Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 5"

Автор книги: Жюль Габриэль Верн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 43 страниц)

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ненастье. – Гидравлический подъемник. – Изготовление оконного стекла и посуды. – Саговая пальма. – Поездки в кораль. – Прирост стада. – Вопрос журналиста. – Точные координаты острова Линкольна. – Предложение Пенкрофа

В первую же неделю марта погода изменилась. В начале месяца было полнолуние и все еще стояла невыносимая жара. Чувствовалось, что воздух насыщен электричеством; следовало опасаться, что на довольно долгое время установится период дождей и гроз.

И действительно, 2 марта с неистовой силой грянул гром. Ветер дул с востока, и град стал бить прямо по фасаду Гранитного дворца, – шум стоял такой, будто сыпалась картечь. Пришлось плотно затворить дверь и ставни на окнах, иначе затопило бы комнаты.

Увидев, что идет град, а иные градины были величиной с голубиное яйцо, Пенкроф стал бить тревогу: ведь его хлебное поле подвергалось большой опасности. И он немедля побежал на поле, где колосья уже подняли зеленые головки, и прикрыл его полотнищем от оболочки аэростата. Моряка тоже изрядно побил град, но он не жаловался.

Плохая погода продержалась с неделю, и все это время беспрерывно гремел гром. Гроза разражалась за грозой, – только затихнет одна, не отшумят еще глухие раскаты грома за горизонтом, а уже раздаются новые неистовые удары. Молнии зигзагами прорезали небо, сожгли немало деревьев на острове, а среди них и огромную сосну, возвышавшуюся близ озера, на опушке леса. Два-три раза молния ударила в песчаный берег и расплавила песок, превратив его в стекло. Когда инженер обнаружил «громовые стрелы», он подумал о том, что можно вставить в окна толстые и крепкие стекла, которые выдержат порывы ветра, потоки дождя и град.

Спешных работ на острове не было, и поселенцы воспользовались плохой погодой, чтобы поработать в Гранитном дворце, который они по-хозяйски обставляли все лучше, каждый день добавляя что-нибудь новое. Инженер устроил токарный станок и выточил на нем кое-какие туалетные принадлежности и кухонную утварь; сделал он и пуговицы, необходимые колонистам. Они смастерили козлы для оружия, которое содержали с редкостной аккуратностью, шкафы и полки. Поселенцы пилили, строгали, отделывали, обтачивали, и пока стояли ненастные дни, в ответ на громовые раскаты раздавался визг и скрежет инструментов да жужжание станка.

О дядюшке Юпе тоже не забыли: около главного склада ему отвели отдельную комнатку, похожую на каюту, с подвесной койкой, покрытой подстилкой, – там ему было очень уютно.

– Молодец у нас Юп, всем-то он доволен, бранного слова от него не услышишь, – часто повторял Пенкроф. – Вот кто отменный слуга, Наб, право, отменный!

– Мой ученик, – отвечал Наб, – скоро меня догонит.

– Перегонит, – посмеивался моряк, – потому что ты, Наб, много болтаешь, а он помалкивает!

Юп, действительно до тонкости знал свои обязанности. Он вытряхивал одежду, поворачивал вертел, подметал комнаты, прислуживал за столом, складывал дрова и, что особенно восхищало Пенкрофа, перед сном всегда укутывал одеялом достопочтенного моряка.

Здоровье у всех членов маленькой колонии – двуногих и двуруких, четвероруких и четвероногих – было превосходным. Жили колонисты на свежем воздухе, в краю с хорошим, умеренным климатом, заняты были умственным и физическим трудом; им нечего было опасаться болезней.

И в самом деле, все чувствовали себя великолепно. Герберт за этот год вырос на два дюйма. Его лицо стало строже, мужественнее, и по всему было видно, что из него выйдет хороший человек, наделенный физической и моральной силой. Когда у него оставалось время, свободное от работы, он учился; юноша прочитал все книги, найденные в ящике, а после практических занятий, которые были непосредственно связаны с жизнью на острове, он обращался к инженеру или журналисту, и те с радостью помогали ему пополнять образование: Сайрес Смит – в области науки, Гедеон Спилет – в знании языков.

Инженеру страстно хотелось передать юноше все то, что он знал, наставить его и примером и словом; к чести Герберта следует сказать, что он сделал большие успехи, занимаясь со своим учителем.

«Если я умру, – думал Сайрес Смит, – он заменит меня!»

Буря стихла 9 марта, но небо так и не прояснилось до конца этого последнего летнего месяца. Сильные электрические разряды нарушали спокойствие атмосферы, небо так и не обрело прежней ясности, почти все время лил дождь и клубился туман, выпало всего лишь три-четыре дня, благоприятствующих всевозможным походам.

В ту пору самка онагра произвела на свет детеныша, на удивление крепкого – тоже самку. В корале увеличивалось и поголовье муфлонов: в сараях блеяли ягнята, к великой радости Наба и Герберта, – у каждого из них были любимцы среди новорожденных.

Поселенцы попробовали приручить пекари, и опыт великолепно удался. Около птичьего двора выстроили хлев, и вскоре там появились поросята, жаждавшие приобщиться к цивилизации, то есть откормиться благодаря заботам Наба. Дядюшке Юпу поручили носить им ежедневно пищу – помои, кухонные отбросы, и он добросовестно выполнял свои обязанности. Правда, иногда он потешался над своими подопечными и тянул их за хвостики, но делал это любя, а не со зла – его очень забавляли хвостики, завитые колечком, словно игрушечные, ведь натура у него была совсем детская.

Как-то в марте Пенкроф напомнил инженеру об одном его обещании, которое тот до сих пор не выполнил.

– Вы обещали сделать машину взамен длинной лестницы Гранитного дворца, мистер Сайрес, – сказал ему моряк. – Неужели вы так ее и не устроите?

– Вы говорите о лифте? – опросил инженер.

– Лифт так лифт, это как вы хотите, – ответил моряк. – Дело ведь не в названии, только бы без труда добираться до нашего жилья.

– Да тут нет ничего сложного, Пенкроф, но будет ли от подъемника польза?

– Разумеется, будет, мистер Сайрес. Всем необходимым мы обзавелись, подумаем-ка теперь об удобствах. Для людей, если вам угодно, подъемник – роскошь, но когда ты с грузом, он – необходимость. Ведь не так уж удобно карабкаться по длинной лестнице с тяжелой ношей!

– Хорошо, Пенкроф, попробуем доставить вам это удовольствие, – сказал Сайрес Смит.

– Но у вас ведь нет машины?

– А мы ее сделаем.

– Паровую машину?

– Нет, водяную.

И действительно, в распоряжении инженера была естественная сила, которой можно было воспользоваться без особого труда, чтобы привести в действие подъемник.

Достаточно было увеличить количество воды в небольшом канале, отведенном от озера и снабжавшем водой Гранитный дворец. Поселенцы расширили отверстие, пробитое в скалах и поросшее травой в верхнем конце прежнего водостока, и целый водопад ринулся в канал – избыток воды уходил во внутренний колодец. Под водопадом инженер установил цилиндр с лопастями, который был соединен с колесом, находящимся снаружи и обмотанным прочным канатом; к канату привязали подъемную корзину. При помощи длинной веревки, свисавшей до земли и позволявшей включать и выключать гидравлическое приспособление, можно было подняться в корзине до дверей Гранитного дворца.

Семнадцатого марта, к всеобщему удовольствию, подъемник заработал в первый раз. Отныне это простое устройство, заменившее примитивную лестницу, о которой никто и не думал сожалеть, поднимало наверх уголь, продовольствие и самих поселенцев. Топ был просто в восторге от усовершенствования: ведь он не мог соревноваться в ловкости с дядюшкой Юпом и с трудом карабкался по лестнице; прежде Набу и даже Юпу часто приходилось нести его на спине, когда они поднимались в Гранитный дворец.

В те дни Сайрес Смит попробовал изготовить стекло, – дело было новое, но он воспользовался старой гончарной печью. Возникло много затруднений, и после ряда бесплодных попыток ему все же удалось устроить мастерскую для выделки стекла, – Гедеон Спилет и Герберт, подлинные помощники инженера, не выходили из нее несколько дней.

В состав стекла входят песок, мел и сода (углекислый или сернокислый натрий). На берегу было сколько угодно песка, из отложений известняка поселенцы добывали мел, из водорослей – соду, из серного колчедана – серную кислоту, а из земных недр – каменный уголь для нагревания печи до нужной температуры. Итак, у Сайреса Смита было все необходимое для производства стекла.

Оказалось, что всего труднее изготовить «трость» стеклодува – железную трубку пяти-шести футов длиной, одним концом которой набирают расплавленную стеклянную массу. Но Пенкроф взял тонкую длинную полосу железа, свернул ее наподобие ружейного ствола – получилась трубка, которой колонисты вскоре и воспользовались.

Двадцать восьмого марта печь накалили. Сто частей песку, тридцать пять мелу, сорок сернокислого натрия смешали с двумя-тремя частями угольного порошка и эту массу положили в тигли из огнеупорной глины. Когда все это расплавилось под действием высокой температуры в печи, вернее, превратилось в вязкое месиво, Сайрес Смит набрал в трубку немного стекольной массы и стал ее перемешивать на заранее приготовленной металлической пластине, придавая массе форму, удобную для дутья; затем он протянул трубку Герберту и предложил ему подуть в нее.

– Так, будто выдуваешь мыльные пузыри? – спросил юноша.

– Вот именно, – ответил инженер.

Герберт набрал воздуха и, старательно вращая трубку, стал дуть в нее сильно, но осторожно, выдувая стеклянный пузырь. Добавили еще стекольной массы, и немного погодя образовался пузырь диаметром в один фут. Тогда Сайрес Смит взял трубку из рук юноши и стал ее раскачивать, как маятник, – мягкий стеклянный пузырь вытянулся и принял форму конусообразного цилиндра.

Итак, удалось выдуть стеклянный цилиндр с двумя полусферическими поверхностями на концах, их без труда срезали острым ножом, смоченным в холодной воде; таким же способом разрезали цилиндр в длину, снова нагрели и, размягчив, положили на металлическую пластину, затем раскатали деревянной скалкой.

Так приготовлено было оконное стекло. Повторив пятьдесят раз тот же процесс, они получили пятьдесят стекол. И вот в окна Гранитного дворца вставили стекла, не очень прозрачные, но все же хорошо пропускающие свет.

Изготовление стеклянной посуды, стаканов и бутылок, стало для поселенцев развлечением. Все шло в ход, даже если плохо получалось. Пенкроф тоже испросил разрешения «подуть», – и какое же это доставило ему удовольствие! Правда, он дул с такой силой, что его творения приобретали самые удивительные формы, искренно его восхищавшие.

Как-то, отправившись в экспедицию, поселенцы обнаружили дерево новой породы, которое внесло еще большее разнообразие в их питание.

В тот день Сайрес Смит и Герберт пошли на охоту в леса Дальнего Запада, на левый берег реки Благодарения; как всегда, юноша задавал инженеру уйму вопросов, на которые тот с удовольствием отвечал. Но охота, как и любое дело, требует внимания, иначе успеха не добьешься. Сайрес Смит вообще не был охотником, а Герберт увлекся химией и физикой, поэтому немало кенгуру, водосвинок и агути спаслись от их пуль, хотя и находились на расстоянии ружейного выстрела. И вдруг, когда день уже был на исходе и охотники, казалось, провели время без всякой пользы, Герберт остановился и радостно воскликнул:

– Ах, мистер Сайрес, взгляните-ка на это дерево!

И он указал ему на деревце, скорее на куст, ствол которого был покрыт чешуйчатой корой, а листья испещрены параллельными прожилками.

– Что же это за дерево, оно похоже на маленькую пальму? – спросил Сайрес Смит.

– Это «cycas revoluta», оно изображено на рисунке в нашей энциклопедии естественных наук.

– Что-то на кусте не видно плодов.

– Плодов нет, мистер Сайрес, – ответил Герберт, – зато в стволе содержится мука, – природа нас снабдила мукой.

– Так, значит, это саговая пальма?

– Да, саговая пальма.

– Что же, для нас, дружок, пока не уродится пшеница, это драгоценная находка. За дело, и дай-то бог, чтобы ты не ошибся!

Герберт не ошибся. Он разрубил ствол дерева, состоящий из пористой коры и мучнистой сердцевины, которая проросла волокнами, разделенными концентрическими кольцами из того же вещества. Крахмал был пропитан клейким соком неприятного вкуса, но его легко было удалить. Получалась очень питательная мука наилучшего качества; некогда закон запрещал вывозить ее из Японии.

Сайрес Смит и Герберт, тщательно обследовав тот участок лесов Дальнего Запада, где росли «cycas revoluta», сделали отметки на деревьях и поспешили вернуться в Гранитный дворец, чтобы рассказать товарищам о своем открытии.

На другой день поселенцы отправились за мукой, и Пенкроф, все более и более восторгавшийся островом, сказал инженеру:

– Не думаете ли вы, мистер Смит, что есть на свете острова для потерпевших крушение?

– Что вы хотите сказать, Пенкроф?

– А то, что есть на свете такие острова, возле которых не страшно потерпеть крушение, – там бедняги вроде нас из всех бед выйдут!

– Может быть, – с улыбкой ответил Сайрес.

– Так оно и есть, мистер Сайрес, – продолжал Пенкроф, – и ясно, что остров Линкольна к ним и принадлежит.

В Гранитный дворец вернулись с обильной жатвой – со стволами саговой пальмы. Инженер устроил пресс, отжал клейкий сок, смешанный с крахмалистым веществом, и получил довольно много муки; в руках Наба она превратилась в печенье и пудинги. Вкус хлеба напоминал им настоящий пшеничный хлеб.

В ту пору онагры, козы и муфлоны, находившиеся в корале, ежедневно давали поселенцам молоко. Поэтому приходилось часто бывать в корале; ездили в повозке, вернее в легкой коляске, которая ее заменила; когда приходила очередь Пенкрофа, он брал с собой Юпа и заставлял его править; Юп хлопал кнутом, выполняя порученное ему дело с обычной своей сообразительностью.

В общем, все шло отлично и в Гранитном дворце и в корале, и колонисты не сетовали бы, не будь они оторваны от родины. Они так приспособились к условиям жизни на острове, так привыкли к нему, что с печалью и сожалением покинули бы этот гостеприимный край!

Но любовь к родине владеет сердцем человека с непреодолимой силой, и если бы поселенцы приметили корабль, то стали бы подавать сигналы, привлекая внимание команды, и уехали бы… А пока они жили беспечальной жизнью и скорее боялись, нежели хотели, чтобы ее нарушило какое-либо событие.

Но кто может похвалиться тем, что счастье вечно, что ты огражден от превратностей судьбы!

Поселенцы часто беседовали об острове Линкольна, на котором жили уже больше года, и однажды затронули вопрос, который привел к важным последствиям.

Дело было в воскресенье, 1 апреля, в первый день пасхи, – Сайрес Смит и его товарищи посвятили время отдыху и молитве. День выдался отличный – такая погода бывает в октябре в Северном полушарии.

После обеда все собрались под навесом из зелени на краю плато Кругозора и смотрели, как постепенно меркнет небосклон. Вместо кофе Наб подал напиток из бузины; разговор шел об острове, о том, как одиноко стоит он среди Тихого океана, как вдруг Гедеон Спилет спросил:

– Скажите-ка, дорогой Сайрес, вы не определяли положение нашего острова при помощи секстана, найденного в ящике?

– Нет, – ответил инженер.

– А ведь стоило бы это сделать, секстан – прибор совершенный, им точней определишь координаты, чем тем способом, которым вы пользовались.

– А чего ради? – опросил Пенкроф. – Ведь положение острова не изменится.

– Конечно, – заметил Гедеон Спилет, – но, быть может, из-за несовершенства прибора обсервация и не правильна, результаты теперь легко проверить…

– Вы правы, любезный Спилет, – ответил инженер, – следовало сделать это раньше; впрочем, если ошибка и вкралась, то она не превышает пяти градусов долготы или широты.

– Как знать? – продолжал журналист. – Как знать, не ближе ли мы к обитаемой земле, чем думаем?

– Завтра узнаем, – ответил Сайрес Смит, – если бы не такой недосуг, мы уже знали бы это.

– Ну и отлично, – сказал Пенкроф, – мистер Сайрес такой мастер, что не мог ошибиться, и если остров не сдвинулся с места, то находится именно там, куда он его поместил!

– Увидим.

На другой же день при помощи секстана произвели необходимые обсервации, чтобы проверить координаты, которые инженер определил раньше.

По первоначальным данным остров Линкольна находился:

между 150° и 155° западной долготы,

между 30° и 35° южной широты.

Последующие совершенно точные вычисления дали:

150°30' западной долготы,

34°57' южной широты.

Таким образом, несмотря на несовершенный способ измерений, Сайрес Смит в первый раз определил координаты с такой точностью, что его ошибка не превысила пяти градусов.

– Ведь теперь у нас есть не только секстан, но и атлас, – сказал Гедеон Спилет. – Посмотрим-ка, дорогой Сайрес, в каком именно месте Тихого океана расположен остров Линкольна.

Герберт принес атлас, изданный, очевидно, во Франции, – потому что географические названия были на французском языке.

Развернули карту Тихого океана; инженер с циркулем в руке собрался определить местоположение острова.

Вдруг он замер на месте, говоря:

– Да в этой части Тихого океана на карту нанесен остров.

– Остров! – воскликнул Пенкроф.

– Наш, конечно? – сказал Гедеон Спилет.

– Нет, – ответил инженер. – Этот остров расположен на сто пятьдесят третьем градусе долготы и тридцать седьмом градусе одиннадцатой минуте широты, на два градуса с половиной западнее и на два градуса южнее острова Линкольна.

– Что же это за остров? – спросил Герберт.

– Остров Табор.

– Остров велик?

– Нет, это маленький островок, затерянный в Тихом океане, – на него, вероятно, никто не высаживался!

– А мы высадимся, – заявил Пенкроф.

– Мы?

– Да, мистер Сайрес. Построим палубное судно, я берусь им управлять. А в каком мы расстоянии от острова Табор?

– Приблизительно в ста пятидесяти милях к северо-востоку, – ответил Сайрес Смит.

– В ста пятидесяти милях! Сущие пустяки, – заявил Пенкроф. – При попутном ветре будем там через двое суток.

– А зачем? – спросил журналист.

– Да так просто. Надо же посмотреть!

После такого ответа колонисты решили, что судно будет построено и что они пустятся в плавание в октябре, когда наступит хорошая погода.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Постройка судна. – Вторая жатва. – Охота на сумчатых медведей. – Новое растение, скорее приятное, нежели полезное. – Кит в море. – Гарпун из Вайнъярда. – Туша кита разделана. – На что употребили китовый ус. – В конце мая. – Пенкрофу больше ничего не нужно

Если Пенкрофу приходила в голову какая-нибудь мысль, он не успокаивался, пока ее не осуществлял. Задумал он, например, добраться до острова Табор, для этого понадобилось довольно большое судно, – и вот пришлось взяться за постройку.

Инженер, с одобрения моряка, остановился на таком проекте.

Длина судна будет равна тридцати пяти футам, ширина – девяти, что придаст ему быстроходность, если удачно выйдут обводы и осадка окажется нормальной: она не должна превышать шести футов, однако судну для устойчивости следует довольно глубоко сидеть в воде. Палубу решили настлать сплошную, от носа до кормы, и, проделав в ней два люка, устроить спуск в две каюты, разделенные непроницаемой переборкой, оснастить судно, как большой шлюп, – косым гротом, латинским фоком, брифоком, топселем и кливером, то есть парусами, которыми легко управлять, маневрировать во время шторма или идти круто в бейдевинд. И, наконец, решили, что корпус будет построен с высоким надводным бортом, доски наружной обшивки будут соединены впритык, а не наложены друг на друга; обшивка судна будет пригнана к фальшивым шпангоутам, а затем прикреплена к набору судна.

Из какого же дерева построить судно? Из вяза или сосны, в таком изобилии растущих на острове? Остановились на сосне, – правда, дерево это, по выражению плотников, очень уж «колкое», зато обрабатывать его нетрудно и сосна не боится воды.

Продумав все до мелочей, поселенцы решили, что постройкой судна займутся только Сайрес Смит и Пенкроф, ибо до весны оставалось еще целых полгода. Гедеон Спилет и Герберт будут попрежнему охотиться, а Наб и его помощник, дядюшка Юп, – выполнять свои обязанности по хозяйству.

Итак, остановились на сосне и тотчас же срубили несколько деревьев, обтесали бревна и, как заправские пильщики, распилили их на доски. А неделю спустя в естественном углублении между Трущобами и гранитным кряжем, там, где находилась верфь, уже лежал тридцатипятифутовый брус – киль судна с ахтерштевнем позади и форштевнем впереди.

Сайрес Смит приступил к работе со знанием дела. Он разбирался в кораблестроении, как и во многом другом, и прежде всего сделал чертеж судна. Правда, у него был отличный помощник – Пенкроф, несколько лет проработавший на Бруклинских верфях и понимавший толк в судостроении. После тщательных расчетов и долгих размышлений они решили сделать добавочные шпангоуты.

Пенкроф, само собой разумеется, с воодушевлением принялся за постройку судна и готов был работать без передышки.

Но ради одного дела он как-то, правда лишь на день, ушел со стапеля. Было это 15 апреля, когда он во второй раз снял урожай пшеницы. Урожай был отличный, как и в первый раз, – сколько предполагалось, столько и собрали зерна.

– Пять буассо, мистер Сайрес! – крикнул Пенкроф, тщательно взвесив свое богатство.

– Пять буассо, – повторил инженер. – А в буассо – сто тридцать тысяч зерен; значит, всего у нас шестьсот пятьдесят тысяч зерен.

– Уж теперь мы все зерно посеем, только самую малость оставим про запас, – заметил моряк.

– Согласен, Пенкроф. И если урожай будет таким же, то мы соберем четыре тысячи буассо.

– И будем с хлебом?

– Будем с хлебом.

– Придется построить мельницу!

– И мельницу построим.

Поэтому в третий раз под хлебное поле отвели участок куда обширнее, чем прежде, и, самым тщательным образом обработав землю, посеяли пшеницу. Покончив с этим делом, Пенкроф снова принялся за постройку судна.

А Гедеон Спилет и Герберт все это время охотились в окрестностях или углублялись в неведомые дебри лесов Дальнего Запада, держа наготове ружья, заряженные пулями. Не раз они попадали в непроходимые заросли, где деревья стояли ствол к стволу, словно им не хватало места. Исследовать лесные чащи оказалось делом чрезвычайно трудным, и журналист всегда брал с собой компас, потому что солнечные лучи, с трудом пробивались сквозь густые ветви и легко было заблудиться. Дичи, разумеется, здесь попадалось меньше, так как зверям и птицам не было простора. И все же наши охотники во второй половине апреля подстрелили трех крупных травоядных. То были сумчатые медведя (поселенцы уже как-то видели сумчатых медведей на северном берегу озера); животные попытались спрятаться от охотников за густыми ветвями, но были убиты меткими выстрелами. Охотники принесли шкуры в Гранитный дворец, обработали серной кислотой, выдубили, и они стали пригодны для употребления.

Однажды во время охоты была сделана драгоценнейшая находка, правда совсем в ином духе; честь открытия принадлежала Гедеону Спилету.

Дело было 30 апреля. Охотники зашли в юго-западную часть леса Дальнего Запада, причем журналист, опередив Герберта шагов на пятьдесят, очутился на полянке – деревья там словно расступились и дали дорогу солнечным лучам.

Гедеона Спилета поразил чудесный аромат: благоухало какое-то растение с гроздьями цветов, с прямыми, стройными стеблями и коробочками крохотных семян. Журналист сорвал два-три стебля и вернулся к юноше, говоря:

– Посмотри-ка, Герберт, что это такое?

– А где вы сорвали цветы, мистер Спилет?

– Вон там, на поляне, их там полно.

– Как вам будет благодарен Пенкроф за эту находку, мистер Спилет!

– Неужели это табак?

– Да, правда, не первосортный, но все же табак.

– До чего обрадуется Пенкроф! Но не выкурит же он все, черт возьми! Нам оставит!

– Знаете что, мистер Спилет, не будем пока говорить Пенкрофу о находке, – предложил Герберт. – Приготовим табак и в один прекрасный день преподнесем ему набитую трубку.

– Отлично придумано, Герберт, и тогда нашему другу Пенкрофу больше нечего будет желать в этом мире.

Журналист и Герберт набрали изрядную охапку драгоценных листьев и пронесли их в Гранитный дворец «контрабандой» – с такими предосторожностями, как будто Пенкроф был таможенным надсмотрщиком. Они посвятили в тайну Сайреса и Наба, а моряк ничего не подозревал в продолжение всего того долгого времени, пока тонкие листья сушились, пока их рубили и держали на горячих камнях. На это ушло два месяца, все удалось проделать так, что Пенкроф ничего и не приметил: он был поглощен своим ботом и только поздно вечером возвращался домой.

Первого мая ему все же пришлось прервать любимую работу и вместе со своими товарищами поохотиться за одним редкостным животным.

Уже несколько дней в двух-трех милях от берегов острова Линкольна в открытом море плавал кит исполинских размеров. Очевидно, это был капский или южный кит.

– Как бы нам изловчиться и загарпунить кита? – как-то раз сказал моряк. – Было бы у нас подходящее судно да прочный гарпун, я бы первый сказал: «Пошли бить кита, – себя не пожалею, а его одолею».

– Хотелось бы мне посмотреть, как вы орудуете гарпуном, Пенкроф, – заметил Гедеон Спилет. – Зрелище, вероятно, прелюбопытное.

– Прелюбопытное и преопасное. Но мы безоружны, – сказал инженер, – поэтому нечего нам и думать о ките.

– Удивительно, – продолжал журналист, – как это кит заплыл в такие широты?

– Что вы, мистер Спилет, – возразил Герберт, – ведь мы находимся именно в той части Тихого океана, которую английские и американские рыбаки называют «китовым полем», – именно тут, между Новой Зеландией и Южной Америкой, попадается наибольшее количество китов Южного полушария.

– Что верно, то верно, – вставил Пенкроф, – просто даже не пойму, отчего их здесь так мало. А впрочем, какой от них толк, раз невозможно к ним подойти.

И Пенкроф, вздыхая, принялся за работу, ибо каждый матрос в душе рыбак, а если удовольствие от рыбной ловли прямо пропорционально улову, то посудите сами, какие чувства волнуют гарпунщика, когда он видит кита.

Да если бы все сводилось к одному лишь удовольствию! Ведь колонисты понимали, какую ценную добычу они упускают, как пригодились бы им и ворвань и китовый ус.

А кит словно и не думал покидать воды острова. Наблюдение за животным велось то с плато Кругозора, то из окон Гранитного дворца; когда Герберт и Гедеон Спилет не охотились, они поминутно смотрели в подзорную трубу, как и Наб, иногда отходивший от плиты.

Кит попал в обширную бухту Соединения и стремительно бороздил ее воды от мыса Челюсть до мыса Коготь; он плыл при помощи своего удивительно мощного хвостового плавника, на который он налегал, продвигаясь вперед какими-то скачками и развивая скорость, порою достигавшую двенадцати миль в час. Иногда он так близко подходил к острову, что его можно было хорошо рассмотреть. Оказалось, что это настоящий южный кит; он был черного цвета, голова у него была приплюснута больше, чем у китов Северного полушария.

Было видно, как у него из водометных отверстий высоко взлетает облако пара… или фонтан воды, ибо, как это и не странно, естествоиспытатели и китобои до сих пор ведут споры по этому поводу. Что же он выбрасывает – пар или воду? Есть предположение, что эго пар, который превращается в воду, соприкасаясь с холодным воздухом, и оседает, рассыпаясь брызгами.

Одним словом, огромное млекопитающее занимало все помыслы колонистов. Особенно прельщал кит Пенкрофа, даже отвлекал его от работы. Кончилось тем, что наш моряк стал думать только об одном: как бы поймать кита, – так запретный плод манит ребенка. Моряк даже во сне видел кита, и если бы у него было снаряжение гарпунщика да был бы готов бот, он, конечно, не раздумывая, пустился бы в море вслед за китом.

Но то, что не могли сделать колонисты, сделал случай. 3 мая раздались крики; Наб, стоявший на наблюдательном посту у кухонного окна, сообщил, что кит попал на мель.

Герберт и Гедеон Спилет, собравшиеся было на охоту, побросали ружья, Пенкроф отшвырнул топор, Сайрес Смит и Наб присоединились к друзьям, и все побежали к отмели, на которой лежал кит.

Вода спала, а он остался на песчаной отмели у мыса Находки, в трех милях от Гранитного дворца. Очевидно, киту нелегко было оттуда выбраться. Так или иначе, друзья решили, не теряя времени, отрезать ему все пути к отступлению.

Прихватив пики, колья с железными наконечниками, колонисты побежали к мысу. Вот они миновали мост через реку Благодарения, перебрались на правый берег реки, вот идут по песку, а спустя двадцать минут – они уже возле огромного животного, над которым тучей кружат птицы.

– Ну и чудовище! – воскликнул Наб.

Замечание было правильное: кит, принадлежавший к породе южных китов, оказался настоящим исполином восьмидесяти футов длиной, весил, должно быть, не меньше ста пятидесяти тысяч фунтов.

Чудовище лежало на отмели, не било хвостом, не пыталось всплыть, пока прилив был еще высок.

Когда начался отлив, колонисты обошли вокруг кита и поняли, отчего он лежит неподвижно.

Он был мертв: в его левом боку колонисты увидели гарпун.

– Следовательно, в наши края заплывают китобойные суда! – живо сказал Гедеон Спилет.

– Откуда вы взяли? – спросил моряк.

– Но ведь гарпун…

– Полно, мистер Спилет, это ничего не значит, – ответил Пенкроф. – Иной кит тысячу миль проплывет с гарпуном в боку; может статься, нашего кита хватили на самом севере Атлантического океана, а он приплыл умирать на юг Тихого океана.

– И все же… – произнес Гедеон Спилет, которого не убедили слова Пенкрофа.

– Это вполне возможно, – заметил Сайрес Смит, – но давайте-ка посмотрим, что это за гарпун. Может быть, китобои, по существующему обычаю, вырезали на нем название своего судна!

И правда, выхватив гарпун, вонзившийся в бок кита, Пенкроф прочел следующую надпись:

«Мария-Стелла». Вайнъярд» [10]

[Закрыть].

– Корабль-то из Вайнъярда! Из моих родных краев! – воскликнул моряк. – «Мария-Стелла»! Ей-богу, отменное китобойное судно. Отлично его знаю. Ах, други вы мои, судно из Вайнъярда, китобойное судно из Вайнъярда!

И моряк, размахивая гарпуном, взволнованно повторял название, говорящее так много его сердцу, название порта, где он родился!

Нечего было ждать, что подплывет «Мария-Стелла», что ее экипаж потребует отдать ему кита, раненного гарпуном, поэтому решили разрубить китовую тушу на части, пока она не разложилась. Хищные птицы, уже несколько дней выслеживавшие богатую добычу, налетели на мертвого кита; колонисты разогнали их, выстрелив из ружей.

Оказалось, что они нашли самку кита, – из ее сосцов бежало молоко, а молоко это, по мнению естествоиспытателя Диффенбаха, вполне заменяет коровье, от которого не отличается ни по вкусу, ни по цвету, ни по густоте.

Пенкроф прежде служил на китобойном судне, поэтому тушу разделывали под его руководством по всем правилам; занятие было не из приятных и длилось три дня, но ни один колонист не отказался от работы – даже Гедеон Спилет, который, как заявил Пенкроф, «сумеет из всякой беды выбраться».