Текст книги "Собрание сочинений в 12 т. Т. 7"
Автор книги: Жюль Габриэль Верн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 37 страниц)
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ,
которую вполне можно было назвать: «Тем же от того же».
Экспедиции «Добрыни» ничего больше не оставалось, как вернуться на остров Гурби. По всей вероятности, он был тем единственным клочком земли, где могли найти кров и пищу последние люди, которых новая планета умчала с собой в пространства околосолнечного мира.
– Что ж в конце концов, – говорил себе Сервадак, – это как бы частица Франции!
Путешественники обсудили план возвращения на Гурби и совсем было его приняли, как вдруг лейтенант Прокофьев напомнил о том, что новые берега Средиземного моря не обследованы полностью.
– Нам нужно сделать еще разведку на север, – сказал Прокофьев, – от того места, где находился мыс Антиб, до входа в Гибралтарский пролив. А на юге надо обследовать береговую линию от залива Габес до того же пролива; до сих пор мы держались точной границы прежнего африканского побережья, но не границы новой береговой полосы. Может статься, на юге все же есть проход, и мы узнаем, не пощадила ли катастрофа какой-нибудь оазис африканской пустыни? Кроме того, Италия и крупные острова Средиземного моря, Сицилия, Балеарский архипелаг, могли уцелеть; вот туда-то и следует вести «Добрыню».
– Справедливо замечено, – ответил граф. – Я тоже считаю, что нам необходимо иметь карту нового морского бассейна.
– Присоединяюсь к вашему мнению, – сказал Сервадак. – Главное – решить, надо ли продолжать разведку сейчас, не заходя на Гурби.
– Полагаю, – ответил Прокофьев, – что мы должны воспользоваться «Добрыней», пока шкуна еще может служить.
– Что ты хочешь этим сказать? – спросил граф.
– Я хочу сказать следующее: температура все время падает, Галлия движется по орбите, которая все дальше уводит ее от Солнца, и скоро здесь настанут жестокие холода. Море замерзнет, тогда о навигации нечего и думать. А вам известно, какие трудности представляет плаванье среди ледяных торосов. Не лучше ли продолжать экспедицию, пока море свободно ото льда?
– Ты прав, – ответил граф. – Поищем еще, посмотрим, не осталось ли чего-нибудь от старого материка, и если часть Европы уцелела, если найдется горсточка живых людей, которым нужна наша помощь, необходимо убедиться в этом до возвращения домой – на зимовку.
В графе говорило высокое чувство человеколюбия: не считаясь с обстоятельствами, он продолжал думать о своих ближних. Кто знает, может быть, заботиться о других и значит заботиться о себе? Сейчас между людьми, которых Галлия уносила в бесконечность мирового пространства, не существовало ни расовых, ни национальных различий. Они были сынами одного народа, вернее, членами одной семьи, ибо вполне могло оказаться, что обитателей старой земли не так уж много! Но если наперекор всему люди еще существуют, они должны сплотиться, соединить свои усилия во имя общего блага. Если же нет больше надежды вернуться на родную землю, – их долг возродить новое человечество на новой планете!
Двадцать пятого февраля шкуна покинула маленькую бухту, где нашла временный приют. Пройдя вдоль северных берегов, она на всех парах неслась на восток. Наступило сильное похолодание, особенно усилившееся, когда задул резкий ветер. Термометр показывал в среднем два градуса ниже нуля. К счастью, море замерзает при более низкой температуре, чем бассейны с пресной водой, поэтому «Добрыня» беспрепятственно продолжал свое плавание. Но следовала торопиться.
Ночи были ясные. В чистом, безоблачном небе звезды излучали изумительно яркий свет. Если Прокофьев в качестве моряка иной раз и сожалел о том, что луна навсегда исчезла с горизонта, то астроном, задавшийся целью проникнуть в тайны звездного мира, должен был бы радоваться благосклонной к его трудам темноте галлийских ночей.
