Текст книги "Марианна в огненном венке. Книга 2"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
ГЛАВА V. ПОСЛЕДНИЕ МОСТЫ
Их было с десяток, загораживавших протоптанную в снегу копытами лошадей дорогу. Но за покрывавшими склоны долины деревьями виднелись и другие, разъезжавшие небольшими группами. Казаки! Словно варварские статуи они стояли, похожие на тех, что Марианна видела на берегах Кодымы. Они носили меховые шапки или шерстяные колпаки, их длинные красные пики грозно поблескивали…
Совершенно неподвижно, несмотря на яростный северный ветер, приносивший заряды сухого снега, они смотрели на приближающуюся карету. Правившая Барба так сжала челюсти, что на щеках выступили желваки, но не сказала ничего и продолжала двигаться вперед.
Только в отражавших белизну полей глазах появился суровый оттенок. Предчувствуя опасность, Марианна покашляла, чтобы замаскировать беспокойство, и сказала, указав подбородком на реку, которая вилась слева от дороги:
– А мост? Он еще далеко?
– Три или четыре версты, – ответила Барба, не отводя глаз от всадников. – Надо попытаться нам проскочить, потому что надвигается ураган.
Действительно, буря приближалась. Плотные черные тучи неслись с пугающей скоростью, гонимые северным ветром, от которого трескалась кожа и слезились глаза.
Женщины оставили часом раньше небольшой городок Борисов на правом берегу Березины, где они провели ночь у одного старьевщика, не без труда, впервые после того, как они десять дней назад покинули Смоленск, ибо в Борисове стояли войска русского адмирала Чичагова, занявшего тут позицию, чтобы «подстеречь и уничтожить Наполеона».
Все было забито солдатами, и старьевщик, хоть и еврей, не был в восторге от приезда таких гостей. Если бы не письмо Соломона, он просто не пустил бы их к себе, но Левин решительно пользовался большим уважением у своих единоверцев. Старьевщик разрешил им переночевать на складе, вместе с каретой и лошадью.
Выспались они плохо, но хоть не страдали от холода.
До Борисова, кстати, все прошло для них гораздо лучше, чем они предполагали. Морозов больших не было, всего два-три градуса ниже нуля, и благодаря Соломону они имели экипаж одновременно и скромный, и основательный. Их небольшая кибитка, плохо окрашенная и достаточно грязная, чтобы не привлекать внимания, не боялась плохих дорог. Что касается лошади, она была низкорослая, с длинной шерстью, очень сильная и выносливая, тщательно подкованная для зимней езды. Наконец, под брезентовым укрытием находился запас овса, продуктов, покрывала и даже оружие: ружье и два охотничьих ножа, для защиты от волков.
Если ночь заставала их в пути, Барба устраивала стоянку в лесу. Она разжигала костры, чтобы отпугивать хищных зверей. Привычка польки к походной жизни оказалась неоценимой. И мало-помалу своеобразная дружба связала аристократку и бывшую проститутку.
До сих пор не было ни одной дурной встречи. Единственный неприятный инцидент произошел при отъезде из Орши. Когда они покинули дом менялы Забулона, группа оборванцев с криками «Бей жидов!» забросала их камнями. К счастью, ни одна, ни другая не пострадали.
Иногда даже видели на незапятнанном горизонте вырезанные силуэты казачьих сотен на марше. Тогда ветер доносил до встревоженных женщин дикую песню. Невзирая на страх, они с невольным наслаждением слушали эти голоса со звучанием гармоничным и мрачным, как сама древняя русская земля. Затем бородатые всадники исчезали как сон, и с ними умирало эхо воинственной песни.
Но те, что ожидали на берегу реки, не думали петь.
Безмолвные, неподвижные как статуи, они являли собой тревожную картину, лишенную всякой поэзии.
– Вам надо приготовиться, – буркнула Барба.
Марианна уже занялась этим. Рахиль показала ей, как быстро прилепить к лицу и рукам тонкие пленочки подходящей раскраски, которыми издавна пользовались лжебольные и попрошайки. К этой отвратительной игре молодая женщина привыкла и через несколько мгновений уже лежала, закутанная в грязное покрывало, с закрытыми глазами, с багрово-красными пятнами на коже.
Когда карета остановилась, она испустила дикий вопль.
Тем не менее один из казаков взял лошадь под уздцы, и Барба сейчас же пустилась в объяснения, в которых Марианна ничего не поняла, но уловила данные им Соломоном имена: Сара и Ревекка Лурье из Ковно, возвращающиеся домой, чтобы Ревекка могла там умереть в мире.
Ревеккой была, конечно, Марианна. Она сама выбрала это имя в память о женщине, которая в Константинополе спасла ее от смерти. Ей показалось, что это принесет ей счастье, Но теперь она немного засомневалась, ибо споривший с Барбой голос был яростный, агрессивный. Видно, что-то шло не так.
– Внимание, – шепнула Барба по-французски.
Мнимая больная поняла, застонала громче и стала катать голову из стороны в сторону. Сквозь полусомкнутые ресницы она внезапно увидела совсем рядом всклокоченную голову. Кибитку наполнил резкий запах прогорклого жира и крепкого табака, такой отвратительный, что молодую женщину вырвало. Тогда мужчина втащил внутрь ружье и прикладом несколько раз ударил ее по ребрам, вызвав крики боли, тогда как Барба в слезах умоляла о пощаде.
Казак почти сразу же убрался, изрыгая непонятные ругательства. Затем карета снова тронулась, и Марианна хотела переменить положение, чтобы утишить боль.
– Не шевелитесь! – шепнула Барба. – Они сопровождают нас.
– Почему?
– Они говорят, что мы на военной территории, что мы виноваты. Они уводят нас с собой.
– О Господи, куда же?
– А я знаю? Туда, где они стоят, наверно.
– Но… наше разрешение на проезд?
– А им наплевать на него! Как, впрочем, и на вашу агонию. Их интересует только лошадь и содержимое кареты. Я думаю… они убьют нас.
Пробормотав эти слова, Барба не проявила никакого страха. Просто констатация печальной неизбежности. Горло Марианны перехватило, и она раскрыла глаза. Даже вид внезапно осевших мощных плеч польки вызывал подавленность. И Марианна, в который уже раз, начала готовиться к смерти. Ее ледяная рука нащупала за поясом охотничий нож, который она спрятала, решив воспользоваться им, чтобы подороже отдать свою жизнь.
По долине с завыванием пронесся шквал и осыпал карету снегом. Откуда-то донеслось неприятное воронье карканье, и Марианну внезапно охватило противное ощущение, что их карета – это похоронные дроги и ее неумолимо везут к могиле. Не зная, что делать, она начала совсем тихо молиться…
Конвоируемая четырьмя казаками карета продолжала свой путь вдоль Березины. Так доехали до деревни Студянки рядом с простым бревенчатым старым мостом. Барба снова запричитала:
– – Святой Казимир! Там еще другие казаки! Они рубят мост. Если они оставят нас живыми, мы не переедем на тот берег.
Тем временем сопровождавшие кибитку казаки подняли страшный крик.
– Что они говорят? – спросила Марианна.
– Забавная штука! Они просят подождать минутку, чтобы пропустить карету, пока мост не упал. Но я не пойму…
У нее не осталось на это времени. Казаки и карета остановились. Сейчас же два бородача сорвали Барбу с сиденья. Двое других схватили мнимую больную за ноги и плечи и вынесли из кареты. Верная своей роли до конца, она не сопротивлялась, ожидая, что ее бросят на снег.
Она заметила, что мост рядом, а казаки спешились, что Барба отчаянно отбивается, а ее несут к реке. Придя в ужас перед грязно-серой водой, она истошно закричала, стала сопротивляться, но напрасно. Казаки держали ее крепко, и она ощутила, как страх парализует ее…
Забыв, где она и что с ней, она стала кричать по-французски:
– На помощь! Ко мне!.. Помогите!..
В ответ раздался дикий рев. И в то же время она почувствовала, как ее раскачивают, бросают, и… вода заглушила ее последний крик.
Она была ледяной, эта вода, кипящая и еще более опасная из-за плывущих льдин. У Марианны появилось ощущение, что она погружается в бездонную пропасть, адский холод которой впивался в кожу. Она непроизвольно забилась, сбросила окутывавшее ее покрывало, затем шаль и вырвалась на поверхность, как вдруг ее нога коснулась дна. Очевидно, здесь был брод и мост нависал над этим бродом, ибо, осушив глаза, она увидела, что находится совсем рядом с бревенчатым устроем, и вскарабкалась на него.
К ее большому удивлению, берег, откуда ее сбросили, показался ей пустынным. Карета стояла по-прежнему, но вокруг нее никого не было. Подумав, что Барбу постигла ее судьба, она поискала глазами по поверхности реки, но ничего не увидела, и сердце ее сжалось. Бедная женщина, очевидно, погибла, не умея плавать…
Окоченев, стуча зубами, Марианна вышла из-под моста, поднялась по откосу и упала на заиндевевшую траву. Сердце ее стучало как барабан, наполняя уши громовым шумом. Ей необходимо двигаться, если она не хочет умереть, замерзнув. Инстинкт самосохранения был так силен, что она даже не подумала, что снова может попасть в руки ее палачей.
Она поползла по легкому склону. Ее глаза достигли уровня дороги, и… она поняла, что причиной шума в ушах было не только ее сердце: там, в нескольких туазах, между берегом и деревней, казаки бились с кавалеристами… кавалеристами, которые могли принадлежать только Великой Армии!
Ей показалось, что небо раскрылось над ней. Вцепившись скрюченными пальцами в обледенелую траву, не чувствуя больше ни холода, ни боли, она следила за боем. Он был неравным: десяток кавалеристов против полутора десятка казаков. Они сражались как львы, но явно терпели поражение. Уже три человека лежали в агонии на снегу, рядом с двумя убитыми лошадьми.
– О Господи! – взмолилась она. – Спаси их!
Ей ответил громкий клич с вершины ближнего холма.
Из-за купы деревьев появился небольшой отряд кавалеристов, человек двенадцать. Вперед вырвался украшенный султаном офицер в генеральском мундире. Увидев, что происходит на берегу реки, он на мгновение остановился, затем, резко сбросив шляпу и обнажив саблю, бросился к месту боя, закричав на добром французском:
– Вперед!..
Дальше было великолепно. Эта горстка кавалеристов обрушилась на казаков с неудержимостью смерча, опрокидывая, сшибая их с лошадей, освобождая товарищей и сея смерть сверкающими клинками.
И это было быстротечно. За считанные минуты оставшиеся в живых русские умчались в лес, преследуемые одним генералом. Порыв ветра донес его смех.
Вдруг Марианна заметила Барбу и едва не запела от радости. Полька вышла из-за приземистой сосны и бегом пустилась к карете. Марианна встала, хотела бежать к ней, но окоченевшие ноги отказались служить. Она упала, крича изо всех сил:
– Барба! Я здесь! Идите сюда! Барба!..
Она услышала. В одно мгновение она была рядом, обняла ее, смеясь и плача, обещая всем святым целый лес свечей.
– Барба! – простонала Марианна. – – Я так замерзла, что не могу идти!
– Подумаешь, важность!
И легко, словно ребенка, Барба взяла Марианну на руки и отнесла ее, дрожащую от холода, к карете. Но там ее опередил мужчина, в котором она узнала генерала.
– Я огорчен, милая дама, но у меня двое раненых!
При звуках этого голоса Марианна открыла глаза и с изумлением убедилась, что недавний кентавр – не кто иной, как Фурнье-Сарловез, нежно любимый возлюбленный Фортюнэ Гамелен, человек, вырвавший ее из когтей Чернышева и дравшийся из-за нее на дуэли в саду на Лилльской улице.
– Франсуа! – прошептала она.
Он обернулся, оторопело посмотрел, потер глаза, затем подошел ближе.
– Видно, я слишком много выпил вашей мерзкой водки.
– Вам не мерещится, друг мой, это действительно я, Марианна. Не ведая того, вы еще раз спасли мне жизнь.
Он на мгновение замер, затем взорвался:
– Но, черт возьми, чего вы болтаетесь здесь? И к тому же мокрая!..
– Казаки бросили меня в реку… Слишком долго объяснять!.. О, мне холодно! Господи, как мне холодно!..
– Бросить в реку! Черт побери! Я убью на сотню больше за это! Подождите чуточку, а вы, женщина, снимите с нее мокрое!
Он побежал к своей лошади, взял притороченный к седлу большой плащ, вернулся и укутал в него молодую женщину, оставшуюся в одной мокрой нижней юбке.
Марианна попыталась сопротивляться.
– А вы? Ведь он нужен вам!
– Не волнуйтесь обо мне! Я быстро сдеру что-нибудь теплое с казака! Вы сказали, что эта тележка принадлежит вам? Куда же вы направляетесь таким манером?
– Я пытаюсь вернуться домой. Франсуа, пожалейте меня, если вы в ближайшее время увидите императора, не говорите ему, что встретили меня. Мы уже давно не вместе.
Он с горечью рассмеялся.
– Почему вы решили, что я ему вообще что-нибудь скажу? Вы прекрасно знаете, что он ненавидит меня… как и я его, впрочем! И это дикое безрассудство нас не примирило! Он истребил лучшую в мире армию! Но что все же произошло между вами, что вы так разошлись?
– Я помогла бежать другу, который оскорбил его. Меня разыскивают, Франсуа. Неужели вы не видели в Смоленске или в другом городе объявления о моем розыске?..
– Я никогда не читаю их проклятые листки! Меня это не интересует!
Он подхватил ее на руки и направился к карете, где уложил, закутав посиневшие ноги в плащ. Затем, внезапно посерьезнев, он надолго припал губами к ледяному рту молодой женщины, прижав ее к себе в страстном порыве.
– Уже годы я мечтал об этом! – пророкотал он. – С самой ночи свадьбы Наполеона! Вы снова дадите мне пощечину?
Она отрицательно покачала головой, слишком взволнованная, чтобы говорить. Этот жгучий поцелуй был именно тем, в чем она нуждалась, чтобы вновь обрести жадный вкус к жизни. У нее появилось желание прилепиться к мужской силе, кипевшей в неисправимом дуэлянте.
– Куда вы направляетесь? Я хотела бы следовать за вами.
Он покачал головой, и его красивое лицо исказилось гримасой.
– Следовать за мной? Я думал, что вы хотите выбраться из этого ада! А тот, что я смогу вам предложить, будет еще хуже. Две трети армейских корпусов уничтожены, и казаки повсюду. И вместо того чтобы пробиваться к Польше, нашим жалким остаткам надо идти к Наполеону! Так что вы сматывайтесь отсюда! И побыстрей! Вам необходимо переправиться через реку, ибо казаки не преминут разрушить переправу… а я не смогу им помешать… людей мало…
– Но если император движется на Польшу, что будете делать вы? Мосты в Борисове уже уничтожены.
Он сделал жест, в котором усталость смешивалась с гневом.
– Я знаю. Поглядим… Теперь удирайте. Увидимся в Париже, если Богу будет угодно!
– И если у меня будет право жить там.
– Прощайте, Марианна! Если увидите Фортюнэ раньше меня, скажите ей, чтобы она пока не искала утешителя, потому что я вернусь! Россия не получит мою шкуру!..
Пытался ли он успокоить себя? Похоже, нет. Он излучал спокойную уверенность. И это не было фанфаронством: если из всей Великой Армии останется только один человек, им будет Фурнье! Марианна улыбнулась.
Ведь она увлекла генерала до того, что он поцеловал ее… по-братски.
– Я скажу ей это! До свидания, Франсуа!
После того как она нагромоздила на Марианну все покрывала и одежду, Барба уселась на свое место, взяла вожжи и чмокнула губами. Карета тронулась и медленно направилась к мосту. Снова повалил снег. Стоя на краю дороги, Фурнье наблюдал, как она перекатывается по неровным бревнам. Сложив руки рупором, он закричал:
– Будьте осторожны! Сразу за мостом дорога идет через опасное болото! Не отклоняйтесь в стороны!.. И постарайтесь миновать Сморгонь! Вчера там был бой.
Взмахом кнута Барба дала знать, что ей понятно, и кибитка погрузилась в снежный водоворот. Когда она полностью исчезла, Фурнье-Сарловез яростно передернул плечами, вытер рукавом что-то блеснувшее на его щеке, затем побежал к лошади и поспешил занять место во главе отряда. Последний мост через Березину остался в одиночестве, затерянный среди занимающейся бури в обществе мертвых. Он доживал свой последний день…
Покрытая снегом дорога на Вильну стала для женщин подлинной голгофой. После купания в Березине Марианну трясло в лихорадке. Представляться больной уже не требовалось: лежа в глубине кареты, закутанная в плащ и покрывала, она с трудом переносила мучительные толчки на ухабах.
А Барба демонстрировала мужество и невероятную выдержку, одна неся груз забот обо всем. Каждый вечер она разжигала костер, варила супы, делала кипящий грог, прогревала большие камни и клала их возле Марианны. Она также чистила скребницей лошадь, кормила и покрывала от ветра попоной. Днем она не отводила глаз от дороги и даже стреляла в волков с изрядным мастерством. Ее поддерживала единственная мысль: в Вильне они остановятся у еврея аптекаря, к тому же и врача…
Прошла ровно неделя после приключения у Студянки, когда среди холмов наконец показалась Вильна. Зажатый в объятиях двух рек с бурными водами, Вилии и Виленки, город был построен вокруг величественного холма, древней гробницы первых литовских князей, который увенчивала цитадель из красного кирпича. Над ней трепетал трехцветный французский флаг с императорским орлом рядом с личным штандартом герцога де Бассано, назначенного Наполеоном губернатором города. Там уже нечего бояться казаков. Город не был поврежден, хорошо снабжался и был солидно защищен.
В обычное время столица Литвы, выросшая на пересеченной местности, с ее белыми стенами, красными крышами, дворцами в стиле итальянского барокко и великолепными церквами являла зрелище многоцветное и радостное, но снег укрыл цвета своим покрывалом. При виде этого красивого города Барба облегченно вздохнула.
– Наконец-то! Теперь полечим вас как следует.
Найдем дом Мойши Шахны и останемся там, пока вы не выздоровеете.
– Нет! – запротестовала Марианна. – Я не хочу оставаться больше чем на два-три дня, пока вы не отдохнете, и поедем дальше…
– Но это безумие! Вы больны, очень больны! Вы что, хотите умереть?
– Я не умру! Но нам надо ехать. Я хочу попасть в Данциг как можно быстрей… вы слышите… как можно быстрей!
Отчаянный приступ кашля потряс ее, и она упала назад, обливаясь потом. Барба поняла, что лучше не настаивать. Она пожала плечами и двинулась на поиски их места назначения.
Дом Мойши Шахны находился недалеко от берега Вилии в предместье Антоколь, рядом с полуразрушенным дворцом Радзивиллов. По сравнению с предыдущими этот дом выглядел довольно красивым. В Вильне еврейская община была многочисленная и богатая. Большинство занимало центральный район города, представлявший собой беспорядочную путаницу извилистых, почерневших улочек и переулков, ограниченных главными улицами: Большой, Немецкой и Доминиканцев, – но некоторые из главарей жили в предместьях, достойных их положения и богатства.
Марианну и Барбу приняли, как в библейские времена. Им не докучали расспросами, хотя всем было ясно, что они не принадлежат к народу Израиля, но письма Соломона решительно обладали могуществом сезама.
Мойша Шахна и его жена Эсфирь уделили больной максимум внимания, но, когда молодая женщина через двое суток объявила о своем желании ехать дальше, врач-аптекарь нахмурил брови.
– Вам нельзя это делать, мадам! У вас сильный бронхит. Вам надо лежать в постели и особенно опасаться новой простуды, ибо это может стоить вам жизни.
Однако она настаивала со свойственным больным упрямством. К этому добавилась и боязнь, которую ей теперь внушала эта неизмеримая страна, ее враждебная природа, бесконечные снегопады, небо без солнца и надежды. Она стремилась вновь увидеть море, даже в таком северном порту, как Данциг.
Море было ее другом. Она провела большую часть детства на его английских берегах, и вот уже столько лет с ним связывались ее мечты, надежды и любовь. В ее лихорадочном состоянии Марианне казалось, что болезнь и все невзгоды словно чудом исчезнут, как только она окажется у моря.
Озабоченная Барба никак не могла понять ее непреодолимую жажду к бегству.
– Сделайте для нее все, что вы сможете, – сказала она Мойше. – Со своей стороны, я попытаюсь, представившись слишком усталой, задержать ее на лишних два-три дня. Но я не надеюсь добиться большего.
Действительно, через пять дней, когда жар спал, Марианна отказалась ждать еще.
– Мне нужно в Данциг, – повторяла она. – Я достаточно сильна для этого. Я чувствую, что меня там что-то ждет.
Ценой самой жизни она не смогла бы объяснить эту уверенность, которую Барба относила на счет болезни, но в лихорадочном беспамятстве и сопровождавших его зыбких снах она убедила себя, что судьба ждет ее там, в этом порту, куда она мечтала направиться с Язоном. И прежде всего эта судьба воплощалась в корабле.
Барба, безуспешно пытавшаяся представиться бессильной, впервые получила от хозяйки приказ: на завтрашний день приготовить карету и, когда полька попыталась спорить, услышала, что до Ковно только двадцать лье. Марианна спешила также вручить кузену Соломона драгоценную передачу, ибо в украденных из церкви жемчужинах она суеверно видела причину ее страданий. Кстати, они едва не погибли вместе с ней.
Это требование привело Барбу в отчаяние. Последняя надежда оставалась на врача. Но, к, ее великому удивлению, Мойша больше не горел желанием видеть женщин в своем доме… если только те не захотят остаться одни и рисковать встретиться с любыми неприятностями…
– Я уезжаю, – сказал он. – Я и мои, мы едем в Ригу, где у нас есть дом. Оставаться здесь неблагоразумно, если мы хотим сохранить наше добро… и самих себя.
Поскольку полька удивилась, он сообщил ей последние новости, поступившие с полей боев. Судя по ним, армия Наполеона, разбитая и изголодавшаяся, стекается теперь к Вильне, как к гавани спасения. Передавали также, что на Березине, как раз там, где женщины пересекли реку, произошла битва, более похожая на бойню, когда отступавшие переправлялись через водную преграду. Мосты были разрушены, и без героизма саперных частей, восстановивших их, всю армию могли уничтожить или взять в плен.
– Судя по тому, что я узнал, – продолжал Мойша, – это произошло за день до вашего прибытия сюда.
Теперь Наполеон спешит к Вильне. Его сопровождает голодная, отчаявшаяся толпа, которая обрушится на нас, как туча саранчи. Им нужны жилища, еда – они все разграбят. Особенно нас, евреев, которые, когда грабят или реквизируют, всегда попадают первыми. Поэтому я увезу и моих родных, и самое ценное, пока есть время. В конце концов, не так уж важно, если дом сгорит. Вот почему, – добавил он, – я должен пренебречь законами гостеприимства, спасая свою плоть, и просить вас уехать. Все, что я могу предложить вам, это следовать за нами в Ригу…
– Спасибо, нет! Ехать так ехать, поедем своей дорогой. Вы можете дать мне что-нибудь от простуды?
– Безусловно! Вы получите меха, двойные сапоги, даже переносную печку и, естественно, лекарства и продукты питания.
– Благодарю вас! Но вы сами-то как, сможете уехать? Французский губернатор…
Мойша Шахна сделал жест, удивительный для такого спокойного человека: он погрозил кулаком в пространство.
– Губернатор? Его милость герцог не верит этим ужасным слухам. Он грозит тюрьмой тем, кто их распространяет… и он собирается дать бал. Но я верю… и уеду!
На другой день кибитка отправилась в Ковно. Как он и обещал, врач щедро снабдил путешественниц всеми средствами для борьбы с холодом, и это не было лишним, ибо температура драматически резко упала. Термометр опустился до минус 20 градусов, реки замерзли, а снег так затвердел, что лошадь ступала по нему уверенно.
К счастью и вопреки боязни Барбы, молодой женщине стало немного лучше. Лихорадка не возвращалась, кашель смягчился, и приступы его стали более короткими. Но для большей безопасности Барба полностью закутала ее в меха, оставив открытыми только еще слишком блестевшие глаза.
Таким ходом потребовалось три дня, чтобы добраться до Немана. Вечером третьего дня, обеспокоенная усиливающимся морозом, Барба отказалась делать привал.
Тем более что они находились на пустынной равнине, где не было никакого укрытия.
– Пойдем до конца, – заявила она, приготовив горячую еду, – и утром будем в Ковно!
И всю ночь, освещая дорогу фонарем, она шла… пока дьявол не послал ей новое испытание. За два часа до восхода солнца, уже в виду Ковно, заднее колесо кареты сломалось на невидимом препятствии. От резкого торможения карету занесло.
Проснувшись от толчка, Марианна высунула голову наружу. При свете фонаря она увидела блестевшее лицо Барбы, смазанное бараньим жиром для защиты от мороза. И это лицо было само отчаяние.
– У нас сломалось колесо! – пробормотала она. – Ехать невозможно!.. Нет, – сейчас же запротестовала она, увидев, что Марианна собирается выйти, – не спускайтесь! Слишком холодно! Вы смертельно простудитесь.
– В любом случае я простужусь, если мы останемся тут долго без движения. Мы еще далеко от Ковно?
– Две или три версты. Может, лучше…
Она не успела закончить фразу. Из-за поворота дороги вылетел всадник и, избегая столкновения, резко свернул в сторону. Споткнувшись о насыпь, лошадь упала.
Всадник тут же вскочил, помог ей встать на ноги и, изрыгая французские проклятия, направился к карете.
– Черт побери! Кто это подстроил мне такую гадость? Банда проклятых…
Он вытащил пистолет и, похоже, решил им воспользоваться. Но Барба успела закричать, пока он не прицелился.
– Не убивайте нас! Сломалось колесо, и мы и так уже наказаны.
Услышав родную речь из уст этого невероятного создания, явно местного происхождения, мужчина подошел ближе.
– Ах, вы женщины? Простите меня, я не мог знать, но я больно ударился. И я спешу…
Марианна с удивлением увидела, что это не простой солдат, а один из доезжачих императорского двора. Его присутствие в этой ледяной пустыне было таким неожиданным, что она не смогла удержаться от вопроса, что он здесь делает. Тогда он представился.
– Амордю, мадам. Доезжачий его величества императора и короля. Я обязан позаботиться о перекладных лошадях. Император следует за мной!
– Да что вы говорите? Император?..
– Будет здесь с минуты на минуту! Извините, что я оставлю вас! Приехав в Ковно, я пришлю вам помощь.
А пока надо убрать карету в сторону, иначе его величество вынужден будет остановиться… не так резко, как я, надеюсь. Давайте быстрей, я помогу. Я и так уже задержался из-за волков, пришлось отстреливаться.
Сказав это, он зажал в кулаке повод и крикнул Барбе, чтобы она поддала карету сзади, но та не слышала его. Она бросилась к Марианне, первым побуждением которой, услышав о приближении Наполеона, было убежать в поле, чтобы спрятаться.
– Прошу вас, не делайте глупостей! Оставайтесь здесь! Может быть, он вас даже не увидит. И если он увидит вас, чего вам бояться? Здесь нет ни тюрем, ни…
– Помогите же, Бога ради! – заорал доезжачий, которому не подчинялась лошадь.
– Чего это вы выдумали? Что я подниму карету с риском надорваться? Если император приедет, он остановится, и все! И среди сопровождающей его армии найдется кому вытащить нас отсюда.
Амордю в ярости потряс руками.
– Я сказал – император! Не армия! Его величество вынужден ее опередить! Ему необходимо поскорей попасть в Париж. Положение там серьезное, похоже.
Ну, вы мне поможете? Святая кровь… вот и они!..
Действительно, три кареты вынеслись из-за поворота: дормез императора и два закрытых калеша, все белые от изморози. С десяток всадников сопровождали их.
У Марианны уже не было времени взобраться в карету, чтобы спрятаться. Она со стоном прижалась к Барбе, уткнув лицо ей в плечо. Она стыдилась внезапно охватившего ее страха. Но его внушал не столько Наполеон, сколько тяготеющий над ней рок, который не переставал воздвигать на ее пути одно препятствие за другим. Может быть, так ей на роду написано, что она никогда не попадет в Данциг…
Тем временем доезжачий подбежал к головной карете, из окошка которой кто-то высунулся. Марианна услышала хорошо знакомый голос, спросивший с нетерпением:
– Почему остановились? В чем дело? Что за карета там?
– Экипаж с двумя женщинами, ваше величество! У них сломалось колесо, и мне не удалось освободить дорогу.
– Две женщины? Что делают две женщины в такое время на этой дороге?
– Я не знаю, сир. Но одна говорит по-французски с местным акцентом, а другая – без акцента. Я думаю, что она француженка.
– Без сомнения, несчастные беглянки, как и мы, впрочем! Пусть посмотрят, что можно для них сделать.
Я подожду.
Говоря это, Наполеон отворил дверцу и спрыгнул на снег. Несмотря на волнение, Марианна не смогла удержаться и бросила взгляд в его сторону, в то время как он, освободившись от медвежьей полсти, шел к ним, с трудом переставляя ноги в громадных меховых сапогах.
Вот он уже рядом, и Марианна ощутила, как с перебоями забилось ее сердце, когда он приветливо спросил:
– Это с вами случилась беда, сударыня?
– Да, сир, – ответила Барба неуверенным тоном. – Мы надеялись попасть в Ковно до рассвета, но нас постигло несчастье… а моя подруга оправляется после тяжелой болезни. Я боюсь за нее из-за этого ужасного холода…
– Я понимаю вас. Ее надо получше укрыть. Могу ли я узнать, кто вы?
Барба уже открыла рот, чтобы ответить бог знает что, но вдруг что-то сломалось в Марианне, что-то, что было, пожалуй, ее боевым духом. Довольно с нее борьбы со всем – с людьми и стихиями. Она устала, она больна… и любая тюрьма была бы предпочтительнее того, что она вынесла. Оттолкнув Барбу, она открыла лицо и упала на колени.
– Это я, сир. Это только я… Делайте со мной, что хотите…
Он издал глухое восклицание, затем крикнул, не оборачиваясь:
– Рустан! Фонарь!..
Мамелюк, которого она не видела и не думала, что он в России, подбежал, словно меховая гора, увенчанная тюрбаном. При неверном свете фонаря Наполеон вглядывался в истощенное болезнью лицо и глаза, полные слез, которые, скатываясь по бледным щекам, замерзали. Его взгляд загорелся огнем, который, впрочем, быстро потух, и вдруг он нагнулся к ней с таким окаменевшим лицом, что она не могла удержаться от стона.
– Сир… Вы никогда не простите меня?
Но он ничего не ответил и взял из рук мамелюка фонарь.
– Отнеси ее! – сказал он ему. – Положи в карету! Ее спутница поедет с Констаном. Лошадь выпрячь и взять с собой. Что касается этой… повозки – она не стоит того, чтобы тратить на нее время. Переверните ее на обочину, и отправимся! Здесь можно околеть от холода!
Без единого слова Рустан поднял Марианну и отнес в дормез, где уже находился один человек. Она не могла удержаться от улыбки, узнав Коленкура и увидев написанное на его лице изумление.
– Видно, так уж предопределено судьбой, господин герцог, что мы всегда встречаемся при необычных обстоятельствах, – прошептала она.
Но сильный приступ кашля потряс ее и помешал продолжать. Сейчас же герцог де Висанс подсунул ей под ноги жаровню, потянулся к дорожному несессеру, достал вино, налил в кубок и поднес к губам молодой женщины.
– Вы больны, сударыня, – сказал он сочувствующим тоном. – Этот климат не для вас…
Он умолк, так как Наполеон поднялся в карету и стал укрываться медвежьей полстью. Он казался разъяренным. Его движения были резкими, брови – сильно нахмуренными, но Марианна, подкрепившись вином, которое оказалось любимым государем шамбертеном, рискнула подать голос:
