Текст книги "Народ"

Автор книги: Жюль Мишле

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Для такой взаимной помощи, для серьезного и плодотворного обмена ценностями необходимо, должен признаться в этом, чтобы обе стороны проявили подлинно высокие свойства души. Мы призываем их к героизму. Есть ли призыв, более достойный человека и более естественный?

Героизм бедняков – это означает принести зависть в жертву, возвыситься над своей бедностью настолько, чтобы даже не интересоваться, хорошими или же дурными путями приобретено богатство. Героизм богачей должен состоять в том, чтобы, сознавая права бедняка, любить его и идти ему навстречу.

Да героизм ли это? Разве это не самый обыденный долг? Несомненно, но именно потому, что это долг, сердце неохотно мирится с ним. Такова уж грустная особенность нашей натуры: мы любим лишь тех, кому ничего не должны, – существа беспомощные, безоружные, не предъявляющие к нам никаких претензий.

Самоотверженность должна быть обоюдной. Демократизм до сих пор воспринимался лишь умом, как право, долг, закон, и в результате он стал мертворожденным законом. Воспримите его сердцем!

Вы возражаете: «Зачем? Мы издадим новые законы, столь разумные, сформулированные столь искусно, что людям не останется ничего другого, как любить». Но чтобы желать иметь эти разумные законы, чтобы следовать им, сначала надо любить.

«Да как же нам любить? Разве вы не видите непреодолимых препятствий в виде корыстных интересов, разделяющих нас? При той убийственной конкуренции, в сетях которой мы бьемся, разве можем мы быть до такой степени наивны и содействовать своим собственным соперникам, протягивать руку помощи: тем, кто завтра будет бороться с нами?»

Печальное признание! Значит, за несколько (тысяч франков, за какую-нибудь ничтожную должность, которую вы скоро потеряете, – отдать истинный клад человеческой души: доброту, благородство, дружбу, родину, все, чем сердце богато?

Несчастные! Так скоро после Революции (и вместе с тем спустя столько времени) мы уже забыли, что наши молодые генералы, с которыми не мог сравниться никто, не завидовали друг другу, стремясь в неудержимом порыве к славной смерти, хотя все они боролись за одну и ту же возлюбленную, зажигавшую сердца самой страстной любовью, – за Победу… Навеки вошло в историю то прославленное письмо, в котором покоритель Вандеи[253]253
  Покоритель Вандеи – генерал Гош (1768–1797) – деятель французской революции, выдающийся полководец, усмиривший контрреволюционное восстание шуанов в 1795 г.


[Закрыть] поддержал своим именем, своей репутацией человека, уже внушавшего страх, – победителя при Арколе[254]254
  Наполеон Бонапарт, разбивший в 1796 г. в этом месте (Северная Италия) австрийскую армию.


[Закрыть] и поручился за него.[255]255
  Известно, что Бонапарт стал внушать подозрения своими действиями в Италии, где он, ни с кем не советуясь и не считаясь, присвоил себе роль и правителя, и арбитра, единолично решал вопросы о перемирии, о дальнейшем продолжении войны, посылал рейнской армии денежные средства, не сносясь с казначейством, и т д. Пустили слух, будто его арестуют в собственной штаб-квартире. Тогда Гош, желая оправдать Бонапарта, послал министру полиции письмо, которое было опубликовано. В нем Гош опровергает клеветнические слухи, распускаемые роялистами. «Почему Бонапарт стал объектом нападок для этих людишек? Не потому ли, что он разогнал их в вандемьере? Не потому ли, что он разбил войска стольких королей и дал Республике возможность со славой закончить войну? О, храбрый молодой генерал, кто из республиканских воинов не сгорает желанием подражать тебе? Смелей, Бонапарт, веди на Неаполь и Вену наши победоносные армии! Ответом твоим личным врагам пусть будет унижение королей. Придай новый блеск нашему оружию и предоставь нам заботиться о твоей славе!» (Прим. автора.)


[Закрыть] О, великая эпоха, великие люди, настоящие победители, перед которыми никто не мог устоять! Они одерживали верх над завистью так же легко, как и над вражескими войсками. О где вы, благородные души? Вдохните в нас частицу своего духа, чтобы нас спасти!

Глава II
О любви и браке

Тема эта настолько серьезна, что было бы легкомыслием пытаться изложить ее на нескольких страницах. Ограничусь лишь одним замечанием о том, что 'имеет важное значение для общей картины наших нравов.

Мы равнодушны к родине, ко всему миру, мы – плохие граждане, никудышные филантропы, но все-таки можем утверждать, что один уголок нашего сердца не поражен эгоизмом – тот, где таится любовь к семье. Быть хорошим отцом семейства – достоинство, – выставляемое напоказ, часто не без пользы для себя.

Так вот, надо признаться, что в высших классах семья поражена тяжелым недугом. Если так будет продолжаться, то сохранить ее окажется невозможным.

В этом обвиняют мужчин, и не без оснований. Я сам говорил в других местах об их материализме, сухости, поразительном неумении сохранить приобретенный вначале авторитет. И все же следует признаться, что значительная доля вины лежит на женщинах, я хочу сказать, на матерях. Они воспитывают дочерей (или предоставляют это воспитание другим) так, что брак становится нестерпимой обузой.

То, что мы видим, чрезвычайно напоминает последние века Римской империи. Женщины, получив право наследования, кичась своими богатствами, так третировали мужей, ставили их в такое унизительное положение, что никакими денежными подачками, никакими юридическими мерами не удавалось примирить их с ролью слуг. Мужья предпочитали бегство в пустыню. Так была заселена Фиваида.[256]256
  Фиваида – одна из областей древнего Египта (главный город – Фивы). На востоке этой области расположена пустыня, служившая местом жительства первых христианских отшельников.


[Закрыть]

Правители, с испугом видя, что численность населения сокращается, были вынуждены разрешить, узаконить внебрачные связи; лишь этой мерой удалось удержать мужей. Быть может, это произошло бы и в наше время, если бы ныне промышленность не была гораздо более развита, чем в эпоху Римской империи; поэтому наше общество строит свои расчеты на браке (расчеты, на верность которых положиться нельзя). Современные мужчины – то ли из жадности, то ли по необходимости – соглашаются на те условия, которые римлянами отвергались. Молодая женщина, выходя замуж, знает, что ее приданое велико, но у нее нет никакого представления о ценности денег, и она тратит больше, чем имеет. Когда я наблюдал происходившие недавно события и на моих глазах рушились состояния, невольно на кончике языка вертелся совет: «Если хотите разориться, то женитесь на богатой!»

Мне хорошо известно, сколько тягот и неудобств причиняет брак с женщиной, которая ниже вас по своему положению и образованию. Во-первых, это значит обречь себя на одиночество, покинуть свою среду, порвать с кругом знакомых. Во-вторых, приходится постоянно иметь дело с жениной родней, а это сплошь и рядом люди с грубыми привычками. Муж питает, правда, надежду, что ему удаются развить жену, поднять ее до своего уровня; он очень часто, несмотря на хорошие задатки и добрый нрав, она невосприимчива к такому воздействию. Запоздалые попытки перевоспитать взрослых, менее податливых и гораздо более косных, чем дети, редко увенчиваются успехом.

Признавая все отрицательные стороны таких браков, я тем не менее вынужден говорить не о них, а о гораздо более серьезном зле – о «блестящих» браках, заключаемых в наши дни. Это зло состоит попросту в том, что жизнь делается невыносимой.

Что это за жизнь? Каждый вечер, после целого дня работы, начинается ряд еще более утомительных увеселений и развлечений. Ничего подобного нет ни в других европейских странах, ни в нашем народе; богатые французы – единственные люди на свете, которые никогда не отдыхают. Может быть, это и является главной причиной того, что наша буржуазия, родившийся лишь вчера класс новоявленных богачей, так преждевременно изнашивается.

В трудоспособном возрасте, когда время дороже золота, мужчины, серьезно желающие тратить свои силы с пользой, не могут так прожигать жизнь, а подобный брак неизбежно связан с этим. Если муж ночью сопровождает жену на бал, то на другой день он не в состоянии работать.

Мужчине нужен по вечерам отдых у домашнего очага. Он возвращается с грузом мыслей; ему надо дать возможность сосредоточиться, обдумать сван замыслы и предположения, поделиться с кем-нибудь своими заботами, (впечатлениями от встреч и схваток за день, излить кому-нибудь свое сердце… Но дома его ждет жена, ничего не делавшая, разряженная, нетерпеливая, спешащая… Как с нею говорить? «Ладно, ты расскажешь мне об этом завтра, сейчас некогда, мы опаздываем!»

И муж едет с женой, не желая оставлять ее на попечение подруги, старшей по возрасту, часто испорченной, лукавой и злой, которой доставляет величайшее удовольствие настраивать молодую женщину против «ее тирана», компрометировать ее, подстрекать к самым безрассудным поступкам.

Нет, муж не может доверять столь ненадежной опеке. Он сопровождает жену сам. С какой завистью смотрит он на запоздавшего рабочего, торопящегося домой! Правда, этот труженик измотался за день, но его ждут отдых, домашний уют, семья, крепкий сон – словом, законное счастье, ниспосылаемое ему богом по вечерам. Жена ждет его, считая минуты, стол уже накрыт, дети поглядывают на дверь… Как бы незначителен ни был этот рабочий, жена им гордится, уважает его, восхищается им. А как она о нем заботится! Как старается незаметно уделить мужу из их скудной пищи самый лучший кусок, положить ему побольше, чтобы поддержать его силы, а себе оставляет на донышке миски…

Муж засыпает, жена укладываем детей, но сама не ложится, а работает до поздней ночи. Рано поутру, задолго до того, как муж прогнется, она уже на ногах, готовит ему горячий завтрак и сверток с едой, который он возьмет на работу. Он уходит, поцеловав жену и спящих ребят, спокойный за них, с легким сердцем.

Я уже говорил и повторяю вновь: счастье в этом. Жена понимает, что муж ее кормит, и это ей приятно, а муж знает, что работает для своей семьи, и дело у него спорится. Вот настоящий брак! Скажут: «Такое счастье приедается». Нет, благодаря детям. Лишь одного остается пожелать: чтобы рабочий, не тревожась за завтрашний день, имел досуг для духовной жизни, приобщал к ней жену, давал пищу и ее уму… Или это было бы чересчур много, все равно, что просить у небес вечной жизни?

О несчастная жертва корыстолюбия! Ты мог наслаждаться этим счастьем, но пренебрег им. Твоя участь печальна. Тебя любила скромная девушка, и ты ее любил, но бросил. Разве теперь ты не жалеешь об этом? Было ли разумно (не говорю уже: было ли честно и человечно) разбить и ее, и свое сердце, чтобы стать супругом-рабом? Деньги, к которым ты так стремился, все равно уплывут из твоих рук. Дети, рожденные от этого брака по расчету, без любви, страдают бледной немочью, (выдающей их происхождение; их безрадостное существование – лишнее доказательство внутреннего разлада, царящего в подобной семье; у этих детей не хватает силы, чтобы выжить.

А так ли уж велика разница между этими двумя девушками? В конце концов, обе они – из народа; отец второй – разбогатевший рабочий, вот и все. Между настоящим, чистопробным народом и выходцами из него, превратившимися в буржуа, в вырождающийся класс, непроходимой пропасти нет.

Если буржуа хотят спастись от преждевременного вырождения, то пусть не гнушаются родниться с семьями, представляющими собою то, чем они сами были еще вчера. В таких браках – сила, красота, будущее. Наши молодые люди женятся поздно, уже порядком потрепанные, и чаще всего на хилых, болезненных девушках; их потомство умирает или чахнет. Через два-три поколения буржуазия будет столь же немощна, как наша аристократия накануне Революции.[257]257
  Как справедливо отмечает де Местр (de Maistrе. Considérations sur la Révolution). (Прим. автора.)
  Местр Жозеф (17153 – 1821) – французский историк и философ, крайний клерикал, озлобленный противник революции, написавший, помимо «Соображений по поводу Франции», знаменитую «Апологию палача».


[Закрыть]

Немощна не только телом, но и духом! Разве можно ждать серьезной работы, кипучей деятельности, творческих взлетов от людей, закабаленных браком по расчету, ставших рабами своих жен, своих семей, от людей, вынужденных терять попусту и время, и силы? Вообразите себе, во что превратится нация, правящие классы которой прожигают жизнь в пустопорожних словопрениях, в бесплодной суетне? Чтобы творить, ум должен сосредоточиться, сердце – иметь покой.

Примечательно, что в наше время женщины из народа (они далеко не так пру бы, как мужчины, ценят (деликатность и возвышенность чувств) слушают людей, во всем их превосходящих, с доверием, какого раньше совсем не испытывали. Они смотрели на благородное происхождение, как на неодолимое препятствие в любви, но богатство не кажется им таким барьером:[258]258
  Как правильно отметил Пьер Леру, автор наблюдательный и вдумчивый. Сколько можно к этому добавить! Увы, как низко пала наша нравственность… Особенно меня огорчает, когда я вижу, как семья, мать принуждают юношу изменить возлюбленной. Ведь этой самой матери следовало бы взять обманутую девушку под свою защиту и покровительство, отнестись сердечно и любовно к бедняжке, которая в конце концов стала ее дочерью. До тщеславия ли, до светских ли сплетен, когда набожная женщина держит ответ перед совестью, перед богом? Можем ли мы относиться к женщинам с уважением, если они не защищают друг друга? А между тем они должны быть гораздо ближе между собой, чем мужчины: ведь женщин связывает общая тайна – тайна родов, материнства, тайна жизни и смерти, благодаря которой они познали крайние пределы и страдания, и радости. Причастность к этой жуткой тайне, неведомой мужчинам, делает всех женщин равными, сестрами; неравентво царит лишь между мужчинами. Мать, сестра должны вступаться перед сыном, перед братом за соблазненную им девушку, брать ее под свое покровительство, если брак невозможен. Когда же нет ни матери, ни сестры, то добродетельная супруга должна сама искупить вину мужа, загладить ее своей добротой, открыть свое сердце, свои объятия детям от его первого любовного союза. Пусть вспомнят, с какой нежностью Валентина Миланская относилась к Дюнуа, ее патетическое восклицание: «Ах, ты был похищен у меня!» (см. в «Истории Франции» о смерти Людовика Орлеанского). (Прим. автора.)
  Леру Пьер (1797–1871) – французский публицист, пользовавшийся большой популярностью в 30 – 40-х годах, один из эпигонов сен-симонизма, автор книги «Человечество, его принципы и будущность».
  Валентина Миланская (1366–1408) – урожденная Висконти, жена герцога Людовика Орлеанского, брата французского короля Карла VI. Умерла с горя после того, как ее муж был убит бургундским герцогом Иоанном Бесстрашным.
  Дюнуа Жан (ок. 1403–1468) – племянник французского короля Карла VI, выдающийся полководец, сподвижник Жанны д'Арк.


[Закрыть] с ним не считаются, когда любят. Трогательное доверие народа, чья лучшая половина – женщины, сближаясь с представителями высших слоев общества, приносит в приданое и красоту, и нравственную чистоту, и свежие соки… Горе тем, кто их обманывает! Даже если укоры совести не будут терзать сердца соблазнителей, они все равно пожалеют при мысли, что лишились самого ценного на свете – любви, более ценной, чем все сокровища неба и земли.

Глава III
Об ассоциации

Я длительное время изучал старинные французские трудовые ассоциации. Наиболее интересными из них являются, по-моему, артели рыбаков Гарфлера и Барфлера.[259]259
  Барфлер, Гарфлер – приморские городки в Нормандии, на берегу Ла-Манша, жители которых занимаются преимущественно рыболовством.


[Закрыть] Каждая из этих артелей владеет огромной сетью длиной около 120 брассов (600 футов), которая условно делится на части, переходящие по наследству как сыновьям, так и дочерям. Хотя женщины не участвуют в лове, они вяжут сети, внося тем самым свою лепту в общин труд.

Таким образом, красивые и умные нормандские девушки вяжут свое приданое – свои доли сети, которыми распоряжаются сами с благоразумием супруги Вильгельма Завоевателя.[260]260
  Вильгельм Завоеватель (1027–1087) – герцог Нормандский. Разбив в 1066 г. при Гастингсе короля англосаксов Гарольда II, завоевал Англию и стал ее королем.


[Закрыть] Вдвойне заинтересованные в успехе дела (ведь они и владелицы сети, и сами ее изготовили), они вникают во все, участвуют в выборе места лова, в вербовке команды, принимают близко к сердцу все невзгоды рыбаков. Часто девушка рискует больше, чем сетью, – жизнью одного из тех, кто эту сеть забрасывает, ибо подчас в команде – ее суженый и после его возвращения с лова должна состояться свадьба.

Нормандия, настоящая страна мудрости, во многом послужила примером и для Франции, и для Англии. Мне кажется, что форма объединения, привившаяся там, заслуживает внимания более, чем какая-нибудь другая, – у нее есть будущее.

Совсем иначе устроены объединения сыроваров Юры,[261]261
  Юра – департамент на юго-востоке Франции, граничащий с Швейцарией.
  Фурье* часто упоминает о них. Я историк, верный традициям, поэтому мне нечего сказать человеку, который хвалится тем, что ведет род людской по пути к абсолютному слиянию. Моя книга о народе, целиком пронизанная идеей отечества, т. е. идеей преданности, самопожертвования, не имеет ничего общего с учением о взаимном притяжении, вызванном страстями. Все же пользуюсь случаем, чтобы выразить свое восхищение столь подробно разработанными планами, остроумными, содержательными, частично вполне осуществимыми, чтобы преклониться перед непризнанным гением, перед его жизнью, целиком посвященной счастью человечества. Когда-нибудь я, следуя велению сердца, выскажусь о Фурье подробнее. Поразителен контраст между его бескорыстной, воздержной, чисто духовной жизнью и той упорной пропагандой материализма, какую он вел! Этот контраст проявился недавно снова, к чести и славе учеников Фурье. В то время как ревнители общественной морали, рьяные защитники религии и добродетели примкнули к банде, ведущей биржевую игру наверняка, последователи Фурье, вечно толкующие о материальной заинтересованности, о деньгах, о страстях, попрали корыстны побуждения и смело нанесли удар Ваалу биржи… нет, скорее Молоху, идолу, пожиравшему людей. (Прим. автора.)
  Фурье Шарль (1772–1837) – выдающийся французский социалист-утопист. Подверг буржуазный строй резкой критике и нарисовал картину будущего общества, где смогут развернуться все способности людей. Мишле питал к Фурье особое пристрастие.


[Закрыть] где общими являются только вклады и прибыли. Каждый приносит свое молоко и получает, пропорционально его количеству, свою долю доходов от продажи изготовляемого сыра. Это сотрудничество не требует никакого сближения между людьми. Такой вид взаимопомощи, где эгоизму полный простор, где общность интересов отлично уживается с Индивидуалистическими устремлениями, даже не заслуживает, по-моему, названия ассоциации.

Ассоциации нормандских рыбаков – вот настоящие товарищества: нравственные и социальные моменты играют здесь такую же роль, как и экономические. Как обстоит дело там? Честная, работящая девушка вкладывает свои скромные сбережения (чтобы скопить их, она работала по ночам) в предприятие молодых рыбаков, она вверяет им сперва деньги, а затем и сердце: она имеет право выбрать и полюбить самого сноровистого и удачливого из них. Вот ассоциация, достойная этого имени, она не только не противодействует естественному объединению людей в семьи, но и содействует этому, а тем самым – и объединению их в. великий союз, носящий название родины.

Но мое сердце болезненно сжимается, рука, держащая перо, замирает… Я вынужден признаться, что и родине, и семье мало проку от моих высказываний. Описанные мною рыбацкие артели скоро будут достоянием истории; в ряде прибрежных городов их уже заменили банки и ростовщики, (вытесняющие всюду все.

Великое племя нормандских моряков, впервые открывших Америку, основавших фактории в Африке, завоевавших обе Сицилии, Англию![262]262
  Норманны, выходцы из Скандинавии, завоевали в X в. северо-запад Франции, в XI в. – Южную Италию и Сицилию, а в 1066 г. нормандский герцог Вильгельм завоевал Англию. Мишле произвольно отождествляет с норманнами их отдаленных потомков – нормандских рыбаков.


[Закрыть] Неужели вас можно увидеть только на гобелене в Байе?[263]263
  В музее городка Байе (Нормандия) находится гобелен, изображающий завоевание Англии норманнами, изготовленный в конце XI в. по заказу епископа Эда Контвильского, брата Вильгельма Завоевателя. Этот настенный ковер ручной вышивки (шириной 50 см и длиной 70 м), выполнение которого приписывается жене Вильгельма, – одно из древнейших произведений раннего французского искусства.


[Закрыть] У кого не защемит на сердце при сравнении захиревших берегов Нормандии, где одни лишь утесы да дюны, с процветающим северным побережьем Ла-манша; при сравнении бездеятельности Шербура[264]264
  Шербур – порт на северо-западе Франции.
  Бездеятельность в том, что касается флота, но каменщиков там хватает, как и везде Инженеры проявили похвальную активность, чтобы закончить строительство мола. (Прим. автора.)


[Закрыть] с лихорадочным, бурным оживлением Портсмута?[265]265
  Портсмут – военный и торговый порт на юге Англии, у Ла-Манша.


[Закрыть] Неважно, что в Гавре[266]266
  Гавр – порт в устье Сены.


[Закрыть] полно американских судов – это торговля транзитная, лишь использующая французскую территорию; Франция не участвует в этой торговле, которая иногда даже противоречит ее интересам.

Тягостное проклятие! Суровая кара за нашу неспособность к объединению! Наши экономисты заявляют, что Франции свободные ассоциация ни к чему, наши академии вычеркивают самое слово «ассоциация» из тем, предлагаемых на конкурсы. Это слово стало равнозначно преступлению, предусмотрено нашим уголовным кодексом. Лишь одно объединение дозволено – все более тесная связь между Сен-Клу[267]267
  Сен-Клу – местопребывание двора французских королей.


[Закрыть] и Виндзором…[268]268
  Виндзор – резиденция английских королей. Мишле намекает на наметившееся в 40-х годах XIX в. сближение английской и французской внешней политики.


[Закрыть]

Правда, есть объединения торговцев, но они имеют целью поглотить мелкую торговлю, разорить мелких коммерсантов. Пользы от этого мало, вреда – много. Крупные торговые дома и коммерческие общества, основанные с этой целью, мало чего добились. Они не процветают; появление каждого нового общества ведет к убыткам и застою в делах остальных. Некоторые из таких «товариществ на вере» уже распались, а сохранившиеся не проявляют тенденций к развитию.

В сельских местностях я могу указать на земледельческие общины в Морване,[269]269
  Морван – гористая местность в центре Франции.


[Закрыть] Берри, Пикардии,[270]270
  Берри, Пикардия – французские провинции, первая – в центре, вторая – на севере страны.


[Закрыть] известные с незапамятных времен. Они тоже мало-помалу распадаются, этот распад оформляется официально. Общины эти просуществовали много веков, некоторые из них процветали. Они походили на монастыри, с той разницей, что монахи здесь были женатые. Каждая такая община объединяла десятка два семей, которые находились в родственных отношениях, жили под одним кровом, избирали себе старейшину, руководившего ©сей жизнью общины. Несомненно, такое объединение было экономически выгодно для его членов.[271]271
  Но, что всему вероятно, они препятствовали двум чувствам, характерным для нашего времени: стремлению к личной собственности и стремлению иметь семью. См весьма любопытную брошюру Дюпена-старшего о Ньевре (Dupin aine. L'excursion dans la Nièvre, 1840), а также мое «Происхождение права» – о collaboratio, о «парсонье», о ломте хлеба, об общем котле и общем каравае. (Прим. автора.)
  Ньевр – департамент в центре Франции, часть бывших провинций Ниверне и Орлеане.
  Collaborate – сотрудничество (лат.).
  Парсонъе – термин, обозначавший издольщика во Франции в средние века.


[Закрыть]

Если перейти от этих крестьян к людям наиболее образованным, например к литераторам, то духом объединения здесь и не пахнет. Несмотря на то что их естественно должны были бы сближать и культура, и взаимное уважение, и общность интересов, эти люди тем не менее живут разобщенно. Даже родство душ, создаваемое гениальностью, мало сближает таланты. Я мог бы назвать четырех или пятерых подлинных аристократов духа, стоящих головой выше всех своих сограждан. Если бы эти люди, чьи имена никогда не будут забыты, жили на протяжении нескольких столетий, то горько сожалели бы, что не знали друг друга. Они живут в одно время, в одном городе, их квартиры рядом, но они почти не встречаются между собою.

При одной моей поездке в Лион я посетил нескольких ткачей и по своему обыкновению выяснял, в чем их беды, как им помочь. В особенности я расспрашивал, не могли бы они, несмотря на расхождения во взглядах, объединиться, чтобы достичь определенных материальных, экономических целей. Один из ткачей, человек большого ума и высокой нравственности, хорошо чувствовавший, как близко к сердцу я принимал их положение и какими добрыми намерениями были вызваны мои расспросы, позволил мне зайти в них дальше, чем мне это когда-либо удавалось. «Беда, – сказал он сначала, – заключается в том, что правительство целиком на стороне фабрикантов». – «А затем?» – «В их монополии, тирании, придирчивости». «И это все?» – спросил я. Он несколько минут помолчал, а затем со вздохом произнес: «Нет, сударь, еще одна беда: мы неспособны к объединению».

Эти слова больно резнули меня по сердцу, поразили, словно смертный приговор. Как много раз я вспоминал о них, как много у меня было случаев убедиться в их справедливости и верности! «Как! – говорил я себе. – Франция, всем известная своей исключительной способностью к общению, к передаче другим своих нравов, своего духа, теперь стала разобщенной разделенной навсегда? Если это так, то какие у нас шансы выжить, и не погибли ли мы уже, еще до наступления часа гибели? Неужто наши души мертвы? Неужто мы хуже наших отцов, чью способность объединяться так хвалят историки?[272]272
  Старинные союзы варваров связывала, словно железной цепью, жизненная необходимость в таком объединении и уверенность в том, что разобщенность приведет к гибели (см. в моем «Происхождении права» о жутких обычаях пить кровь друг друга, совместно проливать ее на землю и т. д.).
  В монастырских общинах дружба строжайше воспрещалась, как кража того, что принадлежит богу (см. мою «Историю Франции», т. 5, примечание к стр. 12).
  По существующим и в наши дни примитивным союзам подмастерьев, по их попыткам реформировать свою структуру (А. Пердигье*) мы можем судить о том, что представляли собою ассоциации ремесленников в средние века. В таких братствах, членов которых объединяли общая опасность, общая молитва (столь естественная в минуту опасности), ненависть к чужакам была развита больше, чем любовь друг к другу. И в процессиях, и в стычках цеховые корпорации сплачивались вокруг знамени с изображением святого – покровителя цеха. Это были не столько братства, сколько оборонительные союзы, а иногда и наступательные, вызванные к жизни соперничеством между отдельными ремеслами и взаимной завистью. (Прим. автора.)
  Пердигъе Агриколь (1805–1875) – поэт-столяр, деятель французского рабочего движения.


[Закрыть] Неужто любовь и братство навеки изгнаны из этого мира?»

Одолеваемый этими кранными мыслями, стараясь, словно умирающий, дать себе отчет, жив ли я еще, я не стал искать ответа ни в высших, ни в низших слоях общества; я заглянул в собственную душу и увидел человека ни хорошего, ни дурного, принадлежащего одновременно к нескольким классам, человека, много видевшего и много страдавшего, в чьих мыслях отражались мысли народа, которому служили и ум его, и сердце. Хотя человек этот жил уединенно и обрек себя на добровольное одиночество, но тем не менее он сохранил способность к общению с другими людьми, симпатию к ним.

Точно так же обстоит и с остальными. В глубинах их душ таится незыблемая, нерушимая способность к взаимному общению. Она оставлена про запас; я чувствую ее в народных массах повсюду, где бываю, слушаю, наблюдаю. Но нет ничего удивительного в том, что эта инстинктивная тяга к общению, так подавляемая последние время, заглохла, глубоко затаилась. Партии обманывали народные массы, когда те проявляли этот инстинкт; промышленники его использовали; правительством он взят под подозрение. Он – в состоянии спячки, ничем не проявляет себя. Все силы общества ополчились на наше стремление к общности! Они умеют соединять лишь камни, а людей разъединяют.

Благотворительность никак не может возместить нехватку духа общения. Идея равенства, появившись недавно, убила (на время) предшествовавшую ей идею благожелательного покровительства, родственного, отеческого отношения. Богач сурово заявил бедняку: «Ты требуешь равенства, звания брата? Ну что ж, ладно! Но с этой минуты не рассчитывай на мою помощь. Бог возложил на меня обязанности отца, ты сам освободил меня от них, потребовав равенства».[273]273
  Мир должен ради своего спасения стремиться установить согласие между этими двумя идеями. Братство и отцовство, противоречащие друг другу в семье, вполне совместимы в обществе. Как я уже говорил, общество может найти путь к их примирению между собою, взяв за образец внутренний мир каждого человека (см. конец второй части). (Прим. автора.)


[Закрыть]

Наш народ поддается обману меньше, чем какой бы то ни было другой. Несмотря на всю его общительность, его нельзя провести ни заискиваниями, ни разыгрыванием какой-нибудь социальной комедии. Французы не склонны к уничижению, как немцы, и не снимают шляпу, как англичане, перед всяким, кто богат или знатен. Заговорите с французом, он ответит вам учтиво, приветливо; поверьте, что его интересует не занимаемое вами положение, а вы сами.

Французы многое пережили: революцию, войну. Таких людей, конечно, трудно шести за собой, трудно объединять. Почему? Именно потому, что у любого из них сильно развита индивидуальность.

Во время войны в Африке, войны, требовавшей от вcex большого мужества, ибо каждый мог рассчитывать лишь на себя, французы показали себя закаленными, как сталь. Мы, конечно, вправе ждать «и добиваться, чтобы они были такими же и накануне кризиса, грозящего Европе. Но не удивляйтесь, что эти львы, вернувшиеся лишь недавно, остались до некоторой степени нелюдимыми и независимыми, хоть они и обузданы Законом.

Таких людей, предупреждаю вас, можно объединить лишь любовью или дружбой. Не думайте, что их можно сплотить в союз, ничем не одушевляемый, в союз негативный, члены которого, не любя друг друга, уживаются вместе только из экономических соображений или по природному добродушию, как например, немецкие рабочие в Цюрихе. Не больше подходят для французов и кооперативные союзы англичан, которые отлично объединяются для той пли иной задачи, даже ненавидя друг друга и противодействуя один другому там, где их интересы расходятся. Во Франции могут привиться лишь объединения, основанные на дружбе; это невыгодно для ее промышленности, но доказывает ее превосходство в социальном отношении. Союз обусловлен здесь не мягкостью характеров, не схожестью привычек, не общей жестокостью, как у охотников, объединяющихся в компанию, словно волки в стаю, чтобы затравить дичь. Здесь возможен только один союз – союз людей, проникнутых общим духом.

При этом условии всякая форма ассоциации хороша. Главное для нашего увлекающегося народа – индивидуальные качества, личные наклонности. Любят ли объединившиеся друг друга? Подходят ли они друг другу? – вот о чем надо спрашивать в первую очередь.[274]274
  Форма ассоциации имеет несомненно большое значение, но все же стоит на втором плане. Восстанавливать старинные формы – корпорации, цеховую тиранию, надевать на себя вериги, чтобы быстрее идти вперед, разрушать достигнутое Революцией, с легкой руки уничтожать то, чего люди добивались столько веков, представляется мне бессмысленным. С другой стороны, думать, будто государство, которое и сейчас делает так мало из входящего в круг его обязанностей, сможет выполнять функции фабриканта и торговца для всех – разве это не значит передать все чиновникам? А ведь чиновники – не ангелы. Будучи облечены столь необычной властью, разве они окажутся менее подверженными коррупции, чем фабриканты и торговцы? И уж во всяком случае чиновники не будут обладать их энергией, активностью, предприимчивостью.
  Что касается общины, достаточно нескольких слов. Община естественная – форма объединения чрезвычайно древняя, варварская, непроизводительная. Община добровольная – результат кратковременного порыва, героического возбуждения, энтузиазма, вызванного новою верою, и быстро спадающего. Община же принудительная, навязанная силой, невозможна в наше время, когда собственность чрезвычайно раздроблена, и нигде принудительная община невозможна до такой степени, как во Франции.
  Какие же формы ассоциаций возможны? Мне кажется, что они должны быть различны в зависимости от профессий, ибо профессии бывают более или менее сложные, требуют большего или меньшего единоначалия в руководстве работающими. Формы объединений должны быть различны в разных странах в зависимости от характера, присущего тому или иному народу. Это важное замечание, которое я когда-нибудь разовью подробнее, можно обосновать бесчисленным множеством фактов. (Прим. автора.)


[Закрыть] Союзы рабочих возникнут и окрепнут, если в них станет царить взаимная любовь. В этих союзах рабочие – сами себе хозяева, будут жить по-братски, не нуждаясь в начальниках, но для этого нужно, чтобы они очень любили друг друга.

Эта любовь заключается не только во взаимном расположении; для нее недостаточны сходство вкусов, близость характеров. Любить надо, следуя зову своего естества, но всем сердцем, т. е. быть всегда готовым к самопожертвованию, к отказу от своих личных интересов ради общего блага.

Что можно сделать на этом свете, ничем не жертвуя?[275]275
  Ни одна эпоха не являла таких примеров этого, как наша. Где, когда вы видели, чтобы такие полчища людей, столько миллионов их безропотно, смиренно, молча страдали и умирали? (Прим. автора.)


[Закрыть] Самопожертвование – основa мира, без него мир обрушился бы разом. Даже при наличии самых лучших инстинктов, самых честных характеров, самых совершенных натур все пошло бы прахом без этого главнейшего средства спасения.

«Принести себя в жертву другому? Статочное ли дело? Где это видано, где это слыхано? – воскликнут скандализованные философы. – Пожертвовать собою, и ради кош? Ради человека, который, как вам доподлинно известно, стоит меньше, чем вы; губить в угоду ему то, что имеет бесконечно большую ценность?» (ведь действительно, никто не преминет приписать себе такую ценность).

В этом, не будем таить, основная трудность. Люди жертвуют собою лишь ради того, что считают беспредельно великим. Для жертвы нужен алтарь, нужно божество, во имя которого люди познали бы и любили бы друг друга. Как же нам приносить жертвы? Мы растеряли своих богов!

Был ли этим необходимым связующим звеном бог-Слово, в той форме, каким его знали средние века? История отвечает: нет! Средневековье обещало людям единение, но привело лишь к войне. Этому божеству пришлось воплотиться вторично, придя на землю в 1789 г. Тогда оно придало союзу людей более разностороннюю, более правильную форму, которая одна только и может нас объединить, спасти мир.

О Франция, славная мать, не только породившая нас, но и зачавшая свободу для всех других наций, сделай так, чтобы мы возлюбили друг друга на твоем лоне!