355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Жюль Габриэль Верн » Собрание сочинений в 12 т. Т. 7 » Текст книги (страница 19)
Собрание сочинений в 12 т. Т. 7
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 00:16

Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 7"


Автор книги: Жюль Габриэль Верн



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 37 страниц)

Вот почему шкуна сразу же снялась с якоря и через два часа уже потеряла из виду то место, которое называлось Гибралтаром.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
в которой спорят с целью установить истину, что, может быть, помогает спорщикам к ней приблизиться

Первые часы плавания прошли в спорах о том, какие выводы надо сделать из последнего, столь неожиданного открытия. Если путем споров и не удалось установить истину во всей ее полноте, это все же давало возможность графу, капитану и лейтенанту Прокофьеву хоть немного приблизиться к разгадке.

Что знали они теперь самым непреложным образом? Что «Добрыня», отчалив от острова Гурби, то есть отправившись от первого градуса западной долготы, только на тринадцатом градусе восточной долготы встретил препятствие в виде вновь образовавшейся береговой полосы. Следовательно, пройденный шкуной путь составлял пятнадцать градусов. Прибавив к этому длину пролива, открывшегося в неизвестном материке, то есть приблизительно три с половиной градуса, затем расстояние от пролива до Гибралтара, то есть около четырех градусов, и наконец расстояние между Гибралтаром и островом Гурби, а именно семь градусов, лейтенант Прокофьев получил в итоге около двадцати девяти градусов.

Таким образом, выйдя со стоянки на острове Гурби, шкуна, повидимому, шла все время по одной и той же параллели и вернулась к своей исходной точке, иначе говоря, описала окружность, покрыв расстояние в двадцать девять градусов.

А если принять величину градуса за восемьдесят километров, то все пройденное расстояние равно двум тысячам тремстам двадцати километрам.

Из того обстоятельства, что экспедиция наткнулась на Гибралтар там, где прежде находились Ионические острова и Корфу, следовало, что вся остальная поверхность земного шара, а именно триста тридцать один градус, исчезла полностью. Прежде, до катастрофы, чтобы попасть из Мальты в Гибралтар, держа курс на восток, нужно было пересечь всю восточную часть Средиземного моря, пройти Суэцкий канал, Красное море, Индийский океан, Зондский пролив, Тихий и Атлантический океаны. Теперь же вместо этого огромного пути шкуна прошла только шестьдесят километров новым проливом и очутилась в восьмидесяти лье от Гибралтара.

Таковы были расчеты лейтенанта Прокофьева, и, при всей их приблизительности, они позволяли сделать ряд выводов.

– Ну вот «Добрыня» и вернулся к своей исходной точке, – сказал Сервадак, – отсюда можно заключить, что окружность земного шара теперь равна всего лишь двум тысячам тремстам двадцати километрам!

– Да, – ответил лейтенант Прокофьев, – а это означает, что диаметр Земли сократился до семисот сорока километров, то есть примерно в шестнадцать раз, так как до катастрофы он был равен двенадцати тысячам семистам девяноста двум километрам. Сомнений нет: мы совершили кругосветное плавание вокруг того, что осталось от земного шара!

– Пожалуй, это объясняет множество необычайных явлений, которые нам довелось наблюдать, – сказал граф Тимашев. – Так на сфероиде, сократившемся до столь малых размеров, должен был значительно уменьшиться вес предметов, и теперь мне ясно, почему Земля вращается вокруг своей оси гораздо быстрее; поэтому и промежуток между двумя восходами Солнца, то есть сутки, равняется только двенадцати часам. Что же до новой орбиты, по которой сфероид движется вокруг Солнца…

Граф остановился, так как он не совсем ясно понимал, в какой связи находится эта орбита с его новым представлением о вселенной.

– Дальше, граф, – сказал капитан Сервадак, – так что же с новой орбитой?

– А каково твое мнение? – обратился граф к Прокофьеву.

