Текст книги "Ее волос манящий теплый шепот (СИ)"

Автор книги: Аганис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 7 страниц)

–Это было несложно, но мне пора домой,—просто отвечает Дудаков.—Увидимся завтра на работе.

А потом, подумав, он добавляет.

–Этери…ты же понимаешь, что Даня дурак. Но это все возраст.

Эти слова застают меня врасплох.

–Я все понимаю, Сергей…но я же не дура.

–Не дура,—соглашается он и целует в щеку на прощанье.—Поэтому и говорю тебе, а не молчу.

Я закрываю за Сергеем дверь и иду на кухню. Диша приготовила чай и мы едим какую-то ресторанную еду, купленную Дудаковым. Диана почти сразу убегает на встречу с друзьями, а я просто распаковываю вещи, закидывая что-то в стирку. Туда же летят и найденные дома две майки Дани, которые нужно будет отдать ему уже в Новогорске.

Я открываю шкаф, смотрю на пустую полку, которую хотела предложить Дане после переезда Диши, и молча заполняю ее своими вещами.

***

На работе очень шумно и это меня радует. Я сразу окунаюсь в работу с головой, иду на лед и смотрю на детей, которые пытаются показать мне все, чему они научились.

Я улыбаюсь. Дети всегда наполняли меня какой-то энергией и радостью, потому что они—это будущее. Это то, что остается после нас. И несмотря на то, что Диша скоро уедет, она всегда рядом со мной. Когда я думаю об этом, то в районе сердца мне тепло, даже среди льда.

И в этот момент я почему-то четко понимаю, что несмотря на то, что дома через пару недель станет пусто, внутри меня теплится то, что дает надежду.

–Тяни-тяни ногу,—кричу я маленькой девочке, проезжающей мимо меня в ласточке.

Она очень старается, а я стою посредине катка и чувствую себя счастливой.

***

В кабинете завариваю себе кофе, когда входит Эд. В его руках тарелка с черешней.

–С возвращением, Этери,—говорит он и обнимает.

Мы обсуждаем тренировки в Новогорске Шомы Уно и пробуем ягоды на вкус. Они пахнут летом.

Эд—сама любезность все это время. Но когда все рабочие моменты закончены и он собирается выходить, его вопрос меня выбивает:

–Ты вообще как?

И я понимаю, зачем он спрашивает это, но не хочу отвечать подробно.

–Все хорошо,—говорю я.

–Когда-то я сказал тебе, что не хочу, что бы все это сделало тебе плохо, Этери,—произносит Эдуард.—Я и сейчас этого не хочу. В любом случае ты—удивительная женщина, быть с которой просто может не каждый.

Аксенов выходит, а я почему-то начинаю смеяться. Эдуард никогда не говорил мне подобных вещей, когда мы спали вместе. Мы с ним ни о чем не разговаривали и никогда не выясняли отношения. Наверное, в этом какая-то моя карма—быть с теми, кто ни о чем не хочет говорить и предпочитает все избегать и прятать.

Но больше я так не хочу.

Резко поворачиваюсь и сбиваю со стола рамку с фото, пытаясь ее поймать. Но осколок впивается в палец и я зажимаю руку платком. Останавливаю кровь кое-как и иду искать Дудакова с его чудо-пластырями.

По дороге делаю пару фото с поклонниками, мило улыбаясь и не обращая внимания на пульсирующий палец. Сергей обрабатывает мне руку, привычным движением прижимает свои детские пластыри с гусеницами и ни о чем не спрашивает.

Я больше не читаю интернет и не смотрю новости. Для этого всего банально не остается времени, хотя нереальность происходящего меня не покидает. Словно я смотрю на всю свою жизнь со стороны сейчас и не могу понять, где ошиблась, и ошиблась ли вообще.

«А тем временем император издал указ, скрепленный самой большой императорской печатью. В этом указе настоящего соловья объявили навсегда изгнанным из китайского государства. А искусственный занял место на шелковой подушке, возле самой императорской постели. Вокруг него были разложены все пожалованные ему драгоценности, в том числе золотая императорская туфля.

Заводной птице дали особое звание: “Первый певец императорского ночного столика с левой стороны”, потому что император считал более важной ту сторону, на которой находится сердце, а сердце находится слева даже у императора!

Ученые написали об искусственном соловье двадцать пять толстенных книг, полных самых мудреных и непонятных китайских слов. Однако все придворные уверяли, что прочли эти книги и поняли от слова до слова, – иначе ведь их прозвали бы невеждами и отколотили бы палками по пяткам.»

***

На следующий день мы гуляем с Дишей по городу и она делает фото.

–Я хочу, что бы стало понятно, какой вижу тебя я,—говорит Диана, а я смотрю на себя со стороны и не верю.

–Ты видишь меня слишком красивой,—смеюсь .

Диша серьезно смотрит мне в глаза и качает головой:

–Нет. Ты еще более красивая, поэтому я покажу всем только твою спину.

Я же вижу на экране телефона свои кудри, а еще лопатки и думаю о том, что поворачиваться спиной к людям не стоит, что бы не получить туда нож, но иногда более опасно показывать всем свое лицо.

Потому что так ты делаешь только с тем, кому доверяешь и открываешь сердце, ранить в которое проще и гораздо больнее.

–Я люблю тебя, мам,—шепчет Диша.

–Я тоже тебя люблю.

На самом деле признаваться в любви очень просто, если это правда.

Гораздо сложнее об этом не пожалеть.

И только сейчас я до конца осознаю, что Даня за все время так и не сказал мне, что любит.

Ни разу.

Даже в момент самой откровенной близости.

От этого на секунду мне становится пронзительно холодно, а потом отчаянно тихо.

========== Глава девятнадцатая, в которой приходит понимание ==========

POV Даниил

Я просыпаюсь рядом с Олей и понимаю, что вся прошлая ночь была ошибкой. И от этого мне тошно. Сейчас проще всего было бы встать и тихо уйти, но я больше так не могу. Мне снилась Этери. Ее шепот и волосы, сияющие сильнее золота.

Я смотрю на спящую девушку рядом с собой и молчу, потому что слова застревают где-то на уровне горла. Словно что-то не дает им вырваться наружу. Я беру телефон в руки и листаю новостную ленту. И вся эта грязь опять льется с экрана. Я не могу защитить от нее ни себя самого, ни всех, кто мне дорог. Пишу сообщение Дудакову: «Как Этери?».

Он отвечает мне спустя минуту : «Она хорошо. Но другого я никогда бы тебе не сказал. Поэтому тащи свой зад в Москву и разгребай свое дерьмо сам».

Я никогда не слышал от Сергея таких слов, но, очевидно, где-то есть и его предел. Я выдыхаю. Рядом просыпается Оля и тянется ко мне, что бы поцеловать.

Отстраняюсь и говорю, тщательно подбирая слова:

– Мне жаль, но вчера я был неправ, что позволил всему случиться. Я больше не хочу вводить тебя в заблуждение, потому что это будет нечестно по отношению к тебе и тому человеку, о котором я постоянно думаю.

Оля смотрит на меня, закусывая губу, на секунду становясь похоже на Этери, а потом спокойно говорит:

– Я ни о чем не жалею, но ей всего семнадцать и она не поймет того,что ты сделал.

И тут я осознаю, что Оля говорит про Алину, которая не сможет меня простить. Но вопрос не в Алине. Хотя я не уверен, что и Этери сможет такое простить. Она ничего не забывает и от этого мне пусто.

–Ей не семнадцать,—почему-то все-таки исправляю я.—Но ты права, то, что я сделал, это подло. Хуже будет только продолжить эту подлость.

Поэтому дальше мы просто отдыхаем, а я стараюсь не упасть в пропасть самобичевания и тоски. Я скучаю по Этери, но вместо того, чтобы написать ей, просто страдаю. Потому что если она задаст мне вопрос, я не смогу уже соврать. Я ей изменил. И прощение за такое нужно просить лично.

Я хочу бросить все и рвануть в Россию, но заболеваю, проведя пару дней не выходя из номера.

Меня больше не радуют ни яхты, ни солнце, ни пляжи. Во сне я постоянно вижу Этери и не хочу просыпаться. Этот отдых утомляет, и я как можно быстрее хочу оказаться в Москве.

Диша вывешивает в инстаграм фото Этери, а я не могу не смотреть на них. Ее плечи и лопатки, о которые можно порезать пальцы. Эта прямая спина и кудри, которые я любил целовать. Я прикасаюсь к экрану телефона, но не могу коснуться ее по-настоящему. И не уверен, смогу ли еще когда-нибудь. На фото не видно лица, но я и так знаю каждую его черточку и цвет глаз, который невозможно описать. Мне невидно этого сейчас, но я не могу не думать о том, как Этери прекрасна, когда улыбается.

Поэтому когда в самолете я наконец пристегиваю ремень, то чувствую себя хорошо. Поздравления с Днем Рождения обрушиваются одно за одним, а я слушаю музыку и жду прилета домой. Вывешиваю в инстаграм довольные фотографии, а сам в тот же день, почти не распаковывая чемодан несусь в Новогорск.

Я прокручиваю в голове разговор раз за разом, но понимаю, что он слишком непонятен даже для меня самого. И больше не думаю, а просто жму на газ. По дороге покупаю кофе для Этери, сам царапаю там карандашом «прости» и влетаю на территорию центра.

Я ищу глазами знакомые кудри и голос, чувствуя, как сердце выпрыгивает из груди, когда я наконец ее нахожу.

Но рядом с Этери Эдуард. Она пьет кофе и расселяет детей. Эд стоит рядом с ней и что-то говорит, а потом касается кончиками пальцев оголенного плеча, привлекая внимание. И для меня это похоже на удар. Этери поворачивается к нему, жестикулируя отвечает и улыбается. Когда я вижу ее улыбку, мои ноги перестают слушаться.

В этот момент Этери замечает меня. Она превращается в статую и спустя секунду чуть заметно кивает вместо приветствия. Я отпиваю кофе,чтобы она не поняла, что он для нее, прикрывая пальцами это ничтожное «прости».

В ее глазах я вижу стену.

Дети начинают поздравлять с Днем Рождения, я киваю, стараясь не смотреть на Этери, поэтому не замечаю, как она уходит.

Остается только Эд. Он подходит ко мне некоторое время спустя и говорит:

–Я предупреждал, что быть с Этери—это вызов. Ты принял его, но проиграл.

Мне хочется двинуть ему сейчас же, но Эд больше ничего не говорит. Он просто констатирует факт.

Я проиграл.

Эд протягивает мне ключ от комнаты и я понимаю, что Этери попросила его сделать это. Мой номер рядом с Дудаковым. Этери живет на другом этаже. Не хочу думать, что рядом с Эдом, но не могу выкинуть эту мысль из головы.

Заваливаюсь на кровать и выдыхаю. В любом случае, сегодня нам никто не даст возможности остаться одним, сообщения сыплются за сообщением и я чувствую себя хоть кому-то нужным.

Через пятнадцать минут раздается стук в дверь. В комнату входит Этери. Она уже переоделась в спортивную форму и больше не пленяет никого своей спиной.

–С Днем рождения, Дань,—вместо приветствия говорит она.—Хотела тебе это отдать.

Я протягиваю руки и ловлю пакет. В нем мои майки, которые я оставлял в квартире Этери. Она вернула мне мои вещи, на секунду задержалась, сцепила руки в замок и сказала:

–Лед через пятнадцать минут.

–Этери, я…—пытаюсь сказать ей вслед, но она уходит и делает вид, что не слышит ничего.

А, может, она и действительно не слышит.

Я вдыхаю запах кондиционера для белья от своих чистых вещей и мне кажется, что он пахнет Этери.

***

Мы тренируемся все вместе, делаем совместное фото и внешне все кажется по-старому. Но оно не так. Этери меня не избегает, если это касается работы, но больше мы не говорим ни о чем. Розанов спрашивает меня про День Рождения и говорит, что заказал нам бар. Спрятаться от жары в ледяном баре—лучший вариант.

–Я еле уговорил Дудакова,—признается Сергей.—Этери сразу сказала нет, но я ее спросил ради приличия.

–Ну, да. У нас мужской вечер,—шучу я и иду искать Дудакова.

Он сидит в соседней комнате и что-то записывает. Я вхожу и молчу. Пока Сергей не говорит:

–Как друга я тебя принимаю, но не понимаю.

