Текст книги "Роза для дракона (СИ)"

Автор книги: Aino Aisenberg

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

Что-то со звоном обрывается внутри, и осколки теперь можно видеть везде, они: сверкающие брызги, цветные пятна на полу, клочья пены. Все времена года в одном месте.

Купальная чаша оказалась немного глубокой для девушки, и над поверхностью различались только голова, шея и узенькие плечики. Острые, нескладные.

Где-то над крышей выглянуло из-за туч неласковое солнце.

Время остановилось.

Даже сердце Драко ударяло в груди как-то особенно сильно, но редко. И ему казалось, что Роза просто не может не слышать этого грохота. Девушка, однако, продолжала не замечать его присутствия. Она сидела, утопая в своем облаке, и не двигалась.

У края чаши стояла чернильница, рядом пергамент. Роза, казалось, о чем-то размышляет.

Придумала.

Сев в пол оборота она прикусила кончик языка и, почесав лоб, принялась сосредоточено писать. Солнечный свет, проходя сквозь цветную крышу, трансформировался в миллиарды цветных капель, мгновенно покрывших пол, стены купальни, плечи девушки.

Чтобы танцевать там, тревожась от малейшего движения, чтобы забравшись на кончик носа, раздражать.

Роза вновь потянулась к лицу, в неосознанной попытке прогнать назойливый лучик. При этом она подняла руку так, что Драко стала хорошо различима линия: блестящая от влаги округлая кривая аккуратно выходила из подмышки и заканчивалась розовой ягодкой соска, утопающего в сливочной пене.

Десерт. Который хочется попробовать, но делать этого никак нельзя. Невозможно. Противозаконно.

Обрывки несвязанных между собой мыслей проносились в голове, острыми краями до боли врезаясь в мозг. Он ощущал это физически, так же как и Закон морали и чести, который он и не собирался нарушать. Он просто хотел полюбоваться ей еще пару секунд, а потом убраться восвояси.

«Странно, – думал он, – как хотелось бы вернуться домой и найти ее не здесь, а в своем собственном кабинете или, чтобы подогнув ноги под себя, она сидела бы на диване в гостиной, но чтобы, как и сейчас, обязательно что-то писала».

Пара секунд превратилась в минуты, нескромно растягиваясь и растягиваясь. И больше всего ему теперь хотелось, чтобы это не заканчивалось никогда. Словно внутри чудесного калейдоскопа: потрясающая игра света, цвета и формы, меняющая неповторимый узор, стоило Розе только чуть пошевелиться.

Наверное, ей стало холодно, а может быть, она просто закончила свое письмо, потому что, отложив перо в сторону, девушка отвернулась. Сейчас самое время, чтобы уйти, ведь, несмотря на то, что увиденное мгновенно заставило отреагировать Драко, как мужчину, он понимал, что перейдя эту черту, пути назад уже не будет. Тем не менее, он спиной чувствовал холод и тьму Мэнора, а здесь, на расстоянии десяти шагов от него, тепло и…

Неожиданно она пошевелилась и, вдруг, резко встала на ноги. Выросла из-под воды, как Афродита. Видит Бог, он хотел зажмуриться, бежать, но тело отказывалось слушаться. Возможно, стоило закашляться, закричать о своем присутствии, но и голос сковало льдом, а он, как последний кретин, продолжал стоять и смотреть на девушку. Скользкая пена скатывалась в пустеющую чашу, повторяя линии ее тела: медленно, горячо, соблазнительно и дразня, показывая пример того, как это может быть.

И он впервые представил свои руки на ее бедрах.

Кувшин с ледяной водой в руке. Роза взвизгивает и окатывает себя с головы до ног, смывая последнее мыльное одеяние. Ледяная, глянцевая, в солнечном свете, словно покрытая карамельной глазурью. Горки мурашек скрываются под пушистым полотенцем – крошечным, будто набедренная повязка. И Роза прикрывает именно бедра, когда выбирается из своей раковины. Не цветок – жемчужина. Не радость, а проклятие, потому что до сих пор она не видит Драко.

Тонкая пушистая полоса ткани. В руках пергамент, который она непрерывно перечитывает, будто проверяя правописание. Беззвучно шевелит губами, как в школе. Грамматика, пунктуация – свои ошибки он уже сделал: вишенки сосков, ручьи волос, мурашки, кожа, сумасшествие, губы, волосы. Сумасшествие! Сумасшествие!!!

– Убей меня!

– О. Боже! МОЙ!!! Мистер Малфой! Драко!!! – вырывается у нее из груди птичьим криком.

Откуда здесь чайки?!

– Лучше просто убей меня, – он не делает попытки приблизиться, и наконец, может отвести взгляд от замершей в трех шагах от него Розы.

– Что ты здесь делаешь? – она отчаянно пытается прикрыться слишком короткими волосами, микроскопическим полотенцем.

– Я просто хотел поговорить с тобой. Но это завело меня слишком далеко.

Она понимает, что обязана дать ему пощечину или на худой конец закричать, даже зная, что ее никто не услышит. Ей должно стать невыносимо стыдно. Но не становится. Руки опускаются плетьми, утягивая вниз за собой бесполезную пушистую тряпку с бедер.

Они шагают одновременно. Навстречу друг другу. Широкий шаг и крошечный. Смятенно, со стороны некрасиво. Ведь прежде, чем оказаться в объятьях, она неловко оскальзывается на влажном полу.

Руки. Худые. Сильные. Она помнит. И может увидеть его теперь без этого глупого строгого костюма.

– Ничего не будет, просто один поцелуй. Последний… Правда?

– Правда.

…

И когда она отдыхает на его плече, и Драко боится пошевелиться, чтобы не разбудить ее. В тот момент он думает о том, что эта самая правда – понятие относительное, но часто оборачивается против делающего или говорящего. Вот и теперь, он не сомневается в своих чувствах: закаленных, обнаженных, как никогда раньше. Но видит и обратную сторону: холодную и темную, которая ему не нравится совсем.

Сумерки уже завоевали пространство спальни, затеняя очертания хорошо знакомых предметов, делая их неузнаваемыми, но он все смотрел на Розу и не решался пошевелиться или хотя бы просто глубоко вдохнуть.

Медяшки, монетки веснушек, рассыпанные по всему телу. Да, теперь он точно это знает – они драгоценные – везде. Темные волосы, у корней точно горячие уголья – яркие, рыжие, необъяснимо родные.

Он смотрит на нее, не в силах отвести взгляда, понимая лишь одно: больше всего на свете ему хотелось, чтобы время теперь остановилось и оставило их здесь. В этой спальне. И пусть она отдыхала бы вечно вот так, чуть уткнувшись носом ему в плечо. Так хорошо слышать ее дыхание.

– Холодно, – тихо раздалось в темноте.

– Ты не спишь?

– Не спала ни минуты. Я боюсь открыть глаза… будто ослепла совсем.

…

Когда он открывал папки, руки его дрожали, пальцы отказывались слушаться: ледяные, мертвые, будто чужие. Но внутри все кипело от гнева. Да так, что этот пожар готов был вырваться наружу. Скорпиус чувствовал это.

Пакет документов содержал старую служебную переписку отца, какие-то неизвестные финансовые документы, с фигурирующими в них весьма немалыми суммами. И на всех пергаментах неопровержимым доказательством: знакомый острый почерк подписывал себе приговор – Драко Л. Малфой.

Скорпиус извлекал бумаги, перечитывал и снова укладывал их в папку: сухие документы, ценность которых заключалась лишь в компрометирующих свойствах материала. Он еще раз аккуратно встряхнул пачку, и вдруг к его ногам упала колдография.

Конечно, он не мог помнить себя таким. На фото отпрыску Малфоев едва ли миновало три года. Розовощекий и весьма пухлый малыш, облаченный в длинную белую рубашку, со слезами лез к отцу на руки. Широко раскрыв объятья старший Малфой принимал свое чадо, украсившееся синяком весьма впечатляющего диаметра. И пока мать завозилась в поисках палочки – отец гладил мальчика по золотистым, точно сосновые стружки, кудряшкам и что-то тихо говорил ему на ухо. Что? Расслышать, конечно, не представлялось возможным, но Скорпиус заметил, как моментально расцвела широкая улыбка на лице малыша и тотчас же неуверенно тронула губы его матери. Отец продолжал качать его на руках, пока Астория обрабатывала ранку, и мальчик, пока она трудилась, наплакавшийся и усталый от проказ, забылся беззаботным сном.

Не веря собственным глазам, Скорпиус смотрел вслед удаляющимся фигурам. Босиком по горячему полуденному песку уходили с пляжа Малфои, унося спящего мальчишку прочь от палящего солнца. Отец бережно держал свое сокровище в сильных руках. Мать закрывала его от солнца собственным зонтом.

И ничего. Пустынный пейзаж: море, которого он не помнил и больше не видел никогда, ведь родители не брали его с собой. Пустынный, раскаленный добела пляж и две пары плетеной обуви в спешке забытой супругами Малфой.

Он долго рассматривал старый, такой потертый снимок, что глядя на него, казалось, кто-то часто держал его в руках, возможно даже носил с собой долгое-долгое время. Например, во внутреннем кармане пиджака.

Скорпиус все еще смотрел на колдографию, когда в окно ударила клювом хорошо ему знакомая серая сова.

«Скорпиус!

Не знаю словами приветствия или отчаяния начинать письмо к тебе. С тех пор, как мы вернулись из дождливого Петербурга, мне не милы редкие улыбки нашего солнца. Я думаю лишь о том, что наговорила тебе, и жалею.

Мне стыдно перед всеми: перед собой, перед Роззи и, конечно, перед тобой. Если сможешь, прости меня. Если хочешь, посмотри мне в глаза. В последний раз. Завтра я улетаю. Но не буду называть адреса для писем, не найдут меня совы.

Просто поверь. Так нужно. Потому что здесь, рядом с вами, я умру от собственных чувств. Стыда и любви.

Лили».

Он закрывает на ключ гостиничный номер и сдает его без намерения вернуться вновь. В руках только папка с документами и маленький чемодан – все, чтобы начать новую жизнь. Вдали от того, что разрушено непонятно кем, но не без его участия. Скорпиус не знает, что будет делать дальше. Ясно только одно: ему нужно встретиться с отцом. Но сначала он поговорит с Лили. Потому что ему еще хотя бы один раз нужно посмотреть в её глаза.

Близко.

Он снова предлагает ей руку и приглашает на танец. Там, где очень людно, и их легко может увидеть кто-то из знакомых. Скорпиусу все равно, а Лили прячет ладони в длинных вытянутых рукавах, зажимается.

– Почему? – спрашивает он.

– Что «почему»?

– Ты хотела меня увидеть, а теперь, будто тебе и сказать нечего.

Она тогда долго смотрит на него: драгоценным изумрудом светится печаль в ее глазах. Несколько волосинок упало на лицо и щекочут, раздражают, но Лили, кажется, не замечает этого.

– О чем можно говорить, если я сказала тебе все еще в Петербурге? И говорила еще раньше – в Хогвартсе. Несерьезным тоном. Надеясь на ответное признание в форме шутки, когда в сердце все тяжело и серьезно.

– Так и есть.

И хотя эти слова призваны успокоить ее, она съеживается еще больше и становится похожей на вытащенную из-под дождя кошку.

– А как же Роззи? Она моя сестра! Родители, тетя Гермиона и дядя Рон? Мне даже представить трудно, какой это будет скандал.

– Роза не любит меня. Я знаю. А я… никогда ее не любил.

Это звучит жестоко, как если бы гигантский стеклянный шар луны вдруг упал бы на землю и разлетелся на тысячи острых осколков. Так и есть. Они на ее лице, устах, они причиняют ей боль, и Скорпиус убирает их собственными губами. И понимает, что это просто соль. Слезы.

…

Они засиживаются в кафе допоздна, и на деликатный кашель бармена Скорпиус лишь резко возражает:

– У вас на дверях табличка: «Работаем до последнего клиента».

– Не нужно, Скорпиус, – Лили легонько тянет его за рукав.

– Простите, сэр, – немедленно извиняется мужчина. – Просто моей жене нездоровится. И я так хотел вернуться пораньше.

– Хорошо, – неожиданно улыбается Скорпиус, – простите. Я бываю несдержан. Можно, пожалуйста, счет?

Они идут по улице молча, избегая слишком освещенных мест.

– Думаю, тебе пора домой. Уверен, что родители будут волноваться.

– А ты? Куда отправишься ты?

– Не знаю. Сниму номер в гостинице. Ненадолго. Всего на пару дней. Потом меня ждет новая поездка. А потом я снова вернусь. Так будет всегда.

– Ты можешь остановиться у нас дома.

– Думаю, твои родители не придут в восторг от такой блестящей идеи.

– Ты можешь спать в комнате Джеймса, – не слушает его девушка. – Он давно не живет с нами. Я как раз прибралась там недавно.

– Лили! Что скажут мистер и миссис Поттер?

– Понятия не имею, что скажет отец. Он в отъезде. А мама… мама сначала расстроится, а потом поймет… если с ней откровенно говорить, она всегда и все понимает.

– Тогда тебе придется оставить нас с миссис Поттер наедине, прямо за завтраком.

Она не смеется, но Скорпиус чувствует улыбку, озарившую лицо Лили, когда она кладет голову на его плечо.

– Ты настоящий садист. Утром мама готовит оладушки, и я не переживу, если пропущу завтрак.

– Мы будет завтракать со всеми почестями, оладушками, но не у тебя дома. Предлагаю корзину для пикников и какую-нибудь маггловскую крышу.

– Ну, зачем же маггловскую? Крыша миссис Розмари будет куда как экстравагантнее. Ставлю десять галеонов, что она нас даже не заметит.

…

Они шли и шли по улице, соединив руки. Запястье Лили царапал обручальный браслет Скорпиуса, который тот так и не решился снять. Ей было стыдно, но в то же время как-то странно. Она ощущала собственную правоту, как никогда ранее, ведь Скорпиус и она всегда должны вот так ходить за руку по ночному городу. Жаль, что правда эта открылась только сейчас.

Скорпиус гладил тыльную сторону узкой ладони большим пальцем и сомневался во всем. Кроме того, что держит за руку ту, которую любит.

====== Самый громкий крик – тишина ======

Сын! Если я не мертв, то потому

что, связок не щадя и перепонок,

во мне кричит всё детское: ребенок

один страшится уходить во тьму.

Сын! Если я не мертв, то потому

что молодости пламенной – я молод —

с ее живыми органами холод

столь дальних палестин не по уму.

Сын! Если я не мертв, то потому

что взрослый не зовет себе подмогу.

Я слишком горд, чтобы за то, что Богу

предписывалось, браться самому.

Сын! Если я не мертв, то потому

что близость смерти ложью не унижу:

я слишком стар. Но и вблизи не вижу

там избавленья сердцу моему.

Сын! Если я не мертв, то потому

что знаю, что в Аду тебя не встречу.

Апостол же, чьей воле не перечу,

в Рай не позволит занести чуму.

Сын! Я бессмертен. Не как оптимист.

Бессмертен, как животное. Что строже.

Все волки для охотника – похожи.

А смерть – ничтожный физиономист.

Грех спрашивать с разрушенных орбит!

Но лучше мне кривиться в укоризне,

чем быть тобой неузнанным при жизни.

Услышь меня, отец твой не убит.

Стихи И. Бродского

К огромному облегчению Драко Роза все же засыпает ближе к рассвету. Сам мужчина лежит, не смыкая глаз. Не смог, когда с губ девушки сорвалось: «А что теперь? Как жить дальше?» Время, остановившееся на одну ночь, набирает ход стремительно, догоняет собственный график, а может быть, зло усмехаясь, пытается обогнать само себя.

Сквозь окно настойчиво пробираются первые лучи утреннего солнца, и тогда, осторожно освободив руку, Драко встает с кровати, чтобы опустить тяжелые шторы, накинуть халат и осторожно коснуться губами теплой макушки. Она спит, свернувшись в клубочек, подтянув колени к подбородку. Роза смотрится такой крошечной, теплой среди белых айсбергов подушек и одеял. Он осторожно прикрывает ее плечи, снова касается губами волос и обещает шепотом: «Я скоро вернусь».

…

Октябрь словно извиняется за расхлябанность и хулиганство своего младшего брата – сентября. Облысевшие раньше времени деревья качают тонкими руками ветвей, будто прощаясь с последними погожими деньками. Солнце улыбается из-за туч широко и беззаботно, но Драко кутается в мантию, силясь побороть дрожь, овладевшую телом. Мысли обрывочны, и если вчера то, что происходило в голове, он считал страхом, то теперь к этому чувству прибавилось множество других, далеко не веселых. Если накануне Драко думал только о пропавших документах, то теперь эта мысль была отодвинута куда-то на задворки сознания, более насущными, как оказалось, проблемами.

Мужчина размышляет о Розе и о сыне. О том, что натворил (да, в этом Драко целиком и полностью винил себя). А еще он понимал, что отдать Розу теперь не сможет. Ни сыну, ни Богу, ни черту – никому.

Уже сидя в кабинете и пытаясь отогреться у камина, он думал, что не знает, сколько времени документы отсутствуют в сейфе и, что если кража произошла не вчера, почему вор до сих пор не дал знать о своих требованиях? Мозг нашел удобную платформу, оттолкнувшись от которой, стало возможным оставить рассуждения об этой проблеме «на потом» и углубиться в тему более волнующую. Драко извлек из стола чистый пергамент, новое перо и принялся писать.

Буква цеплялась за букву легко и ладно, подкрепляя его уверенность, в верности принятого решения. И он уже поставил точку под собственной подписью, как вдруг, в дверь, разделяющую кабинет и приемную, раздался громкий стук. Гулко. Отвратительно громко разнесся этот звук в утренней тишине, а секунду спустя на пороге появился Скорпиус, и выглядел он совершенно неважно. Пробившаяся еще пару недель назад щетина теперь уверенно трансформировалась в негустую, но неприятную бородку. Это было семейной особенностью Малфоев, передававшейся от отца к сыну, а потому старшие, понимая, что такая растительность выглядит не элегантно, регулярно и гладко брились…

Драко поднялся из-за стола, смахнув перед этим написанное в открытый ящик стола.

– Здравствуй, сын! Я очень рад тебе! Когда ты вернулся?

– мужчина протянул ладонь для рукопожатия.

Скорпиус, однако, уронил взгляд на ковер, будто у ботинок мистера Малфоя вдруг увидел что-то интереснее отца. На его бледных щеках расцвел нездоровый румянец.

– Три дня назад.

– Что?

– Я приехал три дня назад, – твердо, без ощутимых эмоций в голосе, молвил Скорпиус, так и не пожав руку отца, все еще протянутую ему.

Почувствовав неловкость и недоброжелательность, Драко убрал руку в карман, пытаясь совладать с охватившим его волнением и дурным предчувствием.

– Где же ты все это время находился?

– Два дня в гостинице. А эту ночь я провел у Поттеров.

Сказав это, Скорпиус с вызовом посмотрел на Драко, но на лице отца отразилась только растерянность и непонимание. В нем не было неприязни или страха. Он просто, черт возьми, не понимал.

– Присядь, – наконец решился Скорпиус.

– Зачем? – снова удивился Драко.

– У меня есть кое-что для тебя. Но будет удобнее, если ты вернешься за стол.

Сердце мужчины вновь кольнуло ледяной иглой предчувствия. Он опустился в рабочее кресло. Скорпиус без приглашения сел напротив. Этот взгляд Драко запомнит надолго, и расскажет многим позже, что никогда до, никогда после не видел в глазах своего сына такой отчужденности. Он здесь и не здесь. В параллельном мире подсознания юноши принимались какие-то решения. И вдруг…

Из складок мантии Скорпиуса появилась та самая папка с документами, пропавшая из сейфа Драко. Не чувствуя пространства и воздуха отец смотрел то на сына, то на компрометирующий пакет.

– Откуда? – вырвалось у мужчины. – Как?

– Со мной поделилась подруга детства. Та, которую ты выбрал для меня.

– Я не понимаю…

– И не поймешь, – почти шипел Скорпиус. – Но если тебе действительно важно знать, ну или ты настолько туп, что до сих пор не догадался, то тебя подставила замечательная и верная во всех отношениях миссис Хаас.

– Тиа? – почти беззвучно шевелились губы, и имя ее раскаленным шаром скатилось куда-то в желудок. Старший Малфой, однако, быстро взял себя в руки и, глядя сыну в глаза, хотя Скорпиус то и дело отводил взгляд, молвил:

– Ты пришел, чтобы угрожать?

– Несколько месяцев я вынашивал этот план, годами размышлял о том, как мне отомстить тебе, заставить почувствовать то же, что и я. Я засыпал, представляя себе этот наш разговор и те слова, которые буду говорить тебе в лицо…

Скорпиус вздрагивает всем телом и прячет лицо в ладонях. Папка при этом выскальзывает из тонких пальцев и, теряя листы, падает на пол. Драко понимает, что может использовать заклинание. Он осознает, что в момент слабости сына может взять ситуацию под контроль, но вместо того мужчина откидывается в кресле, крепко вцепившись в подлокотники.

– Я. Ничего. Не. Понимаю, – говорит он, делая четкое ударение на каждом слове. – Ты говоришь о мести и ненависти, но я не ведаю причин. Ты перестал разговаривать со мной много лет назад. Исключая, конечно, обсуждение погоды за окном. Что ж, интересоваться мной и матерью ты перестал еще раньше! Мы ждали тебя дома каждый выходной и в каникулы. Но вместо того, чтобы навестить нас, ты оставался в Хогвартсе со своими друзьями!

– Что?! Это я оставался в школе?! – Скорпиус вновь вскакивает на ноги и, опираясь ладонями о столешницу, нависает над отцом. Сын, как кинжалы, выплевывает слова Драко в лицо.– Не ты ли, дорогой отец, отправляясь в очередное путешествие с мамой, старался избавиться от меня, оставляя в школе, присылая при этом совершенно бесполезные вещи и галеоны, которыми откупался от моего общества?! Не ты ли, схоронив мать, не сделал даже попытки проникнуть в мое горе?! Ты просто нашел себе другую женщину для путешествий и успокоился на ней! А я? Мерлин знает, что творилось у меня на душе! Ее топтали фестралы! Ее рвали клыками волки. А Тиа говорила, что тебя беспокоить нельзя, что ты, гриндилоу тебя дери, слишком сильно переживаешь потерю жены, и что тебе теперь не до меня, как, впрочем, было всю сознательную жизнь!

Драко не видит света. Только свои ладони, плотно прижатые к лицу. Он преградил бы путь и звукам, предпочел бы провалиться сквозь землю, только бы не слышать Скорпиуса.

– Ты никогда не любил меня, не любил мать! Ведь если бы в тебе было хоть что-то человеческое, ты не позволил бы ей родить, чтобы потом оставить нас вдвоем с тобой. Чудовище! – тем временем продолжал сын.

– Скорпиус, послушай, – каким слабым он слышал собственный голос. Но юноша игнорировал его просьбу, продолжая повторять раз за разом то, что уже было сказано. Он зациклил рассказ, щедро разбавляя его ругательствами и проклятьями.

Это было похоже на очередной, такой знакомый с детства, нервный срыв, когда юноша переставал замечать происходящее вокруг.

– Скорпиус, пожалуйста, выслушай меня!

Сын дрожал всем телом, все еще слабо бормоча: «Мразь. Тварь. Гад». Обидные слова, тем не менее, разбавлялись тихими, едва слышными всхлипами. А потом Скорпиус затих. И тогда Драко понял, что это – вполне возможно, единственный шанс: постучать в закрытые двери сыновнего сердца, попытаться быть услышанным.

– Никогда, сын, никогда в жизни ни мать, ни я не пытались избавиться от тебя. Напротив, когда ты был совсем маленьким, мы проводили вместе каждую минуту. Каждый миг. С тех пор, как из комнаты, где Астория произвела тебя на свет, впервые послышался детский плач. Мы знали, чем ей грозит рождение ребенка. Она настояла, и тот день, когда ты появился, стал рассветом в нашей жизни, после долгих сумерек. Мы старались стать лучшими родителями на свете. Не потакая капризам, мы, тем не менее, делали все так, как подсказывало нам сердце. Мы много разговаривали, спорили, даже ссорились, чтобы в споре найти верное решение. Ты… был таким шумным, маленьким, отзывчивым и добрым, как мать. А порой проявлял мою импульсивность. Мое сердце до сих пор наполняется трепетом, когда я думаю, что у меня есть семья.

Драко не видел лица сына и не знал, слушает ли его тот и слышит ли. Но остановиться он не мог и не хотел. Говорило его сердце.

– Так проходили дни. Ты подрастал, все больше становясь похожим на меня внутренне и внешне. От тебя десятками сбегали няньки, и лишь Антеа удалось завоевать твое доверие. Мне нужно было насторожиться, ведь после ее визитов ты становился замкнутым и задумчивым, а позже, и вовсе злым. Но я думал, что это просто переходный возраст, и радовался, как идиот, что у тебя есть друг, которому я доверяю. И тогда я совершил самую страшную ошибку – дал тебе волю и перестал лезть в твои дела. Пока была жива Астория, она уговаривала не трогать тебя, предоставить свободу выбора, постоянно напоминая о моем детстве, где я не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть без контроля со стороны родителей и оценки каждого моего вдоха с позиции морали. Не общепринятой, а однажды и навеки, утвержденной предками Малфоев, живших исключительно законами, предусматривающими наше обособление от остального магического сообщества. Скорпиус, наши прародители свято верили в исключительность фамилии, в то, что чистота крови является определяющим фактором. Я мог стать таким же, как твой дед. Но Астория открыла мне глаза. Я принял ее точку зрения, и оставил тебе свободу, которой страстно желал сам, и которой был лишен в юности. Да и как я мог отказать жене в этом? Уже тогда болезнь давала о себе знать, и я кидался выполнять любое пожелание Астории. Ты принял свободу за отсутствие любви и интереса. А я просто не хотел… Мерлин свидетель, Скорпиус, я желал только одного: чтобы ты не повторил мою судьбу.

Драко не знал, как оказался рядом со Скорпиусом, и как его собственная рука легла на узкое, еще юношеское плечо. Он все еще не видел лица сына, только яркие, алые пятна, сползшие со щек вниз по бледной коже. Время вновь напоминало наматывающий тянучку автомат из кондитерской в Косом переулке. Все вокруг поглотила давящая тишина. Пальцы Драко переместились на макушку сына, инстинктивно поглаживая его, словно малое дитя. И Скорпиус склонил голову, чуть коснувшись ей отцовского бедра.

Вдруг резкий порыв ветра ударил в стекло, словно отделяя мгновение «до» от «после». Дождь из стекла и лавина бумаг. В руках Скорпиуса палочка и заклинание, слишком резко срывающееся с губ. Белый пепел ложится на ворсистый ковер – Скорпиус одним только словом уничтожает все компрометирующие письма.

– Прости меня, отец.

– Я никогда не мог на тебя сердиться, но пока тебя не было рядом, я совершил настоящее преступление.

– О чем ты?

– Я люблю твою Розу.

…

Из мусорной корзины Драко Малфоя

«Драко Люциус Малфой. Советник Министра»

Антеа Хаас кутается в теплую мантию, перекладывая легкий чемодан из руки в руку. Мысленно она перечисляет вещи, что собраны в небольшой дорожной сумке. Она вспоминает детские стихи – все, которые только знает, без конца перечитывает железнодорожный билет. Она делает все, чтобы избавиться от мыслей.

Тиа бежит и понимает, что… не сможет найти покоя нигде: дом продолжает выдавливать ее из своих стен. Англия – прижимать к земле тяжелыми, серыми тучами, а отрывной календарь на стене вздумал плевать бумажными страницами прямо в лицо, напоминая, что с каждым новым днем Драко Малфой становится все дальше от нее.

Жалела ли она о содеянном? Нет. Женщина в очередной раз воздвигла наспех сложенную каменную стену между собой и этим событием. Да позови ее Драко сейчас, она, не задумываясь, побежала бы, а вскройся вся эта история с документами, ее гибкий ум тот час же нашел бы путь к тому, как реабилитироваться в его глазах. Но дни сменяли недели, а он ни разу не попытался связаться с ней. А Тиа все ждала сову от него, не закрывая окно в лютый холод и непогоду. Теперь она поняла, что Драко Малфой раз и навсегда вычеркнул из жизни ту, что долгие годы была рядом.

Тиа ходила к гадалкам и пыталась раскладывать пасьянсы сама. Но даже под вспухшими от времени рубашками карт таилась обнаженная правда: нет никакой надежды.

И тогда, в один из ни чем не примечательных, кроме особенной серости, октябрьских дней, она сложила несколько платьев в небольшой чемодан, взяла небольшой кошелек, набитый галеонами из стола мужа и, оставив короткую записку, отправилась на Кингс-Кросс.

Всегда приветливый и светлый вокзал, каким она привыкла видеть его, отправляясь на очередной учебный год в Хогвартс или на летний отдых, теперь смотрел на ее серыми очами закрытых окон. Да и силуэт здания едва читался в холодной осенней измороси. Серый бок обыкновенного междугороднего поезда, не манил, обещая новую порцию приключений. От состава веяло тоской.

В последний раз Тиа огляyулась, не понимая, кого она надеется увидеть за спиной, но зная, что ее никто не окликнет. Взглядом она проводила Лондон, отделившийся от нее занавесом тумана. Даже город не хочет смотреть ей в глаза.

Проводник помог женщине взобраться на подножку и чуть дольше положенного, задержал взгляд на ладной ножке, выглянувшей из-под юбки чуть выше колена. Тиа привыкла к мужским взглядам, но сейчас это обстоятельство раздражало ее и, выдернув чемодан из рук юноши, она направилась по узкому коридору, ворочая в голове мысли о том, что мужчины всегда относились к ней, как к дешевке.

В купе она одна, и женщине нравится, что можно снять тесные лаковые туфли и вытянуть ноги…

– У вас тут свободно? – тут же, развеивая надежды, донесся через приоткрытую дверь из прохода.

– Да-да, конечно, – проворчала она, вновь ощущая давление жестких ремешков.

Она подняла взгляд и тут же вновь уронила его. На первый взгляд сходство кажется невероятным: только он чуть моложе Драко, лет на пять или семь, а может, вообще ее ровесник.

Мужчина ловко рассовывает чемоданы по багажным полкам, задирая руки и не обнаруживая на запястьях обручального браслета. С улыбкой он предлагает помочь с чемоданом и Тиа. Женщина кивает, чувствуя, как оскал-полуулыбка идеальных зубов охотницы зажигается на ее лице. Чуть позже она видит, что черт Драко на лице мистера Беккера, так представляется мужчина, остается все меньше: теплее улыбка, золото в волосах. Тиа достает из сумочки покерную колоду и предлагает партию. Мужчина улыбается, понимая, что становится участником заговора и задает лишь один вопрос:

– Что я получу в качестве приза, если партия останется за мной?

Он помнил о скором обещании вернуться и даже видел, как во сне Роза улыбалась его словам. Не беззаботно, но доверчиво. Гостиная Мэнора встретила Драко полночным боем часов и потрясающей, почти совершенной тишиной, тут же разрушенной его криком.

Он зовет Розу, но видит перед собой лишь меняющуюся череду темных комнат с их тишиной. Он кричит ее имя во мрак, еще глубже утопая в безмолвии. Цветы, что он принес для нее – алые розы – теряют свои лепестки, ударяясь бутонами о выступы в стенах и дверные косяки.

Только дважды обежав и еще раз обойдя весь дом, он понимает, что Роза ушла. Покинула его, оставив за собой идеальный порядок – мертвый без ее бумажек и перьев склеп, расцвеченный только рассветными лучами, пробирающимися сквозь красивые и столь же мертвые витражи.

Дрожащими руками он выхватывает палочку, направляя ее перед собой. Драко решительно произносит разрушающее заклятье, буквально выкашливая его, как утопающий избавляется от воды, наполнившей легкие. Дом мгновенно наполняется звоном бьющегося стекла и воем сквозняков, в котором теряется и его голос. Ветер же несет к ногам Драко белый лист, исписанный и перечеркнутый, снова исписанный чуть ниже, знакомым женским почерком.

Из всех слов, не размазанных чернильными кляксами и не размытых слезами, Роза оставила только: