Текст книги "Кораблекрушение «Джонатана»"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

8. ХАЛЬГ И СИРК

Кау-джер считал свободу самым большим благом в мире. Ревниво оберегая собственную, он всегда требовал уважения и к чужой свободе. Но, так или иначе, авторитет его был настолько высок, что люди повиновались ему, как самому деспотичному властителю. Хотя Кау-джер никогда не повышал голоса, колонисты принимали любой его совет как приказ, и почти все безропотно покорялись ему.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что Хальг, несмотря на жгучее желание противодействовать домогательствам грабителей, подчинился убеждениям человека, которого считал своим учителем. Теперь Сирк и его шайка могли безнаказанно проявлять свою наглость, ибо Хальг, хотя и скрепя сердце, все еще продолжал отдавать негодяям часть улова.

Но настал момент, когда линия поведения, намеченная учителем, по логике вещей привела к противоположным результатам.

Хальг вырос у воды и был опытным рыбаком, но и это не всегда гарантирует от случайных неудач. И вот однажды, избороздив море вдоль и поперек, юноша ничего не поймал. Выбившись из сил, он возвращался домой с единственной небольшой рыбой.

Сирк в компании четырех колонистов лежал, лениво развалясь, на песчаном берегу. Они поджидали, как обычно, прибытия «Уэл-Киедж». Как только шлюпка причалила, мужчины поднялись и пошли навстречу Хальгу.

– Нам сегодня опять не повезло, приятель, – сказал один из них. – Хорошо, что ты вернулся, а то пришлось бы потуже затянуть пояса.

Попрошайки даже не утруждали себя выдумкой. Каждый день они выклянчивали добычу почти в одних и тех же выражениях, и всякий раз Хальг коротко отвечал: «К вашим услугам». Но на этот раз получилось иначе:

– Сегодня ничего не выйдет.

Это крайне удивило просителей.

– Ничего не выйдет? – растерянно повторил один из них.

– Посмотрите сами, – сказал Хальг. – Одна-единственная рыбешка – все, что я поймал.

– Что ж, придется удовольствоваться и этим, – заявил один из друзей Сирка, прикидываясь добродушным.

– Да? А как же я? – возразил юноша.

– Ты?! – возмущенно воскликнули все в один голос.

В самом деле, каков нахал! Неужели этот индеец полагает, что пять культурных людей, оказывающих ему честь, принимая его дары, будут считаться с ним?

– Послушай-ка, неумытая рожа! – воскликнул один из колонистов. – Какой же ты друг после этого? Неужели у тебя хватит совести отказать нам?

Хальг промолчал, полагая, что поступает согласно принципа Кау-джера: «После того, как обеспечишь себя, помоги другим». Учитель сказал: «После того, как…» Одной рыбы явно не хватало на ужин им самим; следовательно, Хальг имел все основания оставить ее себе.

– Ну, это уж слишком! – заявил другой колонист, возмущенный молчаливым отказом индейца, воспринятым как проявление чистейшего эгоизма.

– К чему столько разговоров? – прервал его Сирк вызывающим тоном. – Если черномазый не дает рыбу – возьмем ее силой. – И, повернувшись к Хальгу, крикнул: – Считаю до трех: раз… два… три…

Хальг, не отвечая, приготовился к защите.

– Вперед, ребята! – скомандовал Сирк.

Пятеро мужчин разом набросились на индейца и вырвали добычу у него из рук.

– Кау-джер! – успел крикнуть юноша.

Кау-джер и Кароли выбежали из дому. Увидев, что творится, они поспешили, на помощь Хальгу.

Нападавшие не ожидали их появления и пустились наутек. Хальг поднялся; хоть и немного помятый, но целый и невредимый.

– Что случилось? – взволнованно спросил Кау-джер.

Молодой индеец рассказал, как все это произошло. Кау-джер слушал, нахмурив брови. Новое доказательство человеческой злобы вновь подрывало все его оптимистические теории. Сколько же еще потребуется фактов, чтобы этот человек признал свое заблуждение и, прозрев, увидел людей такими, какими они являются в действительности?

Но при всем своем альтруизме Кау-джер не мог порицать Хальга. Совершенно очевидно, что правда была на стороне индейца. Учитель только заметил ему, что причина ссоры не стоила столь яростной защиты. Однако на этот раз Хальг не сдался.

– Да ведь все это произошло совсем не из-за рыбы! – воскликнул он, еще разгоряченный борьбой. – Не могу же я, в конце концов, повиноваться им, как раб!

– Ну конечно… конечно, – согласился Кау-джер.

А Хальг, продолжая изливать свое негодование, вдруг выпалил:

– Неужели я буду всегда уступать Сирку!

Не ответив на этот крик возмущенной души, Кау-джер только успокаивающе похлопал юношу по плечу и молча удалился.

Знали ли Сирк и его шайка о продовольственном положении колонии или же их поступки объяснялись просто свойственной им наглостью? Как бы то ни было, только слепец мог не видеть, что колонии грозила самая страшная опасность – голод. А что же происходило в центральных районах острова? Если даже предположить, что там все обстоит благополучно, рассчитывать на создание каких-либо запасов раньше будущего лета не приходилось. Значит, предстояло прожить еще целый год на собственном иждивении, тогда как продуктов оставалось не больше чем на два месяца.

В поселке на левом берегу дела обстояли несколько лучше. Здесь, по совету Кау-джера, с самого начала решили ввести паек, и все переселенцы всячески старались экономить имевшиеся запасы. Они разводили огороды, ловили рыбу. По сравнению с ними беспечность шестидесяти эмигрантов, проживавших на правом берегу, была просто поразительной. Что ожидало этих лежебок в будущем?

Но вдруг совершенно неожиданно к колонистам пришло спасение.

В Чили вспомнили о своем обещании помогать нарождавшемуся государству. В середине февраля против лагеря в бухте Скочуэлл появился корабль под чилийским флагом. Это парусное судно «Рибарто», водоизмещением в семьсот – восемьсот тонн, под командой капитана Хосе Фуэнтеса, доставило на остров сельскохозяйственные орудия, скот, семена и продукты. Такой ценный груз мог служить залогом успеха колонии при условии, что его используют надлежащим образом.

Едва бросив якорь, капитан Фуэнтес сошел на берег и вступил в переговоры с губернатором острова. Ясное дело, Фердинанд Боваль не постеснялся представиться под этим титулом. Впрочем, адвокат имел на него право, поскольку других претендентов не было. Тотчас же началась разгрузка судна.

Тем временем капитан Фуэнтес решил сразу же, на месте, выполнить порученное ему задание.

– Господин губернатор, – сказал он, – моему правительству сообщили, что некий человек, известный под именем Кау-джера, обосновался на острове Осте. Так ли это?

Боваль подтвердил. Капитан продолжал:

– Значит, наши сведения правильны. Разрешите узнать, что собой представляет этот Кау-джер?

– Он революционер, – простодушно заявил Боваль.

– Революционер?! А что вы понимаете под этим словом, господин губернатор?

– Так же, как и все, я называю революционером человека, который восстает против законов и отказывается подчиняться властям.

– У вас были с ним какие-нибудь осложнения?

– Мне с ним нелегко приходится, – с важностью ответил Боваль, – Кау-джер – своевольная натура… Но я его обуздаю.

Капитан, видимо, заинтересовался полученными сведениями. Подумав, он спросил:

– А можно ли взглянуть на этого субъекта, который уже не раз привлекал внимание правительства Чили?

– Нет ничего проще, – ответил Боваль. – Да вот, кстати, он и сам идет к нам.

И Фердинанд Боваль указал на Кау-джера, переходившего по мосткам реку. Капитан пошел ему навстречу.

– Простите, сударь, можно вас на минуту? – сказал он, приподняв фуражку, украшенную золотым галуном.

Кау-джер остановился и ответил на чистейшем испанском языке:

– Слушаю вас.

Но капитан молчал. Впившись взглядом в Кау-джера, приоткрыв рот, он смотрел на него с удивлением, которое даже не пытался скрыть.

– Ну, что же вы хотели от меня? – нетерпеливо спросил тот.

– Прошу прощения, сударь, – наконец заговорил капитан. – Мне показалось, что я узнал вас… Вроде бы мы с вами раньше встречались…

– Это маловероятно, – возразил Кау-джер с едва заметной иронической усмешкой.

– И все-таки…

Капитан умолк и вдруг хлопнул себя по лбу.

– Знаю! – воскликнул он. – Конечно, вы правы. Мы никогда не встречались. Но вы так похожи на один всем известный портрет… Я просто не могу себе представить, что это не вы.

По мере того как чилиец говорил, его голос становился глуше, а тон почтительнее. Умолкнув, он снял фуражку и склонил голову.

– Вы ошибаетесь, сударь, – невозмутимо произнес Кау-джер.

– Но я мог бы поклясться…

– Когда вы видели эту фотографию? – прервал его Кау-джер.

– Лет десять назад.

Кау-джер решил погрешить против истины:

– Я покинул то, что вы называете «светом», более двадцати лет назад. Следовательно, это никак не мог быть мой портрет. Да, впрочем, разве вы сумели бы узнать меня? Ведь я был тогда молод… А теперь!..

– Сколько же вам лет? – опрометчиво выпалил капитан.

Подстрекаемый любопытством, предчувствуя, что здесь кроется какая-то странная тайна, которую ему так хотелось раскрыть, Хосе Фуэнтес даже не успел подумать о неловкости такого вопроса – слова сами слетели у него с губ.

– Ведь я не спрашиваю вас о вашем возрасте, – отпарировал Кау-джер ледяным тоном.

Тот прикусил язык.

– Полагаю, – продолжал Кау-джер, – что вы обратились ко мне не для того, чтобы побеседовать о какой-то фотографии? Прошу перейти к делу.

– Хорошо, – согласился капитан.

Резким жестом он снова надел форменную фуражку.

– Правительство Чили уполномочило меня, – сказал капитан, перейдя опять на официальный тон, – узнать ваши намерения.

– Мои намерения? – удивленно переспросил Кау-джер. – В отношении чего?

– В отношении вашего местожительства.

– Разве это может интересовать Чили?

– Даже очень.

– Неужели?

– Несомненно. Моему правительству известно, каким влиянием вы пользуетесь среди туземного населения архипелага, и оно серьезно обеспокоено этим обстоятельством.

– Весьма любезно с его стороны, – насмешливо протянул Кау-джер.

– До тех пор, пока архипелаг Магеллановой Земли оставался res nullius,[5]5
  Ничейная земля (лат.).


[Закрыть] – продолжал капитан, – приходилось ограничиваться простым наблюдением. Но теперь положение в корне изменилось. После аннексии…

– Захвата, – процедил сквозь зубы Кау-джер.

– Простите, что вы сказали?

– Ничего. Продолжайте.

– …после аннексии перед чилийским правительством, стремящимся упрочить свою власть на архипелаге, встал вопрос о том, как отнестись к вашему пребыванию в его владениях. Отношение это будет всецело зависеть от вас. Поэтому мне поручено выяснить, каковы ваши намерения. Я предлагаю заключить союз.

– Или объявить войну?

– Так точно. Ваше влияние на местное население неоспоримо. Но будет ли оно направлено против Чили или же вы поможете нам в деле цивилизации диких племен? Станете ли вы нашим другом или противником? Это решать вам.

– Ни тем, ни другим, – ответил Кау-джер. – Я останусь нейтральным.

Капитан с сомнением покачал головой.

– Принимая во внимание ваше положение на архипелаге, – сказал он, – мне кажется, что сохранить нейтралитет будет очень трудно.

– Наоборот, очень легко, – возразил Кау-джер, – и по той простой причине, что я покинул архипелаг Магеллановой Земли навсегда.

– Как – покинули? Однако вы здесь.

– Здесь остров Осте, свободная земля. И я решил больше не возвращаться на ту часть архипелага, которую вы лишили свободы.

– Следовательно, вы окончательно обосновались на острове Осте?

Кау-джер утвердительно кивнул головой.

– Что ж, это значительно упрощает дело, – с удовлетворением сказал капитан Фуэнтес. – Значит, я могу заверить правительство, что вы не будете выступать против него?

– Передайте вашему правительству, что я не желаю его знать, – отчеканил Кау-джер и, поклонившись офицеру, пошел своим путем.

Некоторое время капитан следил за ним глазами. Несмотря на категорическое утверждение этого странного человека, чилиец вовсе не был убежден, что замеченное сходство было лишь игрой его воображения. И в этом сходстве таилось, по-видимому, нечто совершенно из ряда вон выходящее, раз оно так взволновало капитана.

– Странно… странно, – пробормотал он, в то время как Кау-джер, не оборачиваясь, медленно удалялся.

К сожалению, Хосе Фуэнтесу не пришлось проверить основательность своих подозрений. Словно боясь дать повод для расспросов о прежней его жизни, Кау-джер вечером того же дня отправился в один из обычных продолжительных походов по острову.

Через неделю корабль был разгружен. Помимо щедрых даров, присланных чилийским правительством для новой колонии, «Рибарто» доставил еще Множество различных галантерейных товаров по частному заказу одного из колонистов, а именно – Гарри Родса.

Совершенно несведущий в агрономии и неприспособленный к хлебопашеству, Гарри Родс решил стать коммерсантом-импортером. Поэтому после провозглашения независимости острова, когда появились некоторые надежды на успешное развитие колонии, он поручил командиру вестового судна выслать с первой же оказией товары для мелочной торговли. Тот выполнил поручение: «Рибарто» доставил по заказу и за счет Гарри Родса множество самых разнообразных предметов – одежду, обувь, спички, иголки, нитки, булавки, табак, карандаши, бумагу, чернила и т. д. В общем, вещи недорогие, но весьма необходимые.

Однако, видя, как развертываются события, Гарри Родс решил, что его затея лопнула, и уже подумывал о том, что не лучше ли оставить весь товар на «Рибарто», а самому сесть на корабль и покинуть страну, где не имелось никаких шансов на успех?

А куда можно отправиться с таким грузом, крайне ценным здесь, в полудиком краю, но не находящим спроса там, где этих предметов сколько угодно? Поразмыслив, Родс решил еще немного выждать. В конце концов, «Рибарто» – не последний корабль, посетивший остров. Если обстановка не изменится – ну что ж, возможность уехать отсюда еще не потеряна.

Разгрузившись, «Рибарто» снялся с якоря и двинулся в путь. А через несколько часов вернулся и Кау-джер, словно он только и ждал момента отплытия корабля.

Жизнь опять потекла по-прежнему. Одни занимались огородничеством или удили рыбу, а большая часть эмигрантов бездельничала. Но теперь подобная беспечность до некоторой степени оправдывалась тем, что продовольственные запасы на острове значительно пополнились. Поскольку в лагере сейчас насчитывалось меньше сотни человек (включая жителей Нового поселка, как с общего согласия стали называть поселение, выросшее вокруг дома Кау-джера), можно было преспокойно прожить еще по крайней мере года полтора.

Что же касается Боваля, то он вел поистине царский образ жизни. По правде говоря, адвокат и в самом деле был настоящим царем-лежебокой, потому что царствовал, но не правил. Впрочем, губернатор считал, что все идет отлично.

В первые же дни своего правления Боваль специальным постановлением возвел лагерь в ранг официальной столицы острова Осте и дал ему название «Либерия». После этого великого деяния губернатор почил на лаврах.

Великодушный дар чилийского правительства дал Бовалю возможность еще раз проявить власть, направив ее на организацию развлечений для своих подданных. По его приказу половина привезенных спиртных напитков была оставлена про запас, а половина выдана колонистам. Плоды подобной щедрости не заставили себя ждать. Многие эмигранты немедленно напились до бесчувствия, а больше всех Лазар Черони. Туллии и Грациэлле пришлось снова столкнуться с отвратительными сценами, отзвуки которых потонули в праздничном гуле. Второй раз лагерь пировал вовсю.

Люди пили, играли в азартные игры, плясали под звуки скрипки Фрица Гросса, воскресшего под действием рома. Те, кто был потрезвее, собирались вокруг талантливого музыканта. Случалось, даже сам Кау-джер переходил на правый берег, привлеченный дивными мелодиями, тем более изумительными, что никогда еще подобные звуки не раздавались в этих краях. Кау-джера сопровождал кое-кто из жителей Нового поселка: Гарри Родс и вся его семья, которую также очаровывала музыка Фрица Гросса; Хальг и Кароли, для которых она представляла настоящее чудо – недаром они внимали ей, открыв рот от изумления; Дик и Сэнд, едва заслышав звуки скрипки, опрометью мчались на другой берег.

При этом Дик, конечно, хотел просто поразвлечься: скакал и плясал что было сил, стараясь попасть в такт. Но его друг вел себя совершенно иначе. Обычно Сэнд становился в первые ряды слушателей и, широко раскрыв глаза, дрожа от волнения, напряженно слушал, боясь пропустить хоть единую ноту, и уходил только тогда, когда последняя мелодия улетала в бескрайнее небо.

Кау-джер обратил внимание на сосредоточенный вид мальчика.

– Ты любишь музыку, малыш? – однажды спросил он.

– Очень люблю, сударь! – с глубоким вздохом ответил Сэнд. И добавил пылко: – Если бы и я мог играть… Играть так же, как господин Гросс!..

– Вот как? – сказал Кау-джер, которого удивила восторженность мальчика. – Тебе так хочется играть на скрипке?.. Ну что ж, может быть, это удастся устроить.

Сэнд недоверчиво покосился на него.

– А почему бы и нет? – продолжал Кау-джер. – При первой же оказии я попрошу, чтобы тебе прислали скрипку.

– Правда? – Глаза у Сэнда засияли от радости.

– Обещаю! – торжественно заверил его Кау-джер. – Но уж придется тебе запастись терпением.

По-видимому, большинство колонистов получали истинное удовольствие от музыки, хотя и не относились к ней с таким жаром, как Сэнд. Концерты Фрица Гросса являлись для них просто развлечением в однообразном и унылом существовании.

Бесспорный успех скрипача навел Фердинанда Боваля на блестящую мысль. Регулярно два раза в неделю из неприкосновенных запасов музыканту выдавали определенную порцию рома. Поэтому два раза в неделю в Либерии давались концерты – совсем как в цивилизованных странах!

Поиски названия для столицы и устройство развлечений для ее жителей полностью исчерпали организаторские способности губернатора. Помимо прочих недостатков, у него была еще одна слабость: любоваться собой и восхищаться своей деятельностью, особенно при виде общей радости. В памяти Боваля возникали классические ассоциации: «Panem et circenses!»[6]6
  «Хлеба и зрелищ!» (лат.).


[Закрыть] – требовали римляне. А разве он не удовлетворял это извечное требование народа? Чилийский корабль обеспечил колонию хлебом, а будущий урожай даст остальные продукты. Развлечения и удовольствия же предоставлялись в виде концертов Фрица Гросса, если, конечно, допустить, что определенной части эмигрантов, имевших счастье находиться под непосредственной властью губернатора, не всякие моменты праздной жизни доставляли удовольствие.

Прошли февраль и март. Ничто не поколебало оптимизма Боваля. Пока лишь редкие ссоры или драки нарушали покой, царивший в Либерии. Но губернатор даже не считал нужным обращать внимание на такие незначительные инциденты. Однако в конце марта пришел конец безмятежному бытию Фердинанда Боваля. Первое событие, явившееся как бы предвестником целой цепи трагических происшествий, само по себе не имело особого значения. Это была обычная стычка, но последствия ее оказались таковы, что Боваль решился на сей раз изменить своему принципу невмешательства. Результаты получились самые неожиданные, и вышло, что губернатор оказал сам себе медвежью услугу.

Хальг сыграл главную роль в этом инциденте, где ему пришлось защищать собственную жизнь.

После неравного боя с Сирком и его четырьмя товарищами юноша несколько недель не видел соперника. Видимо, побаиваясь заступничества Кау-джера, вымогатели решили отказаться от соблазнительной и легкой добычи. Кроме того, прибытие «Рибарто» вселило покой в душу колонистов. Какое значение имели теперь какие-то ничтожные рыбешки, когда запасы снова пополнились и казались неисчерпаемыми!

Но, как уже говорилось, корабль доставил не только провизию, но и спиртные напитки. И, так как легкомысленный губернатор приказал выдать их населению, началось массовое пьянство, которое не замедлило привести к пагубным последствиям.

Особенно тяжко отразилось это на семье Черони. Лазар все время пил и терзал обеих женщин. Молодой индеец всегда заступался за них, но зато Сирк всячески потакал отвратительному пороку недостойного мужа и отца. Поведение соперника наполняло гневом сердце юноши. Он никак не мог простить ему слез Грациэллы. Вполне понятно, что вражда между Хальгом и Сирком вспыхнула с новой силой.

Даже когда иссякли запасы спиртного, спокойствие не восстановилось. Благодаря дружбе с Фердинандом Бовалем Сирк, применив метод Паттерсона, продолжал снабжать ромом Лазара Черони – именно так он рассчитывал завоевать его расположение.

Замысел Сирка удался. Пьяница открыто стал на сторону того, кто называл себя его другом, и всячески ублажал. Вскоре Лазар начал звать Сирка зятем и клялся, что сумеет сломить сопротивление Грациэллы.

Так обстояли дела, когда утром 29 марта Хальг, переходя через мостик, увидел Грациэллу. Девушка бежала со всех ног, словно спасаясь от преследования. И действительно за нею гнался Сирк.

– Хальг! Хальг! Спаси меня! – закричала Грациэлла, увидев индейца.

Тот бросился ей на помощь, преградив дорогу разъяренному матросу.

Но Сирк ни во что не ставил противника. С вызывающей ухмылкой негодяй бросился на соперника. Однако дальнейшие события показали, что эмигрант слишком понадеялся на свои силы. Хотя Хальг был много моложе, но, живя под открытым небом, обладал обезьяньей ловкостью и стальными мышцами.

Когда матрос кинулся на индейца, тот нанес ему удар одновременно в челюсть и под ложечку. Сирк свалился как подкошенный.

Хальг и Грациэлла помчались на левый берег, а Сирк, еле-еле отдышавшись, принялся осыпать их проклятиями и угрозами.

Не обращая внимания на бандита, они направились прямо к Кау-джеру. Девушка заявила ему, что жизнь в семье стала совершенно невыносимой. Сирк обнаглел и, несмотря на заступничество Туллии, избил девушку. А Лазар – страшно подумать! – как будто даже поощрял негодяя. Наконец Грациэлле удалось выбежать из дома, но, кто знает, чем бы кончился ее побег, если бы Хальг не ускорил развязку этой драмы.

Кау-джер выслушал ее рассказ с обычным спокойствием.

– А теперь, – спросил он, когда девушка замолчала, – что вы собираетесь делать, дитя мое?

– Остаться у вас! – воскликнула Грациэлла. – Умоляю, защитите меня!

– Я обещаю вам мое покровительство, – ответил Кау-джер. – Что касается желания остаться здесь, на это ваша воля. Каждый поступает, как ему заблагорассудится. Но все же я хочу дать вам совет в отношении выбора места жительства. Если вы мне доверяете, то попросите приюта у семейства Родсов. Они не откажут, если вы обратитесь от моего имени.

Грациэлла последовала мудрому совету. Родсы приняли беглянку с распростертыми объятиями. Особенно радовалась Клэри: теперь у нее появилась подруга ее возраста.

Но Грациэлла терзалась при мысли о матери. Что будет с ней в том аду, где она осталась? Кау-джер успокоил девушку, сказав, что предложит Туллии последовать за дочерью.

К сожалению, добрые намерения Кау-джера не осуществились. Туллия, одобряя бегство дочери и радуясь, что та в полной безопасности да еще под покровительством всеми уважаемого семейства, наотрез отказалась покинуть мужа. Она хотела выполнить свой долг до конца и пройти весь этот тернистый путь – какие бы страдания ни ожидали ее – вместе с человеком, который в данную минуту лежал пластом, отсыпаясь после очередной попойки.

Кау-джер и не ожидал иного ответа.

Вернувшись к Родсам, чтобы передать Грациэлле слова матери, Кау-джер застал там Фердинанда Боваля. Между ним и Гарри Родсом шел горячий спор, начинавший принимать неприятный оттенок.

– Что тут происходит? – спросил Кау-джер.

– Этот господин позволил себе ворваться в дом, – раздраженно ответил Гарри Родс, – и требовать, чтобы Грациэлла вернулась к своему замечательному папаше.

– А разве господина Боваля касаются дела семьи Черони? – осведомился Кау-джер тоном, предвещавшим начало грозы.

– Губернатора касается все, что происходит в колонии, – напыщенно заявил Боваль, стараясь придать себе важность, якобы соответствующую его высокому званию.

– Губернатора?

– Губернатор – я.

– Так… так… – многозначительно произнес Кау-джер.

– Ко мне поступила жалоба… – продолжал Боваль, не реагируя на угрожающую иронию Кау-джера.

– От Сирка, – прервал его Хальг, знавший об их приятельских отношениях.

– Нет, – возразил Боваль. – От самого Лазара Черони.

– Как? – воскликнул Кау-джер. – Значит, Черони разговаривает во сне! Я только что оттуда. Он спит и даже храпит вовсю.

– Ваши насмешки не могут опровергнуть факта совершения преступления на территории колонии, – высокомерно ответил Боваль.

– Преступления?! Подумать только!

– Да, преступления. Несовершеннолетнюю девушку отняли у семьи. По закону всех стран такой поступок расценивается как преступление.

– А разве на острове Осте существуют законы? – спросил Кау-джер. Услышав это слово, он передернулся, и его глаза грозно засверкали. – От кого же исходят здесь законы?

– От меня, поскольку я представляю интересы колонии, – ответил Боваль с великолепной самоуверенностью. – И на этом основании имею право требовать от всех повиновения.

– Как вы сказали? – вскричал Кау-джер. – Не ослышался ли я? Повиновения? Черт возьми! Так знайте же: остров Осте – свободная земля. Здесь никто никому не повинуется. Грациэлла пришла к нам по своей воле и останется, пока сама не захочет уйти.

– Но… – пытался возразить Боваль.

– Никаких «но»! Тот, кто отважится говорить о повиновении, будет иметь дело со мной.

– Ну, это мы еще посмотрим! – заявил Боваль. – Законы надо соблюдать, и если придется прибегнуть к силе…

– К силе? – возмутился Кау-джер. – Только попробуйте! А пока что советую не испытывать мое терпение. Уходите в вашу столицу, пока вас отсюда не выпроводили.

У Кау-джера был такой устрашающий вид, что Боваль счел благоразумным не настаивать на возвращении Грациэллы и удалился. За ним, на некотором расстоянии, шли Кау-джер, Гарри Родс и Хартлпул.

Почувствовав себя в безопасности на другом берегу, губернатор обернулся и пригрозил:

– Мы еще поговорим!

Хотя угрозы Боваля казались левобережным жителям смешными, все же с ними приходилось до некоторой степени считаться. Уязвленная гордость придает отвагу самым отъявленным трусам, и вполне могло случиться, что под покровом ночи Боваль со своими прихлебателями нанесет удар Кау-джеру и его друзьям.

По счастью, эту опасность нетрудно было предотвратить. Пройдя с сотню шагов, Фердинанд Боваль обернулся и увидел, что Кароли и Хартлпул снимают мостки, соединявшие оба берега. Все лодки стояли на якоре у Нового поселка, так что сообщение с Либерией было теперь прервано. Возможность неожиданного нападения исключалась.

Разгадав планы противников, адвокат в ярости погрозил им кулаком.

Но те не обратили на него внимания. Одна за другой падали в воду доски настила моста. Вскоре от него остались только сваи, вокруг которых шумно бурлила вода. Отныне оба враждующих лагеря были разделены рекой.