Текст книги "Короли и королевы. Трагедии любви"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 21 страниц)
КОРОЛЕВА, ПОЖЕРТВОВАВШАЯ СОБОЙ
АГНЕСС ИЗ МЕРАНИИ
Слабый луч яркого июньского солнца проникал в холодные приемные покои монастыря августинок в Кюзуане. Окна, узкие как бойницы, стекла которых были покрыты свинцом, почти не пропускали света. Ингеборг Датская села у одного из этих подобий окна, чтобы хоть чуть-чуть насладиться солнечным теплом. Ее руки покоились на коленях, меж пальцев она держала четки и, казалось, не слушала, что ей говорят.
Посетитель в фиолетовой мантии и с кольцом кардинала замер перед ней в почтительной позе. То был не кто иной, как Этьен де Турнэ, аббат Сен-Женьев, один из посланников, который навещал Ингеборг, и один из тех немногих друзей, кто остался предан ссыльной королеве. Он прибыл из Парижа и, вероятно, с недоброй вестью, ибо на щеках королевы были слезы. Когда он замолчал, она в отчаянии взглянула на него.
– Итак, вы говорите, господин епископ, что это уже решено?
– Да, мадам, неделю назад. Ваше величество должно было иметь в виду, что однажды это произойдет и король Филипп, да хранит его Господь, вновь попытается жениться.
– Но он не имеет на это право, он не может. Я королева, я его жена. Тот развод был недействителен, и я удивлена, что он нашел женщину, к тому же принцессу, которая не боится гнева Всевышнего и соглашается на подобную низость. Эта девушка, должно быть, лишена всякого стыда…
– Мадам, мадам, – попытался ее успокоить прелат, – гнев управляет вами. Вы забываете, что церковные судьи законно расторгли ваш брак.
– Это приговор, который папа Целестин III не признал.
– Но он не принял никаких канонических мер против этого. Папа очень симпатизирует Франции, он очень тихий старик, который хочет прожить остаток дней своих в мире. Но королева Агнесса…
– Королева Агнесса, – горько сказала Ингеборг, – как вы можете называть ее так в моем присутствии?
– Ибо таинство церкви и выбор короля сделали ее таковой. Мадам, вы должны прислушаться к голосу разума и возвратиться в Данию. Вы же страдаете в этом монастыре, влачите жалкое существование.
Действительно, Ингеборг не носила украшений и потрепанные края ее платья свидетельствовали о том, что оно не ново. Она горько рассмеялась.
– Вы можете даже сказать «убогое», монсеньор. Король не платит за меня ни франка. Чтобы прожить, я вынуждена была продать все, что имела, даже платья, которые теперь украшают горожанок в этих краях.
– Это печальная история, – промолвил Этьен де Турнэ и потупил взор. – Поэтому я советую вам подчиниться воле короля. Тогда к вам вернется богатство и признание, которого вы заслуживаете, и…
– Ни слова больше, сеньор епископ. Я не отступлюсь, даже если мое положение еще ухудшится. Я королева Франции и останусь ею. Рано или поздно Рим услышит мои жалобы, справедливость восторжествует и я займу свое место рядом с Филиппом, моим мужем.
Этьен покачал головой и поднял глаза к полутемным нависшим сводам ледяного, похожего на подвал помещения.
– На вашем месте я бы не рассчитывал на это, ваше величество. Король упрям, его намерения ясны и… он любит новую королеву.
Ингеборг так сильно сжала руки на коленях, что костяшки пальцев побелели. Она побледнела еще больше и закрыла глаза.
– Скажите, какова она, – спросила она взволнованно, – она красива?
Епископ некоторое время помедлил. Ему было жаль эту женщину, которая несколько лет провела в заключении только потому, что не признавала объявленный развод, но ему казалось, что будет лучше, если он скажет ей всю правду.
– Исключительно красива… и к тому же очень влюблена, мадам.
Ингеборг не открывала глаз. Этьен заметил, что из-под ее век струились слезы.
– Я тоже люблю его, мессир, и теперь больше, чем прежде. Поэтому я не отрекусь от него и не соглашусь покинуть страну. Можете сказать ему это.
Епископ, низко поклонившись, ушел. Ингеборг осталась одна, потерянно прислонившись к голой стене.
Епископ передал настоятельнице тяжелый кошелек с деньгами, который ему дал для Ингеборг епископ Реймса. Затем вскочил на коня и направился обратно в Париж.
Вечером того же дня Филипп находился в башне замка, возвышавшегося над лесами Галатии. Его голова покоилась на коленях Агнесс, он смотрел на огонь в камине, который, несмотря на время года, был зажжен, чтобы избавиться от сырости. Он был преисполнен радостного ожидания. Охота привела их в этот отдаленный замок, где они были вынуждены просить о гостеприимстве. Редко Филипп бывал преисполнен такой радости жизни, и Агнесс разделяла с ним это ощущение.
Он взглянул на молодую женщину и, ласкаясь, принялся преследовать губами ее руку, которая гладила его по щеке. Вот уже прошло восемь дней, как она стала его женой, и его все еще пронизывало то живое чувство, которое охватило его при первом взгляде на Агнесс. После первого, краткого объятия он уже знал, что эта та самая великая любовь, которую он так ждал: богиня Диана-охотница.
Она была среднего роста, стройна, и ее талию можно было охватить руками. У нее были густые, черные, блестящие волосы, которые с трудом удерживались заколками. Кожа была нежна, а цвет глаз за длинными ресницами невозможно было определить. Короткий нос и маленький рот делали ее совсем юной, но держалась она с королевской осанкой. Стоило ей появиться при дворе, как добрая половина сеньоров влюбились в нее и поклялись носить впредь только ее цвета.
Филипп не был для нее незнакомцем. Ее отец, Бертольд Меранский, баварский герцог, был товарищем Филиппа по крестовому походу и много рассказывал о молодом, красивом и благородном короле. Агнесс часто мечтала о нем в девичьих покоях замка Андекс, под окнами которого было светло-голубое море. Когда же он предложил ей руку, оставалось лишь последовать голосу своего сердца.
Филипп, наконец, поймал обе ее руки и покрыл их поцелуями.
– О чем думает моя любимая? – спросил он.
Она улыбнулась, и он восхитился ее жемчужно-белыми зубами.
– О нас, мой нежный возлюбленный… никогда я не полагала, что такое счастье возможно. Я так боялась не понравиться вам…
Она говорила по-французски немного запинаясь и с акцентом, который придавал ей особую прелесть. Филипп рассмеялся.
– Не понравиться мне? Тогда я был бы очень странным мужчиной. В замке вашего отца не было зеркала? Скорее я должен был тревожиться…
– Вы, Филипп? Я любила вас всегда… я любила вас еще совсем маленькой девочкой. Я всегда была только вашей.
Вместо ответа Филипп обнял жену, прижал к себе и отыскал ее губы.
– Я люблю тебя, Ангесс, я люблю тебя так, как никогда никого не любил. Я никогда не думал, что так можно любить… ради тебя я могу пренебречь всем миром и самим Господом Богом.
Она испуганно вскрикнула.
– Нет, так нельзя говорить!
– Я говорю и повторяю, на всем свете нет ничего, кроме тебя и твоей любви.
Он обнял ее так горячо, что она едва не лишилась сознания, взял на руки и отнес в полутемный альков с большой кроватью.
В камине, потрескивая и рассыпая искры, догорало буковое полено.
Год спустя в городском дворце собралась группа епископов и знатных господ. Безмолвно и неподвижно они ждали в комнате с камином перед спальными покоями королевы. В большой, обитой восточным шелком спальне вокруг постели королевы суетилось множество озабоченных женщин. Они приносили полотно, колбы с укрепляющими сердце снадобьями, сосуды с кипяченой водой. Из алькова, занавески которого были раздвинуты, слышались тихие стоны.
У кровати сидела королева-мать, Адель де Шампань, и держала слабую руку своей невестки, Агнесс, которая металась от предродовых болей. Время от времени она склонялась над молодой женщиной и отирала льняным платком, пахнувшим амброй, пот с ее лба.
– Мужайся, дитя мое, скоро все кончится. Не бойся. Агнесс открыла глаза и посмотрела на свекровь.
– Я хочу видеть Филиппа, – прошептала она.
– Ему сообщили, моя дорогая, но ему нужно время. Дорога из Аумаля очень длинна, но вы знаете, что он спешит.
Адель положила маленькую руку Агнесс на одеяло, спустилась из алькова и вышла к собравшимся господам.
– Кто-нибудь знает, прибыл ли гонец? Архиепископ Реймса улыбнулся немного насмешливо.
– Король идет форсированным маршем, – сказал он, – но я никогда не думал, что ваше величество способно на такую заботу о молодой королеве.
Адель бросила на него уничтожающий взгляд.
– Вы знаете, как я люблю это дитя, которое сделало Филиппа столь счастливым. Женщина лучше чувствует и понимает другую женщину, когда одна из них переживает тяжелое время. Что в этом может понять мужчина, тем более священник?
– Не волнуйтесь! Я, так же как и вы, очень хочу, чтобы король поскорее оказался здесь. Его присутствие придаст силы королеве; а после того, как Аумаль падет, ему незачем будет туда возвращаться.
Вот уже год, как Филипп потерял покой. Едва только его соперник, Ричард Львиное Сердце, вернулся в свое королевство, он поспешил начать войну с Францией. Этот отважный король с беспокойной душой мечтал о великих деяниях и подвигах. По своем возвращении он толкнул Филиппа на своего рода партизанскую войну, которая, правда, велась с соблюдением всех условий, но заставляла все время находиться в пути. Стоило Ричарду овладеть городом или крепостью, Филипп спешил освобождать захваченное, а найдя место сожженным или разрушенным, он нападал на нормандский город Плантагенетов и уготавливал ему ту же участь. Ричард нашел поддержку у недовольных знатных вассалов, и самую существенную помощь ему оказывал булонский граф. Этот Рене де Даммартин объявил себя рыцарем королевы Изабеллы и смертельно ненавидел короля. В наказание за опустошение Вьерзона Филипп отнял у него Аумаль.
Внезапно снаружи послышались звуки труб, бряцание оружия, топот копыт по новым плитам двора, и собравшиеся сеньоры, а с ними и Адель, бросились к окну.
– Это король, – воскликнула королева-мать и поспешила к постели роженицы. – Агнесс, король здесь!
Молодая женщина немного приподнялась с сияющими глазами, но тут же со стоном упала на подушки.
Вскоре дверь распахнулась под ударом железного сапога Филиппа. В шлеме и доспехах с гербом из лилий он упал на колени перед кроватью.
– Я здесь, моя любимая. Я приехал, мужайся.
В сопровождении оруженосца в спальне появился маленький принц Людовик, сын Изабеллы и наследник престола, которому было девять лет. Мальчик бросился к королю.
– Сир, – крикнул он испуганно, – это принц?
Король рассмеялся, отдал шлем, который он держал подмышкой, пажу и взял сына на руки.
– Нет, грозный повелитель… это прелестная маленькая принцесса. Вы рады иметь сестру?
Маленький Людовик отвернул голову, чтобы кольца кольчуги не царапали ему лицо.
– Мне бы больше хотелось брата, отец, тогда бы у меня был товарищ по играм.
– Смотри-ка! нет, сир, я счастлив иметь дочь. Сын у меня уже есть, и мне этого достаточно.
Лицо мальчика просияло, и юный Людовик преданно поцеловал руку отцу.
Но тучи на горизонте этой счастливой семейной жизни уже сгущались. Буря началась с громового удара: в январе 1198 года умер папа Целестин и вопреки всем ожиданиям конклав остановился на кандидатуре тридцативосьмилетнего, энергичного и сурового Лотара де Сеньи, римлянина из знатного рода, который принял имя – Иннокентий III. Если прежний папа закрывал глаза на события во Франции, то новый, один из самых великихпап в истории, напротив, обратил на них внимание. Побуждаемый беспрерывными просьбами Ингеборг и жалобами датского двора, он решил призвать Филиппа к порядку. В письме, которое он написал Филиппу, дабы известить о своей интронизации, сообщалось о больших неприятностях, которые ожидают его в том случае, если он не отошлет домой Агнесс и не привезет обратно Ингеборг. Рим отменяет приговор французского духовенства, папа объявляет Филиппа виновным в двоеженстве и ожидает, что тот подчинится существующему закону. Он, правда, не отказывался от того, чтобы еще раз пересмотреть случай с Ингеборг и Филиппом, ибо бывало, что в сомнительных случаях браки аннулировались, но поскольку король пренебрегал авторитетом папы, он требовал для возобновления слушания этого дела полного восстановления порядка: Агнесс должна быть удалена от двора, а Ингеборг должны быть оказаны королевские почести. На это письмо Филипп отреагировал лукавой политикой промедления, дабы выиграть время и дать Иннокентию успокоиться.
Время проходило в выслушивании послов, обмене письмами, предложениями и отказами и становящимися все более отчетливыми угрозами. Твердо решив заставить Филиппа пойти на уступки, папа написал письмо всему французскому духовенству, в котором предал огласке скандал в королевском доме, и поставил тем самым прелатов в крайне затруднительное положение. Филипп боролся за свою любовь, но стал сражаться еще решительнее, когда Ричард Львиное Сердце (папа вынудил обоих королей пойти на трехмесячное перемирие) умер бесславной смертью в замке Шало, который он взял осадой. Смерть соперника воодушевила Филиппа, и он усилил свое сопротивление.
Тогда Иннокентий выставил тяжелое орудие. Он послал своего легата Пьетро ди Капуа с точными указаниями во Францию. Король должен подчиниться и до нового процесса возвратить к себе Ингеборг, в противном случае легат отлучит Филиппа и Агнесс от церкви, а Франции, столь любимой Филиппом Франции именем папы объявит церковное проклятие.
Пока длилось это противостояние, Филипп становился все более угрюмым, так что Агнесс иногда охватывал страх.
– Отвечай мне! – кричал Филипп. – Я хочу знать, пишет ли Иннокентий правду, и развод в Компинье был всего лишь комедией?
Гийом де Шампань смущенно потупил взор и спрятал руки в широких рукавах. Наконец он прошептал:
– Я полагаю, мы должны признать, что святой отец прав.
Король вскочил.
– Итак, ты не был простеньким болтуном и предпочел ничего не говорить, пока не знаешь наверняка…
Адель присутствовала при этом приступе ярости и вела себя соответствующе:
– Ты действительно хочешь поставить ему это в упрек? Тебе нужна искупительная жертва, чтобы вновь снискать расположение папы?
– Матушка, вы же знаете, что это не так. Я не отступлю никогда. Одно имя Ингеборг вызывает во мне отвращение, и ничто в мире не отнимет у меня Агнесс. Мы вместе – единое целое, она – кровь и плоть моя! Жизнь без нее перестала бы быть жизнью. Я буду защищать ее от кого угодно, даже от Иннокентия.
Гийом с сомнением покачал головой.
– У него могущественное оружие, мой дорогой племянник. Если он объявит церковное проклятие, королевство пострадает от этого, тебе это известно.
Король смущенно замолчал. Его королевство, прекрасная, милая Франция, которую он любил так же, как Агнесс, Франция, которую он хотел сделать великой, счастливой и могущественной! Но он вернулся к своим размышлениям.
– Я надеюсь, что ты и тебе подобные не подчинятся верховному клиру. Тогда королевство не пострадает.
– Есть одна мелочь, при помощи которой можно усмирить папу. Он расторгнет твой брак с датчанкой, в этом я уверен, но тебе нужно лишь доказать свои благие намерения. Я обязуюсь лично ходатайствовать перед ним об этом. Но призови назад Ингеборг, всего на шесть месяцев.
Филипп побледнел и сжал кулаки.
– Никогда! Это было бы подло по отношению к Агнесс, которую я люблю больше всего на свете и не хочу высмеять перед всей Европой. И зачем? Чтобы удовлетворить эту женщину, которую я ненавижу и которая виновата во всех бедах? Никогда, слышишь ты, никогда!
Когда он покинул их, по своей привычке хлопнув дверью, Гийом и Адель растерянно посмотрели друг на друга. Затем королева вновь взялась за вышивание.
– Мне не в чем его упрекнуть, – вздохнула она. – Я бы на его месте поступила точно так же.
* * *
Несмотря на все дипломатические уловки и обещания, которые давал Пьетро из Падуи, Филипп оставался непреклонен. Он хотел остаться с Агнесс. Прелат вздохнул, он был тоже несчастлив. Он ценил и любил этого ни с кем не сравнимого человека, который был королем Франции, он признавал его значение, и его мучило то, что он должен предать его проклятию. Крометого, ему было тяжело, ибо прелестная Агнесс покорила его старое сердце. Но он должен исполнить свой долг, он должен повиноваться Иннокентию.
Прелат покинул Париж и отправился на церковный собор в Дижон. Там он находился в гуще событий и, к тому же чувствовал ее в безопасности от королевского гнева, который мог обрушиться на него в любое время. Герцог Ойдэ, правда, был преданным другом Филиппа, но все же было легче ускользнуть из его дворца, чем из Иль-де-Франс.
На собор съехались архиепископы Реймса, Бурже и Вьенны, кроме того, восемнадцать епископов, аббаты Клюни, Сен-Реми и Сен-Дени, а также множество других сановников, от побережий Бретани до подножий Альп. Собор начался 6 декабря 1199 года, длился семь дней, после чего собравшиеся, не выслушав Филиппа, вынесли вердикт, который должен был вступить в силу 15 января следующего года. Епископы, а среди них Гийом де Шампань, возвратились с собора с тяжелым сердцем. Как поведет себя король?
Когда гонец передал Филиппу письменное постановление собора, тот разорвал его на куски, бросил на пол и в гневе топтал их ногами.
Агнесс смотрела на него широко открытыми от ужаса глазами. Цвет ее кожи говорил о. предстоящих ей новых родах. Зеленый, отделанный мехом куницы бархатный наряд не шел ей из-за ее бледности. В то время как она глазами следила за шагами разъяренного супруга, Адель де Шампань потупила взор, пристально вглядываясь в свою работу. Никогда еще Филипп так не бушевал в гневе, никогда еще его голос не срывался на крик и не звучал так высоко, разносясь по всему дворцу, так что его могла слышать стража.
– Я разгоню этих трусливых псов – епископов, они еще будут молить меня о пощаде! Я их сброшу с той высоты, на которую я их поднял. Слышите вы, мадам, вы можете это передать своему брату!
Внезапно он остановился как вкопанный перед своей матерью, но та, не испугавшись, подняла взгляд и спокойно посмотрела в глаза опасности.
– Скажи это ему сам, сын мой. Без сомнения, он поступил так по принуждению…
– Я должен ему это сказать? Я удивлюсь, если он еще раз осмелится появиться передо мной.
Действительно, Гийом де Шампань поостерегся вернуться из Дижона сразу же в Париж. Сперва он поспешил в свой безопасный город Тройэ, дабы там переждать дальнейшее развитие событий.
– У него не хватило мужества, – продолжал Филипп, – защищать то, что он сам сделал. Глупец!
– Филипп, – взмолилась Агнесс, – успокойтесь, прошу вас.
Он немедленно оказался рядом с ней, нежный и заботливый.
– Это не так легко, моя дорогая, когда эти люди втаптывают нашу любовь в грязь и благосклонно выслушивают бред этой женщины.
Его руки, которыми он обнял Агнесс, бессильно повисли вдоль тела.
– Этой женщины, – повторил он, – этой омерзительной женщины.
Он подбежал к двери, распахнул ее и крикнул:
– Эй, стража… эскорт из всадников… быстро!
Женщины вскочили со своих мест. Агнесс вскрикнула:
– Филипп, что вы задумали?
Он обернулся к ним с неким подобием улыбки на губах.
– Она должна искренне раскаяться в своих жалобах, которые принесли нам столько бед!
Молодая женщина, несмотря на свое положение, бросилась к королю и обвила его обеими руками.
– Нет, Филипп, нет, я прошу вас. Не делайте этого. Это смертный грех, который нам придется нести всю оставшуюся жизнь. Не убивайте ее. Я вижу по вашим глазам, что она умрет.
Адель иронически улыбнулась.
– У вас еще будет время оплакать ее, моя дорогая. На самом деле, это было бы наилучшим решением. Быстро… безвозвратно…
– Но, мадам… – испуганно возразила Агнесс.
Филипп порывисто заключил ее в свои объятия и прижал к себе.
– Не бойся, я не убью ее, хотя признаюсь, что минуту назад готов был это сделать. Но я отвезу ее в надежное место, откуда она уже не сможет докучать миру своими жалобами.
И не слушая дальнейших возражений, он покинул комнату. Некоторое время спустя он выехал из Парижа во главе небольшого, хорошо вооруженного отряда рыцарей. В следующую ночь Ингеборг, под пристальным наблюдением Филиппа, от ледяного взгляда которого кровь останавливалась в ее жилах, вывели из ее кельи, усадили в носилки и тайком перенесли в дом, находившийся в окрестностях Парижа. Тайна ссылки соблюдалась столь строго, что название этого места неизвестно до сих пор.
Церковное проклятие и ужас царили во Франции. Гнева Филиппа избежали лишь некоторые епископы и священники, которые встали на его сторону, остальных же он преследовал немилосердно. Де Сулли, епископ Парижа, был схвачен в своем доме и изгнан из Парижа, ему даже не позволили взять коня. В один жаркий августовский полдень 1200 года, то есть несколько месяцев спустя после осуждения и приговора, Филипп и Агнесс стояли, тесно прижавшись друг к другу, у окна замка Санлис и созерцали потрясающее зрелище. По ту сторону стены под ослепительным солнцем двигалась похоронная процессия. Женщины плакали и причитали, мужчины с мрачными лицами шли потупив взоры.
Покойник лежал в гробу, который несли четверо мужчин, и над ним уже роились назойливые мухи. Скорбная процессия прошла мимо церкви, ворота которой были заперты и связаны пучком черного терна, прошла мимо кладбища, ворота которого были заколочены тяжелыми досками, и под громкий плач женщин двинулась дальше. Ни священник, ни хор мальчиков с кадилами не сопровождали этой похоронной процессии.
Шествие дошло до поля, где уже были беспорядочно свалены мертвецы, обернутые в грязные куски полотна. Ужасный запах распространялся от этого места, ибо трупы разлагались под открытым небом.
Покойника положили на свободное место, все украдкой перекрестились, после чего участники похорон быстро разбежались. В небе уже кружили коршуны, со всех сторон сходились голодные псы и скалили зубы.
Агнесс вцепилась рукой в плечо Филиппа. Тот прижал ее к себе и услышал, как она сказала:
– Это слишком ужасно, мой любимый, это невыносимо… Все эти трупы, нищий люд, хищные звери, онемевшие колокола… Я не могу этого выносить более, и народ тоже. Мы должны повиноваться, Филипп, мы должны подчиниться папе, быть может, он с состраданием отнесется к нам.
– С состраданием? – прошипел король сквозь зубы. – Ждать сострадания от этого Иннокентия? Разве он печется о людских сердцах, ему лишь необходимо распространить на всех свою власть. Я бы вырвал сердце у него из груди, дабы покарать за то, что он сделал с моим народом.
– Только мы виноваты в этом, Филипп, это мы причинили столько бед королевству.
Она отошла от окна и устало опустилась на скамью у стены.
– Вы утомились, любовь моя, – нежно промолвил Филипп, – вы еще по-настоящему не оправились от рождения нашего Филиппа. Но вскоре вы вновь обретете мужество и волю к борьбе, моя прекрасная охотница.
Но королева с сомнением покачала головой.
– Нет, Филипп. Все это убивает меня, я чувствую это. На нас обоих у меня хватит мужества, клянусь вам, но у меня не хватает мужества смотреть, как страдает народ. Я люблю его так же, как и вы, и была бы недостойной королевой, если бы ставила свое личное счастье выше, чем счастье народа. Бог свидетель, я люблю тебя, Филипп, больше жизни, больше моего вечного блаженства, но можем ли мы позволить народу так страдать? Это слишком ужасно… и несправедливо.
Порывистым движением Филипп повернулся к окну и закрыл его, чтобы не слышать ужасных звуков, доносящихся снаружи.
– Молчи, умоляю тебя. Если ты любишь меня, не говори ни слова. Иначе я…
Несколько дней умоляла Агнесс своего мужа, с самобичующим усердием, подчиниться папе. Он сопротивлялся, он защищал свою любовь страстными речами и уговорами, а молодая женщина теряла силы и слабела. Ее огорчало ее собственное себялюбие, но, кроме того, она стала сомневаться в своей искренней набожности. Она уже перестала быть уверенной в своей любви и в своей правоте. Кроме того, ей было невыносимо тяжело видеть, как страдают люди, живущие без церковного благословения.
Первого сентября силы Филиппа иссякли и он сдался. Он приказал позвать легата и продиктовал ему условия своей капитуляции: Агнесс должна жить в замке Пасси, он сам примет Ингеборг в Сен-Лежэ-ен-Ивелин, там в течение шести месяцев будет ожидать возобновления процесса расторжения брака, после чего по собственной воле разведется с ней. Пьетро ди Капуа пытался было возразить, что Ингеборг должна быть принята в Париже, но Филипп был непреклонен.
Легат сдался, он был рад, что достигнут хоть какой-то успех. Тем более что указание папы предписывало ему пойти навстречу королю, если тот выкажет свои благие намерения. Итак, они договорились.
На следующий день Агнесс покинула Париж в сопровождении огромной свиты, придворными дамами и бесчисленными слугами.
Филипп проводил ее до двора, где ожидали удобные носилки. Расставаясь, они долго и пристально смотрели в глаза друг другу. Знали, что пройдут месяцы, прежде чем они увидятся опять, и эта мысль мучила обоих. Филипп страстно прижал королеву к своему сердцу. Он никогда не чувствовал столь отчетливо, насколько она дорога ему и как ее будет недоставать.
– Агнесс, – прошептал он и спрятал лицо в ее волосах, украшенных королевским венцом. – Агнесс, любовь моя, моя единственная любовь.
– Я люблю тебя, Филипп, я люблю тебя, не забывай об этом.
Она отстранилась от него и села в носилки, занавески которых он собственноручно опустил.
– Быстрее, – прошептала она придворным дамам. – Ради всего святого, быстрее! Процессия двинулась в направлении Великого Моста. По обеим сторонам дороги стояли молчаливые, неподвижные люди. Мужчины сняли шапки, а некоторые женщины встали на колени. Ибо в этих носилках находилась женщина, которая ради них принесла себя в жертву…
Филипп стоял на лестнице до тех пор, пока носилки не скрылись из виду.
Бледная и истощенная от длительного заточения, но все еще прекрасная Ингеборг шла в сопровождении монаха и эскорта рыцарей через огромный зал замка Сен-Лежэ-ен-Ивелин к Филиппу, который, стоя, ожидал ее у подножия трона. Присутствующие – легат со своей свитой и несколько священников – смотрели на происходящее с тревогой. Король, который в честь столь знаменательного события был в короне, был бледен и избегал взгляда Ингеборг.
Когда она приблизилась к престолу, он подошел к ней, подал руку и поднялся с ней по ступеням к двойному трону, где и усадил ее. Легат взял слово и объявил торжественным голосом, что Ингеборг в течение последующих семи месяцев почитается за единственную королеву Франции, и Филипп безмолвно поклонился.
Сердце Ингеборг до боли билось в груди. Наконец, после семи лет борьбы и слез, она вновь увидела его… Он был все такой же. Быть может, еще красивее… Как она хотела сейчас любить его, завоевать его сердце, заставить его, наконец, ответить на ее неизменную любовь!
Филипп слегка повернулся к ней и вновь поймал на себе ее умоляющий взгляд. Гнев охватил его, и перед глазами возникла Агнесс. Он смерил несчастную таким ненавидящим, презрительным взглядом, что она быстро опустила глаза и вздохнула. В глубине зала раздался сигнал трубы, и при всеобщем рукоплескании легат объявил об окончании церковного проклятия.
Жертва Агнесс была принята, и королевство могло прийти в себя.
Но Филипп безмолвно попрощался с Ингеборг у дверей зала и отправился назад в Париж, тогда как она осталась по-прежнему жить в монастыре. Правда, ее почитали там за королеву, но эти почести лишь печалили ее.
Агнесс возвращалась с краткой прогулки по берегу Сены под руку с Адель де Шампань, которая часто навещала ее и скрашивала одиночество. Осень облила землю золотым светом, и молодая женщина жадно вдыхала в себя пряный воздух. Со времени прибытия сюда она чувствовала себя очень слабой, и не только потому, что ей предстояло вскоре вновь сделаться матерью. После того как ей стало ясно ее нынешнее положение, она уже не могла радоваться материнству. Как будто все ее жизненные силы остались с Филиппом. У нее больше не было мужества, чтобы бороться. Мучимая раскаянием и скорбью, она с каждым днем чувствовала себя все хуже. Боль, вызванная отсутствием короля, совершенно заполнила ее.
Королева-мать пыталась по возможности ее утешить.
– Нельзя терять надежду, Агнесс, – говорила она убедительным тоном. – Филипп любит вас, он сделает все, чтобы вернуть вас назад. Через несколько месяцев вновь состоится церковный собор. И вы же знаете, что он не живет с ней.
Агнесс заставила себя улыбнуться. Вопреки всему она была рада, что он верен ей, ибо знала, как он нуждается в любви. Она посмотрела на небо, где последние ласточки улетали на юг, и, немного успокоившись, вернулась к детям в замок.
В Париже Филипп извелся от нетерпения, но добросовестно занимался делами королевства. Свадьба его сына Людовика с юной Бланш Кастильской, которая была оговорена еще во время раздоров с церковью, была политическим ходом, который мало-помалу делал Францию ведущей державой. Но его мысли были обращены к Агнесс, и Пьетро ди Капуа получил горячий, гневный отпор, когда попытался предложить королю сблизиться с Ингеборг… вступить с ней в плотскую связь. Никогда!
Церковный собор открылся в Суассоне, и Филипп возлагал на него большие надежды. Он не знал, что Ингеборг написала в Рим и вновь жаловалась на то, что легат чересчур потакает Филиппу. Последствия не заставили себя долго ждать. Иннокентий прислал нового легата, кардинала Сан Пауло, сурового, несговорчивого бенедиктинца, который принялся создавать столько хлопот королю, что последний, разгневавшись и обеспокоившись, что собор ни к чему хорошему не приведет, решил сделать посмешищем высокое собрание. Он подъехал к монастырю, в котором находилась Ингеборг, взял ее за руку, посадил перед собой на коня и ускакал. При этом он во всеуслышание объявил, что с него хватит, и, если епископы не в состоянии сказать, является ли она его женой, или нет, то он сам об этом позаботится. После этого он отвез ее в Этамп и вновь заключил в замок.
Раздосадованный кардинал Сан Пауло вернулся в Рим, и Иннокентий передал роль посланника Октавиану. Это щекотливое дело должно было быть доведено до конца, и Филипп был слишком нужен папе, чтобы продолжать злить его. Собор открылся вновь и проходил вполне благоприятно, как вдруг…
В замке Пасси Агнесс произвела на свет слабого, едва способного выжить ребенка. Роды были очень тяжелыми, кроме того, постоянные заботы и огорчения ослабили выносливость молодой матери… Ей рассказали, как Филипп посадил к себе в седло датчанку, что повлекло за собой сердечный удар. Адель тщетно уверялаее, что он лишь разыгрывал комедию, она не могла отбросить от себя мысль об интимной связи между Филиппом и Ингеборг.
– Как же его будут звать? – спросила королева-мать, склоняясь над кроватью.