– Есть только один способ объяснить изменение орбиты, – отвечал Прокофьев, – других быть не может.

– Какой же? – с волнением спросил Сервадак, словно предчувствуя, что скажет лейтенант.

– Надо предположить, что от Земли отделился осколок, а вместе с ним и часть земной атмосферы, – сказал Прокофьев, – и что этот осколок движется в пределах солнечной системы по новой орбите, уже не совпадающей с орбитой Земли.

Приведя это объяснение, казавшееся таким правдоподобным, лейтенант Прокофьев умолк. Молчали и его собеседники. Глубоко подавленные, они задумались над тем, какие неисчислимые последствия повлечет за собой эта мировая катастрофа. Если действительно от земного шара отделился огромный осколок, куда он стремится? Какова величина эллиптической орбиты, по которой он сейчас движется? На какое расстояние от Солнца он отдалится? Какова будет продолжительность его обращения вокруг центра притяжения? Умчится ли он, подобно кометам, на сотни миллионов лье в межпланетное пространство или же вскоре будет притянут обратно к всемирному источнику тепла и света? И, наконец, совпадает ли плоскость его орбиты с земной орбитой, можно ли надеяться, что когда-нибудь он снова встретится и соединится с Землей, от которой был отторгнут?

Первым прервал молчание капитан Сервадак, громко воскликнув:

– Ну нет, черт побери! Ваше объяснение, лейтенант, многое помогает понять, но оно неприемлемо!

– Почему же, капитан? – удивился Прокофьев. – Напротив, оно, как мне кажется, отвечает на все вопросы.

– В том-то и дело, что нет! Есть по меньшей мере одно возражение, и ваша гипотеза его не опровергает.

– А именно? – спросил Прокофьев.

– Что ж, – сказал Сервадак, – постараемся друг друга понять. Вы утверждаете, что осколок земного шара, превратившийся в некий новый астероид, движется по околосолнечному миру, унося с собою нас вместе с частью средиземноморского бассейна от Гибралтара до Мальты?

– Утверждаю.

– А как тогда вы объясните появление странного материка, замкнувшего со всех сторон море? И чем объясняется строение его берегов? Если бы от земного шара отделилась какая-то часть и унесла нас в мировое пространство, на ней, конечно, сохранилась бы земная кора – граниты, известняки; между тем поверхность нашего астероида покрыта какими-то сростками минерала, состав которого нам совершенно неизвестен!

Замечание капитана Сервадака являлось серьезным возражением против теории Прокофьева. В самом деле, можно было вообразить, что от земного шара отделился осколок, захватив с собой часть земной атмосферы и бассейна Средиземного моря; можно было даже допустить, что его вращение вокруг собственной оси и обращение вокруг Солнца не совпадают с движением Земли; но почему вместо цветущих берегов, окаймлявших Средиземное море на юге, западе и востоке, возникла эта голая и отвесная стена без всякой растительности, эта неведомая горная порода?

Возражение Сервадака поставило Прокофьева в тупик, и он ограничился тем, что сослался на будущее, которое, конечно, разрешит все неразрешенные вопросы. Тем не менее он не считал нужным пренебречь теорией, которая объясняла столько необъяснимых до сих пор явлений. Что же до первопричины космического переворота, то она попрежнему оставалась тайной. Можно ли предположить, что от Земли отделилась такая огромная масса и умчалась в пространство в результате какого-то взрыва под земной корой? Почти невероятно! Сколько еще неизвестных в этом уравнении со многими неизвестными…

– В конце концов, – сказал в заключение Сервадак, – не все ли равно, на каком новом астероиде я лечу в околосолнечном мире, – была бы с нами Франция!

– Да, Франция… но и Россия! – добавил граф.

– И Россия! – повторил француз, с готовностью принимая законное желание графа.

