Текст книги "Сон обитателя Мышеловки (СИ)"

Автор книги: Алекс Реут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Я ложусь на траву, он устраивается с верху и начинает медленно опускаться на член, опираясь руками на грудь. Удовольствие горит во мне, словно взбесившийся огонь, я сжимаю его бёдра и охаю, пытаясь попросить его не тянуть удовольствие, а то я с ума сойду. Опустившись до упора, он начинает подниматься, потом опускается снова и вот он уже прыгает верхом на моём члене, не выпуская его из прохода, а я разбросал руки на чернеющей вечерней траве и, запрокинув голову, разглядываю перевёрнутое здание.

Часы наблюдают за нами, похожие на огромное белое лицо. В какой-то миг меня пробирает страх, и я кончаю, словно стараясь защититься от всепроницающего взгляда этой мёртвой материи.

12. Богини – Исчез! – Снова Жёлтое Лицо

Всё давно закончилось. И Академия, и побег из неё, и брат, и сестра, и чёрные Махаоны. Я живу в совсем другой стране – одной из наших северных союзниц – в сумрачном городе на берегу холодного моря. Архитектура здесь совсем другая: много старых зданий из крупных, обкатанных волнами камней, тротуары в старом районе выложены чёрным булыжником. Помню, как хожу покупать фасоль с овощами в небольшую лавку, которая разместилась в подвале одной такой древности – поворачиваешь с улицы за угол и заходишь внутрь, где всегда полумрак и стены, даже с деревянными панелями, продолжают давить. А ещё есть порт: тесный лабиринт из высоких чёрных кранов, сырых причалов, канатов с крюками, кораблей, доков.

Зимние дни похожи на короткие вспышке прожектора в серо-сизом тумане утра и вечера. Я переношу их с трудом. Кружится голова и теряется ощущение времени. Район, в котором я снимаю жильё, построен лет сорок назад, но даже к нему надо подниматься переулками старых улиц. Белёсое небо в окнах похоже на слабый люминисцент, и на его фоне, словно вырезанные из чёрной бумаги, танцуют тени моих соседей. Хозяин квартиры – нервозный, рано облысевший мужичок, похожий на мелкого лавочника и девушка, которая снимает соседнюю комнату, но спит почему-то в моей и я часто вижу, как она встаёт первой и начинает одеваться: чёрная тень на фоне зыбкого серого неба.

В городе неспокойно. На днях, когда проходил мимо ворот завода, видел небольшую демонстрацию с плакатами, которые не смог разобрать. Потом приходит поздняя осень со слякотными улицами, пока не накрытыми снегом, и вместе с ней начинаются беспорядки.

Революционеров не помню. На какое-то время стало больше полицейских в плащах и высоких фуражках. Двое стояли возле входа на мою работу, они меня знали и всё равно каждый раз требовали предъявить документы. Потом была пустота, путаные слухи и мы вместе с той девушкой бегали по всему городу, скупали консервы и ту самую фасоль в баночках. Нет, у нас с ней вроде как ничего не было, нас объединила беда. Рассказывали о беспорядках в районе порта, об успехах повстанцев на окраинах: они захватили две тюрьмы, военную часть и почему-то крематорий (смутное воспоминание: мне его как-то показывали).

Мы теперь редко выходим из дома. Хозяин встревожен ещё больше нашего, он постоянно повторяет, что он дурак, раз не уехал, когда всё только началось, а мы, ничем кроме работы не связанные с городом, дураки дважды. Зима близко и тьма подступает вместе с ней.

В тот раз я проснулся среди ночи и лежал на боку, открыв глаза. Моя соседка спит, но в комнате есть кто-то ещё. За окном – сонный люминисцент белой ночи и на его фоне движутся бочкообразные силуэты.

Я раньше никогда их не видел, но сразу осознаю, кто это. Это собрались на церемонию Богини – сверхъестественные существа, с огромной властью над всеми горожанами. Их природа загадочна даже для местных жителей, но одно я знаю точно: именно они и стоят за тлеющим мятежом, который расползается всё больше, охватывая улицу за улицей и район за районом. Их окружает аура ужасного могущества, непреклонного, словно удар кувалды. Я лежу ни жив, ни мёртв, усердно изображаю сон, но сердце колотится так, что, кажется, его слышно даже в соседней комнате.

Богини – это шесть смуглых, невероятно толстых, женщин с мощными ягодицами и грудями размером с арбуз. На них никакой одежды. С собой они принесли деревянную клетку. Из клетки поднимается дым. Запаха я не чувствую, но, похоже, в нём какой-то наркотик: мне вдруг становится холодно и тело цепенеет, как от анестезии.

Богини ставят клетку на середину комнаты, становятся в круг и начинают свой танец.

В этом танце нет ничего человеческого. В их движении больше от насекомого и сами богини похожи скорее на майских жуков: подпрыгивают, покачиваются, перебирают ногами и опять возвращаются на прежнее место. С кровати они выглядят одинаково. У каждой одно и тоже бочкообразное тело, нечеловеческие движения и длинные сальные волосы, закрученные в хвост и мотающиеся в такт движению.

Внезапно та из Богинь, что ближе всех к кровати, разворачивается лицом в мою сторону и на её животе распахивается жадная, голодная, сочащаяся вязкой слюной пасть.

...Проснувшись, я смотрю в пустое небо. Уже утро, но погода не изменилась, и кажется, что продолжается всё тот же вчерашний день, бесконечный, как сама Академия. Пахнет гарью; это от костра. Он погас уже когда мы укладывались, а разжигать заново не было ни сил, ни настроения, ни особого резона. Ночь была тёплой и мы заснули в обнимку, прижавшись горячими телами и нырнули, казалось, в один и тот же сон.

Вокруг всё по-прежнему: дом с циферблатом, рельсы, непонятные склады даже без окон. Чего-то не хватает, вот только чего. Рассматриваю бывший костёр так внимательно, словно он может подсказать мне разгадку.

Выпавшая роса намочила мне зад и неприятно холодит яички. Надо одеваться. Собираю разбросанную вчера одежду, выстраиваю в ряд мои пожитки и только когда они уже стоят, готовые к дальнейшему путешествию, меня осеняет.

Канописа нет.

Он исчез!

Я оглядываюсь медленно-медленно, стараясь ничего не упустить. Лужайка, кусты, здание, циферблат (освещённый солнцем, он совсем не страшен), колея, камни вокруг колеи, насыпь, которая начинает подниматься сразу за этим участком. Склады с глухими стенами из серого кирпича и крошечными вентиляционными отдушинами под крышей. За ними ещё какие-то безлюдные постройки. Абсолютная пустота и абсолютная тишина. Такое чувство, словно здесь поработал целый взвод Махаонов.

Нигде нет Канописа. Пропала его одежда, пропали все его вещи. Он даже следов не оставил.

Наверное, пошёл на разведку. Или добыть еды? Нет, за едой он пойти не мог, здесь не приключенческий роман и у нас достаточно провианта на дорогу к неакадемической цивилизации, даже если она затянется на неделю... Гнев богов за срыв Церемонии? Будьте спокойны, Недосягаемые сейчас дрыхнут после того пиршества, что я устроил им позавчера. Кто же это? Что же это? Что случилось? Кому мне задавать все эти вопросы.

Разум советует подождать. Но тело плевать хотело на разум. Руки сами обкручивают тело припасами, ноги сами выводят меня к рельсам и несут вперёд по прежнему направлению. «Надо оглядеться,– успокаиваю я себя,– надо оглядеться и понять, куда нас занесло, и как отсюда выбираться». Хотя на самом деле мне нужно просто что-то делать. Что-то, чтобы не свихнуться.

Насыпь становится всё круче. Тут начинается холм.

Мир вокруг движется так медленно, что я начинаю задавать вопросы, чтобы хоть немного отвлечь кипящую голову.

– Почему он ушёл?– спрашиваю я у деревца, пробившегося возле дороги.

– Почему он ушёл?– спрашиваю я у столба со свисающими проводами и маркировкой на неизвестном мне языке.

– Почему он ушёл?– спрашиваю я у горячего неба, на котором ни облачка.

Почему он ушёл?

Почему?

Почему???

Ответов как не было, так и нет, но обстановка изменяется. Вижу будочку без двери с опустошёнными внутренностями. Она выглядит очень грустной. Кажется, что из неё сейчас будут набивать чучело. Сразу за ней – недостроенный корпус, огромные оконные проёмы похожи на глазницы черепа.

Нет, здесь не было Махаонов. Здесь просто были люди, а потом их не стало. Мало какое оружие может произвести такое опустошение, на какой способен союз времени и силы вещей.

А может быть, эта та часть Академии, которая пострадала во время последней войны? В таком случае, то, что нам говорили на лекциях, не больше, чем красивая легенда. Если задуматься, в этом нет ничего удивительного. Как и подобает прилежным студентам, мы должны были верить, что на лекциях больше правды, чем в том, что можно наблюдать своими глазами.

Окрестности и вправду местами похожи на район после бомбёжек, какими изображают их учебные фильмов и фотографии в энциклопедиях. Но есть и такие дома, которые выглядят просто недостроенными. Скорее всего, здесь наложились несколько эпох – сначала строили, но не успели и всё разбомбили. А может, было ещё сложней – сначала строили, потом бомбили, потом пытались отстроить заново, но ничего не вышло.

Дорога сворачивает и ныряет за забор из рифлёного железа. Я следую за ней и оказываюсь в уже совсем другом мире.

Здесь нет и намёка на жильё. Гигантская заброшенная стройка, присыпанная жёлто-оранжевым песком. Бульдозеры с задранными ковшами, так и не собранный до конца башенный кран, бетонные блоки с частоколом железных прутьев, и полукруглые ангары из железного листа, похожие на наполовину вкопанные в землю цилиндры. Дорога подходит к одному из таких ангаров и исчезает в его облупившихся железных воротах. На воротах написаны цифры: 46 и 9.

Над воротами – окошки с выбитыми стёклами.

Обхожу его и вижу, что дальше дороги нет. Загадочная узкоколейка привела меня к ангару 46-9 и в нём завершилась, так ничего и не прояснив. Подхожу к недостроенному крану и начинаю на него карабкаться.

Кран поскрипывает. Как видно, его даже толком и не закрепили. Легко могу представить, как вся эта конструкция рассыпается, я срываюсь и падаю вниз, меня придавливает железными перекладинами и я медленно умираю между горячим жёлто-оранжевым песком и жарким летним небом... Но страха нет, вероятность смерти воспринимается как должное.

Осматриваю окрестности, но это мне ничего не даёт. Похоже, я всерьёз вымотался, потому что хоть и замечаю много деталей, но не могу из запомнить. Вместо цельной картины мельтешение случайных деталей, которые оставляют в голове только утомление. Вот узкоколейка, по которой я пришёл, она тянется серебряным ручейком и пропадает в далёких-далёких зарослях возле зубчатой застройки, что протянулась каменной дугой почти на полгоризонта. С трудом, но угадываю в ней наш корпус. А вот чуть поближе и то здание с циферблатом, оно совсем небольшое и с этой стороны в нём нет ничего таинственного. Разве что крыша в одном месте проломана (интересно, чем?), поэтому можно вскарабкаться по водосточной трубе, пройтись по крыше и заглянуть внутрь ничего не выламывая... а всего-навсего рискуя свернуть себе шею. Так, мысль совсем не туда ушла.

Единственное, в чём я могу быть уверен: простого пути нет и не предвидится. За забором начинаются заросли, а после зарослей пустошь, намного больше той, через которую мы шли, и в ней квадратные пакгаузы без окон. Правее видны дома возле квадратного пруда с турникетами на берегу. Серое трёхэтажное здание смотрит на меня огромными окнами.

Канописа нигде не видно. Окрестности кажутся вымершими, здесь нет ни одной живой души и даже птиц не видно. Не видно и границ Академии – дальше, за зарослями, поднимаются новые строения, которых уже не различишь. Разлом отсюда не виден, его угадываешь на уровне интуиции. Вон там он должен быть, где виднеется квадратный выступ. Если это Факультативный, то разлом тянется там же, во-о-о-от по такой линии. Как бы касательная к дуге застройки.

Спускаюсь обратно. Надо возвращаться и ждать, когда вернётся Канопис.

Подхожу к воротам. Нет, я не надеюсь найти там этого хрупкого и нежного мерзавца... или на худой конец ключ к спасению из Академии. Просто створки прилегают неплотно и я хочу заглянуть внутрь, путь даже и уверенный, что там одна темнота.

Но внутри отнюдь не темно. Небольшие окошечки под крышей и над входом дают достаточно света, чтобы в полумраке можно было разобрать чёрную решётку каркаса, чугунные тумбы в на полу и жёлтое лицо – то самое, что я увидел во сне на старой электростанции. Гигантский шар с полуоткрытым ртом висит посередине ангара; в полумраке он кажется грязно-серым. Его тупые круглые глаза, словно нарисованные над условным носом, смотрят во всю ту же точку... и всё же я знаю: она заметил меня. И поднимается ветер.

Сначала он слаб, но с тяжёлым, железным привкусом. Сразу чувствуется, что он дует прямо из ангара, рождаясь из самой сердцевины этого нелепого гигантского мячика. И этот ветер несёт с собой что-то ещё... я не могу назвать его словами, но его достаточно, чтобы в первый раз всерьёз вдохнув воздух из этой струи, я заорал как бешенный и стремглав бросился прочь.

Я не бежал по узкоколейке – ещё во сне стало ясно, что тут я голове не конкурент. Конечно, странное дело оценивать шансы и боевые навыки неведомого морока, который ты видишь во второй раз в жизни и понятия не имеешь, чем именно он опасен – но нечто, живущее глубоко-глубоко внутри, подсказало мне, что шар хуже всего переносит тот путь, где много разнородных препятствий.

Двери ангара открываются сами. Петли скрипят, придавая всей сцене привкус самого обыденного кошмара. Голова выплывает наружу, приподнимается чуточку вверх и замирает, уподобившись солнцу в зените. А я уже возле железного забора, перелетаю его, словно иноходец и падаю прямиком в крапиву. За забором начинается спуск, а под ним ещё один парк, заброшенный давным-давно и почти непроходимый. Убегаю по нему пригнувшись, надеясь, что деревья если не остановят, то хотя бы задержат злобный шар.

Страх гонит меня, колет ужасом, как погонщик стрекалом. Я даже не оборачиваюсь, потому что чую самим нутром, животом и кишечником, что эта тварь опасней и беспощадней чем всё, что создавал человек, и хочешь оборачивайся, хочешь нет, остановить её взглядом ты всё равно не можешь.

Парк я не запомнил. Впечатлило лишь то, что он был на удивление холмистым и даже в причёсанном виде не очень-то годился для прогулок. Да и в общем я не ожидал, что у нас в Академии есть такие горы и впадины. Для меня ландшафт Академии всегда копировал ландшафт окрестностей родного города: огромная равнина и иногда лес.

Единственное, что могу вспомнить – я спотыкаюсь об опрокинутую статую, поднимаю взгляд вверх и вижу, как голова плывёт неторопливым воздушным шаром высоко над деревьями. Глаз не разглядеть, только жёлтое дно, но это не означает моей безопасности. Просто этой твари даже высматривать ни к чему.

И ещё ветер. Когда я в низине, он не чувствуется, но на каждом подъёме я ощущаю его тяжёлую руку и понимаю: он становится всё сильней и чувствуется, даже прореженный стволами и кустарником.

Открытое место. Парк закончился. Он больше меня не защитит. Дальше – декоративный заборчик и тот самый дом с громадными окнами. День подходит к концу, из леса за моей спиной наползает медленная тень, и закат отражается в окнах, превращая их в огненные квадраты. Ветер дует так, что скрипят сучья, а по траве бегают волны, словно по морю.

Открытое пространство кажется бесконечным. Поле, травы, взбесившийся ветер, крохотная фигурка – я – и круглая тень за мной по траве, которая всё больше и больше сливается с серостью подступающих сумерек. Я уже чувствую его жёлтые бока, эта неоднородная жидкость, похожая на прокисший суп, которпя пульсирует, булькает, слезится, сочится... живёт и готова пожрать! Её тень и совсем рядом, она почти настигла, холод ложится на мои плечи каменным одеялом, я уже представляю, как шар сливается с тенью, тень – с сумерками, сумерки пожираю весь мир, а шар пожирает меня и всё превращается в одну серую жижу и больше ничто не живёт, только сумерки, слизь и дикий ветер... но в последнюю секунду взлетаю на крыльцо, рву на себя дверь (она не заперта!) вбегаю внутрь и оказываюсь лицом к лицу с остроносой держурной. У неё кроличьи, по-детски торчащие вперёд зубы и отутюженная повязка на рукаве.

– Какая группа?

– Химия,– мне не хватает воздуха, я вдыхаю его большими кусками,– Химический, первая А.

Присвистнула.

– Эко тебя занесло. Здесь как бы биологи. Дверь-то отпусти, она не убежит.

– Там, там...

Она идёт ко мне. Сейчас откроет и это жёлтое... я визжу и загораживаю дверь, распячившись, словно морская звезда.

– Нельзя, там...

– Ты что, окончательно рехнулся в связи с сессией?

– Там Жёлтое!!

Она задумывается. Это получается у неё так естественно, что мне кажется, будто она мне поверила.

– Что за Жёлтое?

– Лицо!!

Она какое-то время раздумывает, а затем направляется к окну. Выглядывает. Смотрит вправо. Потом влево.

– Ни души,– констатирует она и захлопывает окно.

– Оно наверху!

– Ты точно с химического, а не из лазарета? Я конечно слышала, что у вас там что-то по ночам в лабораториях гонят, но чтобы до такой степени.

– ДА ВОТ ЖЕ ОНО!– ору я и распахиваю дверь.

За дверью – пустое темнеющее поле и запущенный парк, уходящий на холм. Лица нигде нет. Я делаю шаг наружу и изучаю небо. В небе ползут тучи, ночью, наверное, будет гроза.

Не осталось даже ветра.

Ещё один шаг я делать не риску, а вместо этого юркаю обратно в общагу. А вновь оказавшись в сумеречном фойе, осознаю, как никогда, какое это всё-таки счастье, когда рядом есть живые люди и ты ночуешь в жилом каменном доме, который не сдует никакой ветер. Я пытаюсь объяснить это дежурной, обнять её, сказать, как много я понял в этот миг. – но она визжит и убегает, перепуганная ещё сильнее, чем я минуту назад. Но я не обескуражен. Со спокойной душой выбираю кресло побольше, чтобы можно было прилечь, устраиваюсь в нём и засыпаю.

13. Патентное бюро в Гоморре – Вертолёты – Жертвоприношение

Может, из-за удачного расположения, может, из-за дешевизны пергамента и папируса, а может, благодаря прочному, как у амазонок, матриархату – но ещё в древности Гоморра была колыбелью науки. Нет, неспроста именно в ней разместили главный архив нашего Бюро Патентов, перешедшего после войны под патронаж Академии.

Он расположился в большом приземистом здании как раз напротив трёх старейших храмов. Боги с улыбкой взирали на успехи своих подопечных. Каждый день люди в фирменных нарукавниках сортировали новоприбывшую информацию, уточняли каталог, давали справки и подтверждали факт регистрации. Несмотря на все успехи техники, каждый патент хранился и в бумажном варианте: как показала практика, бумага создаёт мошеннику куда больше проблем, чем заурядный текстовый файл.

Однажды в Гоморру пришёл проповедник, возжелавший совершить то, что не удалось сделать его коллегам за всю трёхтысячелетнюю историю этого большого и кровавого города. Он задумал сделать Гоморру высоконравственной.

Проповедник был тощим стариком с грязной бородой и жёлтыми кривыми зубами, похожими на пеньки. Он был родом из одного из племён, которые до сих пор пасли овец на северных пустошах. Его выговор был ужасен даже для соплеменников, но всё решала экспрессия: взгромоздившись на капот чужой машины или мусорный бак, он принимался кричать, орать, требовать, брызжа слюнями и размахивая бородой. Быстро собиралась толпа, такая плотная, что владелец машины тщетно орал где-то в задних рядах. А старик бесновался, топал и подпрыгивал под смех жестоких детей и хихиканье взрослых.

Он выбирал для выступлений самые трущобные кварталы, поэтому полицейские не сдавали его ни психиатрам, ни филологам, а, подержав пару дней, отвозили за город и выбрасывали на обочину. Но старик был упорен. Его жизнь была слишком ужасна, чтобы разум мог хоть что-то возражать.

Город расстилался перед ним, всё такой же погрязший в разврате, равнодушный и неразрушимый. Безумец почти не оставил в нём своего следа: только формальные строчки в отчётах милицейских патрулей и одна фотография в вечерней газете, иллюстрировавшая статью «Наши сумасшедшие»

Однажды утром над городом поднялся столб чёрного дыма, похожий на стрелу, воткнутую в самую его сердцевину. Когда пожарный расчет пробрались через лабиринты Старой Гоморры, они застали полыхающий с четырёх сторон главный архив Бюро Патентов, а на другой стороне – жрецов трёх божеств, уже обливающих горючим маслом поджигателя. Давнишний проповедник (а это был он) не обращал на них внимания: с выставленной рукой и остекленевшими глазами он проклинал мудрствования человеческие, а когда совсем другое, едкое и жёлтое пламя охватило его плоть и одежду, то просто завизжал и стал вертеться на цепях, поминутно выкрикивая что-то совсем неразборчивое.

Он догорел очень быстро, а вот Архив тушили два дня, пока в нём ни осталось ни одного целого листочка. Что уцелело в пламени, превратила в кашу вода из мощных брандспойтов. Старик отомстил. За два дня огромная часть умственного труда бездуховных поколений превратился в истерзанные странички, на которых ни слова не разобрать.

Выжившие сотрудники шатались по пепелищу, в ужасе хватаясь за головы. В новостях сказали, что наука уничтожена. Министры подавали в отставку, мэр свела счёты с жизнью. То немногое, что уцелело, переехало на новый адрес, в бывшую детскую библиотеку возле Овечьих Ворот. Сотрудники рассортировали оставшиеся бумаги, подключили всю технику и запросили дубликаты тех патентов, которые были проданы и уже применялись на производстве.

Прошёл месяц. К немалому удивлению экспертов, коллапса не наступило. Более того, Бюро Патентов очень скоро вошло в нормальный рабочий режим. Как и раньше оно принимало заявки, давало справки, утверждало и отправляло в архив. Не остановился ни один завод, не затонул ни один сухогруз, не взорвалась ни одна испытательная модель самолёта. Его отлаженный бюрократический механизм даже не заметил потери того, к чему он был приставлен. Как и раньше, архив сотрудничал с Патентными Бюро других стран, запрашивал в городском правлении дополнительные ассигнования и даже выпустил годовой отчет, в котором не было ни слова о пожаре.

Когда спустя полтора года он переехал в отстроенное здание, то архивы снова оказались заполнены, а патенты – учтены и занесены в каталог. Система оказалась сильнее гнева фанатиков. Наука подтвердила своё бессмертие.

И такой же неуничтожимой, как Наука, была Академия. Огромный бастион холодного, беспощадного знания, которое готово стереть с лица земли всё живое, а потом заселить её заново.

Не прошло и двух дней, как над опустевшими корпусами затарахтели лопасти вертолётов. Они слетались, как мухи и усаживались на крыши и во дворы, и из них выпрыгивали люди из Отдела Самообороны – одной из тех полумифических структур, которые обычный студент видит только в тексте договора, когда ставит свою подпись.

Большой мир даже во время войны не рисковал диктовать Академии свои правила. Вот и теперь всё было тихо, спокойно, расчетливо, потому что работали не люди, а организация.

Те, кто оттирал смердящий, измазанный кровью актовый зал, не боялись испачкаться, те, кто разбирался с тем, что случилось в подвале, видели до этого гибель тысяч человек и едва ли испытали к тому, кто всё это устроил, хотя бы презрение. Я уверен, что про бойню, уничтожившую целый факультет, не сообщили по телевизору и не написали ни в одной газете. Нет, не потому что Академия такая скрытная. Просто любой, кто в ней учится или работает, знает, что её стройные башни и бесконечные корпуса существуют сами по себе и отдельно от мира, которого попеременно терзают ужасы войны и тоскливая неизменность мирного времени. Она – наука, живущая по соседству с миром, она – патентный архив Гоморры, хрупкий, запутанный, неуничтожимый. Ещё бесконечная сложность и есть совершенство и живому человеку в таком совершенстве не удержаться.

Корпуса красят, достраивают и перестраивают, разбивают новые парки и запирают навсегда старые экспериментальные станции, неведомый, запрятанный в самом сердце Академии Ректорат отдаёт приказы – и эти приказы всегда безукоризненно точны и выверены, они не просто отвечают ситуации, но и объясняют её всем, включая непосредственных участников. Так было прежде, так происходит сейчас, так будет потом. Махаон не оставил свидетелей, которые бы вышли на связь, но тем лучше. Даже если Академия заблуждается, поправить её будет некому.

Когда я снова просыпаюсь в моей комнате и вижу нетронутые стены и всё тот же хлам на тумбочке, до меня вдруг ясно доходит: Академия бесконечна. Это настолько просто и очевидно, что я начинаю хохотать над собственной глупостью. Это ж надо было не заметить такой просто вещи. Академия бесконечна, сколько не иди, там будут только новые корпуса и парки, и странные башни, и даже пристань служит её бесконечности – ведь именно через неё прибывают всё новые и новые студенты. Я хохочу, как ненормальный, осознавая, каким простодушным я был, пытаясь найти другую сторону у Академии, которая заведомо повёрнута к людям только одной стороной, в то время как другая – беспрерывно растёт...

Каких-то несколько часов назад я хотел увидеть карту, но теперь и над этим смеюсь. Что она должна была мне показать? Бесконечность? Её на карте не нарисуешь. Нет ни одной карты, на которой обозначили бы северную границу Академии. На картах с большим масштабом её отмечают значком, на картах подробных северная сторона всегда обрезана. Она, наверное, уходит прямо в небо...

В бесконечной Академии учится, разумеется, бесконечное количество студентов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что наши корпуса и кампусы заселены повторно. Какая-то техническая специальность, связанная с точными приборами и даже удивительно, как много людей приходится учить, чтобы обеспечить эти миниатюрные разработки. Каникулы отложили на неделю в связи с переселением и все три этажа общежитий гудят ещё громче, чем в разгар учебного года. Даже в моей комнате уже поселились двое – и куда-то убежали, бросив на кровать шапочки с эмблемой Пьеж-а-Сурс.

Отворачиваюсь к стенке и передумываю те же мысли, но в другом порядке. При всей горечи они меня успокаивают. Да, я совершенно бессилен перед бесконечностью наук и самой Академии, но у меня хотя бы хватило ума, чтобы осознать её. Поэтому я лежу спокойный. Полнейшее поражение, но по другому и не могло быть. На поражение я был обречён изначально, в силу бесконечности моего противника. Словно те зловещие воины из сказки, которые, когда их разрубали пополам, превращались в двух готовых солдат с мечами в руках и бешенством в сердце, Академия могла при желании попадать на меня всё новые орды противников, и рано или поздно я бы просто свалился, но она слишком велика, чтобы даже обратить на меня внимание.

Равнодушная, как сам Космос, она затягивает свой раны, даже не замечая их, а то и просто оставляет как есть. Ей всё равно, что к оживлённым корпусам подступают руины и заброшенные стройки, а за подстриженной аллеей скрылся огромный заросший парк, где вполне может выжить лисица. У тех, чьи головы склонились над книгами, нет времени, чтобы озираться вокруг, а если они и покидают свою комнату, то идут к кому-то в гости, из одного населённого места в другое, даже не заглядывая в места ненаселённые. Там нет ни людей, ни учебников, одна одичавшая природа, которая не поможет ни сдать зачёт, ни найти друга. Смысла нет, а только непроходимый кусты и ненужная, ржавеющая техника. Академия не покоряет мир, нет, она просто делает ненужным всё, что за её стенами.

Богов давно нет, но Академия приносит жертвы, конца-края её корпусам нет – но всё равно попасть в неё огромная честь и проходят немногие. Я не хочу даже думать, как она этого добивается. С её-то разработками можно и землю вверх тормашками повернуть. Её могущество даже не нуждается во внешних признаках, поэтому снаружи она неизменна: всё те же официальные делегации, национальные научные премии и жертвоприношение перед каникулами.

Я думал, что проник в самое её сердце и заключил сговор с её карающим мечом. На самом деле – залез в кладовку и нашёл там старый веник, бегал с ним и угрожал луне и звёздам. Махаон-7 опасен только для тех, кто по ту сторону провала, это там он держал в страхе целые дивизии. Здесь же он просто неисправность в отлаженном механизме, которую рано или поздно устранят другие детали, заложенные ещё когда только рисовался чертёж. Даже Академия не способна уничтожить Академию.

И вот всё становится как прежде – на место разбитого стакана ставят другой и наливают в него вино из бездонного кувшина, про который мы слушали в сказках. Кровь и стены отмыли, скоро починят стены и будет всё как и раньше и как всегда.

Стукает дверь. Кто-то вошёл. Нужно сесть на кровати и тереть спросонья глаза. Но мне лень.

– Вставай! Отметиться надо.

Всё-таки сажусь, тяжёлый и полусонный.

– Имя?

– Отокар.

– Всё, Отокар здесь один. Отмечаем... Список уцелевших обновим к завтрашнему. Зайдёшь на кафедру химии чтобы узнать, что тебе там положено. Экзамены там например.

Дежурная. Похожа на ту, что я видел тогда. Только та была мрачной и сонной, а эта накрахмалена, отутюжена и волосы немного подвиты. Похожа на отточенный карандаш.

Она такое же человеческое существо, как и я, но разговаривать нам не о чем. Она исполняет поручение, я своё уже исполнил.

Ушла. Ей ничего от меня больше не нужно.

Интересно. ведётся ли расследование? Думаю, да. Наверное, идёт своим чередом и может быть когда-то что-то выяснят. Допросят как свидетеля? Наверное. Я бы допросил. Эта загадочная процедура похожа для меня сейчас на гремучую змею в соседней комнате. Может, укусит, а может и нет. Я её не вижу и поэтому кажусь себе в безопасности. Но допрашивать всё равно будут, им же нужны показания уцелевших.

Так, ладно, это всё про других. А если повспоминать про меня?

Я снова студент и должен всё-таки сдать экзамены после всего, что случилось и натворилось. А впрочем, чему удивляться? Вернулись на своё место люди, преподаватели, кафедры, науки, лекции, конспекты, ручки, даже столовая уже должна заработать. Вернулся на прежнее место и тот, кто всё устроил. Почему бы экзаменам не вернуться? Пытаюсь вспомнить название тем и у меня начинается такая головная боль, что я падаю обратно на кровать, сжив руками виски и стараясь спрятать глаза от злобного внешнего мира.

Но сон не идёт. Я отправляюсь прогуляться. Пусть внешние впечатления сотрут неприятные мысли. У меня будет ещё куча времени, чтобы ими терзаться.

В коридорах ничего нового. Мне удаётся заметить большой рваный шрам на обоях возле лестницы, пропущенный, должно быть, аварийной командой. Нет, они не могли не заметить. Просто оставили, потому что были вещи важнее. Шутка ли, полторы сотни трупов?