Текст книги "«Рисуя тебя» (СИ)"
Автор книги: _Mirrori_
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
Зайдя в не запертую на замок комнату, Бренда обнаружила, что Томас спит, свернувшись калачиком на диване, с которого были сдернуты простыни. На парне были только домашние штаны, а накрылся он халатом. Руки его были подложены под щеку, а из уголка рта текла слюнка. Бренда находила это по-детски умильным, даже несмотря на то, что Томас, пока проснется, точно зальет обивку слюнями.
Накрыв парня одеялом, которое валялось вместе с простынями на полу, и закрыв окно, которое было открыто настежь, Бренда уже собиралась выйти, когда телефон, лежащий на тумбочке, тихо завибрировал.
Не было колебаний, взять телефон и прочитать смс-ку, или не стоит. Девушка, не задумывайся, вернулась в комнату и взяла айфон. На поцарапанном дисплее высвечивалось: «Новое сообщение: Ньют.»
Бренда провела пальцем по экрану. Тот разблокировался с характерным щелчком. Удивляясь тому, что нет пароля или хоть какого-то графического ключа, девушка открыла сообщение.
«Передай Минхо, чтобы за руль не садился. Я ему дозвониться не могу.»
«И всё?– Бренда удивленно посмотрела на экран.– Мда, не такого я ожидала. Думала у них отношения… А у них нихрена.»
Девушка удивилась, когда поняла, что ее огорчает то, что между Ньютом и Томасом все рухнуло. Даже если что-то начиналось.
***
Утро следующего дня
Утро для Ньюта началось с крика соседей, живущих снизу и активно лупящих раз в неделю чем-то явно железным по батарее. Сегодня настал этот самый “раз в неделю”. Гул и крик раздавались в квартире именно у Ньюта, и ему волей-неволей пришлось вставать, потому что в таком шуме заснуть точно невозможно.
Часы показывали всего шесть утра, и на улице было бы уже светло, если бы не туман и серое, промозглое небо. Пожалуй, эта осень была самой пасмурной из тех, что запомнились Ньюту. Каждая осень была наполнена событиями. Начало учебного года, знакомство или же предательство. Что-то из этого запоминалось, что-то напрочь исчезало из памяти уже спустя несколько месяцев. Пожалуй, эта сумасшедшая и наполненная событиями осень вряд ли забудется когда-нибудь.
Зябко поеживаясь, Ньют встал с кровати, касаясь ногами ледяного пола. Его голову уже в сотый раз посетила мысль, что надо бы купить ковер в эту комнату, но почему-то сделать это парень постоянно забывал. Деньги были, было даже время, но… вылетало из головы и всё. Но термометр за окном показывал минус, и Ньют подумал, что завтра точно сходит и купит этот чертов ковер, если от него станет хоть немного теплее.
Укутавшись в одеяло, Ньют пошел на кухню, а за ним тащился “одеяльный” шлейф, что со стороны выглядело забавно. Поставив первым делом чайник, парень потом уже заглянул в холодильник, обнаружив, что там повесилась мышь. Последние дни меньше всего волновало содержимое холодильника, а точнее полное отсутствие хоть чего-либо. Прежде чем пойти в комнату и одеться, чтобы сходить в магазин, Ньют прикоснулся к батареям. Те были абсолютно холодными.
– Да блять! – парень громко выругался, оглушительно стукнув по этим самым батареям, надеясь, что сверху раздался такой же гул, какой приходилось слушать ему.
Теперь, помимо покупки еды, ему предстояло еще найти в недрах кладовки старый обогреватель, который он купил, еще когда жил в доме. Забирая эту, как тогда казалось, не особо нужную вещь, парень будто предвидел холода.
Содрогаясь от холода, Ньют быстро снял с себя домашние штаны и надел джинсы и свитер. Стало хоть немного, но теплее. Художник взял с тумбочки ключи и кошелек, положил их в задний карман и начал обуваться. Но его прервал звонок в дверь.
В одном ботинке Ньют допрыгал до двери и, не смотря в глазок, открыл ее. За дверью стоял Томас.
– Привет. А я вот к тебе, – виолончелист улыбнулся, но улыбка вышла какой-то грустной и вымученной. – Я тут еды принес.
Томас приподнял огромный пакет.
– Ну заходи, – Ньют обреченно вздохнул и запустил парня в квартиру.
***
Ньют сидел на кухне и в одной руке у него дымилась сигарета, а в другой был зажат карандаш. На столе лежала лист формата А3, и издалека было видно лишь очертания каких-то узоров и цветов. Томас подошел ближе, и в этот же момент пепел с сигареты упал на лист, прожигая в нем дырку.
– Черт, – Ньют с досадой взглянул на лист, а потом, кидая сигарету в раковину, собрался порвать испорченный рисунок. Остановили его теплые руки с шершавыми мозолями на пальцах.
“От струн” – невольно подумал художник, вспоминая, с какой силой виолончелист зажимает струны.
Невольно вспоминая, с какой силой он может сжать в объятиях.
– Неужели нельзя исправить? Красиво же, – Томас кивнул на рисунок.
– Неа, – Ньют беспечно мотнул головой и, вместо того, чтобы порвать лист, скатал его в трубку, снял резинку с руки и надел на лист, чтобы стянуть его. Потом закинул трубу на холодильник, где лежало еще пять таких же.
– Что это? – Томас подошел к холодильнику и кивнул головой на него.
– Это называется холодильником, Томми. Обычно там хранят еду. В моем случае, там вешаются мыши и прочие грызуны.
Ньют рассмеялся, проводя правой рукой по лицу, отчего на щеке остался след от карандаша. Руки художника часто были испачканы карандашом или красками, но Томас только почему-то сейчас начал замечать такие мелочи. Именно сейчас виолончелист заметил, что на руках у художника много фенечек и браслетов, хотя, он был уверен, раньше их не было.
Пока Ньют доставал из-под стола новый лист, Томас встал на носочки, чтобы дотянуться до лежащих на холодильнике рисунков. Достав наугад один из них, он, не слушая просьбы блондина не смотреть, развернул лист. На рисунке была изображена худая, но от этого не менее красивая, женщина с длинными, заплетенными в толстую косу, волосами. Одета женщина была в платье в пол, обвязанное на талии пояском. Лента в волосах доставала почти до колен, сами волосы были чуть выше. И хоть рисунок был черно-белым, Томас был уверен, что глаза женщины карие, а волосы соломенного цвета.
– Это твоя мама… – скорее утверждение, чем вопрос.
– Я просил тебя не трогать, – Ньют покачал головой. В его голосе не было упрека, скорее несвойственная ему грусть. – Да, это она.
– Она красивая. Ты похож на нее.
– Да не дай бог, – художник рассмеялся. Обычно Томас повернулся бы, чтобы посмотреть на улыбку блондина. Но сейчас он был уверен, что Ньют не улыбается.
Томас был уверен, что Ньют плачет.
Скатав лист обратно в трубку, Том положил его туда, откуда взял. Потом открыл холодильник и, пытаясь сделать голос как можно более бодрым и веселым, сказал:
– Пицца или роллы?
– Что?
Томас все-таки выглянул из-за дверцы холодильника и посмотрел на Ньюта. У того были чуть красные глаза и растрепаннее обычного волосы, но, в целом, он выглядел позитивным. Старался, по крайней мере, выглядеть таковым.
– Я спрашиваю, что ты будешь: пиццу или роллы. Я же принес. И думаю, что нам стоит посмотреть какой-нибудь фильм, – виолончелист пожал плечами и вытащил из холодильника коробку с пиццей и коробку с роллами. – Короче, пусть будет и то, и другое.
– Фильм? Типо под одеялом, вместе, как пара? – Ньют усмехнулся, ехидно смотря на Томаса.
– Под одеялом, конечно. Потому что у тебя здесь пиздецки холодно. Ну пусть будет как пара.
Брюнет подошел к столу, и, поставив на него коробки с едой, приблизился к Ньюту. Нежно проведя рукой по щеке, выпачканной в карандаш, он прошептал:
– А почему бы нам не быть парой? То, что мы два парня, – это не оправдание. У любви нет пола.
– А если любви нет? – взгляд Ньюта был направлен куда-то мимо Томаса, как и слова.
– Это точно не любовь. Но и не полное безразличие и случайный перепих. Для меня это так. Как для тебя… сам решай.
Виолончелист убрал руку, чувствуя тепло на кончиках пальцев. К сожалению, из-за холода в квартире оно быстро испарилось. Неловкое молчание, повисшее после этого в кухне, напрягало настолько, что каждый нерв был натянут как струна.
Первым это молчание нарушил Ньют. Он кашлянул, а потом сказал:
– Если будем смотреть фильм, то давай я пока еду погрею.
– А я в ванну схожу. Можно? – Томас кивнул в сторону ванной двери.
– Да, конечно, – Ньют быстро подхватил коробки со стола и поставил пиццу в микроволновку. – Полотенце возьми в комнате в шкафу. Увидишь, оно там на верхней полке.
Кивнув, Томас вышел из кухни и прошел по коридору в комнату Ньюта. Она находилась слева, прямо был зал, где парень еще не успел побывать. В комнате художника было уютно, несмотря на ее маленькие размеры. Обои в этой комнате были бежевыми, на них были какие-то спиралевидные узоры кофейного цвета. Слева по стене стояли шкафы и стол, над которым висели полки с книгами. Справа стоял небольшой диван, на котором было застелено помятое постельное. Видимо, застилать диван в привычки Ньюта явно не входило.
Взяв в шкафчике полотенце, Томас направился в ванну – единственную теплую комнату в квартире. В квартире было холодно, а потому оба парня ходили в джинсах и свитерах. И вот теперь, снимая их, Томас осознал, что не так уж и тепло даже здесь. Вместо привычной ванны стояла душевая кабинка, справа от нее была стиральная машинка, забитая вещами так, что дверца не закрывалась. Кинув на гладкую поверхность стиралки свои вещи, Томас открыл горячую воду сильнее, чем холодную, и встал под нее. Почти горячие струи приятно обжигали кожу, а спустя уже пять минут по ванной витал пар. Пробыв в душе еще минуть двадцать, Томас, надев только трусы, вышел. Он искренне надеялся, что у Ньюта не стоят счетчики на воду, и что, выйдя почти в чем мать родила, он не замерзнет.
Выходя, виолончелист увидел Ньюта, сидящего на полу в коридоре и делающего какие-то наброски в альбоме. Парень склонился над листом так, что почти касался его носом. Волосы закрывали глаза, но Томас был уверен, что сейчас в них нет ничего, кроме грусти.
– Извини, что так долго, – Том закрыл дверь, чтобы не выпускать тепло из ванной. – Может, тоже пойдешь в душ, пока там тепло? Не зря же я столько там был. Почти что парилка.
Томас улыбнулся,садясь напротив Ньюта. Тот наконец-то оторвал голову от листа и посмотрел на сидящего напротив…кого? Друга? Нет. Своего парня? Тоже нет. Любовник? Точно нет.
Ресницы блондина были влажными, а рисунок, на котором вырисовывались контуры лица с россыпью родинок, был местами чуть влажным.
– Мама порой так же делала, – Ньют посмотрел Томасу в глаза. – У нас часто бывали перебои с отоплением, поэтому она, не жалея воды, нагревала ванную так, что оттуда пар валил. А потом только отправляла меня туда, даже если мне всего лишь надо было одеться в школу. Аргументировала это тем, что я замерзну, пока буду одеваться. А с моим иммунитетом точно заболею.
Парень встал, опираясь на стену, подошел к Томасу и, наклонившись, прошептал:
– Ты заботишься обо мне. Как и она. Спасибо.
И он поцеловал виолончелиста. Коротко, всего лишь легкое касание губами.
А потом Ньют стремительно скрылся за дверью ванной, оставляя Томаса в прострации и наедине с мыслями.
***
Ньют подсоединил к телевизору ноутбук и открыл первый попавшийся в Яндексе фильм. Этим фильмом оказался “Начало” с Ди Каприо.
– Не против? – блондин кивнул в сторону экрана.
– Нет, – Томас мотнул головой. Пока Ньют загружал фильм, он перетаскивал в зал теплый плед, еду и пиво из холодильника.
Когда фильм загрузился, оба парня устроились под одним пледом на диване. Вдвоем было теплее, поэтому Ньют воспользовался тем, что рядом есть тело, которое было явно горячее температуры в комнате. Парень поставил ноги на ноги Томаса, отчего тот зашипел. У Ньюта всегда конечности были ужасно холодными, а реакция Тома была забавной. Он выдал тихий поток матов, когда холодная рука художника легла ему на торс под майкой, но возражать не стал.
Первые десять минут фильма парни провели за копошением, пытаясь устроиться поудобнее. В конце концов, улегшись окончательно, они приступили к еде. К пиву за два с лишним часа они так и не прикоснулись. Периодически Томас комментировал фильм, что порой смешило Ньюта, а порой ужасно раздражало. Заткнуть парня удалось лишь еще одним куском пиццы, хотя до этого он съел роллы. А уже через приблизительно половину фильма еда вообще закончилось, и парням пришлось идти на кухню жарить яичницу и быстро делать салат. Вот за что Ньют искренне был благодарен Томасу, так за то, что тот принес еды. Видимо, как знал, что останется на ночь.
К концу фильма глаза у Ньюта уже слипались, но желание досмотреть было сильнее. Но стоило волчку на экране докрутиться и появиться черному фону, как художник, съехав по подушке, тихо засопел. Худые руки и ноги обвили Томаса, как лианы, а потому ему пришлось аккуратно скидывать их с себя и идти выключать ноутбук и телевизор. А потом уже в голове Томаса свершилась целая дискуссия на тему: ложиться спать рядом с Ньютом или нет. Но вид того, как блондин ежится во сне, сильнее закутываясь в плед, убедил Томаса лечь рядом, обнимая Ньюта. Дыхание художника щекотало шею, а тихое и монотонное сопение успокаивало. А потому уже буквально через несколько секунд брюнет почувствовал, как глаза закрываются, и он засыпает.
========== Глава 12 ==========
Томас проснулся, когда над городом только занимался рассвет. Небо, окрашенное в розовато-голубые тона, не выглядело таким пасмурным, как все дни до этого. Парень искренне надеялся, что хотя бы один день не будет дождя и промозглости, характерной для их города. Плохая погода вгоняла в депрессию, а с учетом последних событий, та все чаще и чаще посещала музыканта. Одна из причин постоянных раздумий и самокопания лежала сейчас рядом, обнимая подушку.
Блондинистая голова лежала на подлокотнике, тихо сопела и хмурила брови. Стоило Томасу только скинуть с себя свою часть одеяла, как Ньют тут же закутался в него с головой, полностью прячась в этом одеяльном коконе. Чтобы он не задохнулся, а потом Томасу не пришлось прятать его хладный труп в каком-нибудь шкафу, виолончелист начал стягивать одеяло. Сделать это было сложно, потому что художник вцепился в него руками и ногами, но потом, перевернувшись и что-то пробормотав, все-таки отпустил одеяло. И открыл глаза.
– Прости, не хотел разбудить, – Томас как-то виновато посмотрел на Ньюта. В его взгляде читалось столько извинений, будто он не просто разбудил человека, а еще перед этим наступил на ногу старушке, обидел ребенка, отобрав у него конфетку, и выставил любимого щенка на улицу. Все сразу и в один момент, а теперь сильно раскаивается.
– Не смотри так, Томми, будто на тебе все грехи мира, – художник от своего сравнения прыснул со смеха. – Все равно скоро вставать. Не знаю как тебе, а мне на занятия.
Заметив удивленный взгляд виолончелиста, Ньют продолжил:
– Сегодня понедельник. С добрым утром.
Улыбаясь, парень встал, потянулся и прошел на кухню, растирая на ходу обнаженные плечи. В квартире было чуть теплее, чем вчера, но все равно не до такой степени, чтобы расхаживать в одних штанах, что и делали парни. Пройдя на кухню, Ньют первым делом потрогал батареи. Под пальцам он почувствовал все такой же холодный алюминий, как и до этого. Ничего не оставалось, как включить на всю духовку, чтобы прогреть воздух, а потом уже поставить греться чайник.
Томас, увидя махинации художника с духовкой, ушел с кухни. Пришел он довольно-таки быстро, держа в руках небольшой плед, который он нашел на полу в комнате, и свитер.
– Я пойду покурю, – брюнет кивнул в сторону зала, где был выход на балкон. Надев свитер, он направился в сторону зала, но остановился у вешалки в коридоре. Сняв куртку, Томас пошарил по карманам, выуживая из одного пачку Malboro.
С кухни послышался короткий свист чайника и голос Ньюта.
– Ты кофе будешь? И меня подожди, я тоже пойду.
Томас, взяв сигареты, вернулся на кухню. Стоя около плиты, Ньют сыпал в кружку ложку за ложкой кофе.
– Я чай лучше буду. Черный, три ложки сахара. Тебя удар не хватит, столько кофе пить? – музыкант кивнул в сторону кружки, куда блондин высыпал уже приличное количество кофе.
– А у тебя жопка не слипнется, столько сахара в чай добавлять? – улыбнулся Ньют, заваривая чай и насыпая туда сахар.
– А ты еврей, вопросом на вопрос отвечать? – Томас улыбнулся, облокачиваясь на раковину. Стоявший совсем рядом художник сначала лишь усмехнулся, а потом, спустя всего пару секунд, засмеялся в голос. Заливисто, смахивая выступившие от смеха слезы. Виолончелист впервые за их знакомство услышал искренний, не сдерживаемый смех художника.
– Томми, да ты, оказывается, шутник, – отсмеявшись, протянул блондин. – Бери, юморист, свой чай и пошли.
Отдав Томасу кружку с чаем и взяв свою с кофе, Ньют ногой подкинул плед, лежавший на полу. Когда парень закинул его на руку, они прошли через зал на незастекленный балкон. Художник поставил кружку на подоконник и обернулся в плед. Пошарив по карманам домашних штанов, он не обнаружил в них ни зажигалки, ни излюбленной пачки Winston.
– Держи, – Томас протянул ему сигарету. Закурив, он приблизился к Ньюту так близко, что мог видеть выгоревшие на летнем солнце кончики ресниц. Прикурив от сигареты виолончелиста, художник не спешил отстраняться. Его завораживали глаза напротив. Карие, без каких-либо вкраплений, цвета кофе или же карамели… Пожалуй, сейчас Ньют не смог бы подобрать точного сравнения. Все мысли из головы испарились. Сразу вспомнился прошлый поцелуй на балконе. Тогда он остался без ответа. А если сейчас…
Ньют отложил дымящуюся сигарету в импровизированную пепельницу, которой служила банка из-под кофе. Забрав сигарету у Томаса, парень отвел руку с ней в сторону и приблизился к виолончелисту так, что кончики их носов соприкасались.
Томас закрыл глаза и первым преодолел расстояние всего в несколько миллиметров. Сначала это было легкое касание губами, мимолетное. Отстранившись друг от друга, чтобы осознать содеянное, всего лишь на мгновение, они снова поцеловались. Одна рука Ньюта была на затылке у Томаса, а другая на талии, прижимая ближе к себе, будто желая слить их в одно целое. Сплавить в одно.
Они целовались размеренно и нежно, так, словно время тянулось сейчас тягучей карамелью, а не стремительно бежало вперед. Целовались, забыв про все вокруг: про то, что их наверняка видно из соседних квартир, про то, что в этом мире вообще кто-то есть.
Плед с плеч Ньюта упал, и теперь Томас чувствовал тепло его тела. Чувствовал шершавыми пальцами каждый позвонок, каждый тонкий шрам.
Томас провел языком по языку Ньюта, чувствуя, как тот прижимается еще ближе, хотя ближе, казалось бы, невозможно. Никто не пытался перехватить инициативу, не было «переплетения языков» и бешеных искр. Все было так, будто они уже много лет знали друг друга. Будто уже много лет были вместе.
Ньют первым прервал поцелуй, чувствуя легкое головокружение. То ли от эмоций, то ли от того, что наконец-то он понял все свои чувства. Художник провел пальцами по губам виолончелиста, тихо шепча:
– Ты бы знал, Томми, какой ты чертовски красивый. Нельзя быть таким идеальным. До каждой черточки. До каждой родинки.
Виолончелист закрыл глаза, вслушиваясь в этот тихий, чуть хрипловатый голос. Ньют продолжал водить тонкими пальцами по лицу Томаса, очерчивая сначала губы, потом нос, а потом скулы. А потом его рука опустилась, и только тогда Том смог открыть глаза и посмотреть на блондина. Тот докуривал почти истлевшую сигарету, а вторая все так же дымилась в банке. Взяв ее, виолончелист встал рядом и, выпуская дым в небо сказал:
– Знаешь, – Томас затянулся, – все оказалось проще, чем я думал.
Парень выпустил в небо колечко дыма, наблюдая, как оно растворяется в утреннем прохладном воздухе. Вспомнив, что Ньют стоит без пледа, Томас поднял его и накрыл парня. Тот улыбнулся и кивнул.
– Все действительно просто, Томми. Я не верю, что есть любовь. Но знаешь… верь я в нее, подумал бы, что это именно она.
Закрыв глаза, художник закусил губу. Эти мимолетные, вроде бы вполне привычные действия, выдали Ньюта с головой. Он уже жалел о том, что сказал, а потому, покрутив в руках сигарету и выкинув ее в пепельницу, парень поспешил выйти с балкона. После улицы тут казалось чуть теплее обычного, а потому Ньют скинул плед и прошел в ванную, вспоминая, что забыл с утра даже просто умыться. Он не ждал того, что Томас за ним пойдет. Хотелось хоть пять минут обдумать всё сказанное. Правильно ли он поступил, признавшись? Надо было охладить голову, поэтому Ньют включил холодную воду и умылся. Почти что ледяная вода бодрила, но мысли упорядочить она точно не могла. А вот заболеть после стояния не в совсем одетом виде на балконе и после холодных утренних процедур можно было запросто, а потом парень поспешил включить теплую воду и завершить утренние процедуры.
Томас подождал, пока в ванной зашумит вода, и только тогда вышел с балкона. Он сразу же прошел в комнату Ньюта, оделся там, набрал смс-ку Терезе, чтобы та подождала его. Стоило парню собраться уходить, как в комнату зашел художник, на ходу вытирая лицо полотенцем. Ньют прошел к шкафу, достал одежду, в которой, видимо, собирался идти в институт, и только тогда обратился к Томасу:
– Если сегодня не занят вечером, то предлагаю тебе придти на гонки. Сегодня самые поздние, начнутся часа в два, не раньше.
Томас на секунду замялся.
– Тебя же отстранили.
–Ну… – Ньют как-то хитро улыбнулся, – меня быстро прощают. Так что я сегодня участвую. Если хочешь, можешь взять с собой Терезу.
Томас рассмеялся:
– Скорее всего эту ночь она проведет не с нами, а с одним очень тебе знакомым азиатом.
В ответ на это Ньют присвистнул.
– Тогда приходи один. Я бы заехал за тобой, но не могу. Надо появиться там раньше. Прости.
– Ерунда, – Томас махнул рукой и вышел в коридор. Обуваясь, он краем глаза заметил, как художник вышел следом. На его плечи уже была накинута черная рубашка.
– Тогда в два на окраине. Буду ждать.
Томас выпрямился, кивнул и, надев куртку, приблизился к художнику. Потрепав его за волосы, Томас кинул короткое «Пока, Ньют» и стремительно вышел из квартиры.
***
В институте Ньюту пришлось долго и упорно выпрашивать у Евы отсрочку на проект, который он прожег сигаретой. Женщина, как всегда, не хотела выслушивать никаких оправданий, но и уговаривать отсрочить ему эту работу Ньют не стал. Попросив всего один раз, парень развернулся и направился к выходу.
– Ладно, – преподавательница вздохнула, – чтобы в пятницу на столе были все работы, которые должен. И будь добр, сдай в срок.
Ньют вспомнил про портрет, который он сдал. Преподавательница, будто поняв мысли парня, отдала ему рисунок.
И только тогда Ньют со спокойной душой вышел из аудитории. Но стоило двери позади закрыться, как парень тут же понесся на тот этаж, где они были с Томасом в первый день знакомства. Стоило хотя бы попытаться перерисовать то, что было. Ньют понимал, что это будут напрасные попытки. Прибежав на этаж, художник сел прямо на пол и начал копаться в портфеле, который редко разбирал. Там скопились все-таки пригодившиеся в данный момент ему акварельные карандаши, а так же неизменный портрет Томаса. Достав альбом, в котором осталась еще парочка чистых листов, не изрисованных набросками, Ньют начал рисовать.
Когда уже три листа полетели в дальний угол, парень понял – все напрасно. Не зная, примут ли у него повторно работу с несколькими корректировками, да еще и частично сгоревшую, пусть и на пустом участке листа. Ведь огонь тогда почти дошел до ставших такими родными черт лица… Ньют на мгновение представил, что было бы, будь портрет живым. И содрогнулся. Видеть, как огонь поглощает того, кто так дорог… Это невыносимо больно.
Плюнув на перерисовывание, Ньют взял в руки акварельные карандаши. Он понимал, что такой портрет не получился бы дважды, а портить его красками не хотелось… И художник выделил самое главное. Да, ушло много времени, но оно того стоило.
На черно-белом, нарисованном простым карандашом портрете выделялось самое главное и самое прекрасное по мнению Ньюта – глаза. Два карие омута, выглядевшие на рисунке совсем как настоящие. Будто смотрящие в душу, насквозь. И парень знал, что Томас точно умел так смотреть.
***
Ньют сходил на всего одну пару по мировой художественной культуре. Не почерпнув для себя там ничего нового, парень позволил себе добросовестно уйти с оставшихся занятий. Раз есть возможность сдать зачет до пятницы, то всего один день, да и тот понедельник, особой погоды не сделает.
Задумавшись о погоде, Ньют обратил внимание на небо. Опять сгущались тучи, на улице стало темнее, а ветер дул еще пронзительнее прежнего. Кутаясь в кожанку и шарф, парень пошел в сторону торгового центра, находящегося совсем неподалеку. Сегодня блондин был на своих двоих, оставив мотоцикл в гараже. Все-таки перед ночной гонкой стоило отдохнуть.
Дойдя до торгового центра, Ньют задумался, куда бы ему пойти. Решив, что для начала надо хотя бы позавтракать чем-то, кроме утреннего кофе, он направился в пиццерию, располагавшуюся на втором этаже. Туда можно было доехать на лифте с прозрачным полом и стенами. За всего несколько секунд поездки на этаж выше парень успел рассмотреть снующую туда-сюда толпу людей внизу.
“Чего им дома-то не сидится”, – подумал Ньют, тут же пожимая плечами.
Впрочем, здесь у каждого были свои дела. Лично свое дело художник поспешил скорее выполнить. Он заказал себе наугад выбранную пиццу, салат “Цезарь” и колу, и, усевшись за столик, находящийся почти у эскалатора, достал блокнот из портфеля и ручку. За столиком напротив сидела худенькая девушка в мешковатом свитере. На голове у нее был заплетены две косички, а большие очки на носу делали ее визуально еще более маленькой и хрупкой. Вокруг были еще люди, но почему-то именно эту девушку Ньют решил зарисовать. Не портрет, просто небольшая зарисовка. Сначала вырисовывались контуры столика, стоящего рядом цветка в большом горшке. Потом уже худенькое тельце, тонкие черты лица, косички. Вместо свитера парень нарисовал платье с кружевным воротничком, а вместо толстых очков, как у черепахи Тортиллы, очки в тоненькой, аккуратной оправе.
Закончив с рисунком, а потом и с едой, к которой Ньют приступил в процессе рисования, даже не заметив этого, он встал и направился к девушке. Та оторвала взгляд от телефона и испуганно посмотрела на внезапно подошедшего к ней парня. Блондин вырвал лист из блокнота и подал девушке со словами:
– Вы очень красивая.
И, положив лист на стол, Ньют развернулся и пошел. На глаза ему попался книжный магазин, располагавшийся на противоположной стороне этажа. Туда-то парень и направился, понимая, что потратит там кучу времени и денег.
Так и получилось. Купив себе коробку хороших карандашей, скетчбук и парочку книг, спустя почти час, Ньют вышел из магазина. В рюкзаке теперь помимо художественных принадлежностей лежала книга Ремарка “На западном фронте без перемен” и “Божественная комедия” Данте Алигьери, которую Ньют планировал подарить Томасу сразу же после гонки.
Кто ж знал, что этому не суждено было сбыться.
***
OST:A.A.Bondy-Skull&Bones
Ближе к часу ночи Томас начал собираться. На улице значительно похолодало, опять накрапывал дождь. Эта погода, хоть и была привычной, порядком нервировала. На душе у виолончелиста было не спокойно. Желая хоть как-то унять дрожь в руках, Том прошел на кухню, достал из холодильника бутылку пива и парой глотков осушил ее. Легче не стало, поэтому парень открыл окно и закурил прямо на кухне. Все равно, судя по крикам, доносящимся из комнаты Терезы, та смотрела очередной фильм ужасов, а потому ей было не до ругани с Томасом.
Накануне вечером он был очень удивлен, узнав, что девушка проведет вечер одна. Первым делом подумав, что пора бить Минхо морду, Томас все-таки спросил у подруги, что случилось. Оказалось, причина проста: семейный ужин, на котором присутствие сына, то есть Минхо, было обязательным.
Без своего теперь уже парня Тереза отказалась идти на гонки, а потому отправился туда Томас в гордом одиночестве.
В то время, пока Том добирался до назначенного места на такси, Ньют стоял около гаража, задумчиво крутя в руках ключи от мотоцикла. Буквально пару месяцев назад, в это же число он чуть не погиб на гонках. Неужели какие-то деньги, пусть и огромные, стоили того, чтобы однажды разбиться на нелегальных гонках? Неужели это стоило того, чтобы оставить тех, кого любишь?
Но он давно принял решение. Еще когда продал дома, а на эти деньги купил первый мотоцикл. Еще тогда, когда вернулся обратно. Хромая, с новыми порезами на запястьях, с все еще ноющими по ночам ребрами и руками, вернулся. Продолжал подавать заявки, купил новый мотоцикл. Можно было бросить, но теперь это стало как наркотик. Адреналин, бурлящий в крови, захлестывающий с головой. Все это было незабываемо. Это нельзя так просто бросить.
Ньют завел мотоцикл и, дав газу, погнал на место гонок. За десять минут до старта он проверил количество бензина, исправны ли тормоза. Нередко случались ситуации, когда гонщики сливали соперникам тормозную жидкость или же протыкали колеса. Чаще всего тогда все заканчивалось трагично. Парней увозили, накрытыми черными пакетами. Ньют понимал, что однажды может стать одним из них. Просто тело, над которым покачают головой, а потом накроют и увезут. Понимал, но все равно поехал к старту.
Сквозь морось и туман, в толпе людей Ньют не мог рассмотреть Томаса. Но он точно знал, что виолончелист здесь. Стоит, сжав кулаки, с волнением ждет старта и, конечно же, волнуется.
Так и было. Брюнет, протиснувшись как можно ближе к трассе, стоял и смотрел на ряд мотоциклистов, среди которых Ньют на своем черном мотоцикле, в кожанке и виднеющейся из-под нее черной рубашке, явно выделялся. Томас нервно курил, стараясь успокоить почему-то натянутые до предела нервы.
В этот раз флажком махнула всего одна девушка, одетая в кой-то веки по погоде. Стоило флажку оказаться около ее округлого бедра, как гонщики дали по газам. Отчаянность этих людей впечатляла. В такую погоду они не снижали скорости, а наоборот, все больше и больше поддавали газу, стремительно скрываясь за горизонтом.
Толпа ринулась в сторону, где должна была быть финишная прямая. Раньше такого не было, чтобы путь был не круговым, а по другим дорогам. Но Томасу ничего не оставалось, кроме как побежать вслед за всеми. Удивительным было то, что люди добрались до места финиша первее мотоциклов. Однако и те не заставили себя долго ждать: когда на горизонте показался зелено-синий мотоцикл, Томас подумал, что с Ньютом что-то случилось. От этих мыслей сердце пропустило удар. Но черный Kawasaki появился сзади за считанные секунды, тут же идя на обгон.
Взгляды всех зрителей были устремлены на гонщиков, туман не позволял далеко видеть, от мелкого и холодного дождя общее внимание было рассеянно. А потому никто не заметил летящую навстречу мотоциклисту Renault. Всего одно мгновение, и Ньют уже не успевает избежать столкновения. Он выкручивает руль вправо, но все равно сталкивается с машиной.
