Текст книги "«Рисуя тебя» (СИ)"
Автор книги: _Mirrori_
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Звук удара врывается сквозь какую-то пелену. Все гонщики тормозят.
Томас не успевает даже заметить, как тело Ньюта перелетает через мотоцикл, ударяясь об отбойник на дороге. Слышится хруст костей, чей-то визг. Все, что перед собой видит Томас… Это Ньют, его ангел, ставший самым близким ему человек лежит в луже крови, вывернутый в неестественной позе.
Кто-то кричит: “Черт возьми, вызывайте скорую, он не дышит!!!”
Томас не может двинуться. Мир умер. Рухнул меньше, чем за минуту. Тогда, когда сердце Ньюта остановилось…
========== Глава 13 ==========
Все вокруг замерло. Казалось, будто накрыло огромным куполом, через который не проходит ни один звук. Люди вокруг двигались, как в замедленной съемке. Кто-то кричал в трубку координаты места, на котором произошла авария. Кто-то побежал прочь, боясь, что вслед за скорой приедет и полиция.
«Он мертв».
Осознание этого парализовало Томаса. Он должен был сделать хоть что-то, и сам понимал это. Но все внутренности скрутило от боли, ноги подкосились, но Томас нашел в себе силы двинуться вперед. К Ньюту.
Перед глазами стояла пелена. И вряд ли это был дождь…
Упав на колени, стирая их об мокрый от дождя и крови асфальт, около Ньюта, Томас наконец-то позволил себе слабость. По щекам потекли жгучие слезы, а хриплые всхлипы, вырывающиеся из горла, сложно было удержать.
– Ты чего? – рядом раздался незнакомый голос. – Не реви, поверни ему лучше голову аккуратно. Вроде как шею не сломал.
Рядом с Ньютом, прощупывая его пульс, сидела девушка. Ее хрупкое тельце было скрыто мешковатым свитером, но обтягивающие джинсы выдали ее худобу. Две косички делали незнакомку похожей на ребенка.
– Пульс есть, но слабый. Черт, если скорая не приедет сейчас же, он… – девушка замялась, закусывая губу, – он умрет.
Медленно поворачивая голову Ньюта, Томас пытался успокоиться.
Он жив. Он еще сможет выжить. Он точно выживет!
Ресницы блондина подрагивали, кровь на лице и руках запеклась. Томас боялся представить, какие повреждения получил Ньют. Наверняка сломаны руки, а ноги, судя по их вывернутому положению, придется собираться по кусочкам.
Если Ньют выживет.
Время сейчас было ценно как никогда. На счету была каждая секунда, каждое мгновение. Томас должен был спасти Ньюта. Но не мог сейчас ничего сделать. От собственной беспомощности хотелось выть.
Сейчас бы Томас многое отдал за то, чтобы этого не было. За то, чтобы оказаться на месте Ньюта, лишь бы он был жив.
Послышался все больше и больше нарастающий звук сирены. Бригада скорой помощи разделилась на две группы, одна из которых стремительно подбежала к Ньюту. Девушка в светоотражающей куртке, с рацией в кармане проговорила:
– На 58-ой за городом авария. Мотоцикл и «Рено». Водитель авто, – посмотрев в сторону, где стояла искореженная “Renault” и врачи накрывали черным мешком тело, девушка подытожила, – мертв.
Указав на Ньюта, на лицо которого уже надели кислородную маску, и положили на каталку, она спросила:
– Сколько ему лет?
Томас, пытаясь встать, чуть не упал. Перед глазами плыло. Он как в тумане видел, как Ньюта грузят в машину скорой помощи, вкалывая какие-то лекарства и подключая к аппаратам.
– Девятнадцать, – если смог выговорить виолончелист.
– Парень, девятнадцать лет. Жив, но, – запрыгнув в машину и посмотрев на приборы, девушка продолжила, – пульс слабый, сердцебиение нестабильное. Выезжаем.
– Я с ним, – Томас залез следом в машину, натыкаясь на строгий взгляд бригады скорой помощи, – я его лучший друг, я обязан поехать с ним!
Возражать ему не стали. Машина тронулась и со стремительной скоростью понеслась по улицам ночного города.
Все, что произошло дальше, Томас не пожелал бы даже самому злейшему врагу. Страшно и больно видеть, как любимого человека выкатывают на носилках, опутанного проводами и трубками. Везут по ослепительно-белому коридору больницы, перечисляя какому-то серьезного вида мужчине травмы.
Томас услышал среди них “перелом левой ноги, кости раздроблены. Возможно внутреннее кровотечение, левая рука сломана в трех местах. Перелом поясничной части позвоночника.”
Мужчина, судя по халату, каким-то фразам про экстренную хирургию и болтающейся на одном ухе повязке, хирург, кивнул, сверяя записи с услышанным. Навстречу выбежала девушка в шапочке и халатике, пролепетала “Третья операционная готова” и убежала вперед, видимо, в направление той самой операционной. Парни, работавшие в скорой, передали каталку врачам, уже ждущим около операционной, и сразу же ушли. Задержалась лишь девушка, которая спрашивала у Томаса про возраст и ехала в машине с ним.
– Присядь здесь, – девушка положила руку Томасу на плечо. – Операция начнется прямо сейчас, он выживет, не волнуйся.
В подтверждение словам девушки, автоматические двери в операционную закрылись, скрывая за собой врачей и мертвенно-бледного Ньюта.
Томас попытался вдохнуть, но легкие сжало тисками.
–Здравствуй, старая добрая паническая атака. Давно не виделись. Присаживайся. Что хочешь? Мои нервные клетки или сразу жизнь?
–Разговаривать с собственной паникой – это слишком
–Как и говорить с самим собой.
В любой другой ситуации Томас посмеялся бы над своим внутренним диалогом, но сейчас, когда сознание медленно уплывало, свет ярких больничных ламп становился все темнее, всё, что мог парень – это попытаться не отключаться.
Чьи-то сильные руки подхватили Томаса и усадили на стул, зажимая ему нос и рот. Где-то на переферии сознания замаячило сказанное Терезой: “При панике надо задержать дыхание”. Это объясняло то, что парню на несколько секунд перекрыли доступ к кислороду. Когда виолончелист смог сфокусировать взгляд, то увидел перед собой всю ту же девушку из неотложки. Удивительным было не только то, что она осталась в больнице, но и то, что она помогла Томасу.
– У тебя сильные руки для девушки, – парень посмотрел на тонкие запястья, на одном из которых болтались фенечки.
– Профессия обязала, – русоволосая очаровательно улыбнулась, садясь рядом. Она посмотрела в сторону операционной, тяжело вздохнула и продолжила говорить. – Ты ведь понимаешь, что твой друг, если выживет, останется инвалидом на всю жизнь?
Томас запустил руки в волосы, взъерошивая и без того растрепанные пряди.
– Он мне не друг, – заметив на себе удивленный взгляд, парень прошептал, – он то, ради чего я живу. То, ради чего я готов зубами рвать глотки всем, кто ему навредит. Тот человек, за кого-то я умру. Лучше бы на его месте оказался я.
– Ему было бы так же больно. Он выживет. Точно, – девушка встала и, посмотрев в глаза Томасу, на прощание сказала. – Хотя бы потому, что его здесь ждешь ты.
И оставив парня, в карих глазах сейчас был омут боли, она ушла. Глядя ей вслед, только сейчас виолончелист заметил, что у девушки были волосы пшеничного цвета, завязанные в хвост и качающиеся в такт ее движениям. Сожалея о том, что даже не успел поблагодарить девушку, Том уставился в стеклянную дверь, за которой скрывалось помещения для врачей и операционная. Из нее был слышен лишь монотонный писк, да голоса, но слова невозможно было разобрать.
В голове Томаса несколько раз проскакивала мысль позвонить Терезе или Минхо. Он не мог выдержать напряжения, страх и волнение захватило теперь с головой. Когда кто-то был рядом, сдержать это было проще, но сейчас, в этом пахнущем лекарствами и немного кровью коридоре, в свете ярких ламп и в абсолютном одиночестве Томас понял, что не выдержит. Возможно, это было эгоистично, будить подругу в начале пятого утра, но парень все-таки набрал ее номер. Удивительно, но трубку девушка взяла сразу. На фоне что-то шумело, кто-то матерился, упоминая и Томаса, и Ньюта.
– Том, мы уже едем. Вторая городская больница, да? – девушка не стала дожидаться приветствия от парня.
– Но как…
Тереза перебила друга:
– Удивительные чудеса двадцать первого века. Мы скоро будем.
Послышались гудки. Томасу оставалось только удивленно смотреть на свой телефон и ждать. Ждать… За те пятнадцать минут, что Тереза и, судя по мату на фоне, Минхо ехали, в операционной что-то произошло. В один момент послышался резкий писк и громкий голос врача, говорящий что-то о возможной остановке сердца.
В мгновение ока Томас подскочил со стула, подбегая к стеклянной двери. Прижимаясь к ней лбом, парень часто дышал и сжимал руки так, что оставались кровоточащие следы от ногтей. Лишь когда все затихло, Томас смог отстраниться и облокотиться спиной к стене, съезжая вниз. Парень запустил руки в волосы, сжимая их так, будто готов вырвать с корнем. Раскачиваясь взад и вперед, виолончелист пытался успокоиться. Но какое к черту спокойствие, когда в любую минуту можешь потерять того, кто чуть больше, чем за месяц, стал самым родным и дорогим. Несмотря на порой недопонимание, мелкие ссоры и спонтанные поступки. Ньют был дорог Томасу.
“Только потеряв, мы начнем ценить…”*
Теперь Томас по-настоящему понял эту фразу. Сейчас, сидя на полу в больнице, ожидая конца операции, еще в ходе которой Ньют мог умереть, не говоря уже о реабилитационном периоде, парень понимал то, насколько ему дорог художник. Со всеми своими тайнами и заскоками. Со всеми своими вредными привычками, со своим пристрастием к кофе и сигаретам. Весь. От пшеничного цвета макушки до пяток.
Убирая в карман телефон, Томас обнаружил в ней какие-то ниточки. Потащив за кончик, парень извлек из джинс фенечку.
“Видимо, одна из тех, что носит Ньют, – брюнет начал крутить фенечку в руках. – Наверно, случайно положил ко мне”.
Сейчас такая случайность была очень полезна для Томаса. Перебирая пальцами переплетение нитей, он мог хоть немного успокоиться. Вот так, сидящего на полу и рассматривающего явно сделанную в ручную вещичку, Тереза и Минхо застали Томаса.
– Том, – девушка села на колени перед другом. – Ты как?
Брюнет посмотрел на девушку, пытаясь улыбнуться, но лицо исказила гримаса боли.
– У него раздроблена нога, рука, дохрена внутренних повреждения и перелом позвоночника, – Томас выдал это все на одном дыхании и уставился в пол, не желая видеть, как по щекам Терезы начинают течь слезы, падая на меховой воротник куртки.
Куртка, явно мужская, была надета поверх розовой пушистой пижамы. Томас вспомнил, как подарил эту самую пижаму, состоящую из теплой кофты и длинных штанов, подруге на Новый год. Это был первое начало года, когда парень сбежал из дома, не желая слушать ругань родителей. Не сомневаясь в выборе подарка, Том приехал на такси к Терезе, и весь праздник они провели за просмотром фильмов, поеданием салатов и пиццы, сопровождая это громкими шутками и смехом.
Воспоминания вызвали у Томаса легкую улыбку, и он подумал о том, что этот Новый год они проведут впятером: он, Ньют, Минхо, Тереза и Бренда. Парень не позволял себе думать о том, что до декабря художник может просто не дожить.
Чья-то тяжелая ладонь приземлилась на плечо, а потом обладатель сильного дружеского хлопка сел рядом, так же облокачиваясь на стену спиной.
– С ним все будет в порядке, чувак. Главное ведь верить.
Как и предполагалось, это был Минхо. Он был одет в классический костюм и на фоне Терезы и самого Томаса выглядел слишком официально и празднично. Куртки на парне не было, сразу стало понятно, чья куртка на плечах у девушки.
– Пошли покурим, – азиат похлопал Томаса по спине и попытался улыбнуться Терезе. Выходила эта улыбка у него так же кособоко, как и у любого из них в данный момент.
– Я никуда не пойду, – Томас помотал головой.
– Том, – маленькая, теплая ладошка Терезы накрыла руку друга. – Такие операции не длятся меньше восьми часов. Тебе следует немного передохнуть. Хотя бы пять минут. От того, что ты мучаешь себя, Ньюту легче не станет.
Подняв на девушку взгляд, Томас столкнулся с заплаканными голубыми глазами. На щеках девушки были подсохшие следы слез, которые она попыталась стереть рукой.
– Пойдем, Том, пожалуйста, – девушка умоляюще посмотрела.
Пожалуй, друзья были правы. Стоило хотя бы пять минут перекурить, узнать все новости, обсудить, что делать дальше. Хотя единственное, что Томасу оставалось – это ждать. Убивающее ожидание, медленно сжирающее нервные клетки. От него тряслись руки, и Томас точно понял, что ему сейчас требуется. Это был всего лишь кофе, чтобы не заснуть, и сигареты, чтобы успокоиться.
Минхо встал первым и подал Томасу руку. Тот хотел было отказаться, но, не чувствуя пола под ногами, все-таки принял помощь. По затекшим ногам побежала кровь, отчего создавалось ощущение, будто ноги пронзают тысячей иголочек. Терпя это ощущение, брюнет пошел к кофейному автомату, по пути постоянно прислушиваясь к происходящему в операционной.
Пока Томас ждал кофе, к нему сзади подошла Тереза, обнимая его сзади и прижимаясь лбом между лопатками. Девушка какое-то время молчала, но, видимо не выдержав, на одном дыхании выдала:
– Мы с Минхо теперь вместе. Прости, я знаю, это не вовремя.
Брюнет резко развернулся, хватая подругу за плечи.
– Дурочка, – парень обнял подругу, вдыхая запах ее парфюма. Это хоть немного, но успокаивало. – Я рад за вас, правда.
– Хватит обниматься, – Минхо чуть хохотнул, но смешок вышел нервный. – Я ж ревновать буду.
– Оу, прости, – Томас отстранился от Терезы и поднял руки вверх, как бы показывая, что он сдается.
– Бери свой кофе и пошли уже. Чертовски курить хочу, – азиат направился к выходу. Следом за ним, кутаясь в куртку, выбежала Тереза.
Томас, взяв стаканчик с кофе из автомата, еще раз прислушался к звукам. Монотонный писк, голоса. Все стабильно. Стабильность – это ведь хорошо, да?
На улице уже рассветало, часы над входом показывали 4:57. Отойдя в место, отведенное для курения, Томас дрожащими то ли от холода, то ли от нервов пальцами достал сигарету и закурил, блаженно затягиваясь едким дымом. Затягиваясь сильно, почти до кашля. Чтобы почувствовать боль. Чтобы почувствовать себя хоть немного живым.
Пока Томас курил первую, все молчали. Тереза взяла стаканчик с кофе у брюнета, отпила и вернула ему. Парой глотков осушив его, виолончелист кинул картон в урну. Тишину первым нарушил азиат:
– Мне Тереза позвонила. Плакала, просила зачем-то включить радио. Это в четыре-то утра! – азиат всплеснул руками. – Ну я включил. А там передают, что на 58-ой “Рено” с мотоциклом секанулись. Ну думаю, опять кто-то лиханул, вот и влетел. А потом дошло, что сегодня гонки. Дикторша что-то лопотала про погодные условия, а я уже одной ногой был в машине.
Азиат достал новую сигарету, прикурил от зажигалки Томаса и продолжил:
– Как оказалось, столкнулся парень какой-то девятнадцати лет и мужик. Водитель авто погиб сразу, оказался не пристегнут, вот ему и сломало шею подушкой безопасности. А парня с многочисленными травмами увезли в больницу, – на этих словах Тереза всхлипнула и прижалась к парню. Томас продолжал курить, смотря мимо, но при этом внимательно слушая. – Так кто ж знал кто этот парень, пока Тереза не сказала, что ранее объявили какая марка мотоцикла. Как думаешь, у нас много девятнадцатилетних парней рассекают на черных Kawasaki? Вот и я понял, что мало.
– Знаешь, я ведь чувствовал. Жопой, так сказать, – виолончелист стряхнул пепел. – Одно не понимаю… Зачем нужна победа, если она дается такой ценой? Какие деньги могут стоить того?
– Этого нам не понять.
Вернувшись в больницу, Томас сел на своей привычное место у стены. Время тянулось, как патока, а усталость брала верх. Пытаясь не уснуть, парень начал завязывать узелки на фенечке. На пятом узелке пришла и села рядом Тереза.
– Том, поспи хоть немного. До конца операции еще много, а если выйдет врач, я тебя разбужу.
Парень лишь помотал головой, отчего его подруга лишь цокнула языком и ушла, садясь рядом с Минхо. Азиат обнял девушку и погладил по голове. Такая забота и нежность казались идеальными. Будто между парнем и девушкой абсолютное взаимопонимание, без слов.
Томас надеялся, что у него еще будет возможность обнять Ньюта так же. А пока… Пелена сна заволакивала сознание, и совершенно неосознанно брюнет уснул. Едва знакомый голос, похоже, принадлежавший хирургу, проговорил:
– Я соболезную. Нам не удалось спасти вашего друга. Травмы были несовместимы с жизнью. Вы можете попрощаться с…
Шлепок по щекам разбудил Томаса. Над ним нависал Минхо, а за его спиной маячила Тереза.
– Ты во сне чуть не ревел, как дитя, и я думал голову разобьешь себе об стену, так активно ты ей махал.
– Том, тебе кошмар приснился? – девушка села на стул, протягивая другу кофе. Отказываться было бы глупостью, а потом парень взял стаканчик и отхлебнул бодрящей жидкости, обжигая язык.
– Глупости, – Томас отмахнулся. – Врач не выходил?
– Нет, – азиат помотал головой. – Ты проспал от силы минут пятнадцать.
Впервые за прошедшее время по коридору раздался звук чьих-то шагов. К ребятам подошла пожилая женщина, сидевшая за стойкой регистрации. В одной руке она несла пакет, а на другой, почти не качаясь, что было удивительно, стоял поднос с тремя чашками.
– Ну-ка, молодежь, не дело столько на одном кофе сидеть, – женщина (старушкой или бабушкой назвать ее было нельзя, выглядела она довольно бодро и свежо) достала из пакета булочки и раздала ребятам, чем те были немало шокированы. – Не удивляйтесь так, берите чай.
Тереза, Минхо и Томас не могли вымолвить и слова, а потому молча взяли чашки.
– Я тут уже столько лет работаю. И постоянно помогаю тем, кто ждет. Вот чем могу. Вроде как мелочь, а кому-то приятно.
Тереза, откусывая булочку, проговорила с набитым ртом:
– Ощень вкушно. Шпашибо.
Женщина улыбнулась, а потом показала в сторону стеклянных дверей
– Парень, которого оперируют… – ее лицо стало грустным. – У меня третий сын его ровесник. Похожи они чем-то. Я за этого парня переживаю, как за своего, ребята.
Томас удивленно посмотрел на женщину, которая не спеша встала и, взяв поднос, проговорила:
– Принесете чашки, как врач выйдет, заодно расскажете, что там да как.
– Хорошо, -Тереза кивнула и продолжила поглощать оставленные булочки. Чтобы скрыть волнение и страх, девушка ела, в то время как Томас и Минхо не притронулись к еде. Кусок не лез в глотку, а дружелюбная женщина удивила всех. Почему-то именно доброта и щедрость людей удивляла больше, чем храбрость или же безбашенность.
Часы показывали начало восьмого, когда из операционной наконец-то вышел врач. Тот самый мужчина, который сверял документы и, походу, был главным хирургом в отделении.
– С Вашим другом все хорошо, – врач улыбнулся, заметив, как Минхо обнял плачущую Терезу, а Томас выдохнул, разжимая кулаки. – Осталось совсем немного, шансы выжить у него огромные. Прямо-таки медицинское чудо нам попалось.
Томас встал, опираясь на стенку, и, посмотрев на руки врача, испачканные в крови, спросил:
– Через сколько все закончится?
Мужчина, поправив шапочку, задумался.
– Часа три и всё. Вы можете ехать домой.
– Нет!
Это было сказано одновременно и Терезой, и Минхо, и Томасом.
***
Томас чувствовал себя выжатым, и морально, и физически, когда из операционной на каталке наконец-то вывезли Ньюта. Его кожа была не то что белой, практически прозрачной. Выглядел художник, откровенно говоря, как труп. Но уставшие, улыбающиеся врачи, проходя мимо ребят, кивали им, парочка ассистенток сказала, что все будет замечательно. Потом к Томасу подошел тот самый хирург, и, не дав открыть Томасу рот, хотя тот собирался, четко выдал:
– Пока не очнется – к нему нельзя. Я лично позвоню Вам и сообщу, хорошо?
Ребятам волей неволей пришлось кивнуть. Томас пролепетал “спасибо”, получив на это лишь мах рукой.
– Это моя работа, мальчик. Пожалуй, я сегодня впервые был горд тем, что я врач.
Когда Минхо и Тереза собрались было вытаскивать Томаса из больницы, потому что тот ни в какую не хотел ждать звонка, а собирался сам сидеть в больнице, Тереза кинула мимолетный взгляд на кружки. Оставив своего парня уговаривать виолончелиста, девушка побежала к той женщине. Она неизменно сидела около регистрационной стойки. Ничуть не обидевшись на то, что ребята забыли придти, она с искренним облегчением и радостью приняла новость, что с Ньютом все нормально.
***
Через два дня и четырнадцать часов (Томас специально считал) ему позвонил хирург, оперировавший Ньюта. Сообщив, что парень очнулся, и состояние его стабильно, он разрешил приехать. Несмотря на то, что часы посещения еще не начались, брюнета пропустили.
Виолончелист, забывая о том, что в больнице следует соблюдать спокойствие, сломя голову несся по этажам, перепрыгивая через ступеньку, напрочь забыв, что в больнице есть лифт. Добравшись до четвертого этажа, Томас чуть замедлил шаг, выискивая нужную ему палату под номером 48.
Подойдя к нужной двери, Томас почувствовал, как у него перехватывает дыхание, и где-то в районе желудка появляется то самое чувство, называемое бабочками в животе. Толкнув дверь, парень зашел.
На кровати, вокруг которой было слишком много различных приборов, капельница и абсолютно пустая тумбочка, лежал Ньют. На лице его были синяки и ссадины, левая рука была замотана в гипс, все остальное было скрыто одеялом.
– Привет, Томми.
Ньют улыбнулся, хотя для него это было больно. Глаза парня по-детски радостно светились от счастья. А Томас не мог сдвинуться с места. Ньют жив. Вот он. Он дышит, говорит. Живой. А ведь виолончелист так боялся никогда не услышать этот хриплый голос. Так боялся прикоснуться к рукам и почувствовать холод.
Томас преодолел расстояние между дверью и кроватью, становясь прямо около стула, приготовленном специально к приходу гостей.
– Я… – брюнет сглотнул, пытаясь подавить слезы. – Я боялся никогда больше не увидеть тебя.
– Идиот, – Ньют чуть покачал головой, тут же морщась. Для Томаса это не осталось незамеченным. – Прости, что я был так неосторожен.
– Теперь неважно, – Том аккуратно провел пальцами по правой руке Ньюта, чувствуя тепло его кожи. – Все ведь хорошо?
Ньют отвернул голову от Томаса и посмотрел в потолок. Брови были сведены к переносице, а в глазах отражался страх.
– Томми… – блондин тихо окликнул парня. – Я не могу пошевелиться.
Комментарий к Глава 13
*Песня:Tractor Bowling-Время
К сожалению, сначала вышел небольшой конфуз и глава была выложена не полностью. Простите, автор просто рукожоп. Все исправлено.
========== Глава 14 ==========
Автор рад, у его фанфика появился трейлер *ОООООО* Посмотреть его можно, перейдя по ссылочке: http://www.youtube.com/watch?v=8oApwZ3NAA4
За такое чудесное видео огромное спасибо Вале :* Я очень ей благодарна.
Возможно, в скором времени у “Рисуя тебя” появится обложка и собственный плейлист. Также хочу сказать, что на самом деле конец фанфика не так уж далеко, так что хочу поблагодарить тех, кто читает, ждет проду, поддерживает меня отзывами, подарками и оценками. Спасибо большое :3
Всегда Ваша
Афа
Зима в этом году пришла прямо по календарю. Первого декабря Ньют почувствовал снежинки на лице и руках. Снег падал крупными хлопьями и медленно таял, соприкасаясь с кожей.
Томас катил инвалидную коляску по засыпанному снегом тротуару, а художник ждал его на лавочке около больницы, радостно щурясь и ловя языком снежинки. В этот момент Ньют выглядел таким ребенком, что у Томаса защемило сердце. Ведь только сейчас он осознал… Они действительно еще были детьми. Всего лишь девятнадцать лет, казалось бы, уже совершеннолетние. Но еще ведь дети! За что им всё это? Будто жизнь специально подкидывала одно испытание за другим, проверяя их на прочность, на доверие. Они выдержали. Они вместе. Теперь они доверяют друг другу. Но какой ценой это досталось?
Сегодня, первого декабря, Ньюта наконец-то выписали из больницы. Парень провел там почти два месяца, закованный в гипс и бинты. Теперь гипс сняли и с ноги, и с руки. В ноге были пластины, которые предстояло снять лишь через год, а рука до сих пор была перемотана, и Ньют был счастлив, что он не левша. Врач сказал парню, что будь эта рука его основной рабочей, то о рисовании можно было бы забыть навсегда. Эта новость настолько ошарашила художника, что последующие дни он молчал, постоянно что-то рисуя в альбоме. Лишь на третий день Томасу удалось разговорить своего парня (то, что у них отношения, ни один из парней не мог принять до сих пор). Ньют, проводя руками по лицу, говорил так, будто его прорвало:
– Я не могу ходить, Томми. Я прошу, нет, умоляю, не говори этого ни Терезе, ни Минхо. Я не хочу, чтобы они знали. Лучше потом. Ты ведь понимаешь, я не хочу жалости. Воротит от нее. Да, я не могу ходить. Но если бы еще не мог рисовать? Я и так калека на всю жизнь, кому нахрен такой нужен?
Томас не стал говорить Ньюту, что тот ему нужен. Слова сейчас бы сделали намного хуже. Вместо этого виолончелист сжал руку блондина, коротко его поцеловал, а потом, встав, взял стоявшую в углу виолончель, начиная играть. Инструмент брался в руки редко, не до этого было Томасу. Он ходил по множеству юридических агентств, по множеству больниц, отсуживая невиновность Ньюта в аварии и его инвалидность. Уладить ситуацию удалось, но ради этого брюнету пришлось сделать то, что сломало его гордость. Ему пришлось позвонить отцу и попросить его помощи. Отец его всегда был широко известен среди адвокатов не только своего города, но и многих других. И только он мог сделать так, чтобы дело не довели до суда, иначе бы на суде всплыл тот факт, что Ньют – участник нелегальных гонок. И большая часть вины все-таки была на нем. В смерти водителя парень, конечно, виноват не был, но вот авария… Тут был полностью виноват блондин. Томас это осознавал, а потому через неделю после аварии позвонил матери. Впервые за три месяца он услышал ее голос. Женщина была удивлена. Она не плакала, не сказала, что скучала, ведь по ее голосу было слышно, что она безумно скучала по сыну. Он по ней тоже. Но на душещипательные беседы просто не было времени, а потому Томас все-таки попросил дать трубку отцу. И вот тогда был самый сложный разговор в жизни парня. Ему приходилось объяснять отцу все мелочи, с трудом утаивая тот факт, что Ньют приходился ему не просто другом. После долгого разговора, выслушав всё, что требовалось от самого Томаса и от Ньюта, парень смог немного успокоиться. Когда же все окончательно было улажено, виолончелист смог чаще приходить в больницу. И играть художнику несмотря на то, что в больнице запрещалось шуметь. Но ведь музыку нельзя было назвать шумом, да и пациентам из других палат нравилось, а потому ничего не мешало Томасу играть песни своих и Ньюта любимых групп.
Сегодня виолончелист играл «Young and Beautiful» Ланы. Пришедшие на музыку пациенты из других палат, против которых парни совершенно ничего не имели, завороженно смотрели на то, как тонкие пальцы виолончелиста перебирают струны и ловко водят по ним смычком. Музыка завораживала каждым своим звуком. Откуда со стороны послышалось тихое, а потом всё более нарастающее пение. Обернувшись в сторону дверей, Ньют заметил белокурую девочку с огромными карими глазами. Она сидела в инвалидное коляске и, водя в воздухе правой рукой в такт песне, подпевала. Так продолжалось две недели, девчушка, которую звали Элли, каждый день приезжала к Ньюту. Однажды она, краснея от смущения, попросила художника нарисовать ее.
– Я передам портрет маме, когда встречусь с ней там, – девочка мотнула головой вверх, – на небе.
Ньют чувствовал, как глаза защипало, но, протерев их, он улыбнулся девочке. И нарисовал ее. Это был второй портрет в его жизни, который действительно был красивым. Элли, в отличие от Томаса, который постоянно ерзал, сидела спокойной, ровно держа голову. Ее белые кудри лежали у нее на плечах, перевязанные ярко-синей ленточкой. Изобразить этот цвет было нельзя, потому что у Ньюта, к сожалению, не было цветных карандашей. Но он пообещал, что как только они у него будут, он обязательно раскрасит этот рисунок. Но он не успел. Через два дня Элли не стало. Ее маленькое сердечко не выдержало.
Именно тогда Ньют почувствовал, что он сломлен. Он жив. А зачем? Ведь та маленькая девчушка, заслуживавшая жизни намного больше, была теперь мертва. Ньют опять замолчал на несколько дней. Врач, совершавший осмотр несколько раз в день, поставил диагноз, прозвучавший совершенно ожидаемо: депрессия. Помимо множества лекарств и капельниц, что принимались до завтрака, после завтрака, до обеда и после, до ужина и после него, перед сном, а то есть постоянно, теперь еще прибавились и антидепрессанты с множеством побочных эффектов. Ньют худел и бледнел на глазах, отказывался от еды, почти не спал. Его приходилось уговаривать, как ребенка. Парень даже забросил рисование. Он больше не пытался даже сесть, хотя до этого он очень хотел и пытался это сделать. Теперь же наступила полная апатия. Томас вытащил Ньюта из этой депрессии, вернул его в состояние более менее близкое к нормальному. Но упадок сил и худоба остались вместе с художником, а потому, когда его выписывали, Томасу не составило труда вынести Ньюта из больницы на руках. Парень был необычайно легким, будто весил не больше маленького ребенка.
Все вещи на нем болтались, особенно заметил это Томас, когда помогал парню одеваться. Он заботливо, с какой-то щемящей нежностью застегивал пуговицы на клетчатой рубашке, надевал на Ньюта джинсы, которые теперь на его до ужаса худых ногах болтались, как на палках. Ньют не мог сам даже надеть толстовку, парню не хватало сил даже на такие простые действия. Врач сказал, что для восполнения энергии необходимо хорошо питаться и жить по режиму, не злоупотреблять алкоголем и сигаретами. На это Ньют лишь усмехнулся. Он уже два месяца не мог покурить, а потому, стоило только им с Томасом выбрать из уже порядком надоевшей больницы, как губы зачесались от предвкушения.
– Посиди здесь, я сейчас, – Томас поцеловал Ньюта в нос, отчего тот состроил недовольную гримасу, но потом все же улыбнулся.
Томас ушел, и Ньют, ловя снежинки, достал из кармана заранее припасенную там виолончелистом пачку сигарет. Достав одну, Ньют, щурясь от удовольствия закурил. И вот, когда сигарета уже была выкурена, Томас появился на горизонте. Вместе с коляской.
Художник в этот момент испытал небывалое отвращение к себе. Теперь он не мог ходить, не мог жить нормальной жизнью. Он не мог ничего. И неизвестно через сколько лет он сможет встать хотя бы на костыли. Врачи пророчили ему год-два. Если он сам настроит себя, перестанет отчаиваться. Но из головы никак не выходила Элли, которая боролась за свою жизнь. А в итоге… умерла.
Томас уже подошел к Ньюту, замечая, что взгляд его устремлен в никуда, будто парень выпал из этого мира.
– Эй, Ньют, ты чего? – виолончелист наклонился над блондином, заглядывая тому в глаза.