Однако потеря луны была возмещена с лихвой; в последнее время с неба градом сыпались звезды; такого множества падающих звезд никогда еще не видели земные наблюдатели, занимающиеся их подсчетом и классификацией в августе и ноябре. По данным Олмстеда, среднее количество таких астероидов, промелькнувших в 1833 году на небосводе в Бостоне, исчислялось в тридцать четыре тысячи; для того же, чтобы определить количество падавших звезд в Галлии, можно бы смело удесятерить это число.
Дело в том, что Галлия пересекла пояс, который является внешней и почти концентрической окружностью по отношению к орбите Земли. Повидимому, источником этих метеоритов была звезда Алголь, входящая в созвездие Персея; проносясь через атмосферу Галлии, метеориты раскалялись от трения и вспыхивали ярчайшим светом, казавшимся при их головокружительной скорости поистине волшебным. Даже шедевр знаменитого Руджиери – фонтан фейерверков, горящий миллионами огней, – не выдержал бы сравнения с великолепием сверкающего метеорного потока. Свет летящих звездных осколков отражался на металлической поверхности прибрежных утесов, дробясь и искрясь в их гранях, а море слепило глаза рябью от сыпавшихся в него огненных градин.
Но это зрелище продолжалось не больше двадцати четырех часов; слишком велика была скорость, с которой Галлия удалялась от Солнца.
Двадцать шестого февраля «Добрыне» преградило путь на запад препятствие в виде длинного скалистого мыса, и шкуна спустилась до широты бесследно исчезнувшей Корсики. На месте пролива Бонифачо шумело бескрайнее пустынное море. Но двадцать седьмого числа на востоке, в нескольких милях с подветренной стороны показался какой-то островок; судя по его расположению, если только он не возник недавно, островок мог быть северной частью Сардинии.
Шкуна подошла к островку. Через несколько минут шлюпка высадила графа Тимашева и капитана Сервадака на маленькую зеленую лужайку, площадью не больше гектара. Там росли кусты мирты, мастиковые деревья да несколько старых олив! Повидимому, островок этот покинуло все живое.
Путешественники собрались было уходить, как вдруг услышали блеяние: со скалы на скалу прыгала коза.
Оказалось, что это ручная козочка с бурой шерстью, с маленькими изогнутыми рожками, из тех, которых по справедливости прозвали «коровами бедняков»; она без страха побежала навстречу людям и принялась скакать вокруг и блеять, точно приглашая следовать за ней.
– Коза не может быть здесь одна! – воскликнул Гектор Сервадак. – Идемте за ней!
Сказано – сделано; пройдя несколько сот шагов, они заметили в зарослях мастиковых деревьев что-то вроде шалаша. Из листвы выглянуло детское личико – личико девочки лет семи-восьми, с сияющими огромными глазами, обрамленное длинными каштановыми локонами; прелестная, как те маленькие натурщики Мурильо, с которых он писал своих ангелочков для «Успенья богородицы». Девочка без всякой робости разглядывала наших путешественников.
Должно быть, они показались девочке нестрашными, потому что она подбежала к ним, доверчиво протягивая руки.
– Вы ведь не злые люди? – прозвучал ее голосок, так же ласкавший слух, как и ее итальянская речь. – Вы меня не обидите? Вас не надо бояться?
– Будь спокойна, – ответил граф по-итальянски. – Мы пришли к тебе, как друзья, друзьями тебе и останемся.
Полюбовавшись прелестной девочкой, он спросил:
– Как тебя зовут, крошка?
– Нина.
– Так вот, Нина, можешь ли ты сказать, где мы?
– На Маддалене, – ответила она, – я тут была, как вдруг все кругом стало совсем по-другому!
Маддалена – остров, расположенный неподалеку от Капреры, на севере от Сардинии, тоже исчезнувшей во время катастрофы.
На расспросы графа Нина дала вполне разумные ответы. Выяснилось, что девочка осталась одна на островке и что родителей у нее нет; она пасла козу помещика, а во время катастрофы все кругом затопило море, кроме вот этого клочка земли, и спаслись только Нина и ее любимица – козочка Марзи; сначала Нина очень испугалась, но скоро успокоилась и, поблагодарив господа бога за то, что земля под ногами больше не трясется, стала жить здесь вместе с Марзи. К счастью, у них оставалась еда, которой хватило до сегодня, и Нина все надеялась, что к островку подойдет корабль. А раз уж корабль пришел, она только того и просит, чтобы ее взяли с собой, но непременно вместе с козочкой, и чтобы их, когда можно будет, отвезли домой, на ферму.
Гектор Сервадак обнял девчурку, воскликнув:
– На Галлии есть еще одна жительница, и премилая!
Через полчаса Нина и Марзи были водворены на шкуне, где, разумеется, их ждал самый теплый прием. «Найденное дитя к счастью», – говорили на борту «Добрыни». Русские матросы, люди верующие, считали, что им ниспослан ангел-хранитель, и кое-кто из них украдкой посматривал, нет ли у девочки за спиной крылышек! С первых же дней они стали между собой называть ее «благовестницей».
Через несколько часов шкуна потеряла из виду Маддалену и, спустившись к юго-востоку; взяла курс вдоль новой береговой полосы, отстоящей на пятьдесят лье от прежних берегов Италии. Итак, на месте бесследно исчезнувшего Апеннинского полуострова возник новый материк. На широте Рима образовался огромный залив, и площадь его была значительно больше, чем площадь Вечного города. Далее, новая береговая полоса опять перерезала прежнее море на широте Калабрии и тянулась до самой оконечности Апеннинского сапога. Не было уже ни Мессинского пролива, ни Сицилии, даже вершина огромной Этны, и та не выступила из воды, хотя когда-то высота вулкана достигала трех тысяч трехсот пятидесяти метров над уровнем моря.
А пройдя еще шестьдесят лье на юг, экипаж «Добрыни» снова увидел пролив, который чудом открылся перед ними во время бури и который на востоке вливался в море у Гибралтара.
Берега от этого пункта до залива Габес представляли собой уже обследованную часть Средиземноморского бассейна. Поэтому Прокофьев, дорожа временем, повернул судно к параллели, проходившей через еще не исследованные берега.
Наступило 3 марта.
Береговая полоса, граничившая с Тунисом, пересекала провинцию Константину на широте оазиса Зибан. Затем она круто поворачивала к тридцать второй параллели и снова поднималась, образуя залив неправильной формы, обрамленный огромными кристаллообразными сростками все той же горной породы. Отсюда берег простирался еще почти на десять лье, пересекал площадь бывшей алжирской Сахары и южнее острова Гурби заканчивался клином, который мог бы служить естественной границей с Марокко, если бы Марокко еще существовало.
Таким образом, «Добрыне» пришлось подняться на север, чтобы обогнуть этот клин. Огибая его, наши исследователи стали очевидцами извержения вулкана, впервые установив, что на поверхности Галлии существуют вулканы.
Клинообразный мыс венчала огнедышащая гора высотой в три тысячи футов. Это был действующий вулкан, так как кратер его курился.
– Значит, у Галлии есть очаг подземного огня! – воскликнул Сервадак, когда вахтенный матрос возвестил о замеченном вулкане.
– А почему это вас удивляет, капитан? – ответил граф. – Ведь Галлия оторвалась от земного шара, и если вместе с ней отделилась часть земной атмосферы, морей и материков, то разве она не могла унести с собой и часть раскаленного ядра Земли?
– Весьма небольшую часть! – ответил капитан Сервадак. – Но для нынешнего населения Галлии ее, пожалуй, хватит!
– Кстати, капитан, – сказал граф, – наше кругосветное плавание снова приведет нас к Гибралтару; как вы полагаете, не нужно ли сообщить англичанам о новом положении вещей и обо всех последствиях, из него вытекающих?
– К чему? – ответил Сервадак. – Англичане знают, где находится Гурби, и, если им вздумается, они сами могут туда явиться. Нет оснований считать их обездоленными людьми, которым нужна помощь. Напротив! Они всем обеспечены и надолго. От них до нашего острова сто двадцать лье самое большее, и, коль скоро море замерзнет, они могут к нам присоединиться, когда пожелают. По чести говоря, мы не можем похвалиться оказанным нам приемом, зато когда они пожалуют к нам, вот тогда мы и отомстим…
– Тем, что примем их гораздо радушнее, не правда ли? – спросил граф.
– Совершенно верно, граф, – ответил Сервадак, – ибо поистине нет здесь ни французов, ни англичан, ни русских…
– Ох, – сказал граф, покачав головой, – англичанин всегда и везде остается англичанином!
– Ну что ж, – возразил Гектор Сервадак, – это их недостаток, но и достоинство!
На том и порешили: не делать никаких шагов к сближению с маленьким гибралтарским гарнизоном. Впрочем, другое решение нельзя было бы осуществить: шкуна могла приблизиться к английскому острову только с большим риском для себя.
Дело в том, что температура неуклонно падало. Лейтенант Прокофьев не без тревоги заметил, что море вокруг шкуны с минуты на минуту может замерзнуть. Кроме того, из-за усиленного расходования угля бункеры мало-помалу пустели, и надо было беречь топливо. Лейтенант высказал эти соображения, бесспорно весьма веские, и, обсудив их, путешественники решили прервать кругосветное плавание на широте мыса, где находился вулкан. По другую сторону мыса берег спускался к югу, уходя далеко в необозримые просторы моря. Вести «Добрыню» через замерзающий океан, когда его запасы угля иссякли, было бы неосторожно и привело бы к самым плачевным последствиям. Кроме того, по всей вероятности, в этой части Галлии, ранее занимаемой африканской пустыней, окажется та же почва, что и на всем побережье, почва, не поддающаяся никакой обработке, лишенная воды и совершенно бесплодная. Поэтому было целесообразнее отложить экспедицию до лучших времен.
Итак, в этот день, 5 марта, путешественники решили не поворачивать на север и вернуться на остров Гурби, до которого оставалось не больше двадцати лье.
– Бедняга Бен-Зуф! – сказал Сервадак, который часто вспоминал о своем денщике во время пятинедельного плавания. – Только бы с ним не стряслось чего-нибудь худого!
Рейс между мысом вулканического происхождения и Гурби ознаменовался только одним происшествием. Шкуна выудила из моря второе послание таинственного ученого; повидимому, он сумел рассчитать все отрезки пути Галлии, наблюдая день за днем ее движение.
На рассвете был замечен предмет, плававший на поверхности воды. Его выловили. На этот раз традиционную бутылку заменил маленький, герметически закрытый бочонок из-под консервов; но и на этот раз находка «Добрыни» была запечатана воском с оттиснутыми на нем инициалами, уже знакомыми по выловленному раньше футляру от подзорной трубы.
– От того же к тем же! – сказал капитан Сервадак.
Бочонок осторожно вскрыли и нашли документ следующего содержания:
«Галлия (?)
Ab sole 1 марта, расст.: 78 000 000 л.!
Путь, пройденный с февр. по март: 59 000 000 л.!
Va bene! All right! Nil desperandum! [26]
[Закрыть]
Весьма рад!»
– И ни адреса, ни подписи! – воскликнул Сервадак. – Ну как не поверить, что это просто мистификация!
– Тогда это мистификация, размноженная в большом количестве экземпляров, – ответил граф Тимашев, – потому что, если нам дважды попался такой странный документ, значит его составитель все море забросал бочонками из-под консервов и футлярами!
– Но что за сумасброд этот ученый, он даже не потрудился указать свой адрес!
– Адрес? Ищите его в колодце звездочета! – ответил граф, намекая на известную басню Лафонтена.
– Вполне возможно, но где колодец?
Вопрос капитана Сервадака остался без ответа. Может быть, составитель документа жил на каком-нибудь уцелевшем островке, который пока еще не попадался «Добрыне»? А может быть, на борту другого корабля, тоже совершавшего плавание по новому Средиземному морю? Но кто мог это знать!
– Во всяком случае, – заметил Прокофьев, – если документ составлен не ради шутки, а это доказывают приводимые в нем цифры, то он позволяет сделать два важных вывода. Во-первых, скорость Галлии уменьшилась на двадцать три миллиона лье, так как путь, пройденный ею с января по февраль, равнялся восьмидесяти двум миллионам лье, а в феврале – марте она прошла только пятьдесят девять миллионов лье. Во-вторых, расстояние Галлии от Солнца, к пятнадцатому февраля исчислявшееся только в пятьдесят девять миллионов лье, к первому марта достигло семидесяти восьми миллионов лье, то есть возросло на девятнадцать миллионов лье. Стало быть, по мере того как Галлия удаляется от Солнца, скорость ее движения по орбите уменьшается, что в точности соответствует законам небесной механики.
– Что же отсюда следует? – спросил граф Тимашев.
– Что мы, как я уже говорил, движемся по эллиптической орбите; однако мы не в состоянии определить ее эксцентриситет.
– Замечу, между прочим, – сказал граф, – что автор записки все время употребляет название «Галлия». Предлагаю присвоить его нашей новой планете, а море назвать «Галлийским морем».
– Хорошо, – ответил лейтенант Прокофьев, – под этим названием я и нанесу его на новую карту.
– А я, – добавил капитан Сервадак, – скажу вот что: право же, наш ученый молодчина, – он решительно от всего в восторге! Это мне нравится, и отныне, что бы ни случилось, я буду повторять его слова всегда и везде: «Nil desperandum!»
Через несколько часов вахтенный матрос оповестил наконец, что на горизонте виден остров Гурби.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,
повествующая о приеме, оказанном генерал-губернатору острова Гурби, и о событиях, произошедших во время его отсутствия
Шкуна начала свое плавание 31 января, а прибыла на остров Гурби 5 марта, через тридцать пять суток: по земному летоисчислению это был високосный год. Но земным тридцати пяти суткам соответствовали семьдесят галлийских, потому что Солнце прошло через меридиан острова семьдесят раз.
С волнением возвращался Сервадак к последнему уцелевшему клочку алжирской земли. Не раз во время долгого плавания задумывался он над тем, найдет ли Гурби на месте, а там и верного Бен-Зуфа. После космического переворота, так глубоко изменившего поверхность Галлии, у капитана были все основания тревожиться.
Но опасения Сервадака не оправдались – остров Гурби стоял на своем месте. Еще издали, приближаясь к гавани в устье Шелиффа, Сервадак заметил (подробность довольно забавная!), что в футах ста над землей нависло странное облако. Когда же шкуна подошла к берегу на несколько кабельтовых, мнимое облако оказалось плотной массой, которая плавно опускалась и поднималась в воздухе. Тут только Сервадак понял, что это не скопление паров, а стая птиц, движущихся сплошной стеной, точно сельдь, когда она идет косяком в воде. Из этой огромной тучи доносился пронзительный писк, на который отвечали частые ружейные выстрелы.
Шкуна салютовала из пушки, давая знать о своем прибытии, и бросила якорь в маленькой гавани у устья Шелиффа.
Навстречу «Добрыне» выбежал человек с ружьем и одним прыжком очутился на прибрежных скалах.
Это был Бен-Зуф.
Сначала он встал на вытяжку на дистанции в пятнадцать шагов, выпучив глаза, «согласно уставу и насколько это позволяет телосложение», как говорят сержанты, обучая рядовых, и проделал весь церемониал, принятый при встрече высокопоставленных лиц. Но солдатское сердце не выдержало, и Бен-Зуф кинулся целовать руки своему капитану.
Но тут же, вместо обычных приветственных фраз: «Как я рад вас видеть!» или: «Как я беспокоился за вас!» или: «Как вы долго не возвращались!», Бен-Зуф разразился криками:
– Ах, негодяи! Ах, разбойники! Хорошо, что вы приехали, господин капитан! Ох, они, налетчики! Пираты! Подлые бедуины!
– Погоди, Бен-Зуф, на кого ты кричишь? – спросил Гектор Сервадак, которого витиеватые проклятья денщика навели на мысль, что остров разгромила шайка арабов.
– На кого ж еще, как не на этих окаянных птиц! – отвечал Бен-Зуф. – Целый месяц я извожу на них порох, сколько уже их перебил, а они снова налетают! Дайте им только волю, этим кабилам в перьях и с клювами, – они не оставят на острове ни зернышка!
Вслед за капитаном Сервадаком на берег сошли граф Тимашев с лейтенантом Прокофьевым, и все трое убедились, что Бен-Зуф нисколько не преувеличивает. Хлеб, созревший так быстро во время январской жары, когда Галлия проходила через свой перигелий, теперь истребляли целые тучи птиц. Прожорливые пернатые покушались и на собранный урожай, а это представляло серьезную опасность. Мы говорим «собранный урожай», потому что Бен-Зуф не сидел сложа руки: на сжатом поле стояли большие скирды хлеба.
Всех этих птиц Галлия унесла с собой, отколовшись от земного шара. Они, естественно, слетались на остров Гурби, так как нашли здесь поля, луга, пресную воду, повидимому, им негде было больше сыскать себе пропитание. Но голодные птицы собирались жить на счет людей, и с этим приходилось бороться самым решительным образом.
– Что-нибудь придумаем, – сказал Гектор Сервадак.
– Да что же это я! – спохватился Бен-Зуф. – Не спросил вас даже, как они там, наши товарищи в Африке?
– Они и сейчас в Африке, – ответил Сервадак.
– Славные ребята!
– Вот только Африки нет! – добавил капитан.
– Как так? А Франция?
– И Франции нет! Она очень далеко от нас, Бен-Зуф!
– А Монмартр?
Это был крик души. И Сервадак в нескольких словах объяснил денщику, что Монмартр, а с ним и Париж, и Франция, и Европа, да и весь земной шар находятся в восьмидесяти миллионах лье от острова Гурби. Следовательно, надо оставить надежду когда-нибудь вернуться на Землю.
– Ну нет, как бы не так! – воскликнул Бен-Зуф. – Я, уроженец Монмартра, Лоран, по прозвищу Бен-Зуф, не увижу больше Монмартра? Пустяки, господин капитан, не в обиду будь вам сказано, совершеннейшие пустяки!
И Бен-Зуф покачал головой с таким упрямым видом, что разубеждать его было бы совершенно бесполезно.
– Хорошо, дружище, – ответил капитан Сервадак, – надейся сколько твоей душе угодно. Никогда не надо отчаиваться! Наш неизвестный корреспондент даже сделал эти слова своим девизом. А пока будем устраиваться на острове так, словно нам предстоит прожить здесь всю жизнь.
Оживленно беседуя, капитан Сервадак и его спутники подошли к гурби, который Бен-Зуф отстроил заново. Караульня содержалась в полном порядке, Зефир и Галета были выхолены и сыты. Свою скромную хижину Гектор Сервадак предоставил гостям и малютке Нине с козочкой Марзи. По дороге Бен-Зуф уже успел звонко расцеловать и девочку и козу, которые сразу полюбили его.
Затем в гурби состоялся совет, – надо было обсудить план действий на первое время.
Самым важным был вопрос об устройстве жилища на острове. Как спастись от жестоких холодов во время полета Галлии по межпланетному пространству? И долго ли продержатся морозы? Это зависело от эксцентриситета астероида: могут пройти годы, пока астероид, двигаясь по новой орбите, снова приблизится к Солнцу. Топлива на острове было недостаточно, мало угля, мало деревьев; кроме того, не исключалась возможность, что вымерзшая почва станет бесплодной. Что делать? Как предотвратить нависшую опасность? Необходимо было найти выход, и немедленно.
Пока, правда, не предвиделось трудностей с запасами продовольствия в колонии. И, разумеется, недостатка в питьевой воде нечего было опасаться: по долинам протекали ручьи, и колодцы были полны водой. Кроме того, с наступлением холодов галлийское море замерзнет, и лед даст сколько угодно пресной воды, так как не содержит ни крупинки соли.
Что до пищи в прямом смысле этого слова, иначе говоря – белковых веществ, необходимых для питания человека, то ими островитяне были обеспечены надолго. Таким обильным источником питания служил, во-первых, собранный после жатвы хлеб, который оставалось только убрать в амбары, и, во-вторых, бродивший по острову скот. Возможно, что во время холодов почва вымерзнет, и новый урожай кормов для скота собрать не удастся. Следовательно, нужно было принять какие-то меры, и если бы островитяне смогли вычислить продолжительность обращения Галлии вокруг Солнца, они узнали бы, какое количество животных нужно сохранить для запасов мяса.
Население Галлии, не считая тринадцати англичан, живших на Гибралтаре и пока не нуждавшихся в помощи, состояло из восьми русских, двух французов и маленькой итальяночки. Таким образом, остров Гурби должен был прокормить одиннадцать человек.
Но едва Сервадак назвал эту цифру, как раздался голос Бен-Зуфа.
– Да нет же, господин капитан! Не хотел бы вам противоречить, но только счет неверен!
– Что ты хочешь сказать?
– Что нас двадцать два человека!
– Здесь, на острове?
– На острове.
– Может, ты соблаговолишь объясниться, Бен-Зуф?
– Я, господин капитан, не успел вас предупредить. Пока вас не было, к нам пожаловали гости!
– Гости?
– Да, да! Однако идемте, и вы тоже, господа русские! Увидите, сколько хлеба сжато, а ведь одних моих рук на это бы не хватило!
– Правда! – сказал Прокофьев.
– Идемте же, это недалеко. Всего два километра. Возьмем с собой ружья!
– Для чего же? Чтобы обороняться? – спросил Сервадак.
– Да не от людей! – отвечал Бен-Зуф. – От птиц, будь они прокляты!
И денщик повел за собой капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева, снедаемых любопытством. Нину с Марзи оставили в гурби.
По дороге капитан Сервадак и его спутники открыли ружейный огонь против пернатой стаи. Над их головой тучей нависли птицы, тысячами носились дикие утки, кулики, трясогузки, жаворонки, вороны, ласточки, вперемешку с морскими птицами – синьгами, чайками, бакланами, и множеством дичи – перепелами, куропатками, бекасами. Ружья били без промаха по огромной живой мишени, и птицы падали дюжинами. Это была не охота, а расправа со вторгшимися грабителями.
Бен-Зуф, чтобы не идти в обход по северному берегу острова, повел своих спутников наискосок через равнину. Два километра пешеходы прошли за десять минут благодаря потере в весе и приобретенной легкости. Они остановились подле большой рощи из смоковниц и эвкалиптов, живописно раскинувшейся у подошвы холма.
– Ах, негодяи! Ах, разбойники! Бедуины! – завопил вдруг Бен-Зуф, топая ногами.
– Ты опять о птицах? – осведомился Сервадак.
– Да нет же, господин капитан! Я об этих проклятых бездельниках! Опять работу бросили! Смотрите сами!
И Бен-Зуф указал на валявшиеся на земле серпы, грабли и косы.
– Вот что, любезный, – заявил капитан Сервадак, которого разбирало нетерпение, – будет тебе нас морочить! Изволь-ка объяснить, о чем или о ком идет речь!
– Тсс! Слушайте, слушайте! – отвечал Бен-Зуф. – Уж я-то не ошибаюсь!
Все прислушались. Из рощи доносились звуки песни, звон гитары и ритмичное щелканье кастаньет.
– Испанцы! – воскликнул капитан Сервадак.
– А кто же еще? – ответил Бен-Зуф. – В них хоть из пушек пали, они все равно будут трещать своими погремушками!
– Откуда же они взялись?
– Послушайте-ка еще! Сейчас вступит старик.
Раздался другой голос; стараясь перекричать музыку, он яростно бранился.
Сервадак, как и все гасконцы, знал немного по-испански, поэтому слова песни были ему понятны:
Весел ты сигару куришь
И купаешься в вине,
Ну, а я мушкет сжимаю
И красуюсь на коне!
А старческий голос, перебивая песню, твердил на ломаном испанском языке:
– Верните деньги! Отдайте мои деньги! Вернете ли вы, наконец, мои деньги, подлые махо? [27]
[Закрыть]
Но певцы не унимались:
Славна Чиклана кувшинами,
Требухена – лишь пшеницей,
А в Сан-Лукар де Барамеда
Всех прекраснее девицы!
– Я заставлю вас вернуть мне деньги, мошенники! – снова заговорил голос под щелканье кастаньет. – Вы мне заплатите, клянусь богом Авраама, Исаака и Иакова, именем Христа и Магомета!
– Ого, черт возьми, да ведь это еврей! – воскликнул Сервадак.
– Это еще не беда, что еврей, – ответил Бен-Зуф, – я знавал евреев, которые умели делать добро людям. А этот из Германии, да еще из худших ее краев – вероотступник, у которого нет ни родины, ни совести.
Гектор Сервадак и его спутники хотели было войти в рощу, но остановились на опушке, пораженные потешным зрелищем. Испанцы плясали свой национальный танец фанданго, и так как на Галлии их вес уменьшился, они подпрыгивали чуть ли не на сорок футов в вышину. Зрители еле сдерживали смех при виде плясунов, взлетавших над кронами деревьев. Их было четверо дюжих молодцов; взявшись за руки, они увлекали с собой какого-то старика, и он то возносился вверх, то падал вниз – точь-в-точь Санчо Панса, ставший жертвой озорной шутки веселых суконщиков из Сеговии.
Гектор Сервадак, граф Тимашев, Прокофьев и Бен-Зуф, пробравшись сквозь чащу деревьев, очутились на маленькой полянке. Развалясь на траве и помирая со смеху, двое молодцов подстрекали танцоров. Один перебирал струны гитары, другой щелкал кастаньетами.
Увидев пришедших, музыканты перестали играть, а плясуны плавно опустились на землю вместе со своей жертвой.
Охрипший, взбешенный старик бросился к капитану Сервадаку и заговорил по-французски, но с сильным немецким акцентом:
– Ах, господин генерал-губернатор, меня хотят ограбить! Но, во имя всевышнего, свершите правосудие!
Сервадак оглянулся на Бен-Зуфа, как бы спрашивая, кому он обязан этим высоким званием, но денщик закивал, словно говоря: «Ну да, господин капитан, вы и есть здешний генерал-губернатор! Об этом уж я позаботился!»
Тогда капитан знаком велел старику замолчать; тот сложил руки и смиренно понурил голову.
Теперь можно было его рассмотреть.
Человек этот, – с виду лет шестидесяти, хотя на самом деле ему минуло только пятьдесят, – маленький, щуплый, с живыми и хитрыми глазами, горбоносый, с нечесанными волосами, с желтовато-седой бородкой, с большими ногами и длинными цепкими руками, воплощал в себе типические и всем знакомые черты ростовщика, которого нельзя спутать ни с кем. Это был скряга и стяжатель, с черствым сердцем и гибкой спиной, словно созданной для низких поклонов. Деньги притягивали его, как магнит железо, а со своих должников такой Шейлок готов был содрать шкуру. Среди магометан этот человек выдавал себя за магометанина, среди католиков за христианина, и, если бы это сулило ему барыш покрупнее, он стал бы язычником.
Его звали Исааком Хаккабутом. Он родился в Кельне, следовательно, прежде всего был пруссаком, а потом уже немцем. Однако большую часть года, как он рассказал Сервадаку, Хаккабут плавал на своей тартане. Промышлял он главным образом торговлей в приморских городах. Эта тартана вместимостью в двести тонн – поистине пловучий магазин колониальных товаров – поставляла на побережье всевозможные изделия, начиная с серных спичек и кончая лубочными картинками из Франкфурта и Эпиналя.
«Ганза» служила Хаккабуту настоящим домом. Он жил на борту тартаны, потому что у него не было ни жены, ни детей. Экипаж из шкипера и трех матросов вполне справлялся с легким суденышком, плававшим вдоль берегов Алжира, Туниса, Египта, Турции, Греции и по левантийским портам. Хаккабут появлялся там с большими запасами кофе, сахара, риса, табака, тканей, пороха; там он торговал, выменивал, сбывал старье и в конечном счете сильно наживался.
Когда разразилась катастрофа, «Ганза» стояла а Сеуте – крайней точке марокканского побережья. В ночь с 31 декабря на 1 января шкипер с матросами были на берегу и бесследно исчезли, как и многие другие. Но, как читатель помнит, катастрофа пощадила утес у Сеуты, расположенный напротив Гибралтара (хотя выражение «пощадила» здесь едва ли уместно); на этом утесе спаслись десять испанцев, которые не имели никакого представления о том, что произошло.