Однако, если действительно осколок Земли двигался по новой орбите и имел форму сфероида, то при его малых размерах можно было опасаться, что часть Франции и во всяком случае большая часть Российской империи остались на Земле. В равной мере это относилось и к Англии; к тому же полное отсутствие связи между Гибралтаром и Соединенным королевством в течение шести недель ясно указывало на то, что восстановить ее невозможно ни с суши, ни с моря, ни посредством почты и телеграфа, В самом деле, если остров Гурби, где продолжительность дня и ночи была одинакова, находился на экваторе астероида, то Северный и Южный полюсы отстояли от острова на расстоянии, равном половине окружности, пройденной «Добрыней» во время плавания, иначе говоря на расстоянии тысячи ста шестидесяти километров. Таким образом, Северный полюс отстоял на пятьсот восемьдесят километров к северу от острова Гурби, а Южный полюс находился на таком же расстоянии к югу. И когда обе эти точки были нанесены на карту, выяснилось, что Северный полюс оказался на уровне побережья Прованса, а Южный полюс попал в африканскую пустыню, на двадцать девятую параллель.

Мог ли Прокофьев и сейчас отстаивать свою новую теорию? Действительно ли отделился какой-то большой осколок от Земли? Утверждать это со всей решительностью было невозможно. Только будущее могло разрешить эту загадку; и все же мы берем на себя смелость утверждать, что, если лейтенант Прокофьев еще не открыл истины, то сделал шаг, приблизивший его к цели.

Когда шкуна вышла из узкого пролива, соединявшего Средиземное море у Гибралтара, снова наступила прекрасная погода. Попутный ветер благоприятствовал экспедиции, и, несясь на всех парах и парусах, судно быстро устремилось на север.

Мы говорим север, а не восток, потому что испанское побережье исчезло целиком, во всяком случае исчезло все пространство между Гибралтаром и Аликанте. Там, где, соответственно их географическим координатам, должны были находиться Малага, Альмерия, мыс Гата, мыс Палое, Картахена, их не оказалось. Море затопило всю эту часть Пиренейского полуострова; тогда судно направилось на запад, к прежней Севилье, но на месте андалузского побережья возвышались скалистые берега, похожие на берега возле Мальты.

В этом месте море глубоко врезалось в новый материк, образуя острый угол, вершину которого должен был бы занимать Мадрид. Затем, спустившись к югу, береговая полоса выдавалась в море и, как грозный коготь, нависала над тем местом, где должны были находиться Балеарские острова.

После того как экспедиция, пытаясь отыскать хоть какие-нибудь следы этой группы островов, уклонилась от взятого курса, она сделала совершенно неожиданную находку.

Двадцать первого февраля в восемь часов утра матрос, стоявший на носу корабля, закричал:

– Бутылка в море!

В такой бутылке мог храниться ценный документ, имевший отношение к последним событиям.

Услышав возглас матроса, все, в том числе граф Тимашев, Гектор Сервадак и лейтенант, выбежали на палубу. Шкуна приблизилась к плывущему по волнам предмету, и матросы выловили его из воды.

Оказалось, что это не бутылка, а кожаный футляр от небольшой подзорной трубы. По краям он был плотно запечатан воском, и, если его бросили в море недавно, вода не должна была в него проникнуть.

Прокофьев внимательно осмотрел находку в присутствии графа и Сервадака. На футляре не было фабричного клейма. Воск на крышке был совершенно цел, и на нем сохранился оттиск печати с инициалами «П. Р.».

Лейтенант Прокофьев сломал печать, открыл футляр и вынул какую-то бумагу. Она не пострадала от пребывания в морской воде. Это был листок из записной книжки, разграфленный в клетку, на котором крупным, размашистым почерком кто-то написал следующие слова, сопроводив их вопросительными и восклицательными знаками:

«Галлия???

Ab sole [22]

[Закрыть]
15 февр. расст.: 59 000 000 л.!

Путь, пройденный с янв. по февр.: 82 000 000 л.!

Va bene! [23]

[Закрыть]
All right! [24]

[Закрыть]
Прекрасно!!!»

– Что это значит? – спросил граф Тимашев, со всех сторон осмотрев листок.

– Понятия не имею, – ответил Сервадак. – Одно несомненно: неизвестный автор этого документа пятнадцатого февраля был еще жив, потому что документ помечен этим числом.

– Повидимому, – согласился граф.

На документе отсутствовала подпись. Не было указано и место его отправления. Он состоял из латинских, итальянских, английских и французских слов – большей частью из французских.

– Это не может быть мистификацией, – заметил Сервадак. – Совершенно очевидно, что документ относится к космическому перевороту, последствия которого мы испытываем на себе! Футляр с запиской принадлежал какому-то наблюдателю, находящемуся на борту корабля…

– Нет, капитан, – возразил лейтенант Прокофьев, – такой наблюдатель, наверно, вложил бы записку в бутылку, где она была бы лучше защищена от воды, чем в кожаном футляре. Это скорее какой-то ученый, отрезанный от всего мира на клочке земли, хотел сообщить о результатах своих наблюдений и воспользовался этим футляром, который для него, вероятно, представлял меньшую ценность, чем бутылка.

– Не все ли равно! – воскликнул граф. – Важно понять смысл этого странного документа, а не гадать о том, кто его составитель. Начнем по порядку. Во-первых, что это за Галлия?

– Не знаю ни одной планеты, большой или малой, с таким названием, – ответил Сервадак.

– Капитан, – перебил его Прокофьев, – прежде чем продолжать обсуждение, разрешите задать вам вопрос.

– Пожалуйста, лейтенант.

– Не думаете ли вы, что документ подтверждает нашу последнюю гипотезу, то есть, что в мировом пространстве носится осколок земного шара?

– Да… пожалуй, – ответил Сервадак, – хотя мое возражение по поводу характера строения нашего астероида еще не опровергнуто.

– Но если Прокофьев прав, – добавил граф, – то неизвестный ученый, повидимому, назвал Галлией новый астероид.

– Так он француз? – сказал Прокофьев.

– Не лишено вероятия, – ответил Сервадак. – Заметьте, что из восемнадцати слов одиннадцать написаны по-французски, три по-итальянски и два по-английски. Отсюда можно сделать вывод, что ученый, не зная, в чьи руки попадет его записка, решил составить ее на нескольких языках, чтобы увеличить шансы на то, что его поймут.

– Хорошо, предположим, что Галлия – название нового астероида, – сказал граф Тимашев. – Читаю дальше: «Ab sole пятнадцатого февраля расстояние пятьдесят девять миллионов лье».

– Действительно, в то время Галлия должна была находиться именно на таком расстоянии от Солнца, – заметил лейтенант Прокофьев. – Она тогда пересекла орбиту Марса.

– Отлично, – ответил граф. – Вот первый пункт документа, совпадающий с нашими наблюдениями.

– В точности, – подтвердил Прокофьев.

– «Путь, пройденный с января по февраль, – продолжал читать вслух граф, – восемьдесят два миллиона лье».

– Повидимому, – заметил Сервадак, – здесь речь идет о пути, пройденном Галлией по ее новой орбите.

– Да, – согласился Прокофьев, – и на основании законов Кеплера скорость движения Галлии, или, что одно и то же, путь, проходимый ею в равные промежутки времени, должен был неуклонно уменьшаться. Самая высокая температура воздуха наблюдалась как раз пятнадцатого января. Стало быть, вполне вероятно, что Галлия тогда находилась в своем перигелии, в точке ближайшего расстояния от Солнца; и в то время она двигалась со скоростью вдвое большей, чем скорость Земли, а Земля проходит в час только двадцать восемь тысяч восемьсот лье.

– Очень хорошо, – заметил Сервадак, – но от этого нам не стало яснее, на каком расстоянии от Солнца окажется Галлия в своем афелии. Неизвестно, на что мы можем надеяться или что нам угрожает в будущем.

– Да, капитан, все это неизвестно, – ответил Прокофьев, – но при систематических наблюдениях с разных точек орбиты Галлии было бы возможно, пользуясь законом всемирного тяготения, установить величину отрезков, из которых складывается этот путь…

– И, следовательно, весь путь Галлии в пределах солнечной системы, – договорил Сервадак.

– Совершенно верно, – сказал граф, – ведь если Галлия астероид, она, как и все небесные тела, подчиняется законам небесной механики и Солнце направляет ее движение так же, как оно направляет движение планет. Едва эта масса отделилась от Земли, как вокруг нее сомкнулись невидимые цепи всемирного тяготения, и отныне она неуклонно будет следовать по раз и навсегда определенной орбите.

– Если только какое-нибудь встречное светило не изменит ее орбиты, – возразил лейтенант Прокофьев. – Ведь Галлия только маленькое колесико в механизме солнечной системы, и планеты могут оказать на нее неодолимое влияние.

– Что ж, – сказал Сервадак, – на своем пути Галлия наверняка может завести случайные знакомства и свернуть с пути истинного. А заметили вы, господа, что мы рассуждаем так, как будто и впрямь стали галлийцами? Полноте! С чего мы взяли, что Галлия, о которой идет речь в записке, не только что открытая, сто семидесятая по счету малая планета?

– Нет, – возразил Прокофьев, – этого не может быть. Движение малых или телескопических планет происходит только в пределах узкой зоны между орбитами Марса и Юпитера. Поэтому никакая телескопическая планета не может оказаться так близко от Солнца, как Галлия во время своего перигелия. Между тем не подлежит сомнению, что она тогда приблизилась к Солнцу, потому что данные документа совпадают с нашими собственными предположениями.

– К сожалению, – сказал граф, – у нас нет нужных приборов для наблюдений, и мы не можем определить все элементы орбиты Галлии.

– Кто знает? – ответил Сервадак. – Рано или поздно все тайное становится явным!

– Ну, а последние слова в записке, – продолжал граф, – «Va bene», «All right», «Прекрасно»? По-моему, в них нет никакого смысла…

– Если только, – заметил Сервадак, – автор записки не хотел сказать, что одобряет новый мировой порядок и находит, что все к лучшему в этом лучшем и самом невероятном из миров.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ,
где капитан Сервадак держит в руке все, что осталось от некогда обширного материка

Между тем «Добрыня», обогнув огромный выступ нового материка, преграждавший путь на север, направился к тому месту, где прежде был расположен мыс Креус.

День и ночь толковали на борту «Добрыни» о последних необычайных событиях. Слово «Галлия» не сходило с языка и как-то само собой, почти незаметно для наших путешественников, Галлия стала географическим понятием, подлинным названием астероида, умчавшего их в пространства солнечной системы.

Но они не забывали о том, что их насущная задача – исследовать побережье Средиземного моря. Поэтому шкуна все время шла вперед, держась возможно ближе к новой береговой полосе, которая обрамляла бассейн единственного, по всей вероятности, моря на поверхности Галлии.

Верхняя часть этого огромного выступа находилась там, где прежде на побережье Испании была расположена Барселона, но ни большого города, ни побережья более не существовало: вероятно, они были погребены на дне моря, и только прибой шумел у скал нового материка. А скалистый берег, заворачивая к северо-востоку, далеко выдавался в море как раз у мыса Креус.

Но и от мыса Креус ничего не осталось.

Здесь начиналась граница Франции. Нетрудно догадаться, о чем думал Сервадак, увидев вместо родной земли чуждые берега. Путь к южной Франции преграждал неодолимый барьер, за которым ничего не было видно. Вдоль параллели, прежде пересекавшей цветущие берега южной Франции, тянулась отвесная, голая и неприступная стена высотой в тысячу футов, такая же бесплодная, крутая и «новая», как и на африканском берегу Средиземного моря.

Как ни близко держалась шкуна к берегу, с борта ее не было видно ничего похожего на приморскую полосу Восточных Пиренеев: ни мыса Беар, ни Пор-Вандра, ни устья реки Теш, ни озер Сен-Назер и Сальс. На границе департамента Од, с его живописными озерами и островами, не сохранилось и пяди земли Нарбоннского округа. Исчезло все: мыс Агд на границе департамента Эро, залив Эгморт, порт Сег, город Фронтиньян, побережье Нимского округа, дугой выдававшееся в море, равнины Кро и Камарг, извилистое устье Роны. Исчез Мартиг! Погиб Марсель!

Казалось, путешественникам не суждено встретить ни клочка той европейской страны, которая называлась Францией.

Гектор Сервадак готовил себя к самому горькому разочарованию; однако, столкнувшись лицом к лицу со страшной действительностью, он был сражен. Он искал и не находил ни следа знакомых ему ландшафтов. Порой, когда береговая полоса заворачивала к северу, в Сервадаке вспыхивала надежда, что за этом поворотом вдруг откроется часть уцелевшей французской земли; но как далеко ни тянулась береговая извилина, ничто не напоминало о чудесных берегах Прованса. Всюду простирался либо новый материк, либо катились волны неузнаваемого Средиземного моря, и капитан Сервадак невольно спрашивал себя: неужели же от его родины остался только крохотный клочок алжирской территории – остров Гурби, куда ему суждено вернуться?

– И все-таки, – говорил он графу Тимашеву, – материк Галлии не кончается этими неприступными скалами. По ту сторону лежит ее северный полюс. Что там, за высокой стеной? Надо узнать это во что бы то ни стало. И если, вопреки очевидности, мы все еще на нашей планете, если действительно нас носит по межпланетному миру уцелевшая часть земного шара, которая движется в ином, новом направлении, словом, если где-то еще существует Европа, Франция и Россия, – нужно в этом убедиться. Неужели нам не встретится отлогий берег, где бы мы могли высадиться? Неужели нельзя вскарабкаться на эти неприступные утесы и хоть раз осмотреться кругом, узнать, что там скрывается? Умоляю вас, граф, ради бога, высадимся!

Но в сплошной стене, вдоль которой шла шкуна, не встречалось ни маленькой бухты, ни отмели, где мог бы высадиться экипаж. Берега у основания были совершенно гладкими и отвесными, высотою в двести – триста футов; вершину массива венчало причудливое нагромождение исполинских кристаллов. Новые берега Средиземного моря состояли из совершенно одинаковых скал; их единообразие объяснялось тем, что все эти каменные громады представляли собой сплав одной породы.

Шкуна на всех парах неслась на восток. Попрежнему стояла ясная погода. Наступило похолодание, воздух стал менее влажен. Лишь кое-где небесную лазурь бороздили почти прозрачные облака. Днем солнечный диск, заметно уменьшившийся, отбрасывал слабый свет, придававший предметам неверные очертания. Ночью изумительно ярко горели звезды, зато некоторые дальние планеты как будто потускнели – Венера, Марс и то неведомое светило, что появлялось перед восходом и закатом солнца. Но огромный Юпитер и великолепный Сатурн сверкали все ярче, ибо Галлия приближалась к ним, и вскоре Прокофьев указал своим спутникам на Уран, который прежде не удавалось видеть невооруженным глазом. Итак, Галлия неслась в межпланетном пространстве, удаляясь от центра своего притяжения.

Двадцать четвертого февраля, пройдя вдоль ломаной линии, воспроизводившей прежнюю морскую границу департамента Вар, попытавшись затем найти Йерские острова, полуостров Сен-Тропез, Леренские острова, Каннский залив и залив Жуана, шкуна достигла широты мыса Антиб.

Здесь, ко всеобщему удивлению и радости, массив сверху донизу рассекала узкая трещина. У подножия скалы виднелась небольшая отмель, где легко могла причалить лодка.

– Наконец-то мы высадимся! – воскликнул Сервадак вне себя от нетерпения.

Графа не пришлось упрашивать обследовать новый материк. Он, как и лейтенант Прокофьев, разделял нетерпение Сервадака. Они надеялись, что, поднявшись по откосу ущелья, издали казавшегося руслом высохшего ручья, доберутся до гребня скал, откуда удастся хотя бы осмотреть эту необычайную местность, если Франции больше не существует.

В семь часов утра граф, капитан и лейтенант высадились на отмель.

Здесь впервые они натолкнулись на остатки горной породы, из которой состояли прежние берега. Это были груды желтоватого известняка, когда-то покрывавшего берега Прованса. Однако эта частица земного шара – узкая отмель – занимала площадь всего только в несколько квадратных метров. Путешественники, не задерживаясь, поспешили к расселине.

Ущелье оказалось совершенно сухим; по его склонам, конечно, никогда не сбегали бурные воды ручья. Дно, как и склоны ущелья, состояли из той же кристаллообразной породы, уже встречавшейся на пути «Добрыни», но, повидимому, она еще не подверглась выветриванию. Вероятно, геолог нашел бы эту горную породу в таблице минералов, но ни граф Тимашев, ни капитан, ни лейтенант Прокофьев не в состоянии были определить ее.

Тем не менее уже сейчас было очевидно, что со временем, когда резко изменятся климатические условия, ущелье послужит руслом многоводных потоков.

Дело в том, что кое-где на склонах уже поблескивал снег; и чем выше, тем шире и плотнее становился этот снежный покров. Весьма вероятно, вершину горы, а может быть, и всю местность по ту сторону скалистой гряды покрывала белая кора ледников.

– Вот и первые признаки пресной воды на поверхности Галлии, – заметил граф Тимашев.

– Да, – отозвался лейтенант Прокофьев, – разумеется, чем выше, тем холоднее; поэтому на вершинах образуется уже не снег, а лед. Не будем забывать, что если Галлия имеет форму астероида, значит где-то, совсем близко от нас, лежат ее полярные области, куда попадают только косые солнечные лучи. Там, конечно, не бывает полной полярной ночи, как на земных полюсах; ведь солнце все время стоит над экватором Галлии, потому что ось ее наклонена под небольшим углом. И все же здесь наступят сильнейшие холода, особенно когда Галлия отдалится на большое расстояние от Солнца.

– Лейтенант, – спросил Сервадак, – есть ли опасность, что на Галлии наступят такие холода, которые грозят гибелью всему живому?

– Нет, капитан, – ответил Прокофьев. – Как бы далеко мы ни оказались от Солнца, температура здесь не может быть ниже температуры космического пространства, иначе говоря – температуры безвоздушного пространства.

– А именно?

– Поданным французского физика Фурье – около шестидесяти градусов ниже нуля по Цельсию.

– Шестьдесят градусов ниже нуля! – повторил граф Тимашев. – Пожалуй, такой мороз покажется нестерпимым и нам, русским!

– Такие холода выдерживали английские мореплаватели в полярных океанах, – возразил лейтенант Прокофьев. – Если не ошибаюсь, по свидетельству Парри, на острове Мелвилл температура падала до пятидесяти шести градусов ниже нуля.

Тут наши путешественники сделали передышку, потому что, как это бывает при восхождении на гору, дышать в разреженном воздухе становилось все труднее. Кроме того, хотя они поднялись не очень высоко – всего на шестьсот – семьсот футов, – температура резко упала. К счастью, уступы и впадины на гранях неизвестного минерала облегчили восхождение, и через полтора часа после того, как они высадились на узкой отмели, путешественники поднялись на гребень скалистой гряды.

Вершина ее господствовала не только над морем, но и над всей новой местностью на севере, круто спускавшейся под уклон.

У капитана Сервадака вырвался крик.

Франция исчезла! Так далеко, как только хватал глаз, тянулись бесчисленные скалы. Ряды обледеневших или засыпанных снегом морен сливались в диком однообразии. То было беспорядочное скопление горных пород, кристаллы которых имели форму правильных, шестигранных призм. Казалось, вся Галлия состоит из одного неведомого минерала. Гребень массива, обрамлявшего Средиземное море, был не так однообразен, как здесь, потому, вероятно, что некая стихийная сила, которая создала море на поверхности Галлии, изменила во время катаклизма и строение морских берегов.

Так или иначе, в южной части Галлии не сохранилось ни пяди европейской земли. Повсюду новая горная порода заменила прежний ландшафт. Сметены холмистые селения Прованса, апельсиновые и лимонные сады, не отливают больше серебром оливковые рощи; исчезли широкие аллеи, обсаженные кустами перечника, крапивными деревьями, мимозами, пальмами, эвкалиптами; не видно гигантских кустов герани, перевитых сеткой ползучих растений вперемешку с высокими стеблями алоэ; нет больше ни багряно-бурых скал приморья, ни далеких гор в убранстве темной хвои.

Здесь не было места растительному миру, потому что даже самое неприхотливое растение-лишайник тундр – не смогло бы расти на голом камне! Тут не было места животному миру, потому что ни одна птица, даже полярный буревестник, глупыш или чистик не прожили бы дня без пищи.

Здесь открывалось царство минералов во всем его ужасающем бесплодии.

Горестное волнение охватило Сервадака с такой силой, которой не мог противостоять даже его беззаботный нрав. Застыв неподвижно на обледеневшей скале, он смотрел не отрываясь на раскинувшуюся перед ним чужую землю; слезы застилали ему глаза. Он не мог поверить, что здесь когда-либо была Франция.

– Нет, нет! – воскликнул он. – Мы ошиблись направлением! Мы не на широте Приморских Альп! Надо искать дальше! Из воды выросла стена. Согласен! Но за стеной мы найдем хоть часть европейской земли! Граф, идемте дальше, идемте же! Переберемся через ледники, будем искать, будем продолжать поиски!

Гектор Сервадак бросился вперед, пытаясь найти хоть какую-нибудь тропу в чаще шестигранных кристаллов, но вдруг споткнулся. Под снегом лежал обломок гладко обтесанного камня, о который оступился Сервадак. Он поднял его. По форме и цвету камень не походил на окружающие скалы.

Это был обломок пожелтевшего мрамора, на нем удалось разобрать выгравированные буквы: «Вил…»

– «Вилла!» – воскликнул Сервадак, выронив из рук мраморную дощечку, которая тут же разбилась на тысячи осколков.

Что же осталось от роскошной виллы, стоявшей у взморья на мысе Антиб, в самом прекрасном на свете уголке? И где чудесный мыс, похожий на зеленеющую ветвь, брошенную в море между заливом Жуан и Ниццей? Где величественная панорама с Приморскими Альпами в глубине, раскинувшаяся от живописных гор Эстерель, где Эза, Монако, Рокбрюн, Ментона и Винтимиль? От всех этих мест не осталось даже и разбитой мраморной дощечки, потому что и она рассыпалась впрах.

Теперь капитан Сервадак больше не сомневался, что мыс Антиб погребен в недрах нового материка. Он стоял, погруженный в скорбное раздумье.

Граф Тимашев подошел к нему и тихо сказал:

– Капитан, знаком ли вам родовой девиз Хоупов?

– Нет, граф, – ответил Гектор Сервадак.

– Девиз этот гласит: «Orbe fracto, spes illaesa!» [25]

[Закрыть]

– Он опровергает горькие слова Данте!

– Да, капитан, и отныне он должен стать нашим девизом!


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю