Текст книги "Last Stardust (СИ)"
Автор книги: Adela Catcher
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)
– Вы идите, я догоню, – ответил он, сам не понимая, почему ноги будто приросли к асфальту.
– Если что, набери меня, – сказала девушка.
Оставшись один, Юра сунул руку в карман джинсов и нащупал карту острова Миядзима, купленную утром. Идея пришла в голову сама собой, и он, достав карту и опустившись на корточки, осторожно начал складывать ее, обрывая края, чтобы получился ровный квадрат. Дедушка научил его делать журавликов еще в первом классе. До них Юра умел только ваять самолетики, которые почему-то очень плохо летали и пикировали по спирали прямо вниз с балкона, втыкаясь носами в землю.
Юра складывал и складывал красочную бумагу, которая с каждым слоем становилась все жестче и неподатливее. А голос все продолжал звучать вокруг в тишине.
“Эта ужасная война унесла миллионы жизней, и эта боль вечно будет жить в наших сердцах”.
Если просить и умолять, тебя услышат. Желание. Какое желание можно загадать, на что надеяться, если даже такая храбрая и сильная девочка не смогла получить то, что так хотела – жизнь?
Когда журавлик был готов, Юра понял, что плачет навзрыд.
Он поднялся на ноги и застыл, увидев по другую сторону от памятника Отабека. Тот стоял и смотрел на него с совершенно нечитаемым выражением лица. Потом вдруг поднял руку, которую Юра до этого не видел из-за крыла каменной девушки, держа в ней что-то светлое и острогранное.
Журавлик. Белый, из обычного листа А4. По крылу шла какая-то печатная надпись.
Юра не знал, что и зачем делал в тот момент. Он всегда таким был: принимал решения и не следовал им, поддаваясь эмоциям, сначала творил что-то, а потом думал, насколько это было правильно, много говорил и так мало, ничтожно мало слушал тех, кто был ему дорог. Изнутри рвалось, будто пробило плотину, и все хлынуло наружу – вот такое, настоящее и незащищенное, без прикрас, без лести, без домыслов и без сожалений. Все это будет потом, если будет.
А сейчас эти несколько шагов от одного каменного крыла до другого показались вечностью. А сейчас от Отабека просто одуряюще пахло чем-то родным и привычным. Юра жался к его груди так, будто любой оставшийся между ними миллиметр причинял физическую боль.
Если просить и умолять, тебя услышат.
Юре показалась, что прошла вечность, прежде чем его с силой обхватили руками и прижали к себе еще крепче. Лицо щипало от слез, которых вдруг оказалось так много, что их просто некуда было девать – они лились и лились из крепко зажмуренных глаз, впитываясь в эту чертову такую любимую серую рубашку, которую Юра судорожно сжимал пальцами свободной руки, держа в другой сделанного журавлика. Из горла вырвался сдавленный всхлип, когда губы Отабека прижались к виску.
“Мы верим, что наши молитвы будут услышаны и что жизнь продолжается. Это наш плач. Это наша молитва. Это наш мир”.
Отабек что-то тихо-тихо шептал, и Юра сначала не слышал его из-за гула в собственной голове. Но это было лишь одно слово. Снова, снова и снова. Его губы задевали волосы, касались кожи виска. Так близко, знакомо, правильно.
– Юра.
И все принятые ранее решения сгорали в пепел.
========== 4.1. Токио ==========
Комментарий к 4.1. Токио
♫ Nickelback – Someday
“How the hell’d we wind up like this?
Why weren’t we able
To see the signs that we missed,
Try and turn the tables?”
– Юрий, что у тебя с голосом? Опять пьешь все ледяное? Хочешь в новый сезон красиво въехать с пневмонией?
Юра отвел телефон от уха, опустил голову и уткнулся носом в предплечье, чтобы заглушить смешок. Барановская – это как наказание и благословение всей его жизни, причем все в одном флаконе.
– Да тут жара адская, дядя Яша бы оценил – он же у нас любит баню, – какая пневмония? – подняв лицо и тихо шмыгнув носом, чтобы не было слышно в трубке, ответил Юра.
– Вот как раз летом все ангины и пневмонии и прилипают! Особенно к таким безалаберным личностям, как ты, – на другом конце связи что-то зажужжало и затрещало, и Лилия добавила, явно обращаясь не к Юре: – Сколько можно насиловать этот несчастный абрикос?
– Лилия? – переспросил Юра.
– Я окружена идиотами, – спокойно и ровно произнесла Барановская. – Да не пили ты эту ветку, другую надо было, что за наказание? – добавила она уже не в микрофон, но Юра все равно услышал.
– Вы что, не в Питере?
От упоминания любимого города резко захотелось попасть под дождь с ветром, а еще почувствовать запах метро, который был, по мнению Юры, совершенно уникальным. Нигде так не пахло в подземке, как в Питере – Юра проверял. За это он не любил Москву, потому что в столице на станциях и около поездов был какой-то грязный, пыльный запах, который и в подметки не годился питерскому. Я как Есенин, подумал Юра, разглядывая пустую, слабо освещенную баскетбольную площадку, которую было хорошо видно с балкона. Вокруг столько всего интересного, вкусного, веселого и неизведанного, а тянет к русским березам. Это что же, тоска по родине? Похоже, он стареет и скоро станет, как Витя.
– Формально – нет, – ответила трубка, и Юра, задумавшись, чуть не выронил телефон, который держал у уха плечом. – Недалеко от Петергофа.
– Ого! – сказал Юра. – На даче у дяди Яши, что ли?
– Плисецкий, не переводи тему! – рявкнула Лилия. – Ты в нос разговариваешь. Сколько раз я тебе говорила…
– Да не болею я! Вам кажется!
Лилия вздохнула. Телефон зашипел прямо в ухо, и Юра поморщился. Барановская была из тех людей, от которых просто нереально что-то скрыть. По крайней мере, у Юры не получалось еще ни разу, хотя он честно пытался. Она всегда безошибочно читала его по выражению лица, а уж по катанию – тем более. Если же Юра приходил к ней в балетный класс, можно было забыть о том, чтобы утаить, что где-то болит или что-то волнует. Теперь ее способности вышли на новый уровень. Может, ее в битву экстрасенсов определить? Или это только на Юре работает?
Хорошо еще, что она подумала на простуду, а не то, что Юра просто рыдал, как никогда в жизни. Прошло уже несколько часов, а нос так и остался заложен. Мила, увидев его в парке, когда они все снова встретились на другой его половине – через мост, у Колокола Мира – тихо охнула и, не говоря ни слова, сунула ему в руку пачку бумажных платочков. Все остальные, на удивление, сделали вид, что вообще ничего не заметили.
– Фельцман просил передать Виктору, что, если он привезет хоть один лишний килограмм, будет ведрами каток заливать. Вручную. Конец цитаты, – сказала Лилия, когда треск на заднем плане прекратился.
Юра хрюкнул в трубку и согнулся пополам, укладываясь грудью на балконный парапет. Сейчас он всех соседей перебудит, если станет ржать. А соседи-то вообще были? Улицы выглядели такими пустыми, как будто случился Апокалипсис, а им об этом просто не сообщили. Светила неяркая луна, как и в предыдущую ночь, и все казалось таким застывшим и тихим, что любой звук прокатывался по крышам низких домов громогласным эхо.
– Не смешно, Юрий. Тебя это тоже касается, – отрезала Барановская.
– Каток заливать? – фыркнул Юра, утирая заслезившиеся от сдерживаемого смеха глаза.
– Ведра подавать, – ровно ответила Лилия. – Жду тебя через полторы недели у себя. В восемь утра. Опоздаешь – придушу.
– Не напугаете. Тут мы встаем в пять, – мстительно ответил Юра.
– Не забывай про смену часовых поясов, – в тон ему отозвалась Барановская. – Кстати о них, по какой причине ты не спишь в час ночи?
Вот ведь. Посчитала-таки.
– Вообще-то это вы мне позвонили.
– Потому и позвонила. С твоим лицом любой недосып – катастрофа.
Видела бы ты меня сейчас, подумал Юра, трогая пальцем закрытый глаз. Он сам испугался, когда зашел в ванную: рожа вся в красных неровных пятнах, нос шелушится, ресницы стрелочками, как у Милы, когда она переборщит с тушью. Красота неописуемая, хоть сейчас на выставку.
Из-за приоткрытой балконной створки донесся звук дверного хлопка. Юра оттолкнулся локтями от парапета и обернулся. Отабек нерешительно постоял у порога в темноте, потом все же заметил его и указал рукой на торшер – включить? Юра замотал головой. Отабек кивнул и прошел к своей кровати, скрываясь из виду со стороны балкона.
– Все, марш спать, – скомандовала трубка голосом Лилии. Юра прижался посильнее ухом к телефону. Соскучился он по ней, что ли? Да быть не может. Или все же может?
– Иду-иду, – вздохнул он, глядя в темный проем балконной двери.
– И не твори глупостей, Юрий. До связи.
Телефон замолчал. Юра еще пару мгновений задумчиво подержал его у лица, потом опустил руку. Не творить глупостей – это явно не про него. И, раз разговор закончился, это значило, что пришло время возвращаться с балкона в номер, а это увеличивало шансы на всевозможные глупости в разы.
Когда Юра все же вошел в комнату, зацепившись босой ногой за низкий деревянный порожек и зашипев сквозь зубы, Отабек оторвался от телефона и поднял на него взгляд. Он лежал на уже разобранной кровати поверх тонкого одеяла в шортах и темной футболке; его лицо подсвечивалось белым от включенного экрана.
Юра споткнулся второй раз уже на ровном месте, когда разглядел, что это была за футболка. Та самая. С тигром.
Он закрыл балкон, стянул со своей кровати наброшенное утром в спешке покрывало прямо на пол и тоже улегся на одеяло, утопив лицо в подушке. Не хотелось ни думать, ни пытаться снова принимать какие-то решения, которые в конечном счете все равно шли лесом. Что же ему делать, если он человек такой – как взорвется внутри, как разойдется кислотной лавой, что сдержаться просто невозможно? При этом спорта это все на удивление не касалось: в обычные дни Юра строго следил за питанием и формой, не позволял себе ничего лишнего и, как штык, являлся в балетный класс к Лилии или на каток к Якову. Наверное, вкусная еда и всякие гулянки с одноклассниками или еще кем просто не вызывали такую бурю эмоций, как это делали люди. Вон несколько лет назад он же рванул в Японию, напугав даже мать в Америке, которой потом наплел какую-то чушь про спортивные сборы. А она и поверила. И из-за чего это было? Правильно, из-за Никифорова, который обещал, а значит, должен был свое слово сдержать. Тот тоже молодец – что им еще руководило, если не эмоции, когда он свалил Юри тренировать? Юра выдохнул в подушку, из-за чего лицу стало очень жарко. Поэтому что ли ему Витя говорил, что он похож на него?
– Юра?
От этого тихого голоса по позвоночнику как плетью погладили. Между лопаток зачесалось, и Юра изогнулся в дугу, пытаясь достать рукой до зудевшего места. Потом повернулся на бок, повозившись и все же утолкавшись спиной под одеяло, и посмотрел сквозь ссыпавшуюся на лицо челку на соседнюю кровать, которую было едва видно в темноте. Телефон Отабек все же выключил.
– Что? – шепнул Юра.
Как в детском лагере, когда можно было лежать вот так вот каждый на своей койке и тихо переговариваться. И ведь слышно же было друг друга, хотя еле-еле шептали, чтобы не получить нагоняй. Или не разбудить привидение, которое жило в проулке между жилым корпусом и спортивным залом. Юра знал прекрасно, что привидением был сторож Василий Николаевич, который любил ходить с фонариком и светить себе на лицо, чтобы дети его боялись и не шлялись по ночам на вверенной ему территории. Но думать про призрака было эпичнее.
– Ты в порядке? – так же тихо спросил Отабек и тоже зашуршал одеялом, переворачиваясь со спины на бок лицом к Юре.
В комнате становилось прохладно – Отабек успел врубить кондиционер, пока Юра общался с Лилией. По голым рукам забегали мурашки, и Юра запихнул их обе под подушку.
– Да, – Юра даже кивнул для убедительности, пошуршав ухом и еще влажными, недосушенными после душа волосами по наволочке. – Просто накатило. Насмотрелся этих жутких фотографий, потом еще история эта. Жалко же всех. Кем вообще надо быть, чтобы вот так вот раз и уничтожить целый город?
– Война, – коротко ответил Отабек. – Никем для этого быть не нужно. Это было выполнение приказа. И кто после этого хуже спать должен – кто его отдал или тот, кто на кнопку нажал?
– Оба, – мрачно отрезал Юра, кутаясь в одеяло.
– Проще было в бою умереть или на самолете разбиться, чем приказ не выполнить. Мне бабушка много про войну рассказывала. И не все там было так справедливо и правильно, героически, как в книжках и учебниках пишут, – шепотом сказал Отабек. – Ты замерз?
– Не, норм, – ответил Юра. – Бабушка Зара рассказывала?
– Да. Она очень хорошо всегда рассказывала истории. Никогда она не читала мне сказок, не пела колыбельных, когда я совсем маленьким был. Она просто садилась в кресло, брала в руки шитье или плетение и говорила. Тихо, но так четко и вдумчиво, что все прислушивались. И про юность свою, и про войну, и про то, как с дедом они жили. Я его почти не помню, но, благодаря бабушкиным рассказам, много о нем знаю.
Юра ткнулся носом в подушку, задержал дыхание. Отабек давно не упоминал бабушку. Юра ее видел лишь один раз, когда гостил у него в Алматы летом. Она была женщиной с очень пронзительным взглядом, сильными, натруженными руками и строгим, низким голосом. У Отабека были очень ровные и хорошие отношения со всей семьей: и с покладистым, очень добрым отцом, который всегда отмачивал такие шутки, что Юра сползал по стулу под обеденный стол, и со спокойной, немного отстраненной матерью – красавицей, Отабек глазами и некоторыми чертами лица очень в нее был, – и с младшей сестрой Сарой, которая из братца веревки вила с малолетства, отказать ей было невозможно. Однако без сомнений главой этой семьи была именно бабушка Зара – мать отца. Она и правда всегда говорила тихо, но очень пронзительно и четко, что невольно замолчишь и станешь слушать. Многое в Отабеке было именно от нее, в том числе и эта удивительная способность открывать рот только по делу, а свои чувства выражать действиями, а не словами.
И ушла она так же тихо, никому не доставив хлопот – во сне.
– Я тогда так и не сказал тебе, – выдохнув, когда легкие закололо от сдерживаемого в них воздуха, произнес Юра едва слышно, – мне очень жаль.
– Я знаю, Юр, – отозвался Отабек. – Все нормально.
Ты всегда такой сильный, подумал Юра. Как же с вами с такими тяжело – когда реально хочешь поддержать, дать понять, что ты рядом, что бы там ни было, а как подойти, подступиться – неизвестно. И молчание ваше пугает больше, чем даже самые обидные слова, потому что никогда не знаешь, что за ним кроется.
– Бек, – Юра вытащил одну руку из-под подушки и прижал ее пухлый бок ладонью, подпихивая под щеку.
– Да?
– Почему ты тогда… ну, год назад не захотел, чтобы я приехал?
Отабек вздохнул, снова перевернулся на спину. Юра лежал и смотрел. Глаза полностью привыкли к темноте и теперь различали чуть больше, чем раньше.
– Я хотел, – после короткого молчания ответил Отабек. – Но я это понял только позже. Я тогда был не в себе. И чего я точно не хотел – так это чтобы это совершенно незаслуженно отразилось на тебе.
– Я бы это понял, – горячо возразил Юра. – Я бы все понял, не стал бы тебя ни в чем упрекать. Да и разве можно это в такой ситуации?
– Ты – да. Ты бы понял. Но я бы себе потом этого не простил, – сказал Отабек. Совсем тихо, Юра едва разобрал его слова.
Внутри опять что-то болезненно натянулось. Руку, которая все еще лежала под подушкой, мелко закололо, и Юра перевернулся, запутавшись в одеяле, а потом поднялся и сел на край матраса. По босым ногам прошелся охлажденный кондиционером воздух.
– Покурим? – Юра ощупал карманы домашних штанов на предмет сигарет, потом вспомнил, что с приезда из Киото так и не вынимал их из рюкзака.
– Вредно, Юр, – сказал Отабек, но из-под одеяла вылез, тоже сел, похрустел руками.
– Да по фиг, – Юра притянул к себе так и не разобранный рюкзак, притулившийся у изножья кровати, открыл боковой карман с брелком кота на замке и выудил оттуда уже измятую пачку.
На балконе, по сравнению с комнатой, было жарко. В воздухе витал уже привычный ночной запах влаги и остывающего после изнурительного летнего пекла асфальта. Обгрызенный кусок луны лениво плавал в темно-синем мареве.
Юра повел плечами, разминая шею, облокотился на парапет. Услышал, как открылась и с тихим глухим звуком закрылась балконная дверь. Отабек встал рядом, и Юра молча протянул ему раскрытую пачку. Чиркнул зажигалкой, затянулся дымом, передал зажигалку, не глядя. Потом опустил голову – волосы прокатились кончиками по спине, ссыпались по сторонам лица.
Сбоку щелкнула зажигалка. Отабек выдохнул дым, и Юра, смотревший строго перед собой, увидел сизое облачко, которое почти сразу растаяло в темноте.
– Я тогда очень за тебя переживал, – тихо сказал Юра и снова затянулся дымом. – Мне было сложно находиться так далеко от тебя. Знать, что тебе плохо, и при этом абсолютно, совершенно не находить способа помочь. Меня просто наизнанку вытряхивало от этого.
Отабек помолчал. Юра слышал тихий треск, с которым тлела его сигарета.
– Прости. Я не хотел, чтобы ты так себя чувствовал.
Юра подался вперед и ткнулся головой в собственные перекрещенные запястья. Стиснул зубы, подождал, пока поднявшийся опять откуда-то снизу, из живота горячий поток поутихнет.
– Пожалуйста, перестань, – спокойно попросил он. – Не тебе здесь извиняться. Я знаю, что ты сильный. Просто человек-скала какой-то, мне бы такую выдержку. Но это же не значит, что тебе не бывает больно или страшно.
– Конечно, бывает, Юр.
– И разве тебе не хочется в такие минуты, чтобы кто-то был рядом с тобой? Не обязательно говорил что-то или делал, просто был. Под боком. В кого можно просто уткнуться и помолчать, – шепотом спросил Юра, и ему все равно показалось, что эти слова прозвучали громко и повисли в воздухе рядом с рассеивающимся сигаретным дымом.
– Хочется, – ответил Отабек, и Юра поднял и чуть повернул голову, вскользь глядя на него, потому что ему послышалось что-то странное в его голосе.
– Хорошо, что хотя бы хочется, – Юра снова затянулся сигаретой. – Надеюсь, кто-то сможет сделать это так, как тебе нужно. Правда.
– Юр…
– Это был не сарказм! – заверил его Юра, сгибаясь и прижимаясь грудью к своим локтям на парапете. Рука с тлевшей сигаретой в пальцах безвольно повисла, как плеть.
– Я тебе всегда доверял и буду доверять, если ты это позволишь. То, что тебя тогда не было физически рядом, не значит, что ты не помогал мне, – сказал Отабек, и Юра с трудом проглотил вставший в горле от этих слов ком.
– Как?
– Ты всегда меня удивлял. С самого детства, помнишь? Ты очень сильный. Кто бы ни говорил об обратном, не слушай. Я знал, что ты у меня был. Знал, что, когда я смогу здраво мыслить, ты будешь рядом. Позволить себе срываться на тебе ни за что, делать тебе больно своим видом и поведением, я не мог и не собирался. Но чувства к тебе мне тогда очень помогли. Всегда помогали.
Юра потер тыльной стороной руки нос, из которого вдруг потекло, завесился еще больше волосами. Нужно было что-то сказать, но слова застряли в горле и ворочались там, как угли в жаровне. Он сбил ногтем уголь с сигареты и, нагнувшись, положил окурок рядом с парапетом. Утром выбросит.
Когда он разогнулся, по-прежнему не глядя на Отабека, на плечи легла теплая рука. Едва Юра успел как-то среагировать и что-то сообразить, Отабек притянул его к себе и едва ощутимо коснулся губами макушки.
– Спасибо.
Тепло исчезло так же быстро, как и появилось. Отабек затушил свою сигарету, забрал ту, что Юра положил на пол, и вышел с балкона, а потом и из номера.
По ногам скользнул ледяной, выстуженный кондиционером воздух.
*
Юра проснулся оттого, что кто-то так тряс его, наваливаясь всем весом, что аж зубы клацнули.
– Бля, кому жить надоело? – он подскочил и тут же взвыл от боли, ударившись лбом обо что-то жесткое.
– Плисецкий, ты пиздец! Чуть зубы мне не выбил! – проморгавшись, Юра увидел у кровати Поповича, с остервенением потиравшего подбородок.
– Ты какого хрена делаешь в моей комнате?
– Мы проспали! – Гоша сделал страшные глаза.
В этот момент дверь распахнулась, едва не задев любимый юрин торшер, и на пороге предстала растрепанная Мила с зубной щеткой во рту.
– А ну живо собвавись! – прошепелявила она с грозным видом.
– Что, пожар что ли? – пробурчал Юра, отпихивая Поповича и спуская ноги на пол.
– Почти! – Мила все же вытащила щетку изо рта. – Поезд в Токио через сорок минут!
– Что? В Токио? – Юра, путаясь пальцами в волосах, потер затылок. Голова неприятно болела с одного бока.
– Да! Юри взял нам вчера билеты пораньше, чтобы успеть вечером погулять. А мы проспали! Все! – Мила выставила указательный палец и ткнула им почему-то в Юру, как будто лично он был виноват в том, что поезд в столицу уедет без них.
– Ну, значит, поедем на другом, – пожал плечами Юра, наклоняясь и подтягивая к ногам рюкзак.
– Ты дурак? – подал голос Гоша, все еще державший ладонью подбородок. – У нас заселение в гостиницу в полдень!
– А мы что, уже все? – замер Юра.
Точно. Три ночи в Осаке, о которых тогда говорил Отабек, оказавшись с ним в одном номере, уже прошли. И предстоял переезд в Токио. Да и JR PASS заканчивался, судя по всему, именно этим днем. Если они не уедут сегодня, проезд из города в город влетит в неплохие деньги.
– Встречаемся внизу через десять минут! Живо! – скомандовала Мила и скрылась за дверью.
Юра встал и переждал вспыхнувшую в виске боль. Мигрень, только ее ему и не хватало. Отабека в комнате не было; его сумка стояла собранная у кровати. На покрывале, аккуратно постеленном поверх одеяла, лежал его телефон.
Когда Юра кое-как привел себя в порядок, покидал немногочисленные вещи в рюкзак и спустился во двор, не хватало только Виктора. Остальные уже собрались в кучку и что-то активно обсуждали. Пхичит размахивал руками, блестел глазами и выглядел так, что его хотелось придушить – свежим, отдохнувшим и веселым. В крови девственниц он, что ли, купается?
– Ты чего меня не разбудил? – спросил Юра, подойдя к Отабеку. Тот успел, пока Юра был в ванной, забрать вещи из комнаты и спуститься вперед него.
– Я знаю, что ты быстро собираешься. Хотел дать тебе еще поспать, ты всю ночь ворочался, – ответил тот, поправляя солнечные очки.
– Сам ты как будто сном младенца спал, – съязвил Юра.
Отабек улыбнулся одними губами и ничего не ответил. Темнило. Хорошо же они отдохнули эти три ночи – ни разу не поспали дольше двух-трех часов.
– Все готовы? – с главного входа выпорхнул свежий и бодрый Витя – второй кандидат на убой за чрезмерно отдохнувший и веселый вид.
– Где тебя черти носят? – спросил Крис. – Опять бежать!
– Дрыхнуть надо меньше! – припечатала Мила.
– Сама-то! – вклинился Попович.
Они неслись по улицам, как угорелые. Когда в поле зрения появилась станция, до поезда оставалось минуты три. Зато голова прошла – физические нагрузки, как ни странно, всегда помогали Юре от мигрени. Барановская научила. Болит голова – нечего лежать, лучше сделай что-нибудь полезное. Зарядку, например. И спину ровнее, Плисецкий, ровнее. По оживленному с утра вокзалу они бежали, расталкивая людей и перепрыгивая через чужие сумки. И было в этом что-то одновременно серьезное и детское. С одной стороны, они опаздывали на поезд, и это было нехорошо. Но с другой безумно веселило то, как отчаянно краснел и извинялся перед всеми запыхавшийся Юри и как смеялся в голос летевший на всех парах рядом Витя. У него растрепались волосы, выбились из хвоста совсем – лишь на самых кончиках осталась державшая их резинка – и Юра даже на бегу видел, с каким изумлением их провожают взглядами.
Двери вагона – причем первого попавшегося, даже не их – закрылись, едва не прищемив впрыгнувшего в поезд последним Поповича. Впереди был Токио, и Юра, пошатываясь в такт движению синкансэна, пробирался вместе со всеми до указанных в билетах мест. В каждом вагоне их встречали круглыми глазами – в Японии явно не принято было так опаздывать да еще и потом с красными от бега лицами шляться из вагона в вагон такой толпой.
Юра рухнул в кресло, даже не сняв рюкзак. В лопатку тут же воткнулся уже знакомый острый угол – за все это время он так и не потрудился нормально переложить папку с документами.
– Юр, давай сюда, я закину наверх, – рядом возник Отабек. Он стоял в проходе, почти не шатаясь от качки разогнавшегося поезда, и протягивал руку.
Юра вылез из лямок рюкзака, и Отабек убрал сначала его, а следом и свою сумку на решетчатую металлическую полочку над сиденьями. Потом сел рядом. Всю дорогу они молчали. Отабек лишь иногда улыбался, когда у Юры в наушниках начинали играть знакомые ему песни – тот всегда очень громко слушал музыку. Юра изредка поглядывал на него, потом и сам не заметил, как начал выискивать в плейлисте и ставить те композиции, которые – он точно знал – нравились Отабеку. За полчаса до прибытия в Токио Отабек усмехнулся, нагло вытащил из уха Юры капельку и воткнул в свое.
И это было правильно. Во всяком случае лучше, чем до этого. Они друзья, убеждал себя Юра. Ведь можно же быть ими, даже если до этого не получилось что-то такое… что-то большее. В конце концов, сколько вокруг было историй, когда не получалось, а потом люди просто проводили время вместе, как будто ничего такого не было. Вон Лилия с Яковом. Развелись сто лет назад, а до сих пор общаются и работают вместе. Любо-дорого смотреть. Воспоминания о том, как порой лаялась эта парочка – весь Ледовый пришибало к полу, – Юра старательно от себя гнал. Друзья тоже могут ссориться. Но они с Отабеком не будут. Все, что угодно, лишь бы не ссоры снова, как когда-то. Да и Лилия с Яковом последнее время как-то затихли. Ходили слухи, что они помирились, но Юра не спрашивал. В пятнадцать, может, и спросил бы, но не теперь, когда он, как никто, знает, как порой могут выбивать почву из-под ног подобные вопросы.
Все у них будет хорошо, думал Юра, глядя на слегка кивавшего в такт музыке Отабека. Вот так и будет. С музыкой, переписками время от времени. Может, даже прогуляются, когда снова попадут в один город на соревнованиях. Именно такой и должна быть дружба. Все, что угодно, лишь бы снова не делать больно. Не хотелось больше слышать ту дрожь, что звучала прошлой ночью в голосе Отабека, когда они курили на балконе. Пусть он будет счастлив. Юра на все для этого пойдет. И если это значило, что ему нужно было просто побыть хорошим другом, проглотить свои чувства и не докучать ими, он так и сделает.
В Токио на вокзальной платформе было столько народу, что Юра, отвыкший за время, проведенное в относительно тихих городах и спальных районах, от столпотворений, то и дело налетал на спешивших куда-то людей. До Minami-Senju добирались на метро. И снова Юра вспоминал питерскую подземку – в Токио она тоже была не такая, а в многочисленных переходах с ветки на ветку можно было потеряться, как в диком лесу.
Никто из них никогда не был в этом районе Токио. Юри сказал, что он относительно тихий и вполне комфортный для проживания на недельку. Пхичит заверял, что отель всем понравится – в столице он выбрал не хостел и даже не рёкан.
– Все же я люблю Токио, – сказал Витя, когда они, немного успокоившись от суматохи с переездом, спокойно шли вдоль дороги по чистому и широкому тротуару.
– Да, в нем что-то есть, – согласилась Мила. – Такое уникальное ощущение потерянности. У нас такого ни в Москве, ни в Питере нет.
– Потерянности? – переспросил Юри.
– Ну да. Как ни приеду в Токио, всегда такое состояние, будто из головы все-все выметает. Ни у кого такого больше нет?
– У меня, – отозвался Юра. – Правда ни о чем не думаешь. Город для созерцаний. Но жить я бы здесь не хотел – слишком все вокруг бешеное.
– Зря ты так, между прочим, – возразил Крис. – К таким большим городам просто нужно привыкнуть.
– Именно поэтому ты живешь в Швейцарии за городом? – усмехнулся Пхичит.
– Каждый привыкает по-своему.
Юра уже очень хорошо знал, что каждая страна, каждый город пахли для него по-своему. Питер пах дождем и домом. Киото – влагой и деревом. Осака – чем-то горячим, печеным, как разогретая для пирожков духовка. Токио же пах чем-то приятно горьковатым, как пропитанная солнцем полынь. В воздухе то и дело можно было уловить ароматы духов, еды из ресторанов, машин, но этот запах был неизменен везде – такой легкий, призрачный, но все равно различимый. Опять же ни с чем не перепутаешь.
Отель оказался довольно обычным с виду восьмиэтажным зданием. Приветливый молодой менеджер со смешными овальными очками провел для них короткую экскурсию. На первом этаже был просторный зал с кухней, огромным обеденным столом человек на десять и совсем небольшим столиком, прилегавшим к кухонной стойке.
– Там плита, микроволновка. Тут кипяток, – администратор тыкал во все подряд пальцем. – Извините, тостера у нас нет, неприятная с ним история произошла.
– Что за история? – спросила Мила.
– У нас гостили американцы, которые решили пожарить в нем пиццу. Устроили пожар, – миролюбиво ответил японец.
– Нормально так, – протянул Попович.
– Да, теперь владелец не разрешает нам покупать тостеры. Для него они стали, как плохая примета.
Юра про себя тут же отметил, что кофе здесь нормальный и его много. Хоть одно хорошо, потому что по дороге он снова не увидел ни одной кофейни, куда можно было бы бегать с утра за этой наркотой, без которой просто невозможно проснуться.
– Шестой этаж – женский, – подведя всех к лифту, сказал администратор, поправляя очки. – Мужчинам туда нельзя.
– Ха! – самодовольно усмехнулась Мила. – У меня своя территория.
– У тебя в каждом городе была своя территория, – фыркнул Гоша.
– У вас, господа, номера на восьмом этаже. Ключом можно открывать не только номер, – раздав всем ключи с металлическими пластинами на колечках с номерами комнат, прокомментировал их провожатый, – но и дверь на веранду.
Юра посмотрел на свой ключ. Номер 809. Цифры красиво серебрились на металлическом фоне. Судя по тому, что ключи раздали каждому, здесь у них индивидуальные номера. Ну и хорошо, подумал Юра. Хоть Отабек нормально отдохнет. Они будут просто весело проводить время, а ночью, когда так тянет сказать то, что думаешь, или сделать то, что хочется, будут за закрытыми дверьми. Так даже лучше.
На этаже было пусто и тихо. Отабек остановился у двери с номером 808. Юра медленно прошел мимо него.
– Соседи? – спросил он, когда Юра доплелся до своего номера.
– Похоже на то, – Юра улыбнулся и заставил себя посмотреть на него.
Все будет хорошо. Так ведь? Теперь уж точно. Юра больше не даст всему пойти прахом, сколько можно?
Номер был небольшой и светлый. Внутри находились лишь кровать, столик с телевизором, стул и небольшой шкафчик. Большего было и не нужно. Туалет с душевыми был прямо напротив комнат, людей на этаже было мало – вроде, кроме них на восьмом никто и не жил, – так что отдых и правда должен был получиться отменным. Всего на свете стоил вид из окна, за которым Токио тонул в приглушенных из-за облаков мягких солнечных лучах. Туда-сюда сновали казавшиеся мелкими с такой высоты машинки, мелькали белыми полосами на дорогах четко отрисованные пешеходные переходы, росли от земли и до сизо-серого неба высотки.
