Текст книги "Марианна в огненном венке. Книга 2"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Но француз! Нет, тысячу раз нет! Это невозможно!

Кроме того… он посмел говорить о моем сыне, этого я не прощу никогда! Предсказывать несчастье ребенку!

Негодяй!

– Сир! – умоляла она.

– Я сказал: нет! Не настаивайте! И покончим с этим! Просите что-нибудь другое!

С сокрушенным сердцем она поняла, что проиграла.

Уже появился мамелюк Али, объявивший, что лошадь императора оседлана. За ним вошел Дюрок с целым ворохом мрачных новостей: огонь охватил дворцовые кухни, горящие головни начали падать на Арсенал… ветер удвоил силу…

Наполеон обратил к Марианне уже гневный взгляд:

– Итак, сударыня, я жду…

Побежденная, она скорее сломалась, чем склонилась в реверансе.

– Позвольте мне повидаться с ним, обнять в последний раз. Больше я не прошу ничего.

– Хорошо…

Он живо подошел к секретеру, нацарапал несколько слов на листке бумаги, подписал так нервно, что перо заскрипело и брызнуло чернилами, и протянул молодой женщине.

– В вашем распоряжении четверть часа, сударыня!

Ни минуты больше, ибо возможно, что мы закончим здесь дела гораздо раньше, чем я предполагал! Мы вновь встретимся после этого.

И он стремительно вышел, чтобы присоединиться к ожидавшему в прихожей эскорту. Марианна осталась одна в императорской комнате, которая после ухода хозяина сразу приняла банальный и прискорбный вид опустевшего гостиничного номера.

С минуту она, как недавно Наполеон, походила по комнате, держа в руке подписанный им листок, затем, решившись, она, в свою очередь, вышла, чтобы найти Гракха и Жоливаля: она хотела проинструктировать их.

ГЛАВА II. ГОСПОДИН ДЕ БЕЙЛЬ

Снаружи атмосфера была удушающей. Вихри едкого дыма заполняли дворы и эспланады. То ли чтобы спрятаться от этого дыма и летящих по ветру искр, то ли с какой-то тайной целью, но Марианна, несмотря на жару, надела просторный плащ, опустила до бровей капюшон, а лицо закрыла большим носовым платком, смоченным позаимствованным из туалета Наполеона одеколоном. Таким образом экипированная, она спешила к ограде Кремля, спускаясь по травянистому склону до построенных над рекой крепостных стен.

Вблизи Тайницкая башня производила не такое сильное впечатление. Вдвое ниже, чем ее сестры, – из-за каприза императрицы Екатерины II, повелевшей разрушить ее, как, впрочем, и другие, – она все-таки осталась стоять, так как большая стоимость работ заставила их прекратить. А того, что осталось, вполне хватило для учреждения в ней тюрьмы.

Два гренадера, укрывшиеся в углу у подножия лестницы, охраняли дверь. При виде императорской подписи под приказом они с уважением отдали честь, затем один из них проводил молодую женщину через сводчатую дверь, защищенную решеткой, достойной городских ворот, на второй этаж. Все с той же учтивостью он гордо вынул из кармана громадную золотую луковицу и объявил:

– Через четверть часа я буду иметь высокую честь прийти за вами, сударыня. Приказ его величества точен.

Марианна кивнула в знак согласия. Войдя в башню, она старалась не произнести ни слова и просто протянула бумагу часовым, моля Бога, чтобы они умели читать.

Но удача в этом случае оказалась на ее стороне.

В темнице, старинном каземате с одной бойницей, было темно, но она сразу увидела заключенного. Сидя на большом камне перед узкой светлой щелью, он вглядывался наружу, несмотря на проникавшие оттуда завитки дыма. Лицо его было бледно, а висок украшал багровый кровоподтек, полученный, без сомнения, за его преступное выступление. При появлении Марианны он едва повернул голову.

Какое-то время они смотрели друг на друга: он – со скучающим равнодушием, она – с отчаянием, которое не могла усмирить и которое раздирало ей душу.

Затем кардинал вздохнул и спросил:

– Зачем ты пришла? Если ты принесла мне помилование… хотя я сомневаюсь, что ты могла его вымолить, знай, что я не хочу его. Ты должна была бы заплатить за него непомерную цену!

– Я не принесла помилование. Император отказал в моей просьбе… и мы с ним уже давно не в тех отношениях, на которые вы намекаете.

Пленник невесело усмехнулся и молча пожал плечами.

– Тем не менее, – продолжала Марианна, – я просила у него этой милости! Бог свидетель, как я просила! Но он сказал, что никто не поймет подобную снисходительность в таком серьезном случае, да еще в таких обстоятельствах!..

– И он прав. Последней ошибкой, которую он мог совершить, было бы поддаться слабости. Впрочем, еще раз повторяю, что я предпочитаю смерть его милосердию.

Марианна медленно подошла к пленнику. Она испытывала пронзительное чувство жалости, видя его таким усталым, безвольным, гораздо более старым, чем тогда ночью, в коридоре Сен – Луи-де-Франс. Внезапно она упала на колени, схватила его холодные руки и прижалась к ним губами.

– Крестный! – взмолилась она. – Мой дорогой крестный! Почему вы это сделали? Зачем пришли бросить все это ему в лицо? Это побуждение такое…

– Глупое, не так ли? Ты не смеешь употребить это слово…

– А каков результат? На что надеялись вы, обращаясь к нему? Заставить его армию покинуть Москву, Россию?..

– Действительно! Я хотел этого, хотел всеми фибрами моей души! Ты не можешь знать, как я хотел этого, чтобы он вернулся домой, пока есть еще время, и перестал сеять горе…

– Он не может! Он смог бы, если бы был один. Но есть и другие, которых обогащает каждая победа. Все те люди, для которых Москва представляет собой некую Голконду… Маршалы!..

– Ах, эти? Но они только и думают о возвращении! Большинство из них мечтают оказаться дома. Они не верят в войну, и она им не нужна. У всех у них пышные титулы, громадные владения, богатства, которыми они хотят наслаждаться. Это по-человечески объяснимо. Что касается короля Неаполя, этот кентавр – в перьях, тщеславный, как павлин, и ненамного умней его – в данный момент распустил хвост перед казаками Платова из русского арьергарда, которых он догнал. Они там едва не братаются! Казаки уверяют его, что русская армия при последнем издыхании, что дезертирство растет. Они также клянутся ему, что никогда не видели такого великолепного мужчину, как он, и он им верит, дурак!

– Это невозможно!

– Только не говори, что ты знаешь его и не веришь, что это возможно! Они так очаровали его, что он отобрал у всех штабных офицеров часы и драгоценности, чтобы подарить им… Ибо все, что было у него, он уже роздал! Да, если бы я смог убедить Наполеона, армия ушла бы завтра…

– Может быть! Но почему этим занялись вы сами?

По-моему, можно было найти готового рискнуть красноречивого человека среди миллионов подчиненных вам.

Он вздрогнул и удивленно глянул на нее.

– Что ты хочешь сказать?

– Что я знаю, кто вы, какое могущество в мире вы представляете! Вы тот, кого называют Черный Папа!

Он резко сжал ее руки, заставляя замолчать, и тревожно оглянулся.

– Замолчи! Есть слова, которые никогда нельзя произносить. Как ты узнала?

– Это Жоливаль. Я рассказала ему, как вы показали Ришелье какой-то перстень.

Снова кардинал с грустной улыбкой пожал плечами.

– Мне следовало опасаться острого ума твоего друга. Он достойный человек и разбирается во многих вещах. Я счастлив оставить тебя на его попечение.

Смешанный с нетерпением гнев охватил Марианну.

– Оставьте в покое Жоливаля. Дело не в нем. Что я хочу знать, так это почему вдруг вы натянули на себя личину пророка и поборника справедливости! Сразу видно, что вы не имеете ни малейшего понятия о характере Наполеона. Действовать, как это сделали вы, – значит неминуемо обречь себя на смерть, ибо он не мог прореагировать иначе: он принял вас за врага и шпиона.

– А кто тебе сказал, что я не являюсь и тем и другим? Врагом я был всегда и, хотя я не люблю слова «шпион», охотно признаюсь, что вся моя жизнь прошла на секретной службе, во мраке тайны.

– Вот почему я не понимаю, зачем вы выбрали яркий свет и громкие слова.

Он задумался, затем продолжал:

– Должен признать, что я ошибся в психологии Корсиканца! Я рассчитывал на его латинский характер, даже средиземноморский. Он суеверен, я знаю! Я не мог найти ни более трагичную обстановку, ни более подходящий момент, чем среди бушующего пожара, чтобы попытаться повлиять на него… и довести до ума.

– А об этом пожаре вам, очевидно, известно было заранее…

– Действительно. Я был в курсе дела и испугался, увидев тебя здесь. Вот почему я предупредил тебя. И затем, когда я увидел всех этих людей… эту гигантскую армию, в составе которой я узнал некоторых из наших…

– Вы хотите сказать… из старого дворянства?

– Да… Сегюра, Монтескью… даже Мортемара, признаюсь тебе, сердце мое облилось кровью. Это и их также хотел я спасти, их, связанных судьбой с этим безумцем, гениальным… но обреченным! Не скрою от тебя, что, направляясь сюда, я хотел любой ценой уничтожить его и его приближенных. Я думал даже, да простит меня Бог, убить его…

– О нет! Что вы! Только не это…

– Почему же? Те, кого я представляю, никогда в ходе истории не отступали перед таким грехом, когда считали, что благо Церкви этого требует. Пример тому… Генрих IV и другие. Но даю тебе слово, что я изменил свое мнение. И я вполне искренне просил его вернуться во Францию, прекратить бесконечные войны и царствовать наконец в мире.

Ошеломленная Марианна широко раскрыла глаза, глядя на прелата, словно он сошел с ума.

– Царствовать в мире, Наполеону? Полноте, крестный! Какая уж тут искренность? Как вы можете желать ему царствовать в мире, когда столько лет служите Людовику XVIII?

Готье де Шазей невесело улыбнулся, закрыл на мгновение глаза, затем обратил на крестницу взгляд, в котором она впервые прочла беспредельное отчаяние.

– Я больше не служу никому, кроме Бога, Марианна! Я играл, видишь ли, пан или пропал: или я выиграю… или потеряю жизнь, которая мне больше не нужна.

В крике Марианны смешались изумление и боль.

– Вы говорите это серьезно? Вы, князь Церкви, вы, облеченный властью и могуществом… хотите умереть?

– Может быть! Пойми, Марианна, на этом неслыханном посту, которого я достиг, я узнал много вещей и, особенно, я стал хранителем тайн ордена. Самую ужасную я узнал совсем недавно, и это было для меня потрясением, худшим из всего, что мне довелось узнать до сих пор. Подлинный король Франции не тот, которому я так долго слепо служил. Это другой, хорошо упрятанный, который обязан этому человеку, его близкому родственнику, мучительной, несправедливой… преступной судьбой!

У Марианны появилось ощущение, что его больше нет здесь, что он ускользнул от нее, увлеченный навязчивой мыслью, безжалостно давившей на его разум и сердце. И, желая вернуть его к действительности, равно как и попытаться понять смысл его загадочных слов, она прошептала:

– Вы хотите сказать, что Людовик XVIII, предположив, что он взойдет на трон, был бы только узурпатором, еще худшим, чем Наполеон? Но тогда это значит, что сын Людовика XVI и Марии-Антуанетты, о котором говорили, что он умер в Тампле?..

Кардинал живо встал и прижал руку ко рту молодой женщины.

– Замолчи! – приказал он строго. – Есть тайны, которые убивают, и ты не имеешь никакого права знать эту. Если я и сказал тебе несколько лишних слов, то только потому, что ты дочь моего сердца и в этой ипостаси можешь попытаться понять меня. Знай одно: то, ; что я открыл в документах моего предшественника, умершего совсем недавно, указало мне ошибку всей моей жизни. Я бессознательно стал соучастником преступления… и этого я не могу вынести! Без веры… без этого одеяния я, пожалуй, наложил бы на себя руки! Тогда я решил посвятить жизнь служению миру. Заставить Наполеона вернуться – и, вырвав его из круга смертельных ошибок, я мог бы спокойно уйти к Богу, даже счастливым, ибо по меньшей мере непрерывные войны не обескровливали бы больше страну, которую я люблю так же, как самого Бога… и которой я так плохо служил.

Все равно я умру… и я готов к этому.

Марианна резко поднялась.

– Да, – сказала она, – и это произойдет скоро, если вы не согласитесь с тем, что я вам предложу.

– И что это?

– Свобода! Нет, – добавила она, увидев его протестующий жест, – я не сказала помилование! Сегодня вечером соберется трибунал, и до захода солнца вы будете казнены… если только не послушаетесь меня.

– Зачем? Я готов умереть, ведь я сказал.

– Да, но позвольте мне заметить, что умирать из-за ничего – это идиотизм. Бог, который не позволил, чтобы вас поняли, не хочет, однако, вашей смерти, раз допустил меня сюда.

Что-то смягчилось в напряженном лице пленника. В первый раз он улыбнулся ей, и в этой улыбке она снова увидела былое веселье и лукавство.

– И как надеешься ты избавить меня от пуль солдат? Ты принесла крылья?

– Нет. Вы выйдете отсюда на своих ногах, и солдаты поприветствуют вас.

Она быстро изложила свой очень простой план: кардинал надевает ее плащ, пониже опускает капюшон и наклоняет голову, словно угнетенный горем. Кроме того, платок, который она держала у рта при входе, теперь сыграет свою роль. И сейчас, когда караульный появится, чтобы сказать, что время прошло… Кардинал в негодовании прервал ее:

– Ты хочешь остаться вместо меня? И ты надеешься, что я соглашусь на такое?

– А почему бы и нет? Назначенная для расстрела команда меня не пугает! Конечно, мои добрые отношения с императором полностью сойдут на нет… но теперь это не имеет значения! Мы далеко от Парижа и… между французами надо соблюдать чувство локтя.

– Это безумие! Такое не пройдет!

– Почему же? Мы почти одного роста, когда я без каблуков, вы худощавый, как и я, а при таком освещении, как здесь, никто не заметит разницу между вашей черной сутаной и моим темным плащом. Умоляю вас сделать то, что я прошу, крестный! Поменяемся одеждой, и уходите! Вам еще столько надо сделать…

– Сделать? Но ведь я сказал тебе…

– Если я вас правильно поняла, вы пытались исправить величайшую несправедливость. И только вы можете это сделать… Ведь нельзя предать забвению те государственные тайны, которые оказались в ваших руках. Уходите! Сейчас придут… и клянусь вам, что я ничем не рискую. Впрочем, вы и сами это знаете. Поверьте мне… сделайте по-моему! Иначе… ладно, иначе я остаюсь с вами и заявляю, что я ваша сообщница.

– Никто тебе не поверит! – смеясь, ответил он. – Ты забываешь, что ты спасла его…

– О! Да перестаньте же спорить по пустякам! Дело идет о вашей жизни, и вы хорошо знаете, что для меня нет ничего дороже ее.

Она уже сняла плащ и быстрым движением набросила на плечи крестного, намереваясь опустить капюшон, но он остановил ее, обнял и нежно расцеловал. По его мокрым щекам она поняла, что он плакал.

– Да благословит тебя Бог, дитя мое! Ты спасаешь сразу и мою жизнь и мою душу! Будь внимательна к себе… Мы увидимся позже, ибо найти тебя не составит для меня особого труда… даже в Америке.

Она помогла ему спрятать голову под капюшоном, отдала свой платок и показала, как держать его перед лицом. К тому же дым постепенно заполнял тюрьму и подобная защита стала необходимой.

– Особенно постарайтесь изменить голос, если с вами заговорят. Моего никто из них не слышал. И изобразите большое горе, это впечатляет! О, – добавила она, подумав вдруг об отданной ей на хранение драгоценности, которую она всегда носила в маленьком кожаном саше на груди, – может быть, вернуть вам бриллиант?

– Нет. Сохрани его! И следуй моим инструкциям!

Ты должна отдать его тому, о ком я говорил. Через четыре месяца на Лилльскую улицу придет человек и спросит его. Ты не забыла?

Она сделала знак, что нет, и слегка подтолкнула его к двери, за которой уже слышались шаги поднимающегося по лестнице солдата.

– Будьте осторожны! – шепнула она еще, прежде чем побежать и броситься на заменявшую кровать кучку соломы, лежавшую в самом темном углу.

Там она съежилась, прикрыв лицо руками, в позе безысходного отчаяния и с бьющимся сердцем стала ждать.

Загремели засовы. Скрипнула дверь. Затем раздался грубый голос гренадера:

– Уже время, сударыня… я сожалею…

В ответ послышалось жалобное рыдание, делавшее честь актерскому таланту кардинала. Дверь снова закрылась, шаги удалились. Но Марианна еще не смела пошевелиться. Все ее естество оставалось в напряжении, тогда как она отсчитывала бесконечные секунды ударами тяжело бьющегося сердца. Каждое мгновение она ожидала, что услышит гневное восклицание, шум борьбы, крики часовых… Она мысленно следовала за движением пленника и охранника… Лестница, первая площадка, второй марш… дверь башни…

Она облегченно вздохнула, когда снизу донесся лязг закрываемой решетки. Теперь Готье де Шазей был снаружи, но он должен был еще пройти одни из трех ворот Кремля, оставаясь неузнанным. К счастью, на дворе, очевидно, стало еще темнее, судя по сгущающемуся мраку в башне. Хорошо еще, что дым уходил к потолку, иначе можно было задохнуться.

Встав наконец, Марианна сделала несколько шагов по темнице. Клуб едкого дыма попал ей в лицо, заставив закашляться. Тогда она оторвала оборку с юбки, намочила в стоявшем в углу кувшине с водой и приложила к горящему лицу. Сердце ее билось так быстро, что она подумала, не лихорадка ли у нее, но все же пыталась поразмыслить спокойно.

Что может произойти, когда придут за пленником?

Конечно, ей не сделают ничего плохого, потому что она женщина, но ее немедленно отведут к императору, и, несмотря на все ее мужество, мысль о том, что ее ожидает, вызвала у нее дрожь. Безусловно, она проведет очень неприятные четверть часа! Но жизнь человека, особенно Готье де Шазея, стоит любых неприятностей, даже если они выразятся в заключении в тюрьму… К счастью, Жоливаль не особенно протестовал, когда она сообщила ему о своем решении. Он даже согласился действовать так, как она предложила.

– Вам лучше укрыться от гнева императора, – сказала она. – Гракх устроит, чтобы вы покинули Кремль. Вы можете вернуться во дворец Ростопчина… если только пожар не заставит вас покинуть Москву. В таком случае… встретимся на первой почтовой станции по дороге в Париж.

Успокоившись с этой стороны, она не обратила внимания на недовольное пофыркивание Гракха, удовольствовавшись замечанием, что «тем, кто отказывается выполнять ее распоряжения, нечего делать на ее службе…». Приведя в порядок дела с друзьями, она могла полностью посвятить себя плану побега, который, судя по всему, удался…

Самым тяжелым будет ожидание… бесконечные часы до того, когда обнаружат побег… Сейчас должно быть около полудня, и, если император не решит эвакуироваться из Кремля, пройдет часов шесть-семь, пока придут за пленником. Шесть-семь часов! Целая вечность!

Какой-то комок застрял в горле Марианны, словно у маленькой девочки, испугавшейся темной комнаты. Она так хотела, чтобы все это поскорее закончилось. Но, с другой стороны, она понимала, что чем дольше продлятся ее мучения, тем больше шансов на успех у кардинала.

Необходимо быть терпеливой и сохранять спокойствие.

Случайно вспомнив, что со вчерашнего дня она ничего не ела, Марианна нашарила в небольшой нише кусок хлеба. Хотя голод и не ощущался, она заставила себя погрызть хоть его, так как сохранить силы было необходимо. А из-за щекотавшего в горле дыма пришлось осушить половину кувшина.

Жара становилась почти невыносимой, и когда молодая женщина подошла к заменявшей окно бойнице, она с ужасом увидела, что всюду бушует пламя. Теперь всю южную часть города охватил огонь. Может быть, Кремль уже полностью окружен? Даже вода в реке из-за отражения ничем не отличалась от огня.

Не переставая грызть хлеб, она принялась медленно прохаживаться по своей тюрьме – и чтобы обмануть нетерпение, и чтобы успокоить нервы. Но внезапно она замерла, напряженно вслушиваясь, тогда как ритм ее сердца ускорился. Идут… По лестнице поднимались люди с характерным для вооруженных солдат шумом. Марианна заключила из этого, что наступил час суда и идут за пленником. Очевидно, император решил оставить Кремль.

Она лихорадочно попыталась прикинуть, куда мог дойти беглец. Выходило, что он должен уже пересечь укрепленную ограду. Но беспокойство не прошло, ибо ее расчет времени мог оказаться слишком приблизительным. Успел ли он найти убежище?

Когда задвижки заиграли в гнездах, Марианна напряглась, сжав переплетенные пальцы так сильно, что суставы хрустнули, как она обычно делала, стараясь усмирить волнение. Кто-то вошел. Затем прозвучал голос, молодой, холодный, но полный достоинства:

– Судьи ждут вас, сударь! Извольте следовать за мной…

Размышляя во время своего добровольного заключения, Марианна не успела выбрать линию поведения к моменту, когда подмена будет обнаружена. Она полностью доверяла своему инстинкту, но, решив выиграть как можно больше времени, она стала спиной к двери в самом темном углу.

Когда ее вторично позвали, она наконец обернулась и увидела у двери двух гренадеров и молодого капитана, которого она не знала. Он был блондин, худощавый, вытянутый, словно аршин проглотил, полный достоинства. Видимо, он невероятно гордился доверенной ему миссией. Это был звездный час в его жизни… Но какое жестокое разочарование постигнет его!

Молодая женщина сделала несколько шагов и вышла на падавший с лестницы свет. Тройной возглас изумления приветствовал ее появление, но Марианна уже приняла решение. Подобрав юбку, она скользнула в свободное пространство между двумя солдатами, бросилась к лестнице и скатилась по ней со скоростью лавины, прежде чем мужчины пришли в себя от такого сюрприза. Она уже была внизу, когда раздался крик капитана:

– Тысяча чертей! Да бегите же, олухи! Догоните ее!..

Но было уже поздно. К счастью для Марианны, дверь башни оставили открытой. Она уже выскочила наружу, когда часовые еще не спустились. С торжествующим возгласом она нырнула в дым, словно в защитное покрывало, и побежала вперед, не обращая внимания на препятствия, понукаемая извечным желанием беглецов оставить как можно большее расстояние между преследуемым и преследователями. Но поднимавшийся к эспланаде склон был достаточно крут, а за собой беглянка слышала крики и возгласы, которые казались ей ужасно близкими…

Она не знала Кремля и выходов из него. Кроме того, насколько она могла разобрать сквозь дым, эспланада была забита людьми. Если она не хочет попасть между двух огней, необходимо где-то спрятаться.

Не зная куда идти, она вдруг заметила на вершине покрытого травой склона, совсем рядом с угловым контрфорсом дворца, дерево. Оно повидало немало веков, и его ветви устало склонялись к земле. Дерево было приземистое, внушавшее доверие, а его густая листва казалась непроницаемой. Под порывами ветра оно шумело, как стая ворон.

Оказавшись рядом с ним, Марианна окинула его взглядом. В обычных условиях влезть на него не составило бы труда. Но позволит ли ей раненое плечо сделать это упражнение, которое она когда-то делала так легко?

Давно известно, что даже у бессильных вырастают крылья, когда появляется надежда на свободу, и, учитывая все, Марианна отнюдь не горела желанием ощутить на себе гнев Наполеона. Единственное, чего она хотела, – это встретиться со своими друзьями и покинуть этот проклятый город по возможности скорее. Скривившись от боли, ей все-таки удалось совершить задуманное. Через несколько секунд, показавшихся ей вечностью, она сидела верхом на толстой ветке, полностью укрытая от чужих глаз. Как раз вовремя. Не прошло и полминуты, как она увидела капитана. Он бежал как заяц, во всю силу легких взывая неизвестно к кому, не обращая внимания на падающие вокруг него горящие головни.

Полученная беглянкой передышка оказалась краткой. Она избавилась от сиюминутной опасности, но положение оставалось серьезным, так как после ухода Марианны в башню пожар в городе принял устрашающие размеры. Подхваченный бурей огненный дождь в виде мелких искр и крупных горящих обломков обрушился на Кремль, стуча по железу дворцовых крыш и медным куполам церквей, словно молотки невидимых кузнецов по наковальням. Вместе с доносившимися отовсюду криками это создавало фантастическую и пугающую симфонию. В адской атмосфере, где, казалось, дышишь огнем, пылающее небо разверзлось над гибнущим городом.

Образованный деревом над головой Марианны зеленый купол относительно защищал ее от раскаленного дождя. Но сколько времени пройдет, пока это убежище само не вспыхнет?

Немного раздвинув ветки, беглянка могла видеть эспланаду, протянувшуюся между дворцом и Арсеналом.

Она кишела солдатами, которые с риском для жизни старались укрыть бочонки с порохом и тюки пакли.

Некоторые взобрались на крышу дворца с ведрами и метлами, сметая горящие головни и охлаждая водой раскалившееся железо. Великая русская крепость с ее пышными церквами и великолепными сооружениями походила на остров в океане огня, на сцену, плещущую над извергавшимся вулканом, потому что всюду, где Марианна могла видеть ограду, над красными стенами взлетали гигантские языки пламени, непосредственно угрожая императорским конюшням, откуда неслось ржание обезумевших лошадей, которых, впрочем, целая армия конюхов выводила наружу, стараясь избежать паники.

– Святой Иисус! – прошептала Марианна. – Спаси меня отсюда!..

Вдруг она увидела императора. С непокрытой головой, с разметавшимися по лбу короткими черными прядями и хлопающими по ветру полами серого сюртука, сопровождаемый Бертье, Гурго и принцем Евгением, он быстро шел к Арсеналу, несмотря на усилия высшего офицера, генерала де Ларибуазьера, который безуспешно пытался загородить ему проход и помешать идти по явно опасной дороге. Но Наполеон нетерпеливой рукой оттолкнул его и пошел дальше. Тогда группа артиллеристов, занятая перестановкой зарядных ящиков, бросилась ему навстречу и упала на колени, не давая пройти.

В тот же момент из конюшни появился нелепый белый плюмаж Мюрата, начавшего пробиваться к императору через вопящую толпу солдат. Со своего насеста Марианна услышала:

– Сир! Умоляю вас, согласитесь!

– Нет! Поднимитесь на эту террасу вместе с князем Невшательским и доложите мне, – заорал Наполеон на маршала Бесьера. – Я не уеду, пока это не станет действительно необходимым. Пусть каждый исполняет свой долг, и мы сможем остаться здесь в относительной безопасности…

Что-то вроде пушечного выстрела, сопровождавшегося звоном разбитого стекла, оборвало его слова. Лопнули стекла в окнах фасада дворца. Тогда и Наполеон устремился к только что упомянутой террасе, чтобы самому убедиться в размерах угрожавшей опасности, а ветер донес до Марианны обрывки проклятий, изрыгаемых королем Неаполя.

В этот момент ей пришлось отпустить ветки и откинуться назад, чтобы избежать удара горящей балки, летевшей сверху и ударившей по дереву.

– Я не могу оставаться здесь больше, – пробормотала она сквозь зубы. – Надо найти способ выбраться отсюда!..

Спасские ворота, единственные в поле ее зрения, были непроходимы из-за сбившихся там пушек, которые стягивали в Кремль. Но, посмотрев по всем сторонам, она заметила у подножия угловой башни, вздымавшей остроконечную крышу за небольшой церковью, потайной ход, по которому двигалась непрерывная цепь солдат с ведрами. Так доставлялась вода на крыши Кремля.

Солдаты совсем были не похожи на тех, что она только что встретила в башне. Что касается командовавших ими офицеров, все казались незнакомыми… да и выбора у нее не было.

Она соскользнула вниз, но едва коснулась земли, как порыв ветра подхватил ее, свалил и покатил по крутому склону до самой ограды, до того разбередив рану на плече, что молодая женщина не могла удержаться от слез. Когда она наконец остановилась, то немного полежала в траве, оглушенная, с такой болью и звоном в голове, словно попала в соборный колокол. Но внезапно она оказалась на ногах, нос к носу с самой странной женщиной, какую она когда-либо встречала, накрашенной матроной, гордо носившей поверх красной косынки гренадерскую медвежью шапку, чья шерсть носила столько следов огня, словно поле пшеницы после прохода небрежных жнецов.

По бочоночку, который женщина несла на плечевом ремне, Марианна узнала маркитантку. Ей было лет сорок, она причудливо вырядилась в пеструю полотняную юбку, синий жакет, кожаный пояс и обгорелые гамаши.

Подняв Марианну, она начала ее чистить, встряхивая платье и сильно хлопая по спине, чтобы стряхнуть прилипший сор.

– Вот так! – сказала она с удовлетворением, решив, что ее работа закончена. – Теперь ты в порядке, красотка! Но тебя здорово шкрябануло… не считая той оплеухи, полученной раньше, раз уж синяк светит!

Она показала на ссадину, полученную при встрече с китайской вазой, орудием императорского гнева.

– И куда тебя несло, что ты так спешила?

Отбросив назад выбившиеся из шиньона и щекотавшие лицо пряди, Марианна пожала плечами и показала на пылающее небо.

– В такую погоду поневоле заспешишь! – сказала она. – Я хочу выбраться отсюда. Меня уже стукнуло какой-то деревяшкой по голове, и я чувствую себя неважно!

Женщина округлила глаза.

– А ты что думаешь, с той стороны стенки лучше?

Бедняга! До тебя еще не дошло, что русаки из своего родного города устроили костер? Видать, им так больше нравится! Но ты и в самом деле как дохлая. На лице всего и краски, что синяк! Стоп, дам-ка я тебе глоток рикики! Увидишь, что за штука! Мертвого поднимет!

Широким жестом она отцепила от пояса манерку, наполовину наполнила ее из бочоночка и поднесла к губам потерпевшей, у которой не хватило мужества отказаться, тем более что она испытывала властную необходимость подкрепиться. Она сделала хороший глоток, и ей показалось, что это был жидкий огонь. Кашляя, отплевываясь, наполовину задохнувшись, она должна была еще выдержать помощь маркитантки, которая великодушно надавала ей по спине таких тумаков, что от них свалился бы бык.

– Что, не пошло? – смеясь, спросила она. – Ты, видать, еще девица! Не пообвыкла еще…

– Это… по-видимому, слишком крепко! Однако оно действительно подбодряет!.. Большое спасибо, сударыня!

Та расхохоталась, держась за бока.

– Ну ты даешь! Первый раз меня назвали сударыней. Я не сударыня, голубушка! Я мамаша Тамбуль, маркитантка вон тех, – сказала она, показывая большим пальцем на цепь солдат. – Я как раз несла им по глоточку, чтоб подбодрить, когда ты хряснула прямо мне на лапы. Слушай, а ты ж не сказала, че ты так неслась в это пекло?

Марианна даже не колебалась. Рикики определенно обострил ее умственные способности.

– Я племянница аббата Сюрже, кюре Сен-Луи-де-Франс, – выпалила она одним духом. – Мне сказали, что дядя пошел в Кремль увидеть императора, так я пустилась на его поиски, но, не нашла. Теперь я хочу домой.

– Племянница кюре, подумать только! И надо же, что мне попала такая стрекоза. Но, дурочка моя бедная, а ты знаешь, что твой дом еще стоит?

– Может быть, нет, но я все равно должна посмотреть. Дядя старый… у него больные ноги. Я должна найти его, а то он совсем пропадет.