Текст книги "Великое плавание"

Автор книги: Зинаида Шишова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА XIV
Деревня нелающих собак и люди, дышащие дымом

Из объяснений Аотака никак нельзя было понять – остров ли Куба или страна, расположенная на материке. Единственно, что мы знаем, это то, что нам предстоит встретиться с азиатами. Поэтому адмирал отдал всему экипажу распоряжение – не раздеваться догола, не ходить босиком и, съезжая на берег, иметь при себе оружие. Господ капитанов, маэстре, пилотов и контромаэстре,[63]63
  Контромаэстре – помощник шкипера.


[Закрыть] а также полномочного инспектора короны синьора Родриго Санчеса де Сеговия, нотариуса Родриго де Эсковеда, переводчика синьора Луиса де Торреса адмирал просил надеть свое лучшее платье. Матросам, как маринеро, так и груметам, господин велел хорошенько умыться и подстричь волосы и бороды. Мы с Орниччо тоже принарядились в лучшее, что у нас было, но покрасоваться нам было не перед кем, так как, посетив первые же два дома, расположенные вблизи берега, мы убедились, что они покинуты хозяевами.

Присоединив Кубу к владениям короны, адмирал дал ей имя «Хуан», в честь наследного принца Хуана.

Здесь, на побережье, жили, как видно, одни рыбаки. В домах мы обнаружили много рыбачьих сетей, сплетенных из пальмовых волокон, крючки для рыбной ловли и даже гарпун, отлично вытесанный из кости какого-то огромного животного.

Господин велел нам к этому имуществу не притрагиваться.

На берегу он снова сделал одно интересное наблюдение.

– Море здесь, – сказал он, – очевидно, всегда спокойное, потому что берега до самой воды заросли травой.

Индейцы – наши гуанаханцы и фернандинцы – пояснили, что на Кубе протекает много рек, а о величине страны этой они, как и наш вахтенный матрос, говорили, что ей нет конца-краю. Из всего этого можно было заключить, что мы пристали к самой дикой местности Катая.

Так как ни прибрежные жители, покинувшие свои дома, ни встречные индейцы, удиравшие от нас на своих каноэ, не могли быть приближенными Великого хана, то господин решил, выйдя из бухты, направиться к западу на поиски города, где, по описанию индейцев, была резиденция короля этой страны.

Надо сказать, что Аотаку довелось очень услужить адмиралу. Поговорив толком со своими соотечественниками и по нескольку раз переспросив их, он, как умел, перевел нам их рассказ. Куба – это обширная страна. Она тя-нется далеко к югу. Король этой страны не Великий хан, наоборот – он ведет войну с Великим ханом, которого на языке местных индейцев зовут «Ками». Кубинцы убегают, услышав о нашем приближении, так как боятся, что мы – посланные этого жестокого владыки. Земля Великого хана называется «Саба», и отстоит она от здешних мест на расстоянии четырех дней пути на быстроходных каноэ.

– Для того чтобы перебороть ужас кубинцев, – пояснил Аотак, – нужно, чтобы они не видели наших каравелл, которые наводят на них страх, и, главное, белых бородатых людей в таком большом количестве. Нужно послать в глубь страны небольшой отряд, в котором поровну было бы индейцев и белых.

Все это Аотак рассказал, перемежая слова знаками. И все-таки и я, и Орниччо, и синьор Марио не могли не подивиться тому, как быстро усвоил юноша язык белых.

Обдумав слова Аотака, господин рассудил, что предложение его разумно, но что в такую безлюдную местность Катая высылать отряд не имеет смысла.

Адмирал решил войти в устье широкой и красивой реки, которая была видна издалека, разведать ее берега и, обнаружив большое селение, которое несомненно должно быть на ней, направить в него послов с подарками королю этой страны.

С 30 октября по 1 ноября мы шли вдоль берега Кубы, оставив намерение плыть по реке, так как для наших каравелл она оказалась слишком мелкой. Берега по-прежнему были безлюдны, так как жители от нас убегали. Но, как заметил господин, так как убегали они заранее, надо думать, что индейцы передают новости о нас, зажигая костры. И действительно, если глянуть вдоль берега, можно было различить то тут, то там курящиеся дымки.

Команды начали уже испытывать недостаток в продовольствии, когда господин решил наконец бросить якоря в небольшой бухте, напротив которой виднелось селение.

Местные жители, находившиеся в этот момент на берегу и явно не ожидавшие нас, тотчас опрометью пустились бежать. И, если бы не Аотак, мы бы, конечно, их не догнали. Но гуанаханец хитро пустился им наперерез по воде и, еще не добежав до них, принялся громко убеждать их, что люди с кораблей добры, что индейцы всюду оставались ими довольны и что и здесь кубинцы, кроме добра и подарков, от белых ничего не увидят. Каково же было наше ликование, когда двое индейцев, войдя в воду, взяли Аотака за руки и повели его в один из ближних домов. Отсутствовал Аотак так долго, что мы уже начали беспокоиться. Но вот юноша снова появился на берегу и стал нам подавать какие-то знаки. Вслед за этим к кораблям подплыло шестнадцать каноэ. Индейцы привезли рыбу, овощи, пряжу и свои изделия из тростника. Плоды, овощи и рыбу, столь необходимые нам, адмирал распорядился выменять на бубенчики, цепочки или четки, причем предупредил, что давать индейцам в обмен на их продукты нужно только такие вещицы, какие им очень нравятся.

Ни хлопковой пряжи, ни хлопковой ткани, ни других изделий господин не велел брать, чтобы дать понять местным жителям, что нам нужно только «нукай» – золото. Боюсь, однако, что в этой стране золото называется иначе и что местные жители индейцев наших не поняли.

На следующий день господин отправил небольшой отряд на разведку в глубь страны. Брать в поход поровну индейцев и белых он счел теперь за излишнее: кубинцы как будто уже перестали нас бояться.

Мы с Орниччо, синьор Марио и Аотак также приняли участие в этой разведке.

Жилища индейцев, когда мы приблизились к их деревне, поразили нас своими размерами. Как ни многодетны были их обитатели, но, судя по размерам, здесь помещалось по нескольку семейств сразу.

Дома были расположены правильными рядами, напоминающими улицы. Еще издали мы заметили кинувшихся нам навстречу собак и уже искали глазами, где бы выломать для защиты от них палки. Но из хижины вышел человек и прикрикнул на собак. Если бы не голые люди, таинственный лес рядом и одуряющий запах неизвестных в Европе цветов, можно было бы вообразить, что мы находимся в итальянской или испанской деревне.

К нашему удивлению, приблизившись к хижине, мы убедились, что собаки здесь не лают. Они бросались на нас с разинутыми пастями, но лая их мы так и не услышали ни в этот, ни в последующие дни.

На составленной мной карте эту деревню мы назвали «Деревня нелающих собак». Этих животных индейцы откармливают, и мясо их здесь ценится наряду с мясом ящерицы игуаны. Последние достигают четырех – пяти футов и считаются здесь большим лакомством. По этомуповоду мы с Орниччо много смеялись, так как наши богобоязненные палосцы и уэльвцы никак не могли прийти к решению, считать ли мясо игуаны скоромным или постным блюдом.

Жилища индейцев поразили нас своей чистотой. Они состояли из крыши на четырех высоких столбах. Между столбами привешены уже виденные нами гамаки индейцев. Мне очень понравились эти висячие постели: они занимают мало места и удобны для переноски.

У хижины стояли несколько туземцев. Увидев нас, они упали на колени и знаками показывали, что считают нас прибывшими с неба.

К нашему удивлению, дыхание, которое вылетало из их ртов, висело в воздухе, как дым или пар, – его можно было видеть.

В первую минуту мы были так поражены этим, что не обратили внимания на трубочки свернутых листьев – табакос, которые они держали в руках. Впоследствии оказалось, что индейцы зажигают эти трубочки с одного конца и берут другой конец в рот, вдыхая дым зажженных листьев. Потом они снова выпускают дым в воздух.

Есть ли это особый религиозный обряд или что-либо другое, мы так и не могли узнать, но мы видели на острове и женщин, которые держали зажженные трубочки во рту.

Ни в одной из хижин мы не видели золота. Не носили его и здешние индейцы ни в ушах, ни в носу. У одного красивого горбоносого старика мы заметили пластинку кованого серебра, подвешенную к носу. Старик охотно объяснил, что серебро здесь добывается из земли, но не в их краях, а где-то там, и он показал рукой на северо-восток.

Этот и еще другой старик рассказали нам, что оттуда, с северо-востока, приплывают люди на кораблях. Страна та гораздо богаче Кубы. Синьор Марио показал индейцам жемчуг и золото, что адмирал дал ему с собой в дорогу, и спросил, видел ли кто тут эти драгоценности. Теперь уже не только старики, но и молодые мужчины стали кивать головами. И золото и жемчуг родятся в стране, где обитают свирепые люди. Их властитель ходит в одежде и на руках носит золотые браслеты.

Адмирал предполагает вытащить на сушу все три каравеллы, так как они очень нуждаются в ремонте. Поначалу решено было одновременно на сушу их не вытаскивать, а из предосторожности, пока идет ремонт одного корабля, два других оставлять на воде. Однако, по размышлении, господин пришел к мысли, что здешних индейцев нечего опасаться.

У северо-восточного берега Кубы мы простояли около двух недель, заканчивая ремонт. Затем господин повел корабль на северо-запад, и здесь мы попали в целую группу островов.

ГЛАВА XV,
которая начинается радостью, а заканчивается печалью

Гребите, матросы, Земля перед вами.

В руках адмирала Кастильское знамя.

Гребите, матросы, И через миг Мы пролетим Эти несколько лиг.

Как ярких цветов Оживленные стаи, Навстречу пришельцам Летят попугаи, Сгибаются пальмы Под грузом плодов, И ветер доносит Дыханье цветов.

Гребите, матросы, И, честное слово, Сейчас вы достигнете Рая земного!

Роr Castilla Е роr Leon Nuevo Mundo Hello Colon!

Эту песню, которую мы сложили вместе с моим другом, мы пели втроем: я, Орниччо и Аотак, который за месяц выучил больше сотни испанских слов, чем пристыдил даже меня, так как вначале я не показывал таких блестящих успехов. Правда, песенку Аотак поет, не понимая ее смысла, а просто по свойственной его народу музыкальности. Мы шли втроем по воде, наклоняясь и разглядывая дно. Вода была так прозрачна, что мы ясно видели песок и камешки, а изредка – глупую перепуганную рыбку. Иногда на дне можно было заметить волнистые следы, похожие на отпечаток пера, – это легкое прибрежное волнение оставило их на песке. Мы очень внимательно разглядывали дно под нашими ногами, так как Аотак, купаясь здесь сегодня утром, потерял цепочку, подаренную ему Орниччо. Бедный малый так горевал, что мы вдвоем взялись помогать ему в поисках.

Дело в том, что приказ адмирала относительно нашей парадной одежды для пристойной встречи Великого хана еще оставался в силе. Его придерживались не только господа чиновники или капитаны, но и мы, грешные. А Аотак, увидев на нас нарядные, шитые золотом курточки, тоже постарался украсить себя как мог. Все подаренные нами бубенчики, лоскутки, колпак и четки он, надев однажды, уже не снимал ни днем, ни ночью. Серебряную же цепочку, подаренную Орниччо, он считал своим главным украшением. И вот ее-то Аотак и потерял.

День был до того жаркий, что господин разрешил нам наконец снять наше парадное платье и в обычной одежде сойти на берег, чтобы выкупаться. Он рассудил, что Великий хан, возможно, и прослышал о нашем приезде, но воздерживается от встречи с нами, так как не знает, с добрыми ли намерениями мы прибыли.

Как хорошо чувствовал я себя в своей старенькой одежде! Если бы не горе Аотака, я считал бы сегодняшний день самым веселым из всех дней плавания.

Бродя по песчаному дну по всем направлениям, мы видели следы, оставленные нами час назад, – так спокойна вода в этих благословенных краях.

Внезапно Аотак вскрикнул и нагнулся. Мы поспешили к нему, думая поздравить его с находкой, но оказалось, что небольшой краб впился ему в ногу. Юноша, наклонясь, пытался поймать его, но неуклюжее на вид животное ловко ускользало от его пальцев. Вода замутилась, и Аотак несколько раз вместо краба хватал под водой камешки и с досадой бросал их обратно.

Вдруг Орниччо засвистал и нагнулся за только что брошенным камнем. Мы с Аотаком подошли ближе и ожидали, что скажет наш друг.

Орниччо поднялся, взвешивая на ладони находку. Это был черный с белым обыкновенный прибрежный камешек, какие здесь встречаются сотнями. Так как мы ничего не понимали, Орниччо повернул его боком, и перед нашими глазами засверкали вкрапленные в него желтые яркие крупинки величиной от макового зерна до крупной горошины.

– Ну, дружок, – сказал Орниччо, хлопая Аотака по плечу, – ты потерял серебро, а нашел золото!

Индеец в ответ заулыбался и закивал головой. В последнее время он часто слышал это слово от испанцев.

Мы пошли дальше, внимательно разглядывая дно. На протяжении четверти лиги мы нашли шесть таких камней. Последний, поднятый Аотаком, был около полуфунта весом и почти на одну треть состоял из благородного металла.

Самые различные мысли хлынули в мою голову. Богатство, конечно, пленяло меня, но приятней всего было думать о том, как обрадуется адмирал, когда узнает о нашей находке.

Мы поднялись на берег, оделись, еще раз пересчитали свое богатство. Мы дали Орниччо спрятать камешки по карманам, так как мои были продраны, а у Аотака таковых не имелось вовсе.

Орниччо шел за нами с опущенной головой.

– Не надеешься ли ты и здесь, на земле, отыскать золото? – спросил я, смеясь, и был поражен грустным выражением его лица, когда он поднял на меня глаза.

– Я думаю о том, к добру ли наша находка, – сказал мой друг. – Вспомни, как переменился адмирал с тех пор, как увидел те злосчастные золотые пластинки! А матросы? Диего Мендес так толкнул Вальехо, когда тот попытался взвесить на руке его золотую палочку, что бедняга, упав, сломал себе руку. А ведь Вальехо – зять Мендеса и кум. И разве ты не заметил, как омрачились лица матросов, когда адмирал объявил, что девять десятых найденного золота принадлежат короне? – И, понизив голос, мой друг добавил:

– Если бы с нами не было Аотака, я зарыл бы все эти камешки в землю и никому не обмолвился о нашей находке; но он непременно расскажет все адмиралу. И я не знаю, как принудить его к молчанию, так как меньше всего мне хочется учить этого юношу лжи.

С корабля нам подали знак вернуться. Господин, напрасно прождав посланцев Великого хана, решил отпра-вить на разведку в глубь страны умного и ученого Родриго Хереса, дав ему в спутники переводчика-еврея марано[64]64
  Марано. – Так называли в средние века в Испании еврея или мусульманина, принявшего христианство.


[Закрыть] Луиса де Торреса. Аотак и еще один туземец должны были их сопровождать. Этот ребенок так любит все новое, что с радостью принял поручение адмирала. Он уже забыл о том, что хотел вернуться с нами на берег и продолжать поиски цепочки.

Мы с Орниччо и еще двое гребцов свезли их на берег.

– Дай бог, чтобы у Аотака и в этом случае оказалась короткая память, – вдруг сказал мой друг на обратном пути.

Внезапно я услышал, как что-то тяжелое с плеском упало в воду. Я боялся поверить своей догадке и с беспокойством взглянул на Орниччо.

– Да, – сказал он, – прости меня, милый и дорогой Франческо. Я даже не могу тебе точно объяснить почему, но я твердо решил, что этому золоту лучше лежать на дне моря, чем в карманах испанцев. В этом заливе слишком глубоко, чтобы кто-нибудь мог его найти.

Я уже так живо представлял себе выгоды, какие мы получим от своей находки, что не мог удержаться от слез. Я так и не понял мысли моего друга.

– Почему ты это сделал, Орниччо?. – повторял я, плача, и только у самого корабля нашел в себе силы замолчать.

Столь печально закончился для меня день 2 ноября, начавшийся такой большой удачей.

ГЛАВА XVI
Поиски страны Банеке. Нелепая ссора и странное примирение

На следующее утро Орниччо, улыбаясь, подошел ко мне с протянутой рукой, но я сделал вид, что не заметил его, и повернулся к нему спиной.

Мне самому было больно так поступать с моим другом, но пусть он пеняет на себя. Часть золота принадлежала мне, и Орниччо не должен был его выбрасывать без моего разрешения. Я всегда с радостью отдал бы ему не только золото, но даже последнюю рубашку с тела, но поступок его на этот раз показался мне просто неразумным капризом.

Друг мой с грустью отошел от меня.

«Ничего, – думал я со злым чувством, – несмотря на дружбу со мной, ты успел привлечь сердца не только всех испанцев, но и галисийца Эскавельо, и марано Торреса, и даже этого неразумного дикаря, Аотака. Найдется много охотников заменить меня в твоем сердце».

Я подошел к группе матросов и завел с ними разговор, непринужденность которого должна была показать Орниччо, как мало меня беспокоит размолвка с ним. Но ежеминутно я тяжело вздыхал, и на глаза мои навертывались слезы.

Чтобы рассеяться, я съехал на берег.

В ожидании возвращения своих гонцов господин распорядился приступить к ремонту кораблей. Нужно было переплести наново сигнальную корзину на «Санта-Марии», установить новые бочонки на «Пинте» и «Нинье», залатать паруса и осмолить подводные части кораблей, очистив их предварительно от ракушек. Тут же на берегу матросы стали гнать деготь, и адмирал по сильному благовонному запаху признал его за мастику, обычно получаемую в Европе с острова Хиос.

Индейцы, по обыкновению, помогали нам в работе, и мы знаками объяснялись с ними.

Они рассказали, что на юго-восток отсюда находится страна Банеке, где золото собирают просто на берегу, а потом сплавляют в слитки. Указывая в глубь страны, индейцы произносили слово «куманган». Надо полагать, что так на своем наречии они называют Кублай-хана.

Через три дня вернулись наши посланные. С восторгом описывали они обширное селение, встреченное ими в нескольких шагах от берега, радушие индейцев, их опрятные жилища, обработанные поля и тщательность, с которой дикари выпалывают сорную траву на своих нивах.

Сеют они маис, сажая его руками в пепел, очистив для этого почву от кустарника при помощи огня. Муку они добывают, терпеливо растирая зерна между двумя ручными жерновами.

Главную пищу индейцев составляет, однако, не маис, а любопытное растение – маниок. Из высушенных и растертых корней его приготовляют мелкую муку, из которой на раскаленных камнях выпекаются плоские лепешки.

О пряностях, как можно было понять из жестов индейцев, они слыхали, но произрастали эти пряности, надо думать, где-то на юго-восток отсюда. Аотак не мог точно перевести речь туземцев, ибо она сильно отличается от наречия гуанаханцев.

Посланные рассказали также о табакос, с которым мы уже познакомились раньше, а кроме того, принесли с собой одно чудное растение – батат, клубни которого приятны на вкус и вполне могут заменять хлеб.

Из известных в Европе растений здесь повсюду встречаем ямс, перец, который туземцы называют «ахи», а также хлопчатник. Коробочки его по величине в два-три раза превышают коробочки азиатского, а получаемое из него волокно тоньше и нежнее.

Синьор Марио находит, что, занявшись здесь разведением хотя бы одного хлопчатника, можно обогатить Соединенное королевство, но мысли адмирала заняты только золотом, Плывя на запад-юго-запад в поисках страны Банеке, мы несколько раз приставали к берегу и водружали кресты на возвышенных местах в знак присоединения этих земель к владениям короны. Заодно мы высаживали на берег бывших с нами дикарей, предварительно одарив их безделушками, и забирали по двое-трое новых пленных. Наконец мы захватили и увезли шестерых мужчин, семь женщин и троих детей. Господин предполагает обучить их с помощью Аотака испанскому языку и обратить в христианскую веру.

Мне очень хотелось подойти и заговорить с Орниччо, но, к большому моему огорчению, мой друг избегал меня. Правда, он сторонился и других матросов, даже вынес свою постель на палубу и ложился поодаль от других.

Теперь я расскажу о поступке командира «Пинты» Алонсо Пинсона.

После того как господин резко оборвал Пинсона, когда тот попытался вступиться за Хуана Родриго Бермехо, я стал замечать, что капитан избегает встреч с адмиралом.

Правда, при присоединении острова Сан-Сальвадора к владениям Соединенного королевства все три капитана съезжали на берег совместно с адмиралом, но это было сделано по необходимости.

После этого капитан Пинсон обращался к адмиралу только тогда, когда этого требовало неотложное дело.

Я думаю, что храбрый капитан затаил обиду на адмирала, и он, возможно, был прав, потому что господин оскорбил его совершенно незаслуженно.

Если капитан Пинсон имеет нужду в ком-нибудь из команды «Санта-Марии», он никогда не является на флагманское судно сам, а посылает сюда Родриго Бермехо или кого-нибудь другого из матросов. Чаще всего он зовет к себе Хуана Яньеса Крота, который в последние дни поражает всех своей обходительностью. Синьор Марио даже высказал предположение, что на этих благодатных островах воздух обладает способностью исправлять характер человека.

На рассвете дня, о котором я хочу рассказать, я был поражен, увидев, как капитан Пинсон поднимается по трапу «Санта-Марии». Очевидно, у него было неотложное дело, если он явился в такую рань. Мне очень хотелось спросить его о причинах его прихода, но не такой человек Пинсон, чтобы вступать в объяснения с первым встречным. Он направился прямо к адмиральской каюте.

Находясь поблизости, я услышал громкий разговор и ушел подальше, чтобы адмирал, выйдя, не упрекнул меня в нескромности.

Через несколько минут дверь каюты распахнулась, и оттуда показались бледный Пинсон и адмирал с лицом, багровым от волнения.

– Я уже говорил вам, капитан Пинсон, и повторяю еще раз, – обратился к нему адмирал, – что вы являетесь капитаном грузового судна «Пинта» и вправе распоряжаться ее экипажем, не выходя, понятно, из подчинения своему адмиралу. Заботу же о людях «Санта-Марии» оставьте – для этого существую я! Я не знаю, зачем вы вспоминаете истории с картой или бочкой воды, о которых все уже забыли. Что же касается вашего покровительства бунтовщикам, то мы об этом еще поговорим в Испании!

Вечером этого дня Аотак обратился к адмиралу с просьбой отпустить его на «Пинту», так как в эту ночьматросы, говорил он, задумали с борта корабля ловить рыбу с факелами по индейскому способу. Господин дал ему на это разрешение.

Надо знать, что «Пиита» самое быстроходное судно в нашей небольшой флотилии.

21 ноября около двенадцати часов ночи «Пинта», всегда опережающая оба судна, скрылась из виду. Господин велел всю ночь поддерживать на мачте «Санта-Марии» сигнальные огни, чтобы Пинсон мог легко найти нас. Однако «Пинта» не вернулась.

Это наполнило все сердца тревогой, так как каждый невольно припомнил, что на «Пинте» находятся Кристоваль Кинтеро и Гомес Раскон, Хуан Родриго Бермехо, а также многие матросы, переведенные на «Пинту» после бунта. Обратили внимание и на то, что исчез также Хуан Яньес. Теперь стало понятным, почему так часто беседовал Пинсон с могерцем.

– Как волка ни корми, а он все в лес глядит, – сказал Хуан Роса. – Не знаю, почему вы замалчивали поведение трактирщика и не открыли его козни адмиралу.

Меня поразило отсутствие Аотака. Индеец так привязан ко мне и Орниччо, что никогда намеренно нас не покинул бы. Я думаю, что Пинсон увез его обманом. Возможно, что разговоры о золотоносной стране Банеке смутили капитана, и он решился нарушить присягу, а Аотак ему необходим как переводчик.

Каждый строил различные предположения, но достоверно никто не мог ничего сказать.

Я несколько раз проходил мимо каюты адмирала и видел, что он, не меняя положения, грустно сидит, опершись на руку.

К нему я не решался подойти, Орниччо меня избегал, Аотака увезли на «Пинте», синьор Марио был занят приведением в порядок коллекций, собранных на островах, а матросы шептались по углам. Я чувствовал себя очень одиноким и несчастным.

В унынии я сошел на берег и молча бродил один в течение нескольких часов. Движение на корабле утихло, боцман просвистел к вечерней молитве, пора было возвращаться на корабль.

Проходя мимо кустов, я услышал какое-то хрипение и ворчание.

Вытянув шею, я, сдерживая дыхание, прислушивался несколько минут. Несомненно в кустах находилось какое-то живое существо. Я различал тяжелое, прерывистое дыхание и звуки, напоминающие икоту или подавленные рыдания. Мои глаза, привыкшие к темноте, различали светлое пятно в темной листве. И, приглядевшись, я, к своему удивлению, увидел скрюченную человеческую фигуру.

Был ли неизвестный болен или ранен, но он сидел, поджав ноги, обхватив живот и склонив голову к самой земле. Он покачивался и время от времени вздыхал и стонал. Движимый чувством сострадания, я тотчас же наклонился над ним.

Каково же было мое изумление, когда в скрюченной фигуре я узнал Яньеса Крота.

– Хуан Яньес! – невольно воскликнул я. – Значит, ты не уехал с капитаном Пинсоном?

– Будь проклято имя Пинсона на веки вечные! – воскликнул бывший трактирщик и, уткнувшись головой в колени, зарыдал с таким отчаянием, что я невольно стал участливо упрашивать его успокоиться.

Опираясь на мою руку, он поднялся, но, боже мой, вкаком ужасном виде он был! Одежда его была изорвана в клочья, лицо покрыто синяками и кровоподтеками, ногти на одной руке вырваны с мясом.

– Кто тебя так отделал? – спросил я в ужасе.

Но могерец молчал; тяжело дыша, он поднимался со мной по тропинке.

Когда перед нами вырисовались очертания «Ниньи» и «Санта-Марии», он опять в отчаянии упал на землю, рвал на себе волосы и царапал землю.

– Меня обокрали, Руппи, и обокрал меня не кто иной, как этот красавчик Алонсо Пинсон, палосский богач.

– Что ты говоришь, Яньес! – сказал я. – Разве ты вез с собой какие-нибудь ценности на корабле? И как тебя мог обокрасть капитан Пинсон?

– Горе мне, горе мне! – закричал бывший трактирщик. – У меня было только одно богатство – моя карта, и ту Пинсон обманом увез от меня!

Внезапная догадка мелькнула у меня в голове, и я сказал:

– Хуан Яньес, перестань плакать, это недостойно мужчины. Успокойся и, если это может тебя облегчить, поделись со мной своим горем.

В ответ на это с уст его полились проклятия и жалобы.

– Я потерял все имущество и дом и нищим ушел в плавание, – причитал он, – но недаром я сын Алонсо Яньеса, который четыре раза терял свое имущество, однако умер богачом. Еще в Палосе я горел желанием вложить свои деньги в предприятие адмирала, но после пожара я остался нищим. Меня привлекали не безумные мечты об Индии, а слухи о богатом острове Антилия, где золото, говорят, находят в самородках. Он был обозначен на карте старика Кальвахары, но я боялся и прикоснуться к ней, остерегаясь заразы. От старика я узнал, что карта продана адмиралу и он ее велел кому-то перерисовать. Сколько трудов и хитрости мне понадобилось, чтобы подменить эту карту!

Я слушал могерца затаив дыхание. Так вот, значит, какой вид имел ангел, распорядившийся картой господина!

– Я видел, – продолжал бывший трактирщик, – что адмирал плывет по неправильному курсу, и пытался взбунтовать команду. Для этой цели я выпустил воду из бочки, но эти проклятые ослы никак не хотели взбунтоваться. Услыхав, что адмирал грубо обошелся с Пинсоном, я решил, что в нем найду союзника. Но негодный капитан с презрением оттолкнул меня и пообещал рассказать обо всем адмиралу. Меня спасло злопамятство твоего господина, не давшее ему даже выслушать капитана до конца. Он никак не может простить Пинсону заступничество за Хуана Родриго Бермехо. Он не поверил командиру «Пинты» и выгнал его из своей каюты. Тогда я вторично обратился к Пинсону и показал ему похищенную у адмирала карту. Я внушил ему мысль отправиться самому на поиски страны Банеке, которая, быть может, и есть остров Антилия. Я, а не кто другой, посоветовал ему увезти Аотака, потому что в дальнейшем он пригодится как переводчик.

– Где же карта? – спросил я, несмотря на все отвращение, которое вызывала во мне исповедь бывшего трактирщика.

– Карта у Пинсона! – воскликнул он в ярости. – Мы сговорились, что отплываем в ночь с четверга на пятницу. Когда я явился, на «Пинте» уже были подняты паруса. Я, ничего не подозревая, отдал карту Пинсону, и мы вдвоем разметили предстоящий путь. А потом. – крикнул он, задыхаясь от ярости, – а потом они сбросили меня с корабля на прибрежные скалы, и Хуан Родриго Бермехо разбил мне пальцы веслом, когда я, поплыв за кораблем, попытался взобраться на борт!

– А Пинсон? – спросил я.

– Будь проклят этот Пинсон! Он крикнул мне вслед: «Ступай и объясни своему адмиралу, кого он считает своим верным слугой. Здесь, на борту „Пинты“, двадцать шесть человек, но среди них нет ни одного предателя».

– Что же ты плачешь, Яньес? – сказал я. – Разве ты не получил по заслугам? Ступай немедленно к адмиралу, потому что все считают, что ты сбежал с Пинсоном.

– Что мне сказать адмиралу? – пробормотал он. – Открыть всю правду?. Мне нечего терять. А как любопытно будет видеть лицо этого гордеца, когда он узнает обо всем!

Мысль об этом еще не приходила мне в голову. Но я немедленно представил себе гнев, ярость и отчаяние адмирала. Не пошатнет ли это его гордой уверенности в себе? Перенесет ли господин такое горькое разочарование? Нет, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы негодяй открыл всю правду.

– Не будь дураком, Хуан Яньес! – сказал я. – Если я не выдаю тебя, то зачем же тебе самому лезть в петлю? Ты говоришь, что тебе уже нечего терять, а разве жизнь человеческая не дороже всех богатств?.

Два дня мы прождали Пинсона, и наутро третьего адмирал отдал приказание продолжать путь.

22 ноября наша уменьшившаяся флотилия двинулась дальше на юго-восток.

В пятницу, 23 ноября, мы приблизились к мысу, который бывшие с нами индейцы называли «Бохио». Ни один из этих людей не решался подойти к бортам, они все сбились в кучу, как испуганное стадо овец, так как здесь, по их словам, обитает сильный и воинственный народ канниба.

Не найдя у мыса удобной стоянки, мы вынуждены были вернуться к замеченной по пути бухте, и это был самый удобный рейд из всех, виденных нами.

В воскресенье, как всегда, мы отдыхали. И господин, осматривая берег, нашел камешки, сходные с теми, какие выбросил Орниччо. Это вернуло адмиралу доброе расположение духа, но мне напомнило ссору с моим дорогим другом. Я видел его осунувшееся лицо и грустные глаза, и у меня болело сердце, так как он уже не отвечал улыбкой на мою улыбку.

Господин окончательно уверился, что мы плывем вдоль берегов материка. Народ канниба, совершающий набеги на здешних робких обитателей, – это, очевидно, отряды Великого хана, собирающие дань с этих отдаленных областей.

Удобную, защищенную от ветров гавань, в которой мы простояли десять дней, господин назвал «Порто-Санто».

4 декабря, в день отплытия, я, наконец не выдержав, подошел к Орниччо и сказал ему, что прошу его забыть нашу размолвку.

– Друг и брат мой, – ответил он мне на это, – я никогда не любил тебя больше, чем в эти дни. Но меня гнетет горе, которым я не могу с тобой поделиться, и я радуюсь нашей размолвке, так как она отдаляет тебя от меня.