаще закручивающимися в замысловатые узоры из колец, я отметила: ветер усиливается… Прислушалась к урчанию двигателя.

– Да, я понимаю, как дурно поступил в тот первый день, когда мы встретились. В тот же вечер я сильно пожалел об этом. Когда услышал ваш телефонный разговор…

Его голос обжигал жаром просьбы, ранил металлом категоричного тона.

Стремится быть максимально откровенным.

– Я прошу прощения за это. Обидел вас своими словами и поведением, решил судить о вас, исходя из совершенно ложных посылок. И да, вполне заслужил, что вы так холодны со мной.

В голове прогремела так больно задевшая меня его фраза: «Либо вы действительно невероятно талантливы в своей работе, либо невероятно талантливы в обольщении мужчин». Зароились воспоминания о моем срыве из-за этих слов… Он сожалеет о них, о своем первоначальном отношении. Очень сожалеет. Сглотнула горький ком, вставший в горле. Глаза защипало, и я сделала вдох. Казалось, воздуха нет, и вдыхаю вакуум, насыщенный горячей сухостью. Еще один вдох.

– И даже вот сейчас, когда я так некрасиво припер вас к стенке, что называется, навязался с этой поездкой и разговором, еще и остановился на полпути, и дальше не везу – даже сейчас вы убегаете от меня, хотя и сидите рядом. И я вас понимаю. А с другой стороны: почему? Мое поведение ничем не оправдать? Или же я сделал вам еще что-то плохое, за что пока не извинился? Что плохого, скажите.

Ночь словно бы сгустилась, сжалась до чернильного пятна, в котором увязли мы с ним, сидящие в этой машине, серая брусчатка дорожки с меняющимся рисунком пороши на ней, арктические глыбы букв вывески и белый пластик дверей аптеки с глянцевыми разводами подсветки крыльца.

Пустотой ныл желудок, стискивали виски накаты головной боли, и тянуло мышцы, протестующие против долгого сидения в одной напряженной позе. Опустив голову, прикрыла глаза.

Никогда не думала, что… такую яму сама себе вырою. Что ему ответить? Он прав. Он прав, требуя открытости, спрашивая сейчас о том, что плохого мне сделал. По сути, все шло от меня: противоречивые эмоции, взвинченность, слепой негатив. Где-то старалась их скрыть, впрочем, безуспешно, а сегодняшним вечером не потрудилась даже хоть немного замаскировать свое отношение.

Как же так могла?..

Он честен, не приемлет недомолвок, умертвляюще прямолинеен. Вот почему не выбирает обходных путей. Осознал необходимость этого разговора между нами – и осуществил его. Накипело, а он нетерпелив и порывист. Я собралась, быстро вдохнув, прогнала прочь все обуревавшие меня чувства, смешанные, слишком сильные – позже мне предстоит с ними разобраться – и произнесла:

– Пожалуй, и мне следует просить у вас прощение за свое поведение. – Четко, ясно, твердо.

Наконец решилась посмотреть на него.

Завораживающий взгляд глубоких глаз, постепенно обозначающаяся на губах улыбка. Момент, проникновенность и особенность которого неожиданно хлестнули меня страхом и горячим волнением. Я тут же отвернулась, прикусила губу, сжала и разжала онемевшие пальцы, передвинулась ближе к спинке сиденья, расслабляя спину.

Гулкий стук сердца, как будто в горло прыгнувшего…

– Я сам напросился, – с улыбкой в голосе заговорил он. – Понимал ведь, как превратно вы можете истолковать все. Ребяческие выходки. Когда не знаешь, как подступиться к человеку, начинаешь его проверять, ждешь, как же он среагирует на то, на это. Про флешку вообще лучше молчать. Представьте, весь день ждал, когда вы сами ко мне подойдете и попросите, но вы будто сквозь меня смотрели. В итоге не выдержал – сделал такой сюрприз. Потом уже понял, что в ваших глазах еще больше упал после такого. Какой же умный босс такой трюк проделает? Да никакой.

– Нет, – вспыхнула от смущения и стыда. Чувствуя, как кусает шерсть вспотевшую шею, стянула шарф. – Нет, что вы. Вы очень удивили меня, и… Словами не описать, как я вам признательна. Огромное спасибо.

– Ну, я болел за этот тренинг не меньше вашего.

Не лжет.

В полном смятении я глядела на Вадима. Осознавала, насколько все неверно расставила… Как же я так могла?… Поддалась чему? Желанию закрыться от уязвляющей справедливостью критики и отношения. И прежде всего собственных критики и отношения! Он говорил, что судил меня, исходя из ложных посылок. Что ж, эти посылки соответствовали сделанным мною ошибкам и промахам. Все справедливо… А затем… Как я могла не совладать с придирчивостью, недовольством, не сумела даже элементарного «спасибо» выдавить? К чему еще я отнеслась предосудительно? Да практически ко всему, связанному с ним. Как будто какое-то наложенное проклятие лишило меня объективности.

– Я… – Судорога в горле помешала договорить. Никакие слова не оправдают. Не объяснят.

Он все понял. Все. Кивнул со знающим видом, сдержал согревающую улыбку, блеском заплясавшую в глазах.

– Ничего страшного. Теперь все будет иначе, – шумно выдохнул и с ухмылкой, форсируя слова, закончил:

– Так, Арина Витальевна, полагаю, экстренные переговоры закончены, можем ехать дальше.

Я слабо улыбнулась его шутке, ощущая, что больна виной, выбита из колеи и запредельно устала. Пока могу лишь оставить все вот в таком взболтанном состоянии. В любом случае, сейчас не разберусь в происходящем. Мы оба не показали себя разумными людьми, руководствующимися профессиональной этикой. Но, наверное, сделали шаг к тому, чтобы исправиться.

Откинув гудящую голову на подголовник, я повернулась к окну. Уловила сизо-серую дымку облачного ночного неба, густо взбитую, точно крем, одна за одной помчались ослепляющие точки фонарей – неожиданный раздражитель. На миг прикрыла веки.

Растянувшийся в вечность день. С неправдоподобными изматывающими событиями. Потом… После определюсь, как быть с ними.

Внезапный толчок – и я выпрямилась на сидении, распахнув глаза. В следующую секунду машина остановилась.

– Простите, не заметил выбоину. Вы задремали…

Он смотрел на меня, пристально, с какой-то печальной нежностью. В замешательстве, борясь со смущением, досадуя на себя, перевела взгляд за его спину – мы у моего дома.

– Какой у вас подъезд?

– Вот этот. Как раз напротив, – с хмельной со сна головой я засобиралась: накинула шарф, заправила его концы под пальто, застегнула пуговицы. – Спасибо, что подвезли, – суетливо достала из сумки перчатки, дернула молнию.

Успокоиться. Нервозностью не исправишь нелицеприятный факт того, что заснула. Подвела саму себя…

– Да не за что, – мягкий вкрадчивый баритон.

– Думаю, есть. Спокойной ночи.

Развернулась к двери, уже намеревалась открыть ее, как вдруг:

– Арина?

Вздрогнула, услышав свое имя, произнесенное с какой-то тихой, ласковой осторожностью.

– Да?

– Мы теперь друзья? Так? – он протянул мне правую ладонь. Для рукопожатия. Как скрепление договора.

Улыбался так очаровательно и заразительно, что я, словно околдованная, ошеломленная, перестала дышать. Не получилось отвести глаз, спрятаться от его просящего взгляда. На секунду растерялась: не являлось верным ни состоять с ним в конфронтации, ни держать холодный нейтралитет, ни шагнуть в зону фамильярности, предполагаемую дружбой. В конце концов, дистанция «сотрудник-начальник» более оправдана всем: и обстоятельствами, и профессиональными установками. Но отказать ему…

– Конечно, – потянувшись, вложила свою ладонь в его.

Сильная рука, сжимает твердо, но в то же время с деликатностью. Очень горячая. Практически электрический жар, искрами пробежавший по всему моему телу.

Что странно, это электрическое, будоражащее тепло оставалось со мной даже тогда, когда после быстрого душа я ложилась в постель. След, напоминающий об этом разговоре, о нем, импульсивном, прямолинейном, чрезмерно настойчивом, увлекающемся мужчине-идеалисте.

Мысленно встряхнулась, напомнив себе, что очень устала и перенервничала сегодня.

Глава 3

12-16 января 20** г.

Такого ветра, что поднялся следующим утром, припомнить не могла. Мело так, что земля превратилась в сплошную белесую колеблющуюся дымку с хаотично сменяющимся рисунком снежных приливов и отливов.

Рабочая рутина надежно поглотила меня до пяти часов вечера, однако в краткие моменты перерывов я мысленно возвращалась к вчерашнему разговору с Вадимом. Все еще трудно было уложить в голове произошедшее между нами… С другой стороны, это хорошо, что такой разговор случился – дает надежду, разрешает все недоразумения, в том числе и те, которые могут возникнуть в дальнейшем. И все же по-прежнему чувствовала себя ошеломленной, пожалуй, в той же степени, что и минувшим вечером. Корила себя за прошлое и не имела представлений, как действовать в настоящем. И практически не покидала своего рабочего места, отдавая себе отчет в том, что пока не готова встретиться с ним.

Около половины шестого в офис менеджеров вплыла Кира. После кокетливого приветствия, адресованного преимущественно мужчинам, она бросила мне:

– Арин, загляни к Вадиму Евгеньевичу. Он просил передать, что ждет, – и с намеком ухмыльнувшись, погрузилась в беседу с Ярославом Алексеевым, что-то начав объяснять ему, жеманничая и хихикая.

Я не торопилась – необходимо было максимально собраться, психологически подготовиться, подавить нервозность. Задавалась вопросами: зачем он меня вызывает? с каким настроем встретит? Если учесть, что вчера мы с ним расстались на дружеской ноте, то, вероятно, стоит ожидать положительного. Но сердце замирало и внутренности обдавал холодок, когда открывала дверь его кабинета.

Как и всегда, он работал за компьютером, окруженный листопадом файлов и обычным беспорядком, однако тут же оторвался от монитора, чтобы посмотреть, как я вхожу. Остановившись в трех шагах от его стола, никак не могла решиться: подойти ближе? Сесть?

Сорочка в серую и бледно-розовую полосы, черный галстук с хаотичным волнистым синим рисунком – ну почему он так беспомощен в адекватном выборе одежды? А ведь замечательный человек!

Он с теплотой улыбнулся мне, в ярких глазах плясали сразу же захватившие все мое внимание огоньки.

– Добрый вечер, Арина Витальевна. Не присаживаетесь?

– Если вы позвали меня для долгого разговора, то я присяду, – ровным голосом ответила я, сцепила пальцы в замок.

– Нет, не долгого, – он коротко рассмеялся. – Всего лишь хотел напомнить, что, кроме отчетов по продажам, жду от вас и собственного отчета. И хотел спросить, вернее, предложить… У меня сегодня вечер свободный, не хотите вместе со мной поехать понаблюдать за работой промоутеров? Я в любом случае собирался, и удачно совпало, что и вам это нужно.

– Я не уверена…

Прервала себя. У меня не было должных оснований отказаться от его предложения, как не было и желания принять его, оно вызвало у меня волнение, отчасти даже испуг, значит, еще не время. Не хотелось бы надолго остаться с ним наедине, не сегодня, не сейчас, когда я еще не определилась, какую линию поведения с ним выстроить, каких именно ошибок нам в общении избегать…

Некомфортная пауза затянулась, Савельев чуть нахмурился, улыбка исчезла, и глаза потускнели. Видимо, мне не удалось до конца скрыть свою реакцию, снова задеваю его ею. Во рту пересохло, когда я с полуулыбкой заговорила:

– Мне еще нужно около часа, чтобы закончить все. Если вы не торопитесь…

Просветлев, он качнул головой:

– Нисколько не тороплюсь. В таком случае через час жду вас на стоянке.

Задавив неприятные мысли о том, как это все «многозначительно» будет выглядеть со стороны – конец рабочего дня, я сажусь к нему в машину, мы вместе уезжаем в неизвестном направлении – и беспокойство, что все-таки мне крайне сложно будет с ним, я произнесла, вложив в голос легкость и радушие:

– Хорошо, договорились.

Мы застыли, с улыбками глядя друг на друга. Меня охватило странное чувство какой-то тревожной наполненности, что-то было в этих ясных живых глазах, так пристально смотрящих в мои. Он пошевелился, мне показалось, что собирался встать, когда после краткого стука в кабинет ворвалась Кира.

– Вадим Евгеньевич, табеля из бухгалтерии, что вы просили, – шлепнула ему на стол ворох бумаг, стрельнула в меня сметливым взглядом. – Я могу уйти? Больше не нужна вам сегодня?

– Нет, иди. В понедельник буду не раньше одиннадцати, перенес встречу, – с извиняющейся улыбкой метнул в меня взгляд.

– Поняла. Вы просили узнать насчет семинара…

Осторожно прикрывая за собой дверь, я осознала причину такого стремительного появления Киры в кабинете босса: она в прежнем поиске материала для свежей сплетни обо мне и Вадиме.

Меня передернуло.

***

Сегодня, когда садилась к нему в машину, смогла заметить несколько примечательных деталей. Марку и цвет автомобиля: темно-серая «Ауди», модель не из новых. Видно, что совсем недавно побывала на мойке: ни единого пятна грязи, следов непогоды. Оказалось, Вадим Савельев предпочитает парковаться рядом со своими сотрудниками, а с площадки, специально предназначенной для машины руководителя, которой всегда пользовался его младший брат, убрано ограждение, что позволяет оставить там свой транспорт любому другому желающему.

Зимний вечер нависал над городом своей бесконечной темнотой, его рутину и движение огней заметала метель, далеко забрасывая свои снежные косы. Первые пять минут поездки как ни старалась успокоить нервы, провалилась в попытках. Кажется, он тоже. Мы избегали смотреть друг на друга, ни один из нас не нарушил молчания. Все мешало, терзало – дорожные заторы, снующие повсюду прохожие, жесткое свечение фонарей и фар, неизвестность, неясное беспокойство и присутствие мужчины рядом, требующее от меня полной концентрации и необходимости как-то разобраться с происходящим.

В итоге я сдалась: достала телефон, начала смс-переписку с сестрой. И, будто по заказу, его сотовый тоже вскоре ожил.

Я быстро поняла, что звонили из Петербурга с какой-то внезапно возникшей проблемой. Минут двадцать он улаживал ее, сделав еще три звонка. Дипломатично, не теряя терпения, но настойчиво, неуклонно добиваясь своего. Его недовольство я увидела только тогда, когда, сбросив вызов, он бросил телефон на приборную панель и раздраженно высказался:

– Команда из семи человек, полторы недели работы, а они по-прежнему возятся с ерундой, решаемой менее чем за час, и программным обеспечением вместо того, чтобы уже заняться клиентской базой. Это невероятно, черт подери!

– Значит, вы или не тех людей взяли, или… вам надо делать все самому.

Я прикусила губу: не следовало давать подобное резюме, он не просил о нем – вырвались эмоции, которые держал в узде во время телефонных разговоров.

– Как хорошо, когда рядом человек, готовый примирить тебя с действительностью, – добродушно усмехнувшись, Вадим искоса взглянул на меня.

В смущении и замешательстве спрятала глаза: он либо поддел меня, либо поблагодарил – трудно точно определить.

– Этим я хотел сказать, что вы абсолютно правы, надо ехать туда и все улаживать. Но пока дела держат меня здесь. И еще продержат, – секунду молчал, затем приглушенным голосом жестко добавил:

– Контролировать там все должен был Дима. Это то дело, которое создавалось специально для него.

Сердце ухнуло куда-то вниз. Заметив, что стискиваю телефон, я неторопливо спрятала его в чехол и вернула в сумку. Звук застегиваемой молнии прозвучал резко, бескомпромиссно – дополнительный оттенок словно завибрировавшего в воздухе напряжения.

– Без понятия, что с ним происходит в последнее время. Хотел бы узнать, да не могу. После того как сказал, что выезжаю сюда, я потерял с ним связь, не знал, где он и что с ним. А позавчера я от матери узнал, что он уже неделю в Питере, с Ларисой. Лариса – это его невеста… Ну, что тут скажешь? Он всегда преуспевал в умении скидывать все на меня и уходить от серьезных разговоров. Слишком я возился с ним, избаловал своей опекой, вот и расхлебываю.

Это следовало предвидеть: напоминания будут, они ведь братья…

Будто окаменев, я глядела прямо перед собой, ожидая наката боли, неприятия, приготовившись справиться с обидой, сожалениями, но… Мною завладели лишь жгучая потребность немедленно поставить точку в этой теме – не желала ничего слышать о Диме – и чувство неловкости за Вадима.

Ожесточение в его тоне выдавало то, насколько сильно бурлят в нем эмоции, он не сдерживает себя. И, может быть, завтра пожалеет о том, что чужой человек оказался невольно посвящен в семейные и очень личные проблемы.

Оставшуюся часть поездки мы провели в тишине, частично дискомфортной, частично желанной. Надеялась, что он спохватился – ничем не оправдана такая открытость, неприятна ни ему, ни мне.

Когда мы припарковались на стоянке магазина, Вадим задержал меня, мягко, деликатно положив ладонь на мое предплечье. Напрягшись, я повернула голову, перевела взгляд с его руки на лицо, очень серьезное. Глаза прожигали.

– Я должен был раньше объяснить вам все это. Во-первых, что подробности этой чертовой истории выуживал сам, складывал два и два.

Вот так. Никаких полутонов, недомолвок.

Он не торопился, как будто заранее приготовился все это сказать, прокручивал в голове свои слова неоднократно:

– И теперь мы можем похоронить ее. Я не дурак, понял, что вам, мягко говоря, удовольствия не доставляют разговоры о моем брате, вот и не будем больше о нем. Во-вторых, я не могу ему простить, что только благодаря его наглому и совершенно лживому заявлению я получил о вас превратное представление.

Он не убирал руки, продолжал смотреть в мои глаза, как будто что-то ожидая увидеть в них.

Нет, не знаю, что я должна на это сказать. Такая прямолинейность, с которой он еще вчера взял разбег нашего общения, отпугивает и притягивает, неприемлема, но для меня единственно возможный вариант… Я чувствовала, как изнутри давит нарастающая беспричинная тревога, как тепло его ладони, каким-то непостижимым образом проникая сквозь утепленный драп рукава моего пальто, согревает руку, бросает в жар все тело, заставляет довериться.

– Ну хоть на это вы должны что-то ответить, не вздумайте снова закрываться, – выпалил он, глаза жестко блеснули.

– А стоит ли? – Опустив взгляд вниз, на зажатые в своих руках перчатки, я собиралась со словами.

– Стоит! И откровенно, пожалуйста, – на секунду его пальцы крепче сжали мое предплечье, подкрепляя просьбу.

– Вы не должны винить во всем только его. Моя вина ничуть не меньше.

Мой голос дрожал, поэтому я умолкла, сделала глубокий вдох, заставляя себя расслабить спину, плечи, затеребила кисти на своих перчатках, справляясь с дрожью в руках.

– Правда? – неприкрытый сарказм. – Неужели это вы соврали о том, что свободны, и задурили ему голову, ежедневно очаровывая его? Я и не думал, что вы такая безответственная эгоистка.

– Вадим Евгеньевич…

Растревоженная, дрожащая, переполняемая неясными эмоциями, я покачала головой, сглотнула комок горечи, подкативший к горлу. Нет, он не прав, по какой-то причине однобоко судит. А я не способна и не стану объяснять, насколько сама низко пала, позволив случиться этому роману.