Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 7"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 33 (всего у книги 37 страниц)
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ,
которая доказывает, что люди не созданы для того, чтобы лететь на расстоянии двухсот двадцати миллионов лье от Солнца
Начиная с этого дня Галлия повернула обратно по своей эллиптической кривой и стала приближаться к Солнцу со все возрастающей скоростью. Все живые существа на ее поверхности зарылись вглубь вулканического массива, за исключением тринадцати англичан на Гибралтаре.
Как-то выдержали первую половину галлийской зимы эти упрямцы, добровольно оставшиеся на своем островке? Вероятно, лучше, чем обитатели Теплой Земли, – таково было общее мнение. В самом деле, им ведь не приходилось заимствовать у вулкана жар извергающейся лавы, приспособляя его для своих жизненных нужд. У них были громадные запасы угля и продовольствия. Ни в пище, ни в топливе они не испытывали недостатка. Занимаемый ими редут, прочно сооруженный, с толстыми каменными стенами, без сомнения, служил им надежной защитой в самые жестокие холода. Англичане не жалели топлива и не мерзли; они хорошо питались и, вероятно, так разжирели, что мундиры стали им тесны. Бригадир Мэрфи и майор Олифент, должно быть, сражались по всем правилам науки на шахматной доске. Никто не сомневался, что жители Гибралтара проводили дни самым благопристойным образом и даже с комфортом. Во всяком случае, Англия должна будет воздать хвалу двум своим офицерам и одиннадцати солдатам, доблестно оставшимся на посту.
Разумеется, если бы капитану Сервадаку и его спутникам грозила гибель от холода, они могли бы укрыться на островке Гибралтар. Им даже приходила в голову такая мысль. Без сомнения, им не отказали бы там в гостеприимстве, хотя в первый раз и приняли весьма неприветливо. Англичане не такие люди, чтобы бросить своих ближних в беде. В случае крайней необходимости колонисты Теплой Земли без колебаний перебрались бы на Гибралтар. Но туда лежал долгий путь по необозримым ледяным просторам, без огня, без крова, и не все, вероятно, добрались бы до цели живыми. Отважиться на подобное путешествие можно было лишь в самом крайнем случае, и колонисты твердо решили не покидать Теплой Земли, пока огнедышащая гора дает им достаточно тепла.
Как уже было сказано, все живые существа галлийской колонии нашли пристанище в пещерах центрального жерла. Действительно, даже животные принуждены были покинуть галереи Улья Нины, где они могли околеть от холода. Лошадей Сервадака и Бен-Зуфа с трудом удалось спустить вглубь вулкана; однако и капитану и денщику непременно хотелось сохранить Зефира с Галетой и доставить их на Землю живыми. Они привязались к этим бедным животным, плохо приспособленным для жизни в новых климатических условиях. Им отвели широкое углубление, обращенное в конюшню, а на складе, к счастью, еще оставалось для них достаточно фуража.
Что касается прочих домашних животных, то ими пришлось пожертвовать. Разместить их в подземельях массива было немыслимо, а оставить животных в Улье Нины – значило обречь их на мучительную смерть. Пришлось всех заколоть. И так как мясо на старых складах при дарившем там лютом морозе могло сохраняться до бесконечности, это значительно увеличило запасы провианта.
Чтобы покончить с перечислением живых существ, нашедших убежище в недрах массива, надо упомянуть еще о птицах, питающихся исключительно крошками и объедками, которые им бросали каждое утро. Мороз прогнал их из верхних проходов Улья Нины в темные провалы вулкана. Однако они были так многочисленны и так назойливы, что приходилось гнать и истреблять их беспощадно.
В этих заботах прошел весь конец января, и лишь к началу февраля переселенцы окончательно водворились на новом месте. Но тут для членов галлийской колонии потянулись дни безнадежно однообразные и унылые. Смогут ли они побороть своего рода отупение, вызванное бездействием? Руководители попытались подбодрить их при помощи более тесного каждодневного общения, частых собеседований, в которых все приглашались принять участие, чтения вслух научных книг и рассказов о путешествиях, имевшихся в библиотеке. Усевшись вокруг большого стола, русские и испанцы слушали и просвещались; если им суждено увидеть родную землю, то они вернутся туда менее невежественными, чем были прежде.
Что же делал все это время Исаак Хаккабут? Интересовался ли он беседами и чтениями? Нисколько. Какую выгоду он мог бы там извлечь? Он проводил долгие часы, проверяя списки товаров, считая и пересчитывая деньги, которые стекались к нему в руки. То, что он нажил здесь, вместе с приобретенным ранее уже достигало по меньшей мере ста пятидесяти тысяч франков, причем наполовину золотом. Взвешивая и пересыпая этот звонкий металл, он знал, что сумеет выгодно поместить его на Земле, и если жалел об уходящих без пользы днях, то лишь с точки зрения потерянных процентов. Здесь ему не представилось еще случая ссужать деньги в рост, как он на это надеялся, разумеется, под надежное обеспечение и с надежной гарантией.
Пальмирен Розет скорее всех отыскал себе занятие и ушел в него с головой. Со своими цифрами он никогда не чувствовал себя одиноким, и сложные вычисления помогали ему коротать долгие зимние месяцы.
О Галлии он знал уже все, что можно было знать, но далеко не так обстояло дело с Нериной, ее сателлитом. Между тем права собственности, предъявленные им на комету, естественно, распространялись также и на ее луну. Следовательно, он обязан по меньшей мере исследовать новые элементы Нерины, изменившиеся с тех пор, как она была похищена из зоны малых планет.
Он решил произвести эти вычисления. Ему еще требовалось определить положения Нерины в различных точках ее орбиты. Получив эти данные и зная массу Галлии, которую ему удалось установить путем взвешивания, он намеревался взвесить и Нерину, не выходя из своей темной каморки. Беда только в том, что у него не было каморки, которую он собирался важно именовать «кабинетом», поистине не имея оснований называть ее обсерваторией. И вот в первых числах февраля он заговорил об этом с капитаном Сервадаком.
– Вам нужен кабинет, дорогой профессор? – спросил тот.
– Да, капитан, такой кабинет, где я мог бы работать, не опасаясь назойливых посетителей.
– Мы подыщем вам уголок, – заверил его Гектор Сервадак. – Не взыщите, если кабинет будет не достаточно комфортабельным, зато вы сможете там уединиться и спокойно работать.
– Я большего и не требую.
– Итак, решено.
Видя, что Пальмирен Розет находится в довольно сносном расположении духа, капитан отважился задать ему вопрос насчет его прежних вычислений, вопрос, которому он придавал особенное значение.
– Дорогой профессор, – сказал он, когда Пальмирен Розет собирался уже уходить, – я хочу вас кое о чем спросить.
– Спрашивайте.
– Ваши вычисления, касающиеся периода обращения Галлии вокруг Солнца, разумеется, совершенно правильны, – продолжал капитан Сервадак. – Но ведь, не правда ли, если движение вашей кометы замедлится или ускорится хотя бы на полминуты, она никогда не встретится с Землей в данной точке эклиптики…
– Так что же?
– А вот что, дорогой профессор, не следует ли проверить точность ваших вычислений?
– Это бесполезно.
– Лейтенант Прокофьев охотно помог бы вам в этой важной работе.
– Мне не нужно помощников, – резко возразил Пальмирен Розет, задетый за живое.
– Однако…
– Я никогда не ошибаюсь, капитан Сервадак, и ваша настойчивость неуместна.
– Черт возьми, дорогой профессор, – воскликнул Гектор Сервадак, – вы не очень-то любезны с вашими товарищами…
Но он тут же осекся: Пальмирена Розета не стоило раздражать, – он еще мог пригодиться.
– Капитан Сервадак, – сухо ответил профессор, – я не стану проверять свои вычисления, ибо они абсолютно точны. Но должен вам сообщить, что, досконально изучив Галлию, я намерен приступить теперь к изучению Нерины, ее сателлита.
– Вот это действительно как нельзя более своевременно, – с серьезным видом отозвался капитан Сервадак. – Однако я полагал, что Нерина одна из малых планет и ее элементы уже известны земным астрономам.
Профессор метнул на капитана Сервадака свирепый взгляд, точно тот усомнился в полезности его труда. Затем заговорил с горячностью.
– Капитан Сервадак, если земные астрономы и наблюдали Нерину и даже определили ее среднее суточное движение, ее годовой период обращения, среднее расстояние от Солнца, ее эксцентриситет, долготу ее перигелия, долготу восходящего узла, наклон ее орбиты, – все это необходимо определить заново, ибо Нерина теперь уже не малая планета, а спутник Галлии. Она является нашей луной, и я желаю изучать ее как Луну! Я не вижу причины, почему галлийцы должны знать меньше о галлийской луне, чем знают жители Земли о своей луне.
Надо было слышать, каким тоном произнес Пальмирен Розет «жители Земли». С каким презрением он говорил теперь о родной планете!
– Капитан Сервадак, – заявил он, – я заканчиваю наш разговор тем же, с чего начал, – просьбой предоставить мне отдельный кабинет…
– Мы позаботимся об этом, дорогой профессор.
– О, я не тороплюсь, – отвечал Пальмирен Розет, – лишь бы он был готов через час…
Для этого понадобилось целых три часа, и Пальмирена Розета устроили, наконец, в одной из ниш, где уместились его письменный стол и кресло. В последующие дни, несмотря на лютый мороз, он неоднократно подымался в верхний зал, чтобы наблюдать различные фазы Нерины. После этого он уединился в своем кабинете и больше не показывался.
Право же, галлийцам, замуровавшимся на глубине восьмисот футов, требовалась большая сила духа, чтобы выносить столь однообразную жизнь, не отмеченную никакими происшествиями. За много дней ни один из них не подымался на поверхность, и если бы не необходимость пополнять запасы льда для получения пресной воды, они и совсем бы не покидали недр вулкана.
Колонисты несколько раз спускались и в нижние ярусы главного кратера. Капитан Сервадак, граф Тимашев, Прокофьев и Бен-Зуф хотели исследовать как можно глубже эту пропасть, зиявшую в ядре Галлии, Надо признать, что их нисколько не интересовала разработка горкой породы, состоящей на тридцать процентов из золота. К тому же этот металл, бесполезный на Галлии, не имел бы цены и на Земле, если бы комета упала туда, и исследователи обращали не больше внимания на теллурид, чем на простой известняк.
Во время этой экспедиции они выяснили, что главный очаг вулкана не угас, и пришли к заключению, что если извержение и прекратилось, то, значит, лава где-нибудь проложила себе новые пути.
Так протекли февраль, март, апрель, май; затворники жили в каком-то оцепенении, хотя и не отдавали себе в этом отчета. Угнетенное и унылое состояние духа же становилось опасным. Общие чтения, вызывавшие вначале такой интерес, больше никого не привлекали. Вместо общих бесед люди собирались по двое, по трое и разговаривали вполголоса. В особенности испанцы казались подавленными и целыми днями лежали на своих койках. Они подымались редко и неохотно лишь для того, чтобы поесть. Русские держались бодрее и выполняли порученную им работу с большим усердием.
Недостаток физических упражнений представлял особую опасность при столь долгом заточении. Капитан Сервадак, граф Тимашев и Прокофьев с беспокойством наблюдали, как галлийцами овладевает сонное оцепенение, но что они могли поделать? Одних увещаний было недостаточно. Да и сами они временами поддавались унынию и не всегда могли его побороть. Порою это выражалось в необычайной сонливости, порою в неодолимом отвращении ко всякой пище. Право, можно было подумать, что, зарывшись в землю, как черепахи на зимнюю спячку, наши узники решили поститься и беспробудно спать по их примеру вплоть до наступления тепла.
Из всей галлийской колонии наиболее стойко держалась крошка Нина. Она бегала взад и вперед по пещере, старалась подбодрить Пабло, который невольно заражался общим подавленным настроением. Девочка заговаривала то с тем, то с другим, и ее свежий голосок разносился по мрачному подземелью, словно пение птички. Одного она уговаривала поесть, другого – что-нибудь выпить. Она была душою этого замкнутого мирка и оживляла его своей беготней. Когда под угрюмыми сводами наступала гнетущая тишина, девочка распевала веселые итальянские песенки. Она жужжала, как хорошенькая мушка из басни, но приносила гораздо больше пользы и добра. В этой крошке был такой избыток жизненных сил, что они невольно передавались остальным. Быть может, благотворное влияние Нины сказывалось почти незаметно для тех, кто ему подвергался, но от этого оно не становилось слабее; присутствие ребенка бесспорно было спасительным для галлийцев, уныло дремавших в своем мрачном склепе.
Между тем дни и месяцы шли своим чередом. Чем они были заполнены? Ни капитан Сервадак, ни его спутники не могли бы этого сказать.
К началу июня общее угнетенное состояние как будто стало проходить. Сказывалось ли тут воздействие лучезарного светила, к которому приближалась комета? Возможно, хотя Солнце все еще было от них очень далеко! В то время как Галлия совершала первую половину своего оборота, лейтенант Прокофьев тщательно сверял ее перемещения с цифрами, полученными профессором. Он отметил графически эфемериды кометы и мог с достаточной точностью проследить по вычерченной орбите весь ее путь.
После прохождения афелия ему уже нетрудно было определить дальнейшее движение Галлии. Поэтому он мог и сам давать разъяснения своим спутникам, не обращаясь за советами к Пальмирену Розету.
Он установил, что к началу июня Галлия вторично пересекла орбиту Юпитера, но еще находилась чрезвычайно далеко от Солнца, а именно на громадном расстоянии в сто девяносто семь миллионов лье. Однако в соответствии с одним из законов Кеплера скорость кометы непрерывно возрастала, и через четыре месяца она должна вновь вступить в пояс малых планет, находящийся лишь в ста двадцати пяти миллионах лье от Солнца.
Во второй половине июня капитан Сервадак с товарищами стряхнули с себя тягостное оцепенение; здоровье вернулось к ним. Бен-Зуф был похож на человека, который выспался всласть и теперь блаженно потягивается.
Колонисты стали все чаще посещать пустынные залы Улья Нины. Капитан Сервадак, граф Тимашев и Прокофьев даже выходили на берег. Все еще стояли лютые морозы, но воздух был попрежнему чист и неподвижен. Ни единого облачка ни на горизонте, ни в зените, ни малейшего ветерка. Отпечатки ног, оставленные и а снегу несколько месяцев назад, были так же отчетливы, как и в первый день.
Вид побережья изменился лишь со стороны скалистого мыса, защищавшего бухту. В этом месте продолжалось непрерывное утолщение ледяного покрова. Он уже поднялся теперь больше чем на сто пятьдесят футов. И на этой совершенно неприступной высоте виднелись шкуна и тартана. При таянье льдов им грозило неминуемое падение и неизбежная гибель. Спасти их не было никакой возможности.
Хорошо еще, что Исаак Хаккабут, никогда не покидавший своей лавочки в глубинах горы, не сопровождал капитана Сервадака в этой прогулке по берегу.
– Будь он здесь, – сказал Бен-Зуф, – старый плут завопил бы громче павлина. А на черта нужны павлиньи крики без павлиньего хвоста?
В следующие два месяца, июль и август, Галлия еще более приблизилась к Солнцу, от которого ее отделяло теперь сто шестьдесят четыре миллиона лье. Короткими ночами попрежнему стоял жестокий холод, но днем солнце заметно пригревало Теплую Землю, расположенную в поясе экватора Галлии, и температура поднималась градусов на двадцать. Галлийцы ежедневно выходили наружу погреться в его живительных лучах, следуя в этом примеру некоторых птиц, которые ищут солнца днем и прячутся с наступлением темноты.
Это подобие весны оказало самое благодетельное влияние на обитателей Галлии. К ним возвращалась надежда и уверенность. Днем на горизонте сиял заметно увеличившийся диск. Ночью среди неподвижных звезд появлялась Земля. Цель уже была видна, хоть она и находилась еще очень далеко. Это была пока лишь точка в небесном пространстве.
Однажды Бен-Зуф заметил в присутствии капитана Сервадака и графа Тимашева:
– По правде сказать, никогда я не поверю, что на этакой козявке может уместиться Монмартрский холм.
– Однакож он там умещается, – возразил капитан Сервадак, – и я крепко надеюсь, что мы его там найдем!
– И я тоже, господин капитан! Но нельзя ли узнать, с вашего позволения, – если бы комета профессора Розета не захотела вернуться на Землю, разве мы не сумели бы притянуть ее туда насильно?
– Нет, друг мой, – ответил граф Тимашев, – никакая власть человеческая не может нарушить геометрическое расположение светил во вселенной. Если бы каждый изменял по-своему ход планет, какая путаница началась бы в небе! Но господь бог не дозволяет этого и, я думаю, поступает мудро.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
где повествуется о первой и последней стычке, происшедшей между Пальмиреном Розетом и Исааком Хаккабутом
Наступил сентябрь месяц. Пока еще не было возможности покинуть темное, но теплое убежище галлийского подземелья и снова водвориться в Улье Нины. Пчелы-галлийцы непременно замерзли бы в своих прежних ячейках.
К счастью или к несчастью, но вулкан как будто не угрожал снова стать действующим.
К счастью потому, что внезапное извержение могло бы застать врасплох галлийцев в главном жерле, единственном выходе, оставшемся для лавы.
К несчастью потому, что в случае извержения галлийцы могли бы немедленно вернуться к относительно легкой и удобной жизни в верхних помещениях Улья Нины, что всех бы очень обрадовало.
– Ну и гнусно же мы провели эти семь месяцев, господин капитан! – сказал как-то Бен-Зуф. – А вы заметили, как держала себя это время наша Нина?
– Да, Бен-Зуф, – ответил капитан Сервадак. – Это удивительный ребенок! Казалось, будто вся жизнь Галлии сосредоточилась в ее сердечке.
– Верно, господин капитан, а как же дальше?
– Что дальше?
– Ну да ведь не бросим же мы девчонку, когда вернемся на Землю?
– Черт возьми! Мы удочерим ее, Бен-Зуф.
– Браво, господин капитан! Вы будете ей отцом, а я, с вашего позволения, – матерью.
– Тогда нам придется породниться с тобой, Бен-Зуф.
– Ах, господин капитан, – отвечал верный солдат, – да мы уже и так давно породнились!
С первых дней октября благодаря отсутствию ветра холода стало легче переносить даже по ночам. Расстояние от Солнца до Галлии лишь втрое превышало расстояние, отделяющее от него Землю. Температура держалась в среднем на тридцати – тридцати пяти градусах ниже нуля. Колонисты все чаще и чаще делали вылазки в Улей Нины и даже на берег. Возобновилось катанье на коньках по ледяной глади моря. Для узников было истинной радостью вырваться из своей мрачной тюрьмы. Граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев ежедневно выходили наружу, производили наблюдения и обсуждали важные вопросы, связанные с «высадкой на Землю». Речь шла не только о том, чтобы встретиться с Землей, надо было, если возможно, предотвратить опасные случайности столкновения.
Одним из постоянных посетителей галерей в Улье Нины стал Пальмирен Розет. Он распорядился перенести телескоп в прежнюю обсерваторию и занимался своими астрономическими наблюдениями до тех пор, пока мороз не прогонял его оттуда.
У профессора не спрашивали о результатах его новых вычислений. Он, вероятно, и не стал бы отвечать. Но через несколько дней все заметили, что ученый чем-то раздосадован. Он то и дело подымался наверх и спускался обратно по отлогому склону главного жерла. Профессор что-то бормотал и бранился сквозь зубы. Он стал нелюдимее, чем когда-либо. Раз или два Бен-Зуф – человек, как известно, не робкого десятка, – радуясь в душе этим признакам недовольства, попытался расспросить грозного Розета. Как его приняли, легко себе представить!
«Похоже на то, – подумал Бен-Зуф, – что на небе не так сложились дела, как ему хочется. Да черт с ним! Лишь бы только он не напортил чего-нибудь в небесной машине и не погубит пас вместе с ней».
Между тем у капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева было достаточно причин интересоваться, чем это так недоволен Пальмирен Розет. А вдруг профессор проверил свои математические расчеты и выяснил, что они противоречат его новым наблюдениям? А вдруг комета уже не занимает на орбите места, определенного по ее прежним эфемеридам, и, следовательно, ей не суждено встретиться с Землей в данной точке и в данную секунду?
Вот какие вопросы волновали наших друзей, в особенности теперь, когда Пальмирен Розет казался таким рассерженным, ибо все их надежды были основаны на его предсказаниях.
И в самом деле, профессор чувствовал себя несчастнейшим из астрономов. Его расчеты явно не соответствовали новым наблюдениям, а что могло быть хуже для такого человека, как он?
Всякий раз, возвращаясь к себе в кабинет, весь закоченевший после слишком долгого дежурства у телескопа, он впадал в настоящую ярость.
И если кто-нибудь отважился бы приблизиться к нему в эту минуту, то мог бы услышать, как профессор бормотал про себя:
– Проклятие! Что это значит? Что она там делает? Она вовсе не на том месте, которое ей указано в моих вычислениях! Мерзавка! Она запаздывает! Или Ньютон сумасшедший, или она сошла с ума! Нарушены все законы всемирного тяготения! Что за черт! Не мог же я ошибиться! Мои наблюдения правильны, мои расчеты точны! Негодяйка! Чертовка!
И Пальмирен Розет хватался руками за голову, выдирая последние скудные остатки волос у себя на затылке. И вечно, вечно один и тот же результат: постоянное необъяснимое противоречие между его расчетами и наблюдениями.
– Полно, – говорил он себе, – не произошло ли какого-либо нарушения законов небесной механики? Нет, это невозможно. Это я допустил ошибку. И однакоже… однако…
Право, Пальмирен Розет похудел бы от огорчения, если бы только мог еще более похудеть.
Чем больше он сердился, тем больше беспокоились окружающие, но это его нисколько не трогало.
Однажды, 12 октября, разгуливая возле большого зала Улья Нины, где как раз находился профессор, Бен-Зуф услышал пронзительный крик.
Бен-Зуф побежал к ученому.
– Вы не ушиблись ненароком? – спросил он невозмутимо, точно спрашивал: как поживаете?
– Эврика! Слышишь ты, эврика! – отвечал Пальмирен Розет, бегая взад и вперед, как сумасшедший.
В его возбуждении чувствовались одновременно и радость и бешенство.
– Эврика? – переспросил Бен-Зуф.
– Да, эврика! Знаешь ли ты, что это значит?
– Нет.
– Так убирайся к черту!
– Как приятно, – сказал себе денщик, – что господин Розет хоть выражается вежливо, когда не хочет отвечать.
И он убрался, правда не к черту, а к Гектору Сервадаку.
– Господин капитан, есть новости, – сказал он.
– Что такое?
– Наш ученый… одним словом, у него какая-то эврика.
– Он нашел!… – воскликнул капитан Сервадак. – Но что же он нашел?
– Этого я не знаю.
– Именно это и нужно знать.
И капитан Сервадак встревожился более чем когда-либо.
Тем временем Пальмирен Розет спустился в свой рабочий кабинет, бормоча себе под нос:
– Да, это так… это не может быть иначе… Ах, негодяй! Он дорого поплатится, если это так! Только признается ли он? Ни за что!… Его надо поймать с поличным… Ну что ж, я его перехитрю… и тогда посмотрим!
Хотя слова Пальмирена Розета были непонятны, но все заметили, что с этого дня он явно переменил обращение с почтенным Исааком Хаккабутом. До сих пор он либо избегал ростовщика, либо отвечал ему грубо. Теперь Пальмирен Розет держался совсем по-другому.
Кого это удивило прежде всего? Да самого Исаака, не привыкшего к подобной любезности. Профессор часто посещал теперь его темную лавчонку, проявлял интерес к особе Хаккабута, к его делам. Спрашивал, успешно ли он распродает свои товары, велика ли прибыль, сумел ли он воспользоваться столь редким случаем, который, может быть, никогда больше не представится, и о многом другом и при всем этом с трудом скрывал желание задушить торговца собственными руками.
Исаак Хаккабут, подозрительный, как старая лисица, отвечал ему крайне уклончиво. Неожиданная перемена в обращении профессора, естественно, удивляла его. Он задавался вопросом, уж не хочет ли Пальмирен Розет занять у него денег.
Как мы знаем, Исаак Хаккабут в принципе был не прочь давать взаймы, правда по самым ростовщическим процентам. Он даже рассчитывал путем этих денежных операций увеличить свое состояние и, конечно, согласился бы дать ссуду, но лишь под надежную подпись. По правде сказать, Исаак считал, что только с графом Тимашевым, богатым русским барином, можно пойти на этот риск. Капитан Сервадак, по всей вероятности, был нищим, как и все гасконцы. Что касается профессора, то кому придет в голову давать взаймы профессорам! Поэтому почтенный Исаак держался крайне осторожно.
С другой стороны, ростовщику, несмотря на всю его скупость, пришлось тратить деньги самым непредвиденным образом.
Дело в том, что к этому времени он распродал галлийцам почти все продукты из своих запасов. У него не хватило благоразумия оставить часть съестных припасов для своего личного пользования. Между прочим, у него не было кофе. А как бережливо не расходуй кофе, «раз его нет, значит нет», сказал бы Бен-Зуф.
Итак, у почтенного Исаака не было больше напитка, без которого он не мог обойтись, и ему пришлось прибегнуть к запасам главного галлийского склада.
Решив после долгих колебаний, что запасы провианта принадлежат всем галлийцам без исключения и что он имеет одинаковые права с остальными, Хаккабут отправился к Бен-Зуфу.
– Господин Бен-Зуф, – начал он самым вкрадчивым тоном, – у меня к вам маленькая просьба.
– Выкладывай, Гобсек, – отвечал Бен-Зуф.
– Мне хотелось бы взять со склада лично для себя один фунт кофе.
– Фунт кофе? – переспросил Бен-Зуф. – Как! ты просишь фунт кофе?
– Да, господин Бен-Зуф.
– Ого, это не так-то просто!
– Разве его больше не осталось?
– Как же, найдется еще сотня-другая кило.
– Так что же?
– А то, старина, – отвечал Бен-Зуф, озабоченно качая головой, – что я не знаю, можно ли тебе его дать.
– Дайте, господин Бен-Зуф, – взмолился Исаак Хаккабут, – дайте, и сердце мое возрадуется!
– На твое сердце мне наплевать с высокого дерева!
– Однако вы бы не отказали, если бы всякий другой…
– Вот в том-то и дело, что ты не «всякий другой».
– Так как же, господин Бен-Зуф?
– А так же, что я доложу об этом его превосходительству генерал-губернатору.
– О господин Бен-Зуф, я не сомневаюсь в его справедливости.
– Вот именно, старина, он до того справедлив, что тебе плохо придется.
И с этими мало утешительными словами денщик вышел.
Пальмирен Розет, постоянно подстерегавший торговца, явился как раз во время его препирательства с Бен-Зуфом. Ему показалось, что пришло время узнать правду, и он вмешался в разговор.
– Как, почтенный Исаак, – сказал он, – вам требуется кофе?
– Да… господин профессор, – ответил Исаак Хаккабут.
– Разве вы все продали?
– Увы! я совершил эту ошибку.
– А черт! А ведь кофе вам необходим! Да, да… он согревает кровь.
– Еще бы… а в этой черной дыре я просто обойтись без него не могу!
– Ну что ж, почтенный Исаак, вам дадут столько кофе, сколько потребуется.
– Не правда ли, господин профессор?… И хотя я сам продал этот кофе, я имею право взять его наравне с другими.
– Конечно… почтенный Исаак… конечно! А много ли вам нужно?
– Всего только фунт! Я расходую его так бережливо… Мне хватит этого надолго.
– А на чем будут взвешивать кофе? – спросил Пальмирен Розет с невольным ударением.
– На моем безмене!… – прошептал торговец.
И Пальмирену Розету послышалось, будто из груди Исаака вырвался легкий вздох.
– Да, – сказал профессор, – на безмене. Здесь ведь нет других весов?
– Нет! – ответил Исаак, горько сожалея, что не удержался от вздоха.
– Эге, почтенный Исаак!… Это будет вам выгодно! Ведь вместо фунта кофе вам дадут целых семь.
– Да… семь, именно семь!
Профессор смотрел на свою жертву, впиваясь в нее глазами. Он собирался задать один вопрос, но не решался этого сделать, справедливо полагая, что Исаак не скажет ему правды, которую необходимо было узнать во что бы то ни стало.
Однако, не в силах сдержать нетерпения, он хотел уже заговорить, когда вернулся Бен-Зуф.
– Ну как? – живо спросил Исаак Хаккабут.
– А так, что губернатор не желает… – отвечал Бен-Зуф.
– Не желает, чтобы мне выдали кофе? – воскликнул Исаак.
– Нет, но он согласен, чтоб тебе его продали.
– Продали, mein Gott!
– Да, и это справедливо, раз ты прикарманил все наши денежки. Ну-ка, покажи, какого цвета твои пистоли.
– Меня вынуждают покупать, а всякому другому…
– Сказано тебе, что ты не всякий другой! Будешь ты покупать или нет?
– Помилосердствуйте!
– Отвечай, или я запру лавочку!
Исаак хорошо знал, что с Бен-Зуфом шутки плохи.
– Так и быть… Я куплю! – вздохнул он.
– Ладно.
– А по какой цене?
– По той самой, по какой ты продавал кофе. Не бойся, шкуры с тебя не сдерут. Кому она нужна, твоя шкура?
Исаак Хаккабут сунул руку в карман, позвякивая мелкими монетами.
Профессор все более напрягал внимание, ловя каждое слово Исаака.
– Сколько вы запросите с меня за фунт кофе? – спросил тот.
– Десять франков, – ответил Бен-Зуф. – Это его рыночная цена на Теплой Земле. Да тебе-то что, раз после возвращения на Землю золото обесценится.
– Золото обесценится? – воскликнул Исаак. – Разве это мыслимо, господин Бен-Зуф?
– Вот увидишь.
– Да поможет мне всевышний! Десять франков за один фунт кофе.
– Десять франков. Не задерживай меня.
Тогда Исаак Хаккабут вынул золотую монету, любуясь ею при свете лампы, готовый чуть ли не поцеловать ее.
– И вы взвесите кофе на моем безмене? – протянул он так жалобно, что это невольно казалось подозрительным.
– А на чем же мне вешать, по-твоему? – рассердился Бен-Зуф.
Затем, взяв безмен, он подвесил на крючок чашку и начал сыпать кофе, пока стрелка не показала фунт, то есть в действительности семь фунтов.
Исаак Хаккабут следил за ним глазами.
– Готово! – заявил Бен-Зуф.
– Стрелка точно стоит на делении? – спросил негоциант, наклоняясь над полукруглой шкалой безмена.
– Ну да, старый Иона!
– Подвиньте ее немножко пальцем, господин Бен-Зуф.
– Это зачем?
– Потому… потому… – пролепетал Исаак Хаккабут, – потому что мой безмен, возможно, не совсем… правильный!
Не успел Исаак договорить, как Пальмирен Розет схватил его за горло. Он тряс его изо всех сил, пытаясь задушить.
– Негодяй! – кричал он при этом.
– Спасите! Караул! – вопил Исаак Хаккабут.
Драка продолжалась. Бен-Зуф и не думал разнимать противников. Напротив, он подзуживал их, покатываясь со смеху. По правде говоря, в его глазах один стоил другого.
Но тут, привлеченные шумом, прибежали капитан Сервадак, граф Тимашев и лейтенант Прокофьев.
Профессора силой оттащили от Исаака.
– Что такое? В чем дело? – спросил Гектор Сервадак.