–А что говорит Этери?—выдавливаю я.

–Ничего. Она как всегда ничего не говорит.

–Только Эдуард опять рядом,—вскрикиваю в сердцах я.

–У нее с ним ничего нет,—резко отвечает Дудаков.—Но даже если бы и было, то никого не касалось бы.

И это с одной стороны радует меня, а с другой убивает.

Мы едем в бар «Русский» и пьем. Я хочу забыть обо всем и поэтому отпускаю ситуацию. Мы фотографируемся на снежном троне и дурачимся, а я пишу «Лед везде». И не вру. Лед действительно везде: вокруг, на катке, в сердце , в глазах Этери и между нами.

На утреннюю тренировку мы опаздываем, но не получаем нагоняя от Этери. Она просто работает и ничего не говорит. И это хуже всего. Будто бы ей все равно и поэтому она молчит. Я же не знаю, как больше к ней подойти и тоже продолжаю работать, чтобы заслужить ее доверие хотя бы как хореограф.

Спустя время Этери провожает Дишу в аэропорт, а Дудаков везет их, оставляя меня за главного. Потом он возвращается один и я понимаю, что Этери нужно время,чтобы принять этот факт. Мне хочется рвануть к ней, но Сергей говорит, что с Этери ее сестра и поэтому я точно буду лишним. Мы просто работаем, пока Этери не приезжает завтра. Такая же собранная и невозмутимая.

А потом друзья готовят мне сюрприз и заказывают баню на мой выходной,чтобы отпраздновать День рождения со всеми.

Я сразу прошу не выкладывать каких-то странных фото, чтобы не было проблем и мы все просто отдыхаем. Ближе к вечеру Макс фотографируется со мной и остается один на один.

–Что ты вообще творишь, Даня?—вдруг спрашивает он.—Что из слухов о тебе правда? Алина? Оля? Этери?

Я качаю головой.

–Слухи—это всегда слухи. Ни с кем из них у меня ничего нет.

Макс смотрит на меня пристально и продолжает:

–А с кем было?

Сжимая руки в кулаки и выдыхаю:

–Это разве важно? Если сейчас ни с кем нет?

Ковтун проводит ладонью по своему лицу и поправляет волосы:

–Ну ты и сумасшедший, Глейх.

Я начинаю злиться:

–Ты же и так знаешь ответ, Макс, зачем ты спрашиваешь? Ты же уже называл меня сумасшедшим по этому же поводу, думая, зачем мне Этери.

Он качает головой:

–Я всегда понимал, зачем тебе Этери. Вот только никогда не мог понять, зачем ты ей.

Это заставляет меня заткнуться.

–Когда мне нужен был совет и помощь, она очень помогла мне. И на шоу тоже. Этери умеет найти нужные слова и поддержать, если надо. И я ей за это благодарен. Вот только, черт возьми, Даня, как ты мог получить такую женщину и самое главное—ее упустить.

Во мне просто бурлят эмоции и мне уже плевать на все, что обо мне подумают:

–Да вы же все накинулись со своими вопросами, правда ли это и не неужели это не работа. Вы все меня осуждали и не хотели понимать.

Макс скрещивает руки на груди и качает головой:

–Мы задавали тебе вопросы, но не заставляли быть мудаком. Неужели ты думаешь, что скажи ты нам всем, что любишь Этери, мы бы не приняли? Что мы за друзья такие были бы. Но ты вел себя, как оскорбленная добродетель и все подхватили шутку,—Макс смотрит на меня пристально и не мигая.– Не обвиняй других в том, что ты не сделал выбор, Дань. Потому что тут неважно, кто и что будет думать, даже, если кто-то тебя осудит, неужели Этери этого не стоила?

В этот момент мне кажется, что я не могу дышать. Макс озвучивает очень много слов из моей головы.

Скажи я что люблю Этери?

Неужели она этого не стоит?

Почему я не сделал выбор?

И самое главное, почему я всего этого ей не сказал?

Почему я так и не сказал ей, что люблю ее?

А я люблю ее?

С того самого момента, как впервые увидел в темноте кабинета? Или когда первый раз поцеловал? Или когда подарил ирисы? Или?

–Мне нужно идти,—выдавливаю из себя и хватаю сумку.

На ходу вызываю такси и стараюсь успокоить дыхание. Мне плевать, что сейчас обо мне подумают. Я просто должен сделать то, что обещал Этери. И, возможно, сказать то, что для нее не имеет значения, но безумно важно для меня. И я понимаю, что это все ничего не изменит, потому что скорее всего, Этери меня не простит, но я должен это сделать, потому что она заслуживает правду.

Таксист расспрашивает меня про Новогорск и сборы, узнает меня и просит автограф для дочки, я делаю все на автомате, расплачиваюсь и оказываюсь перед знакомым домом и клумбой, где два года подряд рвал для Этери ее любимые ирисы.

Она пуста.

Все цветы срезаны и вместо ярких красок перед моими глазами—пожелтевшие сухие листья.

Я опоздал.

Даже тут.

Обреченно сажусь на лавочку и чертовски хочу закурить, хотя обычно не курю.

–Я думала, что вы уже не придете,—слышу знакомый голос из окна.

Женщина смотрит на меня с улыбкой:

–Да, я слишком долго шел и не успел,—тихо отвечаю я.

Она смеется.

–Я только сегодня срезала все, чтобы они не засохли. Могу отдать вам букет.

Я вскакиваю к окну и протягиваю руки, куда спустя минуту мне опускают охапку цветов.

Последних этим летом. И я держу их как самое дорогое сокровище в мире.

–Поздравляю вас с золотом,—говорит мне хозяйка цветом, а я благодарно киваю.

Потому что самое главное золото мне еще нужно отвоевать сегодня обратно.

Я бегу к номеру Этери и стучу в дверь. Там смертельно тихо и никого нет. И мне страшно идти сейчас к номеру Эда, чтобы проверить свои страхи. Потому что я боюсь услышать что-то, что добьет во мне надежду окончательно.

Я сползаю по стене и сажусь на пол, укладывая цветы рядом с собой. Мне все равно, что кто-то меня увидит. Я слишком долго прятался от всего мира.

И я жду. За окном начинается дождь, а я слушаю, как он стучит по карнизу.

Ирисы пахнут летом и воспоминаниями…

Я молчу, но чувствую себя разбитым и почти мертвым. Шепот чужой сказки звучит в голове и он побеждает тишину внутри и меня вместе с ней.

« Окно было раскрыто, и месяц глядел на императора и заводного соловья, который лежал так же неподвижно, как и сам император, на шелковой подушке возле постели больного.

Бедный император едва дышал, ему казалось, что кто-то сжимает его горло. Он приоткрыл глаза и увидел, что на груди у него сидит Смерть. Она надела себе на голову корону императора, в одной руке у нее была его золотая сабля, а в другой – императорское знамя. А кругом из всех складок бархатного балдахина выглядывали какие-то страшные рожи: одни безобразные и злые, другие – красивые и добрые. Но злых было гораздо больше. Это были злые и добрые дела императора. Они смотрели на него и наперебой шептали.

– Помнишь ли ты это? – слышалось с одной стороны.

– А это помнишь? – доносилось с другой. И они рассказывали ему такое, что холодный пот выступал у императора на лбу.

– Я забыл об этом, – бормотал он. – А этого никогда и не знал…

Ему стало так тяжело, так страшно, что он закричал:

– Музыку сюда, музыку! Бейте в большой китайский барабан! Я не хочу видеть и слышать их!

Но страшные голоса не умолкали, а Смерть, словно старый китаец, кивала при каждом их слове,

– Музыку сюда, музыку! – еще громче вскричал император. – Пой хоть ты, моя славная золотая птичка! Я одарил тебя драгоценностями, я повесил тебе на шею золотую туфлю!.. Пой же, пой!

Но птица молчала: некому было завести ее, а без этого она петь не умела…»

========== Глава двадцатая, в которой все заканчивается? ==========

POV Этери

Я возвращаюсь в номер под дождем. Эти летние грозы всегда застают врасплох. Но сегодня я не спешу, иду по лужам, чувствуя, как дождь смывает все ненужное. Мне просто хорошо.

Ступаю босыми ногами по полу, нащупывая ключи от своей комнаты, когда понимаю, что возле двери кто-то сидит.

Останавливаюсь и понимаю, что это Даня. Он спит, оперевшись на стену, а рядом лежат ирисы. На какое-то время я застываю на месте, а потом переступаю через его ноги.

Даня просыпается, смотрит на меня сонным взглядом и произносит:

–Этери…ты мне снишься?

Раньше я всегда улыбалась на этой фразе, но теперь она ничего уже не значит.

–Нет. Не снюсь.

–И хорошо,—Даня протягивает мне цветы.—Мне тогда не хотелось бы просыпаться.

Я качаю головой и прохожу внутрь комнаты. Даня идет за мной и останавливается у входа.

–Мы можем поговорить?

Вдыхаю запах цветов, ставлю их в вазу и направляюсь в душ, чтобы переодеться.

–Да,—говорю из ванны.—Через десять минут.

Возвращаюсь в спортивном костюме и досушивая волосы полотенцем. Даня сидит на стуле у кровати и похож на что-то неживое. Я занимаю кресло у окна и вопросительно смотрю на него.

–Прости меня,—первое что говорит Даня после молчания.

–За что?—мне реально интересно за что он все-таки сейчас извиняется.

–За то, что струсил и все испортил тогда, когда мог исправить.

Я качаю головой. Это правда, но имеет ли она теперь значение?

–А еще за то, что я изменил тебе в Барселоне.

Я закусываю губу, прислушиваясь к своим ощущением. Что происходит внутри? Мне больно? Обидно? Гадко?

Внутри меня пустота.

–Формально между нами уже ничего не было, Дань. Так что можешь спать с кем угодно, не ставя меня в известность.

Даня смотрит мне в глаза и не мигает:

–Я не хочу спать с кем угодно. Это было ошибкой, за которую я сам себя ненавижу.

–Но чего ты ждешь от меня?—я искренне пытаюсь это понять.—Простить тебя? Считай, что я простила, потому что мне все равно с кем ты спишь, Глейхенгауз. Ты это хотел услышать?

Даня сидит нерушимо, но каждое мое слово будто бы бьет его по самому больному. Он сам понимает, что заслужил и не сопротивляется. А потом произносит, медленно, тщательно подбирая слова:

–Я знаю, что испортил все, что мог, и потерял тебя, но теперь просто хочу, чтобы ты знала…я тебя люблю, Этери,– и в комнате становится ещё тише.– Я не говорил этого из-за страха, но теперь больше не боюсь. Я тебя люблю.

Эти три слова, которые я была готова услышать раньше, сейчас кажутся каким-то странными и неловкими. Даня сидит на стуле и смотрит на меня словно ожидая чего-то, но я отворачиваюсь от него. Это слишком поздно.

–Я всегда считал тебя идеальной,—тихо продолжает Даня.—С того момента, как увидел в темноте кабинета в день знакомства. Я соврал тогда в первый раз, что стоял недолго и ничего не видел… Золото твоих волос ослепило меня, а спину я ещё долго видел во сне. Ты была похожа на божество тогда, пока не надела свитер и не ругнулась, наступив на ключи. – Я сама почти забыла этот момент, но Даня продолжает.– А потом я первый раз поцеловал тебя в Новогорске, пока ты спала, и сошел с ума, пытаясь заглушить эти чувства отношениями с Дашей и работой…

–Я не спала,—вдруг сама не понимая зачем, отвечаю я.—Я тогда не спала.

–Мы оба так усиленно кинулись в другие жизни, что я почти забыл тебя,—Даня будто бы игнорирует мои слова, потому что они причиняют ему боль.—Ты была с Эдом, я дарил тебе ирисы, которые ты заслуживаешь, а потом понял, что ты самая чудесная женщина мира, о которой я могу заботиться, но которая никогда не будет со мной.

–И поэтому ты подтолкнул меня в постель к Эдуарду в Канаде ?—мне нужно расставить все точки в наших воспоминаниях, даже, если уже не имеет над нами власти.

–Я был дураком. И тогда, и в тот момент, когда оставил тебя одну в Саранске утром после самой невероятной ночи в моей жизни. Я ведь смотрел, как ты спишь, почти до самого утра, а после сбежал.– Даня кусает губы, но говорит.—А потом я был дураком еще сотни раз, когда боялся сказать всем, кто ты для меня. Я был трусом, Этери. И я признаю это. Пусть поздно, но все-таки признаю. Потому что ты делала меня самым счастливым человеком в мире, когда мы были вместе. И только я все испортил.

–Да,—четко говорю я.—Ты все испортил, Даня, но что ты хочешь сейчас от меня?

– Ничего. Я просто как в сказке, износил железные сапоги и посохи и пришел к самому концу пути. А дальше, тишина,—цитирует он.

Но внутри меня поднимается злость.

–Мы не в сказке, Даня! Потому что они—это вранье. То, что учит нас неправильной истине: сколько бы ты не делал ошибок, в конце тебя ждут и простят. Но это ложь. В жизни так не бывает. Потому что реальность—это не сказки. В реальности, если ты приходишь слишком поздно, не бывает счастливых концов. Когда ты говоришь тому, кого любишь, эти слова в момент полного разрушения, вы не будете жить долго и счастливо. Жизнь не дает вторых шансов, если ты убиваешь любовь к себе.

Даня кусает губы и слушает меня, не стараясь переубедить. Если он сейчас подойдет ко мне или коснется, я ударю его и выгоню прочь. Но Даня не двигается с места. Он понимает, что между нами все кончено. И он больше не имеет на это права.

–Я знаю, Этери,—говорит он одними губами.—И поэтому я не прошу тебя меня принять. Я сделал столько глупостей…

–Ты обещал никогда не уходить, а ушел!– перебиваю я Даню и озвучиваю то, что было самым главным.—Ты ушел, когда был мне нужен.

Даня прячет лицо в ладони на пару секунд, а потом берет себя в руки.

–Я больше не уйду, Этери. Даже, если я не нужен тебе, как близкий человек, я никуда не уйду, как часть твоей команды. Никогда.

И я смотрю Дане в глаза, понимая, что он не врет. Сейчас он дает такое обещание, которое крепче любых других клятв.

И в этом я ему верю.

Откидываюсь на спинку кресла и выдыхаю, словно все напряжение разом выходит, оставляя лишь нечеловеческую усталость.

–Не выгоняй меня сейчас, пожалуйста,—чуть слышно говорит Даня и привычным движением робко усаживается на пол, приткнувшись спиной к моим ногам.– Пожалуйста, позволь мне хотя бы сегодня остаться…

И в его голосе столько отчаянья, что я не могу сдвинуться с места. Мы молчим долго, слушая, как дождь барабанит по карнизу и где-то разговаривают люди, а потом Даня набирает в рот воздух и начинает читать напамять стихи.

Слова разносятся по комнате, словно ударяясь о стены и возвращаясь обратно , и я понимаю, что это то самое стихотворение, которое я рассказывала Дане в Дубаи.

«Так долго вместе прожили, что снег

коль выпадет, то думалось – навеки,

что, дабы не зажмуривать ей век,

я прикрывал ладонью их, и веки,

не веря, что их пробуют спасти,

метались там, как бабочки в горсти.»

Я закрываю глаза, слушая знакомые строчки, и ощущая как они отзываются где-то под сердцем, с каждым новым звуком превращая реальность во что-то непонятное и затягивающее. Я чувствую, как данин голос дрожит, но он продолжает, словно читает какое-то древнее заклятье, из которого не вырваться и не сбежать. И я пробую эти обновленные слова на вкус, ловлю их на кончики пальцев. И молчу.

А Даня продолжает.

« Так долго вместе прожили мы с ней,

что сделали из собственных теней

мы дверь себе – работаешь ли, спишь ли,

но створки не распахивались врозь,

и мы прошли их, видимо, насквозь

и черным ходом в будущее вышли.»

Темнота обволакивает нас своими нежными объятьями, словно хочет растворить в себе окончательно и бесповоротно. Мне кажется, что мое тело вопреки всему сияет и становится невесомым. Здесь и сейчас я чувствую только тепло чужой спины на своих коленях и голос, который разрубает тишину на части.

Я делаю глубокий вдох, скидывая оцепенение, а Даня наощупь находит мою ладонь и бережно прикасается к ней губами.