Текст книги "Улица Пратер"

Автор книги: Жужа Кантор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

7

На улице продолжали стрелять, и мы не могли долго возиться с крышкой люка. Пришлось спрятаться за трубой, всем вместе, прижавшись друг к другу как можно теснее. Добрых полчаса мы даже шевельнуться не смели, так что время поразмыслить у нас было. Значит, бежал, бросив нас, негодяй! Предал! Мы готовы были плакать от обиды, потом кто-то вслух подумал: вдруг он нас проверяет на прочность? А может, ему спешно пришлось оставить квартиру, и он просто забыл, что запер изнутри люк на задвижку? Может, когда обстрел утихнет, мы попытаем счастья снова, и крышка откроется без всякого усилия…

У меня перед глазами прыгали, вертелись огненные круги, я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, и почти ничего не видел. Страшно мучила жажда. Не знаю, сколько времени это все продолжалось. Мы уже все лежали вокруг люка, но всё ждали: никто не решался притронуться к крышке первым и попытаться открыть ее. Надежда, что теперь она откроется, не покидала нас, и мы так боялись обмануться в ней. В конце концов Павиач протянул руку, робкую, дрожащую, и надавил на крышку, сперва чуть-чуть, затем сильнее и, в конце концов, яростно. Я видел, как гнев перекашивал лица ребят. Теперь все уже начинали понимать: люк закрыт и не откроется вообще.

До вечера мы лазили по всей крыше, искали хоть какой-нибудь лаз на чердак. Но все двери, ведущие с чердаков на крышу, были заперты. Изучали мы и дымоход: насколько широко его отверстие и можно ли по нему спуститься вниз. Но и этот путь, как выяснилось, не подходил для нас. Осмотрели карниз крыши: может, где есть пожарная лестница или хотя бы возможность спуститься вниз по вбитым кое-где в стену костылям, а затем незаметно пробраться в дом. Но возможность была и здесь только одна – сломать себе шею. Дом высокий: смотришь сверху – мороз по коже подирает.

Можно было бы попробовать добраться по стене до разбитых окон нашей квартиры. Но, как назло, стена была гладкая, без единого выступа. А там, где вдоль стен шла галерея, она была ниже крыши почти на три метра. Ясно было, что мы угодили в западню и у нас нет другого выхода, как вступить в состязание с высотой. Мы смотрели один на другого, но никто не решался и не хотел уговаривать другого.

– Потерпите, ребята, – сказал Денеш. – Не надо терять голову, только и всего. Люк закрыт. Но, может, через полчаса или через час его снова откроют. А прыгать или ползти вниз – слишком рискованно. Оставим это на самый крайний случай. Вот увидите, «шеф» скоро придет. Не бросил же он нас в беде.

Упоминание о «шефе» вызвало у всех возмущение.

– Подлец! Негодяй! – послышались возгласы ребят.

А я добавил:

– Жаба!

– Это точно! Жаба и есть! – повторил Йошка Лампа. – Человеческого в нем и капли нет! Люк он нарочно запер. А сам – кто знает, где он теперь. Плевать ему на нас!

Быстро смеркалось. Будто черным пологом задернуло небо. Кое-где тускло, подслеповато заморгали уцелевшие уличные фонари.

– Есть хочется, – состроив потешную гримасу, простонал Павиач.

– Скоро уж к вечерне зазвонят. А у меня живот к спине прирос. Сегодня был для нас страстной вторник, потом среда наступит – тоже страстная, а там жди и страстного четверга.

– Да заткнись ты! – прикрикнул на него толстяк Йошка. – Ты что же вообразил, что мы тут три дня торчать будем? Найдем какой-нибудь способ слезть вниз. Это уж точно. А есть хочется – откуси краюшку неба и жуй! Другого ничего нет. Мы тоже его жуем, воздухом запиваем…

Не знаю, что имел в виду Йошка, говоря: «Найдем способ». У каждого из нас была своя фантастическая идея, казавшаяся на первый взгляд элементарно простой для осуществления. Но уже в следующее мгновение мы знали, что все они неосуществимы. И потому мы лежали возле дымохода, время от времени подползая к люку посмотреть: не поддается ли крышка? Потом уже просто по привычке толкали крышку, потеряв надежду еще сегодня попасть в квартиру. Стали устраиваться ночевать на крыше.

Сначала дул холодный ветер, а когда он утих, заморосил дождь. Мы забрались под брезент, которым раньше мы накрывали оружие. Легли, тесно прижавшись друг к другу, и поглядывали на небо. Оно было совершенно черным. А я все искал на небе свою звезду, ту мою красивую, серебристую точечку, что полюбилась мне, успокоила меня в самый первый вечер на крыше. Где-то ты прячешься сейчас, скрываешься за черными тучами?

Рядом со мной лежал конопатый Аттила и так же, как я, смотрел в черное небо. По его плотно сжатым губам и очень серьезному лицу было видно, что он твердо решил не плакать, не хныкать, не жаловаться. Наверное, тот вечер, когда ему очень хотелось домой, к маме, был для него переломным. Трудности закалили его, и теперь в общей для всех нас беде он держался по-настоящему молодцом. Зато всех хуже было Йошке: он беспрестанно ворочался, стонал и гневно скрежетал зубами. У Дюлы же лицо было окаменелое, ничего не выражавшее, глаза тоже сделались большими и пустыми, а сам он упорно молчал. Мне хотелось как-нибудь утешить его, но что я мог сказать ему?

Вдруг Денет сказал:

– А что будет с нами? Допустим, отсюда мы еще выберемся. А потом? Жить в постоянном страхе? Мы же с оружием в руках… И не сдали его. Не послушались призывов. Нет, только бы мне на булыжную мостовую спуститься, а там уж я погляжу, где поближе граница. Как вы думаете, куда девался Жаба? Может быть, его «санитарная» машина уже мчится в сторону Вены? А?

Аттила, лежавший рядом со мной, повернул ко мне лицо. Словно хотел спросить: «Неужели и я так думаю? Неужели и для меня ничего не значит родина?»

Но неожиданно заговорил Лаци, лежавший тоже рядом со мной, только с другого бока:

– А я не буду спасать свою шкуру. Зачем? Вам этого не понять. Вы все здоровые. А мне врачи уже давно объявили смертный приговор. Залихорадит с утра, а я уже думаю: ну вот она, костлявая, пришла, стучится в дверь. Нет, вам это чувство не знакомо! Мама и папа мне ни в чем не отказывали, потому что знали: не жилец я на этом свете. Десять форинтов на карманные расходы мне давали. А попроси я хоть автомашину – и ту, наверное, купили бы. Какая-то опухоль у меня в голове. Вырезать – опасно. Так что остается ждать, когда я сам по себе… Это как по огненной лаве брести. Сидишь дома за уроками, ходишь в школу, круглый отличник, ешь, спишь, играешь, как все другие дети, и вдруг новый приступ. Мама пеленает тебя в мокрое полотенце, а ты дрожишь от страха. Ничего не болит, один только страх… И сплю спокойно, и даже сны вижу. Мне хочется видеть красивые, светлые, чистые сны…

– …Подонок ты. Вот с кем я связался! Борцы за правое дело – ты и Жаба…

Мы пытались растащить их, потому что жирный Йошка, считавший себя силачом, уже всерьез начинал задыхаться. А Дюла так разъярился, что совсем потерял рассудок. Даже когда он снова лежал на своем месте под брезентом, он все равно повторял, тяжело дыша, словно под грузной ношей: «Банда, мы и есть банда!»

– Давно уж по домам надо было нам податься! – выкрикнул вдруг лежавший подле меня Аттила, сел и, обращаясь к Дюле, затараторил: – Когда ты в субботу схватился с Жабой. Вот тогда, сразу после этого, надо было и уходить. Я так и знал: плохо для нас это дело кончится, если мы вовремя не уйдем!

Насилу удалось его успокоить. Я боялся, как бы с ним опять не начался нервный припадок. Он уже весь дрожал.

– Завтра будет полный о’кэй, – уговаривал его я. – Жаба хоть и темная личность, но просто так он нас здесь не бросит. А не вернется, ну и черт с ним! Выберемся отсюда и сами. Переползем как-нибудь на соседнюю крышу или позовем кого-нибудь из дома на помощь. Придумаем какое-то объяснение.

Я говорил, успокаивая малыша, хотя сам не верил своим словам. Просто хотел, чтобы страсти улеглись. Ребята притихли, но в голове каждый строил, наверное, самые фантастические планы. Мало-помалу успокоился и мой конопатый Аттила. В конце концов он зашептал мне на ухо:

– Домой вернемся, что делать будешь? За что примешься?

Я задумался, не зная, что ему ответить. На ум пришел наш цех, недоделанная работа, недоигранная партия в шахматы. И вдруг в моем воображении возник старый дядя Шандор и те самые слова, что он сказал мне на прощание: «Будь осторожен, сынок. Гляди не впутайся в какую-нибудь историю!»

«Как же я теперь туда вернусь? – думал я. – Как снова начну работать? Все пропало».

– Что будешь дома-то делать, как вернешься? – с ожиданием и надеждой повторил Аттила.

– Тихо-тихо буду сидеть, – в конце концов ответил я ему. – Как мышка.

Конопатый малыш не понял или не хотел понять. Он, наверное, в мыслях уже видел себя в бакалейном магазине и выбирал себе что повкуснее. Он лежал зажмурив глаза и шептал:

– А я буду счастливым-счастливым!

К полуночи ветер подул сильнее, холод стал покрепче пробирать нас. Мы теснее прижались друг к другу, так плотно, что слышно было, как стучат наши сердца: у соседа справа – Лаци Тимко и у соседа слева – раскосого Аттилы. Как мне было их жалко в эти часы, как я их любил! Бедные мои братья по несчастью. Наверное, и самого себя мне тоже было жалко. А ночь была такой черной и нескончаемой, и маленькая, ласковая серебряная звездочка, казалось, исчезла навсегда.

8

Никогда не думал, что ночь такая длинная. Я долго не мог заснуть, слышал, как ворочаются и сопят во сне ребята. На Йошку снова нашло ругательное настроение, и он принялся крыть на чем свет стоит Жабу, призывая на его голову все проклятия. Кто-то храпел. Цыганенок во сне как-то странно отрывисто порыкивал, словно превратился в собачонку. А конопатый Аттила вцепился в мою руку и так и спал, не выпуская ее. Наверное, ему снилось что-нибудь страшное. В конце концов и я задремал. Проснулся, когда уже начинал брезжить рассвет. Наступила страстная среда.

Рассвет был туманным и холодным, и мы так дрожали, что зуб на зуб не попадал. Денеш пополз посмотреть, что там с люком. Мы даже не стали смотреть ему вслед. Немного погодя он приполз обратно и сказал, что крышка по-прежнему заперта.

– Я так и знал, – пробурчал Йошка.

Ферко Павиача занимала теперь только еда: он был голоден как волк. А меня беспрестанно мучила жажда. Одна надежда: как только пойдет снова дождь, открывай рот, и все в порядке.

– Андриш, – прошептал Аттила, – у меня очень голова кружится.

Я посмотрел на него. Он был очень бледный, почти зеленый. Впрочем, у остальных вид был не лучше.

– Не трусь, старик, – успокоил я его. – Сейчас что-нибудь придумаем.

Мы подползли к краю крыши посмотреть на улицу: вдруг внизу увидим кого-нибудь, кто поможет нам. Но казалось, мы были совершенно одни в целом городе: крыша напротив пуста, окна отовсюду смотрели на нас чернотой. Мы еще раз пристально осмотрели местность, подобно тому, как иной раз снова и снова выворачиваешь карманы в надежде найти запропавшую авторучку, хотя отлично знаешь, что она уже безвозвратно потеряна. Мы совещались, спорили и не приходили ни к какому решению.

– Погодите, может, еще Жаба придет, – неуверенно проговорил Денеш. – К обеду. Давайте подождем до обеда. Поспим. Все равно ночью плохо спали. По крайней мере – я. Обессилел совсем.

Это с голодухи, – объяснил Лаци. – И чем дольше будем ждать, тем больше ослабеем. Попробовать надо было сделать одно гимнастическое упражнение. Вечером нужно было, пока было темно. Но и сейчас со стороны двора еще можно попытаться. Улучить момент, когда никого на галерее не будет. Давайте, ребята, я рискну. Как-никак в классе я лучший гимнаст был. И я не боюсь. Честное слово, ни капли.

Я взглянул на него и покачал головой.

– Нет, не пойдет. Почему именно ты? Ты ничем не ловчее нас. Давайте тогда уж жребий тянуть. Кто вытянет, тому и идти. Аттила не в счет, он еще маленький. Вместо него два жребия на меня напишем!

Мы еще раз осмотрели двор. Вдоль всей стены дома тянулась галерея – балкон, но было почти немыслимо, спрыгнув сверху, угодить на нее: слишком далеко она от края крыши. Такой прыжок под силу только цирковому артисту. И пробовать нечего: сломаешь голову, и только. Переползли на сторону дома, выходившую на улицу. Там мне все же удалось высмотреть один уступчик, откуда дальше вниз уже совсем было бы просто слезть.

– Видите, вон там, над чердачным окном! – сказал я. – Окно находится как раз под ним на длину человеческого роста. На уступчик можно ногами встать. Потом идет в крыше выступ – метра в полтора. Здесь можно передохнуть – и дальше. А там: отпускаешь руки, прыгаешь и оказываешься прямо на балконе. Ну, а дальше – как повезет. Рассказываешь хозяевам какую-нибудь байку, выбираешься на галерею, входишь в нашу квартиру и открываешь снизу крышку люка.

Все с напряженным вниманием выслушали мой план, молча осмотрели стену дома. План показался всем вполне приемлемым. Начали добавлять к нему разные предложения, совершенствовать. Йошка только поставил обязательным условием: осуществлять этот план вечером, в темноте, тогда будет не так рискованно.

– Ну что, парни, давайте тянуть жребий? – послышался нетерпеливый голос Денеша.

У меня была в кармане записная книжка. Лаци нашел у себя в куртке карандаш. Писать жребии поручили конопатому Кулачу, как самому младшему. Ему и тянуть. Когда очередь дошла до моего имени, он заупрямился, не захотел писать его на двух бумажках. Я тоже не уступал и в споре так схватил его за руку, что у бедняги слезы брызнули из глаз.

Времени тянуть жребий у нас было предостаточно. Хотя мучили и голод и нетерпение. В полдень еще раз попытались открыть крышку люка. Разумеется, она и на этот раз не поддалась. Тогда мы бросили скомканные бумажки в кепку Кулача и хорошенько потрясли ее.

– А теперь тяни! – приказал мальчонке Денеш. – Не раздумывай, первую хватай, какая в руку попадет.

Но вытащил он не мою бумажку, хотя шансов у меня на это было, понятно, больше, чем у остальных. Вытянул бумажку Йошки Лампы. Йошка дернул плечом, ухмыльнулся, хотя лицо у него теперь было бледнее, чем у Кулача, когда тот тряс бумажки в своей кепке. В его глубоко упрятанных поросячьих глазках светилось беспокойство. Но он все равно старался держаться храбрецом.

– Мне это раз плюнуть. Я бы хоть сейчас пошел, – хвастался он.

На наше счастье, начал подниматься туман, и мы надеялись сделать дело сразу же после полудня. Еще раз внимательно осмотрели место спуска, советовали. Но мы ему уже надоели этими советами. Да и не хотел он все время смотреть вниз, в бездну.

– Без вас все знаю, все у меня уже давно в голове, – сказал под конец он и отполз в затишье, к трубе, подремать.

– Сил набираться, – пояснил Денеш. – Он прав, не лезьте к нему.

Долгой показалась мне предыдущая ночь, а эта среда и того длиннее. Минуты тащились, будто калеки. Под ложечкой ныло и сосало. И в висках стучало все сильнее. Ночью мы ждали рассвета, а теперь – с еще большим нетерпением – когда, наконец, начнет смеркаться. И вот пришел вечер, и мгла начала понемногу окутывать все вокруг. Йошка похрустел суставами, позевал, давая понять, что он готов к спуску. Но тут на улице вдруг послышался выстрел. Мы укрылись за дымоходом. Вдруг страшной силы взрыв сотряс весь дом. Нас, будто лавой, обдало горячей кирпичной и известковой пылью. Когда я открыл глаза, я увидел, что дымохода как не бывало, а мы лежим на голой крыше, совсем беззащитные. Теперь прятаться больше негде. Я поискал глазами белобрысого Лаци Тимко. Ребята лежали, приникнув к кровле, не издавая ни звука. Мысленно я уже попрощался с ними. Мытарства последних дней сделали меня таким бесчувственным, что я уже никого и ничто не жалел.

Но вот наступила тишина, слышней стали чьи-то негромкие стоны. С замиранием сердца мы подняли головы. Но один из нас остался лежать недвижим возле обломков дымоходной трубы – Дюла Кочиш. Лицо у него было запорошено кирпичной пылью, глаза закрыты. Он был без памяти.

Мы не знали, что нам с ним делать, и были в полном замешательстве и тревоге. Денеш приподнял голову Дюлы, поудобнее положил его. Я пощупал пульс, он был очень слаб. Только спустя некоторое время Дюла открыл глаза. Его взгляд встретился с моим. В первое мгновение он, видно, не понял, где он, но мало-помалу его взгляд стал осмысленным.

– Не очень больно.

– Я тоже так думаю, – подхватил я поспешно. – Ты не бойся, мы сейчас врача раздобудем. Тебе не придется тут долго валяться.

– Я не боюсь, – слабеющим голосом отвечал Дюла. – И врача не обязательно. Вот увидишь, мне и так скоро полегчает.

А мы собрались вокруг него, и я видел у всех на лицах страх. Аттила дрожащим голосом зашептал мне на ухо:

– Давайте белый флаг вывешивать. Быстрее! Время нельзя терять. Кто знает, что у него там?

Тут вдруг Денеш заорал на Йошку:

– Чего ждешь? Иди!

Но Йошка уже был не тот, что четверть часа назад. На него было жалко смотреть. Глазки, и без того маленькие, совсем спрятались за пухлыми подушками щек, и голос пропал. Он долго вертел головой, прежде чем смог сказать:

– Я теперь… это самое… не смогу я, ребята…

У него и в самом деле дрожали колени.

Я выпустил из пальцев Дюлину руку и пополз на край крыши. Мне было ясно: терять время больше нельзя. Надо только действовать осторожнее. Мне никак нельзя сорваться: ведь нужно спасать товарища. Я еще не добрался до карниза, когда меня догнал Лаци, за рукав потянул назад.

– Он тебя зовет. Иди скорее. Тебя зовет, беспокойный стал.

Я вернулся. Дюла действительно все время повторял мое имя, а голос у него был такой, что мне словно кто-то сердце рукой сжал. Я присел рядом, взял Дюлу за руку.

– Хорошо, что ты здесь, – прошептал он. – Я тебя попросить хотел: побудь со мной. Побудь, держи меня за руку и рассказывай что-нибудь.

Это-то было для меня труднее всего. Что ему рассказать, я не знал, да и слезы душили меня. Кое-как взял себя в руки и сказал ему:

– Поправишься, Дюла, вернешься домой. Там тебя мама ждет. Увидит тебя – обрадуется, обнимет. И мы уже во всем разберемся.

Сказал и похолодел. Что я ему несу? Будто маленькому Аттиле сказочку рассказываю. Разве это ему нужно?

Но, взглянув на него, понял: это. Интонация моего голоса его успокаивала. Едва я замолчал, как он опять попросил: рассказывай. И я снова, взяв его за руку, повторял и повторял все одно и то же, будто слова какой-то старой-старой песни. И ребята уставились кто на меня, кто на него как завороженные и слушали, слушали.

– Вернешься домой, а там тебя мама твоя ждет. Она увидит тебя – обрадуется, обнимет. Вернешься домой, а там…

Тут снова налетел и яростно закружился ветер. Лаци прикрыл раненого Дюлу брезентом. Я же повторял свое заклинание, а сам думал:

«Что, если нам придется еще четверг здесь встретить, а Жаба так и не объявится? Мы, наверное, все здесь попросту замерзнем. У меня вон уже и руки и ноги закоченели».

Я повторял Дюле все те же слова, потом дышал на его холодные руки. Между тем, если Дюла будет и дальше просить меня оставаться с ним, наступят сумерки, и я уже не смогу спуститься с крыши, так как ничего не буду видеть дальше собственного носа.

А нам нужно обязательно выбираться отсюда. Во что бы то ни стало. Дюла горит как в огне, пот на лбу, хотя мы все закоченели. Нужно идти, а он не отпускает меня. И остальные чудаки сидят и слушают разинув рты, будто их кто заколдовал. Что же мне делать?

Но вот Дюла закрыл глаза. Наверное, задремал. Я кивком подозвал Тимко, и теперь он занял мое место, осторожно взяв руку Дюлы в свою. Подражая моему голосу, он стал повторять:

– Вернешься домой, а там…

И тогда я снова пополз к краю крыши…

Я уже столько раз мысленно представил себе, как я спускаюсь вниз по стене на балкон, что и с закрытыми глазами мог проделать все необходимые движения. С края крыши я бросил взгляд вниз и еще раз убедился в том, что улица была пустынна. Ухватившись руками за водосточный желоб, я на миг повис в воздухе. Затем нащупал ногой первую точку опоры в кирпичной стене и, совершенно не испытывая страха, стал спускаться вниз по фронтону. До ниши чердачного окна я добрался быстро и без всякого труда. Но когда я стал продолжать спуск, меня вдруг бросило в холод и так закружилась голова, что я едва не потерял сознание. Мне пришлось собрать все силы, чтобы удержаться от желания снова вернуться в нишу чердачного окна. Так я провел несколько минут, охваченный отчаянным страхом. Эти минуты показались мне долгими часами.

Я впился пальцами в раму чердачного окна, и казалось, на целом свете нет больше другого такого надежного места. Кинув взгляд наверх, я увидел, что за мною пристально следят, свесившись с крыши, мои друзья. Напрягши все силы, я снова полз вниз по фронтону. Надо сказать, что едва я сдвинулся с места, как я снова обрел прежнюю уверенность. Вновь и вновь я нащупывал ногами и пальцами рук выступы на фронтоне, за которые можно было зацепиться, а когда наконец увидел внизу, под собой, балкон, почувствовал облегчение. Я разжал пальцы и прыгнул. Балкон вздрогнул, загудел у меня под ногами. Я угодил не в угол балкона, как рассчитывал, а на его середину, прямо перед дверью, ведущей в комнату. Я хотел быстро приникнуть к стене, но было уже поздно. Меня заметили из комнаты. Там сидел парнишка, уставившись на меня испуганными глазами. С минуту мы так и смотрели друг на друга, словно окаменев. Ждали, кто пошевелится первым. Наконец я решительно распахнул дверь и шагнул внутрь. Парнишка сидел на диване в плохо освещенной, бедно обставленной комнате. Тонкие черты, острый нос и узкие синие губы только подчеркивали бледность его лица. Но страх в его глазах меня успокоил. Я сделал еще несколько шагов в его сторону. Хотя он был укутан в одеяло, я, прикинув на глаз, смог сразу определить, что он примерно мой ровесник.

– Да ты не бойся меня, – шепотом сказал я ему. – Прошу только: не кричи и не говори громко. Лучше, если никто обо мне ничего знать не будет. Кроме тебя. Помоги мне!

Парнишка не встал с дивана.

– Ладно, – шепотом отвечал он. – Скажи, а как ты здесь очутился?

«Вот, вот, – подумал я. – Сейчас я угощу тебя одной из своих фантастических историй».

Там, на крыше, у меня было вдоволь времени напридумывать множество таких баек.

Тогда они казались мне одна лучше другой. Но сейчас я подумал:

«Ну зачем я буду врать этому парню? У него такой чистый и честный взгляд, что лучше уж я скажу ему правду». И я сказал все, как было.

– Значит, это вы? Вы стреляли там, на крыше? – с изумлением прошептал он, выслушав мой рассказ. – Как вы могли так поступить?

У меня как-то даже язык не повернулся объяснить ему. Я промолчал. А парнишка продолжал допытываться: сколько нас, как мы попали на крышу и как я смог слезть с нее? Особенно его интересовало последнее. А когда я ему рассказал, он с грустью заметил:

– Эх, завидую я тебе!

Почему, я не понял. Я, к примеру, ничего завидного в лазанье по стене не находил. И пожалуй, не пожелал бы еще раз повторить свой цирковой номер. Стоило мне вспомнить тот момент у чердачного окна, как меня сразу бросало в холодный пот. Но объяснить ему все это у меня просто не было времени.

– Как-нибудь в другой раз, если доведется увидеться, расскажу тебе со всеми подробностями. А сейчас я тороплюсь. У меня там, на крыше, лежит контуженый парень. Врача для него нужно искать. Выпусти меня, пожалуйста, в коридор, да так, чтобы никто не увидел. И пообещай, что сам не будешь за мной подглядывать. Понимаю, что я много от тебя требую. Но ты сам подумай о том парне. Представь себе его страдания. Прошу тебя, больше меня ни о чем не расспрашивай. Поверь мне и помоги!

Взгляд мой или голос, но что-то его убедило. Хорошо, что именно с ним мне довелось встретиться. С парнишкой – не со взрослым. Взрослые – они все такие зануды. А этот парнишка, он понял меня сразу. Хотя и был потрясен тем, что мы натворили. Но все же понял: нас нужно выручать.

– Ты не бойся, дома у меня все равно никого, – сказал он. – Отец к соседям вышел. Он – слесарь. А у соседей водопровод испортился. Сейчас у него есть время. Хотя вообще-то он зол, что теперь вот приходится дома сидеть, без дела. А мамы у меня нет. Ты иди спокойно. Дверь в коридор сам откроешь. И за тобой подглядывать я не буду. Я ведь с трудом хожу. Даже не смогу проводить тебя…

Парнишка встал с дивана, сбросив с себя одеяло, и потянулся за костылями, стоявшими сзади.

Настал мой черед удивляться. У него не было одной ноги.

– Теперь видишь, почему я тебе позавидовал, когда ты рассказывал, как спускался с крыши по стене? Зря ты боялся, что я за тобой побегу подглядывать.

Мне было очень жалко его.

– Вон оно что…

– Между прочим, меня зовут Йошкой. Йожеф Петри, – помог он мне преодолеть замешательство. – Но я ловлю тебя на слове. Буду ждать, когда ты придешь и объяснишь мне, почему вы все это натворили.

– Понимаю, – понуро сказал я. – Понимаю и прошу простить нас. Тебя прошу и остальных. Ведь мы всем добра хотели. Нам, поверь, тоже не сладко пришлось. Но мне надо идти, Йошка. И еще раз, тысячу раз спасибо…

Неожиданно для себя я обнял его и крепко прижал к себе. Потом я быстро выскользнул из комнаты в переднюю, а оттуда выглянул на галерею. Улучив момент, когда на галерее никого не было, я приоткрыл дверь и тотчас же закрыл ее за собой. Ключи от квартиры Кубичеков были у меня в руке. Минуту спустя я уже был в квартире.

Она выглядела сиротливо и как-то неприветливо. Я бросился к засову, которым была заперта крышка люка, и выдернул его из петли. Едва бетонная крышка опустилась вниз, на меня сверху уставились пять пар глаз. Пять запорошенных пылью, измученных, жаждущих свободы мальчишеских лиц.

– Давай быстрее, ребята! – сказал я, хотя мог бы и не торопить их.

Один за другим спрыгивали они в комнату, но я ждал с нетерпением шестого, Дюлу.

В самом конце Денеш и Лаци Тимко осторожно спустили вниз и его. Теперь он лежал на диване с закрытыми глазами. Глядя на него, я забыл сразу обо всем: о том, как, рискуя головой, полз я по стене к Йошке Петри. Мне казалось, что я снова на крыше, и, схватив его руку, я зашептал:

– Придешь домой…

О, если бы он отозвался на мой голос, позвал меня, как там, наверху: «Андриш, Андриш!»

Но Дюла молчал, и я уже почти жалел, что ушел, оставил его.

– Нельзя терять ни минуты! – торопил Денеш. – Понесли его скорее…

– Брось ты выдумывать! – отмахнулся Йошка. – А впрочем, если хочешь, я готов. Пошли. Только дай я сперва чего-нибудь погрызу.

– В эту обитель меня больше не заманишь и калачом! – скорчил гримасу цыганенок Павиач. – Но на память я что-нибудь отсюда прихвачу.

Лаци тоже прошелся по квартире, окидывая взглядом комнаты. Прежде мне казалось, что мы долго-долго здесь жили вместе. Но теперь для меня все было здесь неприветливым и враждебным.

– Надо же! Нигде ни письма, ни записки! – закончил осмотр квартиры Лаци. – Жаба захватил все свои вещички и удалился, не попрощавшись.

– Ничего, он об этом еще пожалеет! Рассчитаемся, даст бог! – усердно набивая рот едой, погрозил отсутствующему «шефу» Йошка.

Я же посмотрел на Дюлу, бледного и едва подававшего признаки жизни, и подумал:

«Чем он рассчитается с нами вот за это? У Жабы всего одна жизнь, а это слишком ничтожная плата за жизнь нашего Дюлы».

Мы с Лаци завернули раненого в шерстяное одеяло, после чего Денеш и я осторожно подняли его с дивана. Окинув последним взглядом квартиру Кубичеков, мы двинулись вниз по лестнице, навстречу черному, охваченному бурей городу. Мы больше не боялись кого-нибудь встретить. Дворничиха знала Денеша как племянника Жабы. Когда она выглянула из двери своей квартиры, Денеш небрежно кивнул ей:

– Мои приятели. Пришли ко мне в гости, да вот застряли. А его вот зацепило, – кивнул он на Дюлу. – Хотели врача вызвать – телефон не работает. Попробуем сами дотащить до больницы.

Дворничиха, перепуганная, бледная, худая, сочувственно посмотрела на нас, сбегала за ключом, отперла парадное.

– Вы там поосторожнее, ребята, – сказала она. – На Большом Кольце все еще стреляют.

И вот мы уже возле переулка Корвина. Осторожно ступая среди груд кирпича, мы наконец добрались до больницы Рокуша.

– Зачем мы все-то туда попремся? – забормотал Йошка. – Только внимание на себя обращать? Начнутся расспросы. Вы скажите: больше я вам не нужен? Тем более, что я живу тут рядышком. Заскочу-ка я лучше домой. Может, еще встретимся. Заварушка эта долго протянется. А значит, и я пока из игры не выхожу.

Зато Лаци и маленький Аттила ни за что не хотели оставить нас. В больнице – в холле и по коридорам – повсюду койки, койки. У врачей и сестер усталые лица.

Мы стали в сторону и ждали, когда кто-нибудь подойдет к нам. Нас не очень волновало, что мы скажем, когда начнутся расспросы. Скорее бы пришел врач. Минуты нам снова казались часами, пока, наконец, появились носилки и Дюлу положили на них. Он был недвижим.

– Ничего, врачи знают, что делать. Спасут его, – надеялся и верил я.

Но вот наконец и врач. Носилки подняли, понесли в операционную. А мы стояли в углу коридора, в оконной нише, и смотрели на улицу, на густеющую темноту.

Наступала ночь. Смертельно усталые, мы едва держались на ногах, но нам и в голову не пришло поискать место, где бы присесть.

– Сейчас, наверное, его оперируют? – то и дело принимался шептать Аттила.

– Может, про нас уже и забыли? – обеспокоенно и громко спрашивал Лаци.

Время от времени из операционной кто-нибудь выходил, но у нас не хватало смелости подойти и спросить. В жарко натопленном коридоре тошнотворно пахло больницей. После стольких дней на воздухе нам было непривычно душно и жарко. Как в пекле. У Аттилы разболелась голова. А я после двух дней голода вдруг почувствовал какую-то невесомость, и все вокруг вдруг заволокло откуда-то взявшимся туманом. Прислонившись к стене, мы медленно погрузились в сон. Аттила чуть даже не грохнулся на пол.

Наконец за окном забрезжил рассвет. Грязно-серый полумрак сменил черноту ночи.

Чтобы не упасть, я ухватился за подоконник. Меня качало, как на палубе корабля, в бурю.

«Вот и наступил четверг, – подумал я. Потом на миг вспомнил Жабу. – Интересно, вернется он в дом – отодвинуть засов с крышки люка?»

На улице мерзкое, туманное, закопченное утро. Меня все еще качает, словно на палубе корабля, в бурю. Я взял малыша Аттилу за руку, потому что он шел еще менее уверенно, чем я, дрожал всем телом и беспрестанно всхлипывал.

«Нельзя оставлять его одного», – подумал я.

– Ты успокойся, приди в себя. А то тебя родные не узнают. Давай я провожу тебя до дому, – сказал я ему, а про себя подумал: «Вот за этого я все время боялся, опекал его. А смелого, сильного Дюлу – никогда. Дюла сам для меня примером был. Ему не нужна была моя опека».

Денеш попрощался с нами на углу Вешелени, Лаци Тимко – на площади Клаузаля. Он все еще боролся с рыданиями, и губы у него дрожали. Малыш Кулач жил на площади Ворарош. У