Текст книги "Знамя Журнал 8 (2008)"

Автор книги: Знамя Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

В/ч за номером … – Пехотный огнемет “Шмель”, 10 штук… Эти ребята недалеко. С первой туда колонной. Где-то у меня “Шмели” были. Для этой в/ч Крамаренко как раз, помнится, и заказывал…

В/ч за номером … – Старая заява. Солярка… Они расположены после Шали, но до Ведено. Здесь Руслан, вроде бы, навел контакт… Вроде бы, чеченцы пропустят. Вот только что придется за это у них сбросить… Или деньгами?.. Побольше соляры, и проскочим! И тем, и этим соляры должно хватить…

В/ч за номером… – Вертолетчики. Летный керосин… Василька не забыть. У него керосин есть… Но пусть с запасом. Пусть Василек будет мне должен.

Кому, чего и сколько. Разнарядка списком… Я редко в штабе. (Рангом не вышел.) И потому я сам по себе… Мои склады старого типа. Конечно, можно поискать и то, и другое. Но практически в развозе только горючка.

Внеся заказы (и пожелания) в записную книжицу и, по сути, освободившись, я пошел побродить по штабным коридорам. Это особый мир. Не мой… Чужеватый мне… Слишком блестящий мир, если сравнивать с моими хлевообразными складами. (Мой мир воняет.) Но иногда меня вызывают… И, пользуясь случаем, я, как и многие, не прочь поглазеть… На двери кабинетов с табличками и на настоящих вояк. Чья слава гремит, чьи имена на слуху… Война!

Пошастав для вида туда-сюда, я сунул нос в торцевую, самую большую в этом здании комнату. Заглянул… Туда, где шла оперативка. Заглядывать не возбраняется. (Возможно, ты кого-то срочно ищешь.) А затем я оставил дверь приоткрытой на толщину пальца. (Возможно, кого-то высматриваешь.)

Докладывал Мамаев… Штабной генерал. Считается, что у нас нет другого штабиста с таким талантом речи, с умением разъяснить. Из каждого своего выступления Мамаев делал маленький шедевр. Слова звучны! И какие сравнения!.. А как волнующе он медлил, даже слегка изящно мямлил на важной, на ударной – на удавшейся ему фразе. (Но меж вояками Мамаев, конечно, в большой цене не был. Каждому свое… Меж офицерами, нюхавшими каждодневно порох, его прозвище было Мля-мляев.)

Вояки… Они слушали штабиста с едва скрываемой скукой. Сидели характерно. Точь-в-точь как у моих ворот сидели нынешним утром обстрелянные по дороге солдаты. (Солдаты с тех двух сигналивших, бэ-бэ-бэ, БТРов.) Какое совпадение!.. Казалось, старшие офицеры косили под тех солдат!.. Расставив ноги и колени. Сидели вразвалку. Выставив вперед и напоказ бугор члена под брюками… Боевые полканы и подполканы. Именно так они сидели. Членом вперед… Они, надо думать, пахли кровью и спермой. И презирали всех, кто пахнет иначе.

А блестящий, умный штабист Мамаев все говорил. Он быстро, даже очень быстро, глотнул воды из стакана… всего лишь миг!.. но за этот его быстрый, красивый академический миг-глоток из зала слиняли сразу двое. Один из них знаменитый “окопный” генерал Трошин. (Я еле успел отпрянуть от двери.) Трошин, выходя, крепко хлопнул этой дверью. Невольно. Нечаянно. Но звучно… Расшиб бы мне лоб, не отскочи я загодя.

Не он один дал деру. Часть слинявших расселась в буфете. Туда ушел и я… В буфетной свободе офицеры сидели, уже обмякшие, хорошо наглотавшиеся чаю. Были на стойке еще и бутерброды. Неплохие!.. Я разглядел за угловым столиком двух знакомцев, невысоких чином… И подсел к ним… И к чаю.

На улице поодаль штаба топтался чеченец из “наших”. Ждал меня… Он уже знал о заказах. У чеченцев свои информаторы… Но попросил скромно. Крошки со стола. Как всегда – бензин и немного патронов к АК-74. Я пообещал, если найду.

Едва отошел дальше и включил мобильный – звонок. Крылатый Василек просил горючего. Не для себя… Для некоего своего дружка (еще по Афгану). Дружка перевели к нам из-под Питера. Летчик-ас. На “Сушке”… Отличный вояка. Но он новенький, и ему никто ни фига не дает.

– Василек… Ты же помнишь. Я со слов не доверяю. Я должен знать человека в лицо… Устраивай встречу.

– А можно такую встречу на бегу?

– Можно на бегу. Можно на лету… Но я должен видеть и знать его в лицо.

– Он сейчас в Грозном. Хочешь, он подскочет к штабу?

– Хочу.

– Он тебя найдет?

– Я у въезда.

Состоялось скорое знакомство. Летчик-ас держался неуверенно. Но лицо мне понравилось.

Затем я отправился к Гукаеву и его брату. Это Промысловский район. Лояльные чеченцы. (Хлипкий, слабенький горный тейп. Их всегда обделяют с горючим.) Разговор на квартире… Эти договорные встречи в полуразрушенных и обесточенных грозненских пятиэтажках… Любого напрягают! Темные комнаты. Под тобой шаткий табурет… И сразу же стремительный торг. При фонариках.

Да, опасно!.. Но эти разговоры нужны. И я нет-нет веду их. Пистолет при мне.

– Тебя ищет матерь Владимирская.

Как об иконе… Так это прозвучало. Такая здесь ласковая шутейность. Но речь, конечно, о земном: о солдатской матери из Владимирской области. Мы вытащили ее сына из чеченской ямы. Руслан пленного отыскал, я и Коля Гусарцев помогли его выкупить. Возможно, она привезла деньги.

Чеченцы вернули ей сына под Гудермесом… Через лояльных, вот в чем подробность. Лояльные чеченцы, при торге поспешив, проплатили вперед, и теперь сами ждали деньги. Однако выкупленного солдата в реальности еще не существовало. Он исчез… Фантом… Бывшим ямником занимались фээсы. Пока он свеженький, пока не зашоренный спросом со всех сторон, люди ФСБ должны были его высветлить.

Их право – право первой ночи. Что он помнит?.. Реку? Горы?.. Кого видел из известных, объявленных в розыск чичей?.. Кого из наших пленных?.. Нелегкий, я думаю, спрос. Ямник-раб страшно шепелявил. У него после ямы, как рассказал Руслан, не было ни одного зуба. И отек в горле… Но вот мать уже могла к нему ехать. Так ей сказали.

Почему мать к сыну не любят пускать сразу?.. Мать расслабляет пацана. Мать особенно расслабляет. И подавляет память… Но, надо полагать, всю нехитрую информацию фээсы из него уже выдоили. Теперь солдат мог думать о постороннем, о чем хочешь. О звездах на ночном небе.

Я вернулся к штабу. Поискал… Обошел охраняемую площадку, где все машины, но гусарцевского джипа не видно.

Значит, у Коли еще какая-то забота в Грозном… Надолго ли он там?

Сделав дела, я тоже мог думать о чем угодно – о ночном небе… Но я уже подумывал о моих, по-домашнему пахучих складах. О моей там офисной квартирке… О лунной полянке… О звонке жене… И о том, как я тихо и одиноко (и в общем счастливо!) скоротаю вечер – в обнимку с памятью. О двух-трех чашках горячего чая… Спиртного разве что чуть.

– Ну вот! – все же ругнулся я. Коля как Коля. Надо, конечно же, было ехать сюда своей машиной.

Подошла солдатская матерь (Владимирская) и с ходу, не поздоровавшись, стала проситься, чтобы я отправил ее к сыну. Сын уже ждет… Под Гудермесом. Она слышала – туда будет большая колонна… Через день-два, да?.. Любой колонной… Хоть на парашюте, – так она сказала.

Она сияла. И впрямь, как икона.

Вытащила откуда-то из грудей пакет. Деньги. Восемь тысяч долларов.

– Как вы носите деньги, Ксеня! Вы с ума сошли!.. Ксения Петровна!

– А ничего, ничего, – улыбалась она.

– Должны были оставить деньги в вашем комитете! Я бы после взял.

– А ничего. Мне люди помогают… Мне все помогают.

Она так сияла, так была счастлива найденным сыном, что из денег выделила мне лишнюю тысячу. Это, мол, вам, майору Жилину, лично… Я не взял. Я за труды уже получил эту сумму от комитета. Такая такса – одна тысяча.

– Не надо восемь. Семь – вы же знаете. Семь – это чеченцам как раз.

Она навязывала. Как благодарность… Но я взял только необходимые семь. Я с матерей не беру. Семь! Что за хитрая у чеченцев цифирь!.. Переговорщику… Посреднику… Полевому командиру – какая-то немыслимая горская дележка.

– Возьмите… – я на этот раз решительно вернул ей ее тыщу. – Вам, Ксения Петровна, самой пригодится… Может, сыну, с его зубами, уже здесь придется помогать?

– А что с зубами? Что? – она всполошилась.

– Да нет. Это я так… Какой-то разговор был.

Она на миг успокоилась. Сияла.

– Может, мне закурить. Я никогда не курила! – она была на немыслимом взводе.

В такие минуты душе хочется какого-нибудь дурмана. Хоть копеешного.

– Не надо бы вам привыкать.

– Закурю…

– Ксения Петровна!

Мы больше часа ждали Гусарцева. Когда появился Коля, она опять курила, опять кашляла.

Можно возвращаться… Коля скороговоркой мне дал понять, что не зря мотался по городу Грозному. По раздолбанным его пятиэтажкам… Подробности после. (Не при матери.)

Обратный путь в Ханкалу оказался непрост. Слишком припозднились!.. По счастью, Коля Гусарцев, ведя машину, сам и вовремя заметил при дороге звездочку огонька… Уже на полпути домой. Уже глубокой ночью.

Угадать сигарету нетрудно. Курящего и я угадал издали, едва в кустах он на секунду повернулся лицом.

Гусарцев резко осадил машину:

– Эй. Кто там?

Из тьмы голос. (А могли и не ответить.)

– Поговорить надо.

Ночной, решительный чеченский голос. Акцент – круче не бывает…

– Сидеть в кустах будешь? – крикнул с насмешкой Коля, поглаживая руль. – Выходи на дорогу. Посмотрим на тебя. Тогда и поговорим.

– И ты немного выходи… подъезжай.

– Согласен.

Но для начала я, перегнувшись, ощупью тронул затылок солдатской матери. Она сидела на заднем сиденье… Она нагнула послушно голову. С пониманием… Но склонить голову – этого мало. Я сильнее надавил рукой. Она полулегла на сиденье… “Да… Да… Да…” – повторяла она шепотом.

Теперь мы смелее приоткрыли дверцы машины, Гусарцев свою левую – я правую. (Автоматы были на коленях.)

Гусарцев повторил, крикнул им громче:

– Согласен… Выходи.

И тронул машину вперед на пять-семь шагов, не больше… В кустах движение. Но на дорогу никто не вышел. Значит, сейчас начнут стрелять.

Стоп, стоп!.. И сразу же Гусарцев и я по кустам из автоматов. Выставившись дулом каждый в свою дверцу, привстали (одна нога на земле) и огонь… огонь!.. Мы их опередили. Секунды на две-три.

А едва стрелять начали они, мы задом… быстро-быстро!.. Отъехали назад.

Успели.

Стихло на миг. А затем в кустах наконец крик. Это был настоящий вопль. Кого-то мы при стрельбе зацепили пулей… Ах, как он вопил!.. Ему, похоже, заткнули рот. Но он кляп выбил, вытолкнул и опять вопил.

Его уносили… Вопли отдалялись. Даже нам с расстояния было хорошо его слышно.

Вся ли ушла засада?.. или часть?.. У нас еще был подствольник на заднем сиденье. Я взял его в руки… Но Гусарцев сказал – погоди.

Мы стояли, как бы испугавшись тишины и вдруг закончившейся стрельбы. Чуть рокотал мотор.

Солдатская мать подняла голову. Я дал ее шее отдохнуть… Но затем снова пригнул ее голову на сиденье. Она там тихонько чихала. На сиденье много пыли.

Выждав минуту-две, мы медленно двинулись вперед… Туда, к тем кустам… Готовые к вариантам – и дать задний ход, и рвануть… А они, конечно, нас караулили.

Им все равно, кого караулить. Вряд ли это боевики… Чтобы забрать оружие… Чтобы забрать машину. Чтобы раздеть тебя, в конце концов. Когда сидишь в кустах, мимо проходит и проезжает много интересного.

Но им не повезло. Не каждый же раз с добычей.

Нам даже не пришлось пострелять повторно… Оказывается, мы еще кого-то ранили первыми пулями… юнца… Такой жалобный был плач. Нежный. Так плачут только юнцы. Их плач, если вслушаться, обращен не только к своим. Но и к нейтральным. Но и к врагам. Просто плач в кустах… Среди глухой ночи… Душа притихла. Душа моя ему сочувствовала. Но что поделать, дорогой?!. Война.

В кустах опять занялись плачущим… Он до небес доставал всю округу своим тонким голосишком… А мы воспользовались. Момент – из лучших. Я подтолкнул Колю. И наш джип рванул мимо засады. Жмясь к противоположному краю дороги. Даже выскакивая опасно за край… Проскочили.

Ехали, и теперь вместо звонкого раненого юнца тихонько голосила солдатская мать. “Вы можете сесть”, – сказал я ей. Но она так и лежала, припав к пыльному сиденью. Плакала. От пережитого.

Вряд ли нас стерегли боевики… Просто напасть и просто пограбить. Голодные. Из пригорода. С кучей детишек… Работы у них никакой. Руслан-Рослик презрительно звал их – селяне.

Едва только ворота открылись, мне сказали. Охрана сказала. Доложили, что мои контуженные, мои тихие солдатики, дали деру. Сбежали. Сегодня… На ночь глядя…

– Б….! – ругнулся я.

Глупо. Просто глупо… И как досадно. Ну, не засранцы оба?

– Обойдется, т-рищ майор. Хлопчики в бою бывали, – утешал Крамаренко.

– Какой, к чертям, бой, если они без автоматов!.. Что за кретины!

– Один с автоматом…

Я даже не мог бы сказать, лучше это для нашего случая или хуже.

– Выкрал как-то, т-рищ майор. Ефрейтора Снегиря надо поспрашивать.

– Вот ты и поспрашивай!

Я устал… Немыслимо хотел спать. Я еще велел Крамаренке – солдатскую мать на ночь определи! Устрой. Чтоб выспалась!.. Ей к сыну – в спокойную сторону, до Гудермеса… Дня через два будет туда колонна. Понял?

Я ушел к себе на ночь. Повалился спать… Но теперь сон не шел.

Где сейчас пацаны?.. Из Ханкалы эти засранцы выбрались, это уже ясно. Или уже взяты патрулем и кукуют где-нибудь глубоко в комендатуре, в недрах… Сидят… Нет, нет, за пригороды Грозного на большую дорогу они, опытные, выбрались… А дальше?.. Ничейное серединное пространство… Будут проситься в машины… Колонна, идущая сейчас из Ханкалы в сторону Ведено, только и обязательно боевая. Только если на дело… Колонна, если на дело, вряд ли их подберет. Проскочат на скорости… Даже таракана на бронь не посадят. (Разве что на обратном пути.) А без брони, без какого-никакого БТРа пацанам до Ведено не добраться. Там непролаз… Там чичи. Или, на выбор, к крестьянам чеченским в яму. В рабы!.. Поработайте теперь там на природе! Не все же бочки катать.

Я все-таки позвонил в грозненскую комендатуру. Ночному дежурному. И даже попросил разбудить офицера. Побег есть побег… Вполне могло быть, что пацаны патрулю где-то попались. Могло быть, их расспрашивают – трясут по полной программе.

– Двое солдат… – повторил я офицеру. – Они у меня работали… Евский и Алабин… Рядовые… Нет, ничего не совершили. Нормальные солдатики. Но малость шизанутые.

В комендатуре о них ничего не знали.

Я еще позвонил на узловой пост по той дороге. Тоже нет… Нигде их не знали, не видели… Пусто… Неужели сумели из пригородов Грозного выбраться – и уйти достаточно далеко?

Было противно, тускло на душе. Я звонил еще и утром, но все пусто… пусто. И только обязательно переспрашивали фамилию Алика. С удивлением:

– Ебский?

Их не было трое суток.

Но на четвертые они вернулись. Охрана пустила их на склады как своих… Голодные, измученные, а главное, пристыженные неудачей… Хотя что за неудача?! Это же как смотреть!.. Ведь не попались. Ведь трое суток. Если знать грозненские реалии, для контуженных солдат это ничуть не было их личным поражением в игре с недремными патрулями – разве что изнурительная, долгая ничья. Я и впрямь подумал тогда об их прошлом недолгом (месяц, что ли) опыте в разведроте. Что-то ценное (бесценное) они там, в разведроте, за тот один месяц поимели. Как-никак! Прихватили себе в ноздри… Что-то сверхосторожное, роднящееся с волчьим нюхом… Вело их. Подсказывало… Что-то удержалось в уголках их ноздрей.

Что-то вело их, хотя так и не вывело.

Я не стал в первый день ни бранить их, ни попрекать. Ни повторять, что без меня – им не уйти… Я даже не захотел с ними поговорить по их возвращении. Я велел им прийти только на третий день… Когда они малость отлежались. Когда они уже со всеми вместе катали бочки.

Ко мне в кабинет их привел Крамаренко. Сам он вышел, стоял у дверей, притаившись. На всякий случай… Он хорошо чувствовал, когда во мне собирался гнев.

Гнев и злость. Как я на них орал!

Я начал с Алика, он все-таки более вменяем:

– Ты же, сучонок, на краю стоял… Мать-перемать! Я даже не говорю о чичах. Я о наших… Что? Соскучились по допросу? Соскучились по хорошо проветренной холодной камере?.. Ты же шел без автомата. Мудак! Засранец! Сочли бы дезертиром… Ты знаешь, что такое попасть в дезертиры?

Я не все помню, что я орал. И даже Крамаренко, стоявший за дверью, не помнит. Он только сказал, что его прошиб пот… Он вынимал платок. И много раз прикладывал ко лбу, к шее… И разок-другой его даже качнуло моим криком. Крамаренке казалось, что ему в голову вбивают гвоздь.

Когда на кого орешь – привязываешься. Брань роднит, не знаю уж почему. С каждой угрозой, с каждым моим матом-перематом они оба на копейку становились мне дороже. Так получилось.

Я выгнал этих контуженных чуть не пинками, а потом позвал Крамаренко и вынул водку. Чтобы не пить одному.

Спрашивающий сразу возьмет их за жабры – как отбились от части? Беглые есть беглые… Что это был за разрыв снаряда, когда контузило сразу обоих? А что за калибр? А есть ли вообще у боевиков такой калибр?.. И как это они, контуженные, при таком разрыве не потеряли друг друга… или держались за ручку… как детки? Не помните?.. Как это не помните?

Одного от другого отделят. Отыскивать скрытую вину… Скрываемую вину… А где шлялись так долго? А в каком ущелье чичи напали? Отыскивать вину солдата – это почти в радость. Дезертир?.. Или всего лишь трус?.. Или, может, из тех, кто зовет офицеров шакалами и при случае стреляет в спину?

Спрашивающие все таковы. Они сперва наслаждаются.

Пацан будет каяться. Пацан будет ползать у его ног. Да, он виноват. Он виноват, что его контузило… Согласен! Согласен!.. Пацан даже поторопится что-то подписать. Вот, мол, не спорю. Видите, какой я согласный и весь вам открытый!

Только не оставляйте, не бросайте меня… Не бойсь, солдатик, не бойсь! Тебя не оставит и не бросит подписанная тобой бумажонка.

Надо уже было перестать думать о них. Надо уйти… На свою сонно-лунную полянку… Потрогать рукой куст боярышника… Позвонить. Как там живет-поживает, как строится моя женка?

– Что случилось, Саша?

Как ни припрячь, в голосе остается.

– Да ничего.

– Расскажи…

– Ты раскажи… Как дочка?.. С новой школой определились?

После обеда привезли опознать солдата охраны, подстреленного чеченским снайпером на окраине Ханкалы… Мой солдат… С моих складов. Этому чего недоставало?.. Сыт и в тепле. Чего беглец хотел?.. С пятном под сердцем его пронесли на брезенте. Показали мне. И понесли дальше.

Голова на брезенте живо подпрыгивала… Белокурые, совсем молодые волосы!.. Вот и пацаны, если будут добираться сами… Я уж не говорю, что на полпути. На первом же ничейном километре под пулю! И еще хорошо, если мертвая голова Олежки или этого заики Алика будет вот так подрагивать на брезенте. На чьих-то несущих руках… А то ведь попроще: за руки-за ноги, раскачали и выбросили… В канаву… Его в траве и не видно. Там и истлеет. И никому ни малого интереса – зачем они, эти два дурака-шиза, горбились на складе… зачем жили-были… зачем катали так старательно бочки?

Я встал рано, Крамаренко еще раньше – он встретил меня уже у ворот. Мы почти столкнулись.

– Шофера трезвые?

– Так точно, т-рищ майор. Каждый дыхнул.

То есть дыхнул в лицо Крамаренке, в его острый нос, контрольным выдохом.

Мы отправляли четыре грузовика с бочками солярки. В колонну нам велено влиться уже на пятачке последнего построения – на выезде из Ханкалы. Гущин велел, он ведет колонну.

– Выгоняй машины.

– Уже ползут, т-рищ майор!

Поодаль я увидел Алика и Олежку. Эти-то чего встали?

– Ты, что ли, их разбудил? – спросил я.

– Никак нет, т-рищ майор… Сами… С ночи узнали, что колонна будет.

– Колонна в Гудермес идет!.. Ты сводку слушал?!

Крамаренко заморгал глазами. Он слушал сводку… Он отлично все знал. Но вдруг перемены… Вдруг приказ, и колонну перенаправят в чертово Ведено. Мало ли что и как!.. Отправить пацанов поскорее. Забота о контузиках, как я понял, его тоже достала.

– Сами… Сами, товарищ майор. Кто их будил!

Они переминались с ноги на ногу, эти шизы, эти выбежавшие к воротам поутру пацаны. В такую рань… На всякий случай они проснулись!

Я сказал Крамаренке: пацанов отошли. Пусть дрыхнут… Но зато найди срочно матерь Владимирскую. Она же – Ксения Петровна. Где-то она ночует, я же велел ее устроить… Где?.. У охраны спроси… И быстрее!

Первым грузовиком я командовал, стоя на подножке. Вывел за ворота… Поставил, давая в запас место трем другим. Маневр!.. Важно, как рулит первый. Дальше шофера на пятачке разберутся сами.

И где-то тут, в суете, в полутьме утра, случилось смешное.

Я вернулся на складскую территорию, шел дорожкой, уже не помню, зачем. Иду шагом, неспешно… Я здесь хозяин. Иду, как хочу… К этому моему хозяйски– медлительному шагу как раз и пристроились Олег и Алик. Двое моих контуженных… Шли бы хоть теперь поспать! Но я их даже не ругнул. Было не до них.

Алик уже рядом со мной. Сейчас будет клянчить.

– Т-т-товарищ майор… – У Алика текли слезы.

Но ведь они у него всегда текли. Левым глазом… Зная об этом, контуженный солдат уже умел от соленой течки на время избавляться. Научился… Алик вроде бы куда-то оглядывался – и вдруг стряхивал водицу этаким легким движением головы. Ловко у него…

Одну из слезок я даже проследил. Она пролетела, как трассер. Заметная… Над зашарпанным складским асфальтом… Слезка смачно тюкнула в пыль.

– Нам п-п-пора в свою часть… Товарищ майор… В-в-время идет.

А его дружок, рядовой Алабин, заметно приотстал. Олежка приотстал и шел теперь сзади нас. Деликатность?! (И заодно защита с тылу?.. Защита нашего с Аликом разговора.)

Я вдруг догадался. Мне стало смешно… Сейчас эти чудаки предложат мне деньги.

Если дело никак… Если дело не движется, не подмазать ли это дело?.. Гениальная мысль осенила моих пацанов.

Убеждая меня, что им обязательно надо в родную в/ч, и нет-нет опасливо оглядываясь, Алик приостановился. Я – невольно тоже. Мы на миг рядом. Алик полез рукой в свой кармашек-пистончик… Солдаты сами себе делают такие кармашки. (По подсказке из дома. Хитрые кармашки…) И оттуда, в восьмеро сложенную… извлек… хрустящую бумажку.

Я не знал, рассмеяться или умилиться. Я не одернул. Я только за улетевшей солдатской слезкой еще раз проследил. За плохо на этот раз улетевшей… Слезка сплюнулась ему же самому на носок сапога.

Извлек, выудил… Сложенную в восьмеро зеленую бумажку. “Отправьте нас в нашу ч-часть. Обоих. П-п-пожалуйста…” – он заикался с какой-то новой силой.

От волнения… Еще и объяснил… Мать, мол, ему советовала. Будет трудно – вынь денежку. Люди, мол, и на войне люди. “Мать у меня с-с-смешная. Учительница в школе… В самых н-начальных классах. Про всякую к-к-купюру говорит – д-денежка…” Еще одна мать, подумал я.

Я взял, чтобы не спугнуть доверие пацанов. Так надежнее… Пусть успокоятся… Я чувствовал незримое присутствие Аликиной матери. Надо же как хитро, как сметливо придумала ему мамуля. С пистончиком-карманом и с выручалочкой-сотней это наверняка она удумала. Питерская мама!

Я взял – я верну. В моем кармане целее, сохраннее будет… Как это наши выпивохи-грузчики не учуяли $100!

Секундной вспышкой мелькнула мне картинка будущих проводов. Когда Хворь поведет в Ведено или Костомаров (кто-то из этих… из длиннофамильных!)… Вот как это будет. Когда я пристрою их в уходящую колонну, когда уже закину обоих пацанов на броню БТРа, я денежку верну.

Я вдруг вспомню, словно спохватившись… Ах, ч-черт!.. и протяну, втисну, затолкну одному из них в руку эту сотенную… Она вам еще сгодится, пацаны. Растерявшись, они даже отнекиваться от бумажонки не станут.

Еще и крикну им вслед – вслед весело пердящему БТРу:

– Большой привет питерской маме!

На своем джипе-козелке я медленно вырулил на дорогу. Оглядываясь, отслеживал, как ползут мои четыре машины с горючкой. Я прислушивался. Бочки закреплены, не тарахтели. Шофера надежны и трезвы.

Ага! Вот и матерь Владимирская. Выскочила из ворот и сразу ко мне. Легким бегом.

Я притормозил, посадил рядом.

– Не проспала чуть, – она немного задыхалась.

Я кивнул.

Мы двинулись к месту формирования колонны, что на выезде из Ханкалы… Рассвело… Солдатская мать приоделась ко встрече с сыном. Я заметил. Одежда скромна, добротна. А все же и по одежде чуть-чуть праздник!

Едва я вывел грузовики за Ханкалу на пятачок, молчаливая матерь словно пробудилась. Едва мой джип стал… Слова посыпались из нее горохом… Она увидит сына! Увидит! Увидит!.. Она не замолкала. Она уже успела разузнать о сыне – от Крамаренки, что ли?.. Тараторила без единой запинки. Ее трясло… Беззубый сын еще и глух. На одно ухо. На левое… Ей придется все время говорить с ним, сидя справа… Да, да, деньги мне она все-таки отдаст… После… Это так порядочно, что я вернул ей ту тысячу, когда деньги ей (она теперь это знает) будут так нужны. Майор Жилин так помог, так помог… Притом сам… Без просьбы даже. Она всем скажет. Добрых людей не так много… Но они есть. Они есть!

Я уже не мог слушать и вышел из машины. Вроде бы покурить. Но она за мной… Она не замолкала… Ее совсем не раздражает дым. Майор Жилин мог бы покурить в машине… Она и сама иной раз пробует. Сын тоже курит. Если не отвык, пока четыре месяца сидел в чеченской яме. Вряд ли его там баловали… Сквозь ее говор я вдруг расслышал треск цикад.

Дивное стрекотанье, куда лучше горестной человеческой речи!.. Я смотрел вдаль. И уже видел колонну из Грозного. Она шла с малыми огнями.

– Идите в машину, – сказал я.

И матерь тотчас поспешила на место. Ксения Петровна даже побежала. И продолжала на бегу говорить. Бывают же безгрешные матери. И надо же им когда-то высказаться.

Показались БТРы… И грузовые. (Боеприпасы и топливо.) Уже виден и замыкающий колонну танк.

Мои четыре грузовика нацелились носами туда, где им давали место в колонне. Однако Ксению Петровну к ним в кабинку не посадить. Гущин зацикленный. Гущин не потерпит. Женщина и горючка – несовместимы.

БТРы почти не двигались. В паузу перед маневром я успел пристроить матерь. Важная минута!.. В джипах, а их три, места для Ксении Петровны не нашлось. Джентльмены, похоже, еще не вполне проснулись, не побрились лезвием “Жиллетт”, не поодеколонились и потому не успели с утра подумать о женщинах. Еще и косо смотрели кое-кто. Сердито! Для большинства это была моя баба. Которую я хотел посадить помягче… Так что извини, майор. Так что только БТР.

– Ребятишки! – крикнул я повеселее ближайшему БТРу. – Потеснитесь. Это мама… Надо маму сберечь.

– У-уу… Угу-уу! – загудели на броне. Оживились… Маме было лет сорок, чуть больше. Поутру, приодетая, она выглядела еще и помоложе.

Но не ехать же ей на броне. Такой приодетой… В юбке… Солдаты были щедрее, чем те, кто успел вовремя забраться в джипы-козелки. Кого-то одного из своих солдаты тотчас выдернули из нутра БТРа… Кого-то из там пригревшихся… И помогли матери забраться в гудящую боевую машину. Все быстро. Все умело. Выдернутый из теплого места солдат влез на броню, уселся, автомат на колени, и отчаянно зевал. Блин, думал он… Если что, опять под первые обстрельные пули.

Гущин из своего джипа выглянул на пять секунд. В руке мегафон… Скомандовал БТРам… Увидел меня – помахал рукой. Что-то радостное мне крикнул, но не в мегафон (чтобы не спутали с его хриплыми командами).

Вовсю рассвело… Колонна тронулась, и я видел, как на ходу мои четыре грузовика вписываются в ряд, в ускоряющееся течение боевых машин. Никого не тормознув… Гладко все вышло. Чисто!

Набирая и набирая ходу, колонна становилась одной-единой и вытягивалась. Красиво выгнулась на небольшом повороте дороги. Зрелище!.. Я услышал, как застучало сердце. Уже скорость. Уже помчались… Иногда война торжественна, чувственна. В такой исключительный миг война впечатляет. Война даже что-то обещает… помимо смертей.

Вот-вот солнце.

Ага… Крупная птичья стая пересекала по воздуху стаю машин. Под острым углом. Колонне и стае почти по пути… И поскольку машины, удаляясь, стали стихать, расслышался птичий клекот.

Мой джип стоял на дороге в совершенном одиночестве. Я держал в руке бинокль и какое-то время следил за птицами. Их еще было видно… Гуси.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Наконец он открылся. Не может он больше молчать, не хочет молчать и…

И вот милейший Коля Гусарцев ошарашивает меня признанием, что он не отдал, а продал чеченцам автоматы, набив ими тот мой уазик. Продал немного оружия… Да, да. И еще он продал побитый танк… Да, да, он хотел бы затеять бизнес. Да, со мной вместе… Параллельно бензину и солярке… Он таился, он скрывал от меня, потому что хотел попробовать сначала сам. Хотел убедиться, что он может. Хотел первую удачу… И вот ведь получается! Вроде бы, получается, разве нет?

– Ну ты даешь, – говорю я, сдерживаясь.

Он же меня подставил своей идиотской торговлей!.. Ну, штабист! При неудаче, при его срыве я бы даже не знал, за что меня взяли. И я, и Руслан… Так бы и загремели… Партнер, мать его! Я озлен. (Но ссоры не надо. Ни в коем случае!..) Ну-ка, подробности. Ну-ка, Коля, рассказывай…

Какое-то время я сижу, не поднимая глаз, чтобы не выдать гнев. Надо быть спокойным… Он не сука. И не хапуга. Он просто Гусарцев. Так бы и загремели все трое. Он просто молодой… Дурачок!.. Надо с ним холодно.

Спокойно и холодно объясниться. Рассказывай, Коля… Теперь уж чего!

Тот мой уазик, набитый автоматами, – весь его успех… Да, да, за хорошие деньги. Да, быстро… Однако все это легло и проскочило под шальной случай. Я объясняю… С уазиком он чудом не прокололся, когда следователь Луковкин обшаривал болото. “Клинтон”, так ведь он называется – длинный специализированный крючок для поиска?.. Я объясняю милейшему Коле Гусарцеву, обманувшему меня… А теперь оглушившему меня своей дурной удачей.

Солдаты следователя, крепыши-сибиряки, запросто могли своим крюком подцепить тяжелые железяки. Вместо якобы утопленных в болоте автоматов… Кусок рельса крючком им не подцепить, это так, но кусок арматуры – легко. Арматура, Коля… А!.. Что тогда? Решали секунды… Представляю вопль! Когда из утопленного уазика!.. На самую поверхность болота… Вместе с гнилостными светлыми пузырьками… То-то радости! Всплывает нелепая ржавая железка. Мрачно-ржаво-темная, бьющая в глаза откровенным обманом.

Чем еще похвастаешь, Коля?..

Еще он продал побитый танк… Но ведь тоже не бизнес. Танк Гусарцев продал грузинам, сплавил боевую машину неплохо, если о деньгах. Однако чтобы танк перегнать, Коля нанял контрактников, храбрых, отчаянных, но ненадежных. Парняги начисто лишены страха, без нервов, на зверском адреналине… Но что в итоге?.. Грузины контрактниками недовольны. И было за что! Пока добрались до Панкисского ущелья, танк ощипали. Сняли всю электронику… Танк Т-80!.. Хорошо, что деньги дадены были Гусарцеву вперед. Хорошо, что грузины были лохи!.. Но другие грузины лохами не будут. У лохов злая память, Коля.

Я объясняю ему, что эти его дела – не бизнес. Я спокойно ему объясняю. Сдерживаясь… Что это даже отдаленно не называется бизнесом.

Мы пьем водку у меня, в маленькой служебной офис-квартирке, прилепившейся прямо к Первому складу. Коля Гусарцев, видно, давно хотел этого разговора… Пусть получит. Пусть все получит. Уже то хорошо, что он открылся.