Текст книги "Сто лет жизни в замке"

Автор книги: Жюльетта Бенцони

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Все же даже во времена ее наибольшей славы находились люди, которые не переносили ее. Один из них был Марсель Пруст. Вот как объясняет это Жислен де Дисбах: «Со здравым смыслом ребенка он не скрывал своего разочарования от игры Сары Бернар, которую едва можно было понять, настолько быстро она декламировала, проходясь рубанком монотонного речитатива по целой тираде. Он не ведал в своем простодушии, что своей репутацией актриса была обязана в основном тому, что она была лучшей комедианткой в жизни, чем на сцене, и что ее триумфом является ее роскошная и сумасшедшая жизнь, полная забавных драм и странных личностей, что и сделало из нее любимую героиню для журналистов, уверенных, что о ней всегда можно написать красочную статью».

Суровая критика, исходящая от такого человека и такого писателя, мало поддающегося на подобное женское очарование! У Сары, судя по всему, его было много – высокая сильфида, сошедшая с портрета Клэрена, окруженная отблесками света, из которого выплывало таинственное треугольное лицо с тонкими чертами и с мечтающим взглядом зелено-голубых завораживающих глаз.

Несомненно одно, она покоряла всех, кто был рядом. Это случилось даже с Жюлем Ренаром, хотя он был предупрежден о ее чарах и даже поклялся: «Только не я! Я не попадусь на ее уловки!». И все же! Последуем за ним к Саре Бернар 2 января 1896 года: «У Сары Бернар. Она лежит перед монументальным камином на шкуре белого медведя. Впрочем, у нее вообще не садятся, у нее ложатся. Она говорит мне: «Располагайтесь здесь, месье Ренар!». Здесь? Где здесь? Между ней и мадам Ростан имеется подушка. Я не осмеливаюсь сесть на нее и встаю на колени в ногах мадам Ростан так, что мои ноги торчат как на исповеди. Когда мы направляемся в столовую, Сара берет меня за руку. Я забываю даже раздвинуть шторы на двери, ведущей в столовую. Я хочу отпустить Сару прямо перед столом, но надо идти в его конец, к большому стулу под балдахином. Я сажусь справа от нее и ем совсем мало. Сара пьет из золотого кубка. Я не осмеливаюсь открыть рот даже для того, чтобы попросить салфетку, которую у меня забрал лакей, и я ем мясо десертной вилкой. Через какое-то время я с удивлением ловлю себя на том, что аккуратно складываю объеденную спаржу на подставку для ножей. Меня также интригуют стеклянные подносы – на них накладывают салат. К счастью, слева от Сары сидит доктор, неизменный доктор романов, театральных пьес и жизни. Он объясняет Саре, почему она слышала этой ночью двадцать один удар, и почему ее собака пролаяла двадцать один раз… Потом мадам Морис Бернар (невестка Сары, урожденная принцесса Яблоновская) опрокидывает на скатерть вазу с водой и цветами. И вот я весь залит водой. Сара быстро смачивает пальцы в этой воде и растирает мне голову. Я становлюсь счастливым на длительное время… В гостиной стоят пальмы с электрическими лампочками под каждым листом. Здесь же – маленькая фигурка девочки из коричневой глины под стеклянным колпаком, которую Сара собирается закончить по возвращении. (Кроме всего прочего она занималась скульптурой.) Портреты, масса музейных вещей…». И еще животные! В Париже у нее были пять пум и две огромные собаки, «каждая из которых могла бы съесть ребенка на ужин». На Бель-Иле бывали несколько иные звери.

В конце восьмидесятых годов Сара, посещая юг Бретани, остановилась перед одним из самых красивых пейзажей страны, открывающимся на старинное феодальное владение суперинтенданта Фуке: мыс Жеребцов. Это нагромождение циклопических скал, врезающихся в пенный океан. Там сохранился старый форт, которому Сара сразу присвоила титул «морского замка». Этот продуваемый морским ветром форт Сара превратила в свои летние пенаты. Несколько тесные пенаты, так как она не могла расстаться со своей свитой, повсюду сопровождающей актрису. «В этом «замке», перестроенном Сарой с большими затратами, было что-то от мастерской художника и одновременно от цирка, потому что кроме странных персонажей, которых она коллекционировала, там можно было встретить целую коллекцию набитых соломой или живых животных…». И каких живых животных!

Во время своего первого турне по Южной Америке разве не Саре пришла в голову идея купить огромного удава, который, по мнению продавца, не должен был проснуться раньше, чем через несколько месяцев, при условии, что перед этим он будет сытно накормлен. Тщательно упакованное животное было отправлено на Бель-Иль, где, правда, ему не удалось долго прожить. В тот момент, когда удав проснулся от спячки, актриса играла со своими друзьями в домино. Удав широко разинул глотку и попытался проглотить подушку с канапе. «Сара утверждала впоследствии, что у нее было время только для того, чтобы схватить револьвер, прицелиться в чудовище и «уббить, уббить его там, там, среди подушек». Другое экзотическое приключение: на этот раз с крокодилом. Однажды, осматривая в Лузиане парк одного из своих друзей, Сара внушила себе, что в ручье, пересекавшем парк, водились «крокодилы». И, не дожидаясь ответа хозяина, она заявила, что завтра же утром желает охотиться на крокодила.

Всеобщее смятение. В округе не было ни единого аллигатора, но в конце концов после долгих поисков великодушный друг все же нашел одного «размером с ребенка, которого поспешили пустить в реку». Назавтра утром – всеобщая боевая тревога! На рассвете отважная охотница появляется в полном снаряжении: «в охотничьих сапогах, шляпе с пером, с шестью патронташами, запасными ружьями и на груди с увядающим георгином блекло-красного цвета». И все отправились на охоту. Сара рассчитывала на красочные пироги, но ей пришлось довольствоваться паровым катером, на котором она целый день бороздила водную гладь. Так ничего и не найдя. Андре Кастело рассказывает, что крокодила-бэби нашел сторож, когда уже стемнело. Тот крепко спал. Его принесли Саре:

«– А он не кусается?

– Нет, он спит. Он будет спать три месяца. В это время у него спячка.

– Он спит по четыре месяца? Дорогой друг, я его забираю. Он спит по шесть месяцев! Я хочу получить свой охотничий трофей». Тщательно упакованный крокодил прибыл на Бель-Иль.

Дадим снова слово историку Сары: «Мой крокодил! – восхищалась Сара. – Мой крокодил! Нет, не в парк. В холл! В холл! Дайте я его освобожу!»

Пакет распаковали. Одна из собачек Сары начала лаять перед носом крокодила, который открыл свою пасть и в мгновение ока проглотил ее. Сара взобралась на рояль, а ее секретарь Питу убил крокодила выстрелом из ружья. Из него сделали чучело, а Сара думала только о гибели своей собаки: «Это ее могила», шептала она, показывая на чучело крокодила, висящее на стене холла…

Да, теперь существовал холл и много других комнат. Находя «морской замок» слишком тесным, Сара построила уродливую виллу типа казармы на заброшенном фундаменте гостиницы. Этот монумент, отделанный кирпичом по белой штукатурке, поставленный в этом прекрасном месте, являл собой такое же удручающее зрелище, как автозаправочная станция (бензоколонка) посреди парка во французском стиле. Но Саре он нравился таким, каким был. Она была окружена там плеядой друзей, таких, как Рейнальдо Хан, Ростан и его супруга, ее дорогой Клэрен, прозванный ею «Жожот», которого она возвела в должность камергера, и художник Луис Аббема, возведенный в ранг статс-дамы.

Жизнь протекала на вилле без особого разнообразия: после обеда все направлялись в уголок сада, заросший тамариском, окрещенный актрисой «Сараторием», где в принципе все должны были предаваться послеобеденному сну. Для Сары это заключалось в том, что она устраивалась в шезлонге, закрывала глаза и повторяла: «Я сплю… Я сплю». В это время ее спутники читали газеты, болтали или играли в шашки. Для них не могло быть и речи о сне! Они должны были подкарауливать туристов, которые, вооружившись подзорными трубами, пытались застать врасплох великую актрису. Если она действительно хотела отдохнуть, то оставалась в своей комнате и просила Луизу или кого-нибудь еще закутать голову ее вечной вуалеткой и устроиться вместо нее на шезлонге. В остальное время все гуляли, ловили креветок или слушали музыку. Рояль-убежище на случай нападения аллигатора стоял здесь не только для этого.

По воскресеньям, вся в сознании своих обязанностей владелицы замка, Сара отправлялась в церковь Созона, чтобы показаться верующим «волнующе простой». После чего все сначала обедали в форте, а потом перебирались в казарму, на крыше которой, как только приезжала Сара, сразу поднимался белый флаг с ее девизом, вышитым золотом: «И все же!».

Каждый год Сара преданно приезжала на Бель-Иль, и вполне возможно, что большая соленая «оплеуха» океана вносила свой вклад в ее поразительную жизнеспособность. Это женщина с неукротимой энергией, намного опередившая свое время, некоторым образом открыла пользу морской климатотерапии. Однако с 1905 года ей пришлось испытывать ужасные страдания из-за драмы – на этот раз ничуть не комедийной! – которая сделала ее калекой.

Все началось в Рио-де-Жанейро, где актриса играла в Тоске, поставленной ее другом Викторианом Сарду. В конце последнего акта Тоска бросается со стены замка Святого Ангела, не в силах пережить своего возлюбленного, расстрелянного у нее на глазах. На самом деле актриса лишь переступала парапет и спускалась по приготовленной для нее маленькой лестнице. В этот вечер Сара поскользнулась, оступилась на лестнице и серьезно повредила колено, но восприняла это, по своему обыкновению, беспечно: не может быть и речи о том, чтобы лечиться в Рио! Ее ждут в Нью-Йорке, и она рассчитывает на врача парохода, на котором предстоит плыть в Соединенные Штаты. Однако, увидев его черные ногти на не очень чистых руках, она не дала ему дотронуться до себя. Это привело к тому, что по приезде в Нью-Йорк ее колено было в таком состоянии, что пришлось отложить на две недели первый спектакль. Она «все же» полностью выполнила договор по спектаклям, ценой ужасных страданий и стараясь играть как можно чаще сидя. «Но, как писал Луи Верней, который впоследствии женился на ее внучке Лузиане, она была настолько невероятно проворна, обладала одновременно такими безупречными грацией и ловкостью, что никто из публики не догадывался о нечеловеческих усилиях, которые ей приходилось прикладывать, чтобы казалось, что она ходит нормально. Как только она уходила со сцены, она без сил падала на стул…».

Поврежденное колено так никогда и не поправилось, несмотря на морской воздух Бель-Иля и все усилия ее друзей, которые они прилагали, чтобы облегчить ее страдания и уменьшить боль. Тем не менее, Сара ничего не изменила в своей жизни актрисы и женщины. Только через десять лет – да, да через десять лет! – она пришла к выводу, что это невозможно больше переносить, и заявила сыну: «Выбирай! Или я покончу с собой, или я дам отрезать себе ногу…». 22 февраля 1915 года в Бордо доктор Денюсе произвел ампутацию. Саре в этот момент был 71 год!

Думаете, она решила уйти со сцены и отдохнуть? Никоим образом! Жизнь продолжалась. Она должна была выступать на сцене, еще и еще выступать, чтобы поддерживать свой невероятный образ жизни. И при этом она еще и путешествовала и создавала новые образы! Так как она не могла переносить протез в таком виде, как их делали в то время, она предпочла жить «на одной лапе» и велела сделать портшез без крыши в стиле, отдаленно напоминающий стиль Людовика XV. По сути, это было лакированное кресло, покрытое витиеватым орнаментом, по бокам которого прикреплялись ручки, как у носилок. Она заставляла носить себя в нем повсюду, «как императрицу», вплоть до окопов, куда она приезжала в 1916 году, чтобы читать стихи солдатам и немного развлечь их. Ее машина была оборудована таким образом, что в нее можно была вставлять кресло. «Я видела гений Сары, – рассказывала мадам Дюсан, которая сопровождала, ее в турне по «офицерским столовым», – я видела ее мужество…».

Когда в начале 1922 года жители Бель-Иля видели, как поднимается белое с золотом знамя над старым фортом, они испытывали обычную радость. Для острова Сара была манной небесной, и здесь, как и везде, восхищались ее мужеством. Бельильцы не знали, что они видят ее в последний раз. Как можно было представить себе, что эта блистательная женщина, которая только что объявила о своем предстоящем этой осенью турне по югу Франции и Италии, умрет? 30 ноября она играла в Турине в «Даниэле». Это был последний раз, когда великую Сару видели на сцене. Она хотела быстрее вернуться в Париж, чтобы приступить к репетициям «Сюжета для романа» Саши Гитри, в котором она должна была играть вместе с Люсьеном Гитри. Внезапный приступ уремии разрушил эти прекрасные планы. Саре пришлось вернуться к себе домой.

Однако она поправилась и по совету Саши Гитри начала изучать возможность сняться в фильме «Прорицательница», так как она не могла больше играть на сцене. В то время ей было 78 лет, и она была во всех отношениях инвалидом. Все же Сара согласилась. Первые кадры были отсняты 15 марта 1923 года. Но новый приступ уремии остановил съемки, которые больше не возобновлялись. На этот раз это был действительно конец… хотя еще и не совсем! Только 23 числа она легла в кровать, чтобы больше не покидать ее, кроме как для того, чтобы лечь в купленный уже много лет назад гроб из красного дерева. Он стоял в углу ее комнаты, и Саре случалось устраиваться в нем, повторяя роль.

В восемь часов вечера 26 числа врач, не покидавший ее несколько последних дней, открыл окно и сообщил толпе, не расходившейся вот уже три дня, что мадам Сара Бернар умерла.

Безобразная вилла-казарма Бель-Иля, отважно перенесшая войну 14 года, не устояла перед второй мировой. Она перестала оскорблять пейзаж, который совершенно в ней не нуждался, для того, чтобы напомнить нам о Саре.

«Кувшинки» Живерни

Кто бы ни посещал дом Клода Моне в Живерни, не мог не попасть под его очарование и не хотел бы снова вернуться в это имение, ибо, если существует пристанище счастья и сладкой жизни, это было именно оно. Конечно, речь не идет о замке. Этот длинный дом с нежно-розовыми стенами и треугольным фронтоном более походил на усадьбу, сады которой приводили всех в восторг. У вас возникало впечатление, что вы гуляете по гигантскому ожившему полотну Моне!..

Когда в 1883 году художник обосновался в Живерни, он еще не был по-настоящему известен. Ему было тогда сорок лет и «кроме короткого периода успеха после выставки в Аржентей его полотна продавались все также мало и все также плохо». Кроме того, его жизнь была нелегка. В 1870 году он женился на своей натурщице, очаровательной Камилии, которая родила ему двух сыновей, эта семья была счастлива. Увы, девять лет спустя Камилия умерла, оставив Клода в: полной растерянности и отчасти в раскаянии.

Дело в том, что несколько лет назад он подружился с деловым человеком Эрнестом Ошеде и его женой Алисой, которая в 1876 году стала любовницей художника. Но через год после этого Эрнест Ошеде разорился, объявил себя банкротом и, бросив жену и детей – у него их было шестеро, – исчез. Камилия, добрая и великодушная, подружилась с Алисой летом следующего года. Надо сказать, что «импрессионисты были вынуждены проводить лето в деревне в поисках сюжетов на открытом воздухе», отмечал Жорж Пуасон. Моне была нужна для этого долина Сены «с ее тысячами впечатлений от игры света и воды». Алиса с детьми провела лето 1878 года вместе с семьей Моне. После смерти Камилии вдовец и покинутая жена, разумеется, решили соединить свои небольшие средства и свою детвору: всего детей стало восемь. А так как парижская жизнь была слишком дорога для них, новой паре пришла в голову мысль окончательно обосноваться где-нибудь в сельской местности, где художник смог бы наблюдать изменение игры света в зависимости от времени года.

Они сначала выбрали Пуаси, но Моне там не нравилось. Он предпочитал быть поближе к Нормандии, которую он любил больше всего. В 1892 году он сорок раз написал фасад Руанского собора при различном освещении!

«Из окна поезда, шедшего из Вернона в Жизор, художник открыл для себя Живерни и устроился с Алисой и детьми сначала на постоялом дворе деревни. Потом он снял дом» (который он купил в 1890 году). В день своего переезда в Живерни он узнал о смерти Эдуарда Моне…

Очаровательная усадьба тут же стала приносить ему удачу. Пятьдесят шесть полотен, которые он выставил у Дюран-Рюеля, наконец вызвали восторг посетителей и создали художнику многочисленных верных почитателей. Но по-настоящему богатым человеком его сделал американский рынок, в то время как Франция размышляла, стоит ли возводить его в святые.

Внутренние помещения дома были отделаны в цветах палитры художника. Стены столовой были желтого цвета с темно-желтой окантовкой. Все остальное в столовой было тоже желтое – камин, мебель и застекленный сервант. Это было теплое, как гостеприимство Моне, пятно, сияющее среди других комнат, окрашенных в очень нежный голубой цвет. Кухня была выложена кафелем в стиле дельфта. Ставни покрашены в зеленый цвет, который художник долго подбирал так, чтобы он хорошо сочетался с телесным цветом стен дома. Что касается сада, то он представлял собой бездну всевозможных цветов.

К западу от дома находился амбар, который, конечно же, стал мастерской, куда Алиса поставила ротанговую мебель. Она окончательно связала свою жизнь с Моне, который женился на ней в 1892 году в присутствии господина мэра и Эллэ и Кайботта в качестве свидетелей. Но имение еще не полностью удовлетворяло художника. По границе его парка – примерно в гектар – проходила линия железной дороги, а вдоль нее проселочная дорога, которую называли дорогой короля.

Через год после свадьбы Моне купил участок за железной дорогой и, «похлопотав перед властями, получил разрешение отвести на него один из рукавов Эпты, чтобы питать водой пруд, через который в 1895 году был перекинут знаменитый японский мостик».

К этому времени Моне, достигший вершины своей власти, с которой он более не спускался, уже давно вел в Живерни жизнь, отмеченную сердечным гостеприимством и даже в некоторой степени барскими замашками. Он любил собирать друзей за своим столом, который, казалось, всегда купался в солнечном свете. Многие его друзья садились за этот стол, чтобы отведать блюда изысканной кухни – художник был настоящим гурманом: уже упомянутые Эллэ и Кайботта, а также Ренуар, с которым Моне ранее совершил большое путешествие по берегам Средиземного моря; Писсарро, Мэри Каса, Берт Моризо, приезжавший со своей супругой и привозивший Малларме. Это был самый счастливый период в жизни художника, и когда в 1897 году его сын Жан женился на Бланш Ошеде, он считал себя самым счастливым человеком в мире. Знаком расцвета его таланта было то, что в это время он написал свои первые «Кувшинки».

К несчастью, не бывает жизни без испытаний. Те, которые обрушились на Моне, были жестоки. Сначала в 1899 году умирает Сюзанна Ошеде. Алиса так никогда и не оправилась от этой душевной раны. В 1911 году она умирает, оставив своего спутника жизни, которому было в тот момент семьдесят один год, в глубокой скорби. Скорби, которой не суждено было развеяться: в 1914 году Моне потерял своего любимого сына Жана.

Он еще раз нашел себе ангела-утешителя. Бланш, молодая вдова Жана, которую он обучил живописи, переехала жить в розовый дом, чтобы заботиться о «своем отчиме и свекре», которого она больше не покинула.

В доме насчитывалось в это время уже две мастерские, но этого было недостаточно. Как Роза Бонер хотела построить убежище для своей «молотьбы», так и Моне хотел бесконечно развивать свою тему «кувшинок». Он построил для этого третью мастерскую в восточной части усадьбы. Война была в разгаре, совсем недавно умер Жан. Моне, вероятно, чтобы избежать жалящей боли, развил усиленную деятельность. «Кувшинки» можно было увидеть везде, их везде продавали…

С появлением мира появились новые друзья: Галлимар, Клемансо, Поль Валери, Синьяк, Вюйар, Гуссель, Боннар и разносторонний Саша Гитри, приезжавший сначала со своей первой женой Шарлоттой Лизе, а потом со второй – Ивонной Прентан. Любовь друзей-художников обогатила коллекцию картин старого мастера. Эта коллекция была начата еще в 1871 году, когда он был еще далеко не богат, с превосходных японских гравюр. Моне мог бы быть еще счастлив, если бы его зрение не было под угрозой и не приводило бы его в отчаяние. Разве мог он себе представить жизнь без цвета? «Он концентрировал свой взгляд, которому угрожала катаракта, на травах и цветах парка, на водоеме, который был для него как бы алхимическим перегонным кубом для изготовления удивительной микстуры из растений, отблесков и воды», – говорил Жан Касон.

В 1923 году он не выдержал и решился на операцию. Она прошла так успешно, что Моне был вне себя от радости. Он видел! Он видел намного лучше, чем раньше! Он даже заявил, что теперь собирается жить сто лет… Но время отпущено гениям так же, как и простым смертным. 5 декабря 1926 года глаза Клода Моне закрылись для земного света, чтобы открыться для света другого мира…

Его сын Мишель унаследовал дом и его творения, но не захотел жить в Живерни: отец никогда не любил его так, как Жана. Хранительницей дома и картин вплоть до своей смерти была Бланш, после чего рай Моне пришел в запустение. Надо думать, Мишель Моне был злопамятным!

Слава Богу, наследнику пришла в голову хорошая мысль завещать имение и свою коллекцию произведений Моне Академии Изящных Искусств, которая после его смерти в результате несчастного случая в 1966 году взяла все это в свои руки. Были произведены самые неотложные ремонтные работы, но для того, чтобы Живерни вновь обрел свою свежесть и блеск, нужен был волшебник. Им стал тот, кто восстановил Трианон, вновь меблировал Версаль, воссоздал спальню королевы и спальню короля, большей частью благодаря пожертвованиям, собранным в Соединенных Штатах его женой американкой. Геральд Ван дер Кемп, став директором Живерни, предпринял тщательную реставрацию, чтобы придать первоначальный вид дому и паркам, где теперь тень Моне может прогуливаться улыбаясь…