Текст книги "Прекрасный новый мир (СИ)"

Автор книги: Alex Levin

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Глава 2

Когда я очнулся, за окном была ночная темнота. От неожиданности на автомате вскочил с постели – заключенным запрещено в дневное время лежать на нарах, а я, получается, провалялся целый день. За любую провинность в тюрьме бьют нещадно – этот урок пришлось быстро усвоить, как только вышел из лазарета. Встав на ноги, сразу ощутил – до чего же мне хреново. Голова раскалывается, как после трехдневной беспробудной пьянки, во рту будто кошки насрали, дико хочется пить. Пошатываясь, добрел до бака и налил кружку воды. Ее вкус мне никогда не нравился, но сейчас это был самый вкусный напиток на свете. Голову слегка отпустило, но одной кружки было явно недостаточно. Я налил еще одну. Ну вот, теперь стало совсем хорошо – вернулась способность мыслить, организм пришел в себя окончательно и позвал к унитазу. Хорошо, там и подумаю. Слабость еще присутствовала, поэтому на унитаз пришлось сесть. Что же такое случилось? Едкий кислый запах, потеря сознания, сильная головная боль – странно все это. Причем похоже, что вырубило не одного меня, а, как минимум, всю колонию. В полном отрубе я провалялся целый день, но никто меня лупить за это не стал. За целый день никто так и не зашел в мою камеру, еды тоже не принесли. Не сложно догадаться, что случилось. Исправительная колония № 18 «Полярная сова» – одно из немногих мест в стране, где на пожизненном заключении содержатся преступники, осужденные за терроризм. Когда мой сокамерник помер, мне сразу сказали, что ждут этапирования очередной партии заключенных, в основном опять осужденных «бармалев». Когда они прибудут, психологи начнут тасовать заключенных по камерам, и у меня появится новый сосед. А что мы имеем вчера? Раз меня за целый день никто из «обслуживающего персонала» не посетил, значит, той странной химией с кислым запахом накрыло всю колонию. И зачем спрашивается это делать? Ответ очевиден – чтобы помочь осужденным террористам совершить массовый побег. Как только охрану вырубило – спокойно заходи в противогазах, открывай любые двери, грузи в машины нужных тебе людей и – ходу. Поселок Харп, где расположена колония, находится в жопе мира, быстро организовать план перехвата нереально, а если еще и отрезать связь поселка с внешним миром, то будет совсем замечательно. Химия же вырубает надолго, фора у налетчиков будет большая, поэтому поймать их, думаю, никто не сможет. Странно только, что эти налетчики не открыли двери всех камер, чтобы имитировать массовых побег всех заключенных и дополнительно сбить преследователей со следа. Спешили, что ли? Да кто его знает… Вот блин! Это же, как все вскроется, и охрана придет в себя, она в конец озвереет. Если, конечно, всех охранников не перестреляли, что вряд ли – они ведь должны, наверно, дежурить посменно и жить в этом поселке. Ну, точно будут срывать зло на заключенных. С такими невеселыми мыслями я встал с унитаза и поплелся обратно к нарам. Голова снова начала ныть, слабость никуда не делась. Снова захотелось спать. То понос, то золотуха – до этого бессонница мучила, а стоило надышаться непонятной химической дряни, как в сон потянуло. Наверно, организм решил восстановиться после длительного недосыпа. Проваливаясь в сон, вспомнил, что забыл смыть за собой. Бли-и-ин, завтра еще и мочой вонять будет. Ну что за невезение такое сегодня …

Проснулся опять в полной тишине. За окном светит солнце, радио молчит. «Интересно, который сейчас час?» – подумал я. За окном полярный день, время по солнцу определить невозможно – и в два часа ночи, и в пять утра, и в двенадцать часов дня в мою камеру оно светит одинаково ярко. Головная боль никуда не делась, а, наоборот, усилилась, жажда – тоже. Встаю и, шатаясь, как и в прошлый раз, бреду к баку с водой. После третьей выпитой кружки меня немного отпускает. Я подхожу к решетке и прислушиваюсь. Блин, как же хочется приложиться ухом к двери, чтобы было лучше слышно, что творится в коридоре, но это не получится. От решетки до двери я даже рукой не дотянусь. Прислушиваюсь – вроде за дверью тишина. Наверно, еще нет шести часов, поэтому заключенные еще спят, а раз так, то мне следует отойти от двери – тут везде камеры, за каждым из нас наблюдает оператор, и любое неподобающее поведение сразу наказывается побоями. Надо быть как все, не выделяться, срочно лечь и изобразить спящего. В туалет только сходить нужно – у меня должна быть естественная причина для подъема во время сна. На унитаз опять вынужден сесть, поскольку слабость никуда не делась. Я уже сутки без еды.

Нет, слишком все странно. Я, конечно же, не знаю, как должна действовать охрана в случае чрезвычайных обстоятельств, но что-то явно пошло не так. Когда у охранников пересменка? Наверно, по утрам. Видимо поэтому налетчики так и спешили, не став открывать все камеры. И что же новая смена? Она приходит и видит, что ворота в колонию – нараспашку, все заключенные и персонал находятся в отрубе, а часть камер вскрыта, и заключенные сбежали. Или утром химия еще продолжала действовать, и новая смена отрубилась где-то на территории колонии, как и предыдущая? Но сообщить о побеге заключенных они же были обязаны! Пусть террористы вырубили связь, но можно ведь доехать до ближайшего населенного пункта и сообщить куда следует. И как быстро в колонию должна была бы пожаловать кавалерия? Явно быстрее, чем за 24 часа. По прибытию подмоги, полагаю, в обязательном порядке должна проводиться проверка состояния оставшихся заключенных, невзирая на время суток, а ее то как раз и не было. Времени реально прошло до фига, а в мою камеру так никто и не зашел. Что-то здесь не так… А если террористы накрыли своей химией весь поселок? Черт его знает, что это за гадость такая. Явно, что-то убойное и очень летучее, раз проникло в мою практически запечатанную клетку и мгновенно вырубило. Может, распылили что-то с беспилотника над всем поселком – чем не вариант?

Но если это так, то тогда вовсе не известно, как долго ждать помощи. И что же мне делать? Хотя, это возможный способ свести счеты с жизнью. Не так, как я хотел, конечно, но это лучше, чем медленно затухать, как мой сокамерник, в течение нескольких лет. Три дня без воды – и все, отмучился. Решено, так и сделаю.

Вдруг где-то снаружи, со стороны окна, совсем рядом с моей камерой раздались автоматные выстрелы. Сначала одиночные, затем – длинная очередь, которую прервал человеческий крик, полный дикой боли, и какой-то звериный рык, похожий почему-то на довольное урчание. Я замер на унитазе, боясь пошевелиться. Липкий страх сначала заставил сжаться анус, потом поднялся по позвоночнику и прошелся по короткому ежику седых волос на голове. За окном слышался звук разрываемой плоти, треск костей и чавканье, перемежающееся довольным порыкиванием. Там какая-то неведомая тварь только что завалила автоматчика и, похоже, жрала его заживо. Но этого было мало. В ответ на довольное урчание неизвестной зверюги, к своему ужасу, я услышал ответное, и, как мне показалось, завистливо-просительное урчание, которое доносилось со стороны коридора и, похоже, шло из камер, подобных моей. Хорошо, что я сидел на унитазе. До этого никогда в жизни мне не доводилось, как говориться, метать кирпичи от страха, а вот теперь, на старости лет, сподобился… Твою же мать, что, блин, такое творится? Это точно не налет террористов! Они зверушек, жрущих автоматчиков, не разводят.

Обливаясь холодным потом я, стараясь не шуметь, кое-как вытер задницу, на цыпочках дошел до своей лежанки и, двигаясь буквально по миллиметру, улегся. Смывать за собою я побоялся, просто накрыл унитаз крышкой от стоящего рядом ведра, предназначенного для уборки. Почему-то я был уверен, что непонятной зверюге за окном не составит труда вырвать решетки, разбить окно и проникнуть в камеру, стоит ей только меня услышать. Покончить с жизнью, будучи сожранным заживо, мне совсем не улыбалось. Судя по звукам неизвестный мне чел попал в зверюгу не один раз, но ее это не остановило. В конце он, похоже, в упор всадил в нее весь оставшийся рожок, но увы, без видимого результата. Получается, этот зверь, словив очередь 5,45мм, не только за считанные секунды догнал автоматчика, но и мгновенно разорвал! Что же это за твари такие завелись у нас в тундре? И как их появление связано с кислым запахом, а самое главное, как эти или подобные им твари оказались в камерах вместо заключенных, раз, услышав звуки стрельбы и поедания человеческого тела, так возбудились, что подали голос?

Придуманная мною стройная и логически безупречная картина произошедшего в колонии ЧП разваливалась под натиском абсолютно непонятных фактов. Я ничего не понимал, и эта неизвестность пугала до чертиков. «Может, случился зомби-апокалипсис?» – вспыхнула в мозгу новая догадка. Урчание из камер – может, это под действием той неизвестной химии с кислым запахом заключенные в камерах превратились в постоянно жаждущих человеческого мяса зомби? Да нет, бред какой-то. Если бы это так и было, то зомби не стали бы тихо отсиживаться в своих камерах, а вовсю бы шумели, пытаясь выбраться наружу. Во-вторых, охране, той, что не обратилась, ничего бы не стоило их всех перестрелять – здесь кругом запертые решетки, можно неспешно и не напрягаясь зачистить все коридоры, этажи и здания, патронов бы только хватило. В-третьих, нет таких зомби, которые не боятся очереди в упор из калаша, бегают как спринтеры и за мгновение разрывают человека на куски. Нет, эта версия не годится, но что же тогда происходит?!

Я очень долго лежал на нарах, не шевелясь, чтобы не привлечь к себе внимание. Когда тварь ушла, я не услышал, настолько тихо она это сделала. Решив, что металлическая дверь и толстая решетка являются лучшей защитой, чем зарешеченное окно, я по-тихому перетащил на пол постельные принадлежности, поближе к выходу из камеру. Там и унитазу рядом будет, и бак с водой – моим единственным запасам воды, поскольку опытным путем я выяснил, что воды в кране нет. Полкружки, которые я смог набрать до того, как тоненькая струйка воды полностью иссякла, в расчет можно было не брать. Электричества в розетках тоже не было. Выяснив, что в кране нет воды, я вставил в розетку электрическую бритву, быстро нажал и сразу выключил. Ничего. Еще раз включил и, задержавшись чуть дольше, снова выключил. Опять ничего. Включил и, не отключая, пошевелил вилку в розетке – глухо. Света нет.

А между тем, мое самочувствие продолжало ухудшаться. Головная боль била в висках набатом и отдавала болью в глазные яблоки, как при высочайшем давлении. Жажда не думала проходить, стала просто нестерпимой, и мне приходилось насильно себя заставлять пить понемногу. В баке воды оставалось меньше половины, плюс полный бачок унитаза. О том, что мне, возможно, придется из него пить, я старался не думать. Промучившись в бесплодных раздумьях, периодически прикладываясь к баку с водой, чтобы хоть как-то унять головную боль, я смог наконец-то заснуть тревожным сном.

Утро (или день, не знаю) третьего дня встретило меня настолько сильной головной болью, что даже думать было невыносимо. Рот и горло горели, как будто я всю неделю дышал исключительно раскаленным воздухом. Вода жажду практически не утоляла, она возвращалась почти сразу после выпитой кружки, как будто я и не пил вовсе. Думать о том, что же такое со мной происходит, я был уже не в состоянии. Сил хватало только на то, чтобы стараться вытерпеть эту боль и не поддаться искушению вылакать всю воду из бака в один присест. Но даже так за этот день я выпил половину оставшихся запасов. Никаких посторонних звуков я больше не слышал – ни стрельбы, ни того странного урчанья, ни человеческих голосов. Зато стали пропадать цвета. Вернее сказать, цвет предметов, конечно же, никуда не делся, но вот в моем зрении они постепенно становились блеклыми и теряли свои краски, превращаясь в оттенки серого. Если зрение ухудшалось, то слух, наоборот, становился заметно острее. Лежа на полу и прислушиваясь, я стал различать звуки, которых не слышал ранее. Не знаю, в какой части колонии был расположен мой барак, но в этот день я услышал пронзительный крик какой-то лесной птицы и последующее за ним оживление в камерах. В них кто-то завозился, зашаркал и громко засопел, а потом все снова стихло. Не знаю, может мне все это тогда почудилось, ведь к вечеру у меня случилась самая настоящая галлюцинация. Если бы можно было поседеть второй раз в жизни, наверно, в тот вечер так бы и произошло.

Еще меня начал беспокоить голод, странный голод, не похожий на то чувство, которое возникает, когда по каким-то причинам отказываешься от еды на несколько дней. Что такое голод, я знаю хорошо. Когда жена ударилась в религию, то стала соблюдать все посты. Мне из солидарности приходилось тоже переходить дома на постное меню. Выручал, конечно, обед на работе, но в Великий пост всю страстную неделю жена голодала, дома еду не делала, и мне на работе приходилось не сладко – всю неделю я испытывал чувство голода и некоторую слабость от недоедания.

Этот же голод был совсем другим. При мыслях о еде он не усиливался, как будто для его утоления нужно было что-то другое, а не обычная людская еда. Новое чувство было каким-то чужим, противоестественным, нечеловеческим. Я медленно и неудержимо менялся, превращаясь во что-то странное. Это пугало до чертиков, но сил и возможности все прекратить у меня не было, да я и не знал, как это сделать. В этот день я всерьез думал о том, чтобы покончить жизнь самоубийством, но решил, что без воды и еды в запертой камере это случится само собой уже через несколько дней, и если даже я каким-то волшебным образом в кого-то обращусь, то, опять же, из запертой камеры никуда деться не смогу.

Проснувшись на четвертые сутки (хотя, кто его точно знает, по сколько я спал на самом деле?), я вновь испытал шок. Если вчера мне удалось уснуть, немного себя успокоив тем, что все идет по плану, и я скоро умру от обезвоживания и голода, что ничего сверхъестественного со мной не происходит, то действительность опять разбила все мои нелепые догадки насчет происходящего вокруг ужаса. Привычно проведя рукой по волосам, приглаживая их после сна, я обнаружил, что приличная их часть осталась на руке и на подушке, а поднеся руку к лицу, с ужасом увидел, что за ночь моя кожа стала серого цвета. Превозмогая дичайшую головную боль, я смог подняться на ноги и посмотреть в маленькое зеркало, вмурованное в стену камеры над раковиной. Из зеркала на меня смотрела серая, почти лысая морда с отвисшей кожей на щеках. Волосы потеряла не только голова. На лице почти не было бровей и едва начавшей отрастать бороды. Кроме цвета кожи изменился и цвет глаз – мои светло-серые, почти голубые, глаза стали черными. Брови провисли, как и щеки, лицо осунулось, глаза как-то ввалились внутрь черепа. Уши стали заметно меньше. Блин, мне все это кажется. Привиделось, наверно. На фоне голода глаза цвета уже не различают, все вокруг как в черно-белом кино. Наверно, поэтому и кожа показалась серой, а волосы выпадают из-за химического отравления тем газом с кислым запахом. У раковых больных от химиотерапии ведь тоже волосы лезут. Трясущимися руками наполняю кружку водой и залпом, почти одним глотком, выпиваю. Рассматриваю свою руку. Кожа серая, дряблая, висит как на скелете. Зато ногти сильно отросли, немного заострились и прочные стали – не согнуть. У меня всегда ногти были мягкими и легко гнулись, а сейчас стали как когти. Крайне удивленный произошедшими изменениями и забыв об опасности, я попытался издать удивленный возглас, и обнаружил, что вдобавок ко всем произошедшим со мною изменениям не могу издать ни одного звука. Прополоскав горло водой, я снова, наплевав на опасность, еще раз попробовал сказать хоть что-нибудь. Вновь у меня ничего не получилось.

Вот тут-то я и запаниковал по-настоящему. Голова уже практически ничего не соображала, силы после перевода тела в вертикальное положение быстро иссякли. Я опустился на расстеленный на полу матрац и свернулся калачиком. Меня колотила дрожь. Странный голод, казалось, разъедает меня изнутри, и все тело горит. Мне вспомнилось, что на голоде никогда не повышается температура, так что за дела? Следом накатило еще одно воспоминание – о ночном кошмаре. В том сне я как будто опять подкрадываюсь к дому своей жертвы. Только в этот раз действую настолько тихо, что никто меня не замечает. Вот и он, хозяин дома, чем-то занят в гараже. Затаившись и выждав удобный момент, подкрадываюсь к нему сзади, достаю из кармана ПСС, снимаю с предохранителя, но, вместо того, чтобы всадить ему пулю в затылок, набрасываюсь сзади, впиваясь зубами в шею, раздираю сонную артерию и с нечеловеческим наслаждением начинаю пить кровь. Моя жертва беспомощно сучит ногами, на глазах сморщиваясь и превращаясь в высушенную мумию. Выпив его до дна, я отбрасываю тело в сторону. Мой странный голод утолился, но одной жертвы мне мало. Я обвожу голодными глазами округу, выискивая новую цель. Охота только начинается! На этом мой кошмарный сон закончился как-то трансформировавшись в другой, не менее абсурдный, но уже не столь ужасный сюжет.

Боже, да что же такое происходит? А может, на самом деле я давно умер, и все, что со мной творится – это мой персональный ад? Вполне логичный финал для такого убийцы. Я же хотел умереть – вот мое желание и исполнилось. Ну, а после смерти таким грешникам рай не светит – только ад, без вариантов. На удивление, от таких мыслей мне даже стало легче, дрожь прошла, и я немного успокоился. Ну что ж, буду терпеть положенное в аду наказание. Хорошо, что хоть в котле черти живьем не варят.

Но я рано радовался. Головная боль стала настолько сильной, что я временами переставал себя контролировать. Мысли и видения путались, превратившись в полную бессмыслицу. Меня даже не удивил тот факт, что, находясь в таком состоянии, я выпил всю оставшуюся воду не только из бака, но и из туалетного бачка.

Я валялся на полу в полу бредовом состоянии, уставившись на дверь. На окошко смотреть было больно – свет стал резать глаза. В те моменты, когда сознание прояснялось, я видел глюки наяву – стены камеры сдвигались, а дверь, расположенная в метре от меня, наоборот, отодвигалась вдаль на десятки метров. Затем картинка вновь принимала привычные пропорции и все начиналась по-новому. Сил не было никаких. Последнее, что я смог сделать – это содрал с себя всю одежду, поскольку из-за неутоляемого голода жар в теле стал просто нестерпимым. Так я и лежал голый, медленно проваливаясь в беспамятство. День закончился, неспешно наступила ночь. Я терял контроль над своим телом. Из моего рта тонкой струйкой вытекала слюна, и, кажется, я умудрился даже сходить под себя. Единственное, что я мог делать всю ночь – это цепляться за осколки сознания. Меня пронзило понимание того, что совсем скоро мое «я» полностью исчезнет, растаяв, как утренний туман.

Не знаю, дотянул я до утра или нет. Последним моим осознанным видением была танцующая на цветочном лугу дочка. В видении она сияла от счастья, собирала луговые цветы в небольшой букетик и кружилась под слышную только ей музыку. Мне тоже вспомнилась музыка – другая музыка. Из мюзикла "Нотр-Дам де Пари" В начале двухтысячных у меня случился крупный частный заказ с поставкой в Московскую область, недалеко от столицы. Работ по монтажу у нас с Лехой было на пару дней, и к нам приехали наши жены детьми. После того как мы закончили свои дела, у нас осталась свободной примерно половина дня. Леха с семьей, забрав с собою нашу Надюшку, отправился по детской программе, а меня жена потащила на мюзикл. Спектакль мне тогда ничем особым не запомнился – все партии я давно посмотрел и послушал в интернете, да и оригинальный французский вариант мне нравился намного больше. Вот там голоса были, а у нас – три, ну четыре, максимум, артиста соответствовали европейскому уровню вокала. На нашем же сеансе половина заявленных артистов была и вовсе из второго состава, поэтому я не ждал услышать ничего хорошего. Главное, чтобы жена была довольна, да и ладно. Билеты взяли на балкон в первый ряд, Ленка все в бинокль увидит, а мне и так нормально. Но один момент меня все же поразил. Дело в том, что у певца, исполняющего партию Квазимодо, не было низкого голоса. Он был как раз одним из тех, кто был во втором составе, и продюсеры, видимо решили, что для мюзикла "не первой свежести" и его голос вполне сойдет. Но певец очень старался исполнить роль и пытался сделать свой голос более низким изо всех сил. Жена аж подпрыгивала на месте, комментируя его манеру исполнения. В бинокль ей это было хорошо видно. От усердия и напряжения петь низко, чтобы попадать в ноты, певец аж сжимал кулаки и поднимался на носочки. К концу спектакля он, бедный, так измучился, что полностью сорвал голос и охрип. И вот тут-то у него наконец и получилось спеть как надо! Последняя партия Квазимодо на его хриплых и сорванных связках вышла просто бесподобной! Меня она пробрала до печенок и глубоко запала в душу. Именно эта мелодия зазвучала у меня в голове при виде танцующей на лугу дочери. Я чувствовал, как по моим щекам текут слезы, это был последний миг. Сейчас моя душа либо исчезнет без следа, либо улетит куда-то прочь от тела. Нестерпимо захотелось напоследок пропеть: "Я иду к тебе, моя любовь!" Но на вдохе из горла вырвалось только лишь слышанное мною ранее урчание. Видение с дочкой растворилось без следа, вернулась черно-белая картинка камеры и двери, а затем … пришел ОН.

Дверь в мою камеру внезапно распахнулась, за ней открылась решетка, и в камере появился Ангел во всем великолепии своего ослепительного сияния. Его свет был настолько ярким, что я не смог различить черт его лица, а видел лишь один силуэт и тянущиеся от него во все стороны белоснежные извивающиеся нити. «Неужели Бог меня простил, и моя душа попадет в рай?» – подумал я. Слезы, не переставая, текли по моим щекам. Я же каждой клеточкой тела и каждой частичкой души тянулся к Ангелу, стремясь окунуться в этот божественный свет, напитаться им, очистится от всех своих прегрешений. И у меня это получилось! Я почувствовал, как свет от Ангела проникает в мою душу, впитывается и насыщает ее, утоляя мою боль, жажду и терзавший меня голод. Ангел застыл возле меня, не шевелясь. Блаженство и радость переполняли меня. Я прощен, я все-таки прощен! Милостивый Боже! Я мысленно снова и снова повторял "Отче наш", единственную молитву, которую знал. А свет от Ангела все продолжал и продолжал проникать и впитываться в мое бренное тело (или душу?), правда, чем дольше это продолжалось, тем тускнее он становился. «Обязательно надо впитать все до капли», – почему-то подумалось мне. И вот уже последние крохи свечения гаснут, но я вижу, что осталась небольшая пульсирующая звездочка. Я тянусь к ней, и, подвластная моей воле, она летит ко мне, проникает в грудь и исчезает где-то в районе сердца. Ангел ушел, но весь свет, который он принес для меня, остался со мной, в моей душе, я больше не грешник – я прощен Богом! Видение танцующей дочери было не случайным – это знак того, что после смерти я встречусь с дочерью в раю. И с этой радостной мыслью я проваливаюсь в небытие…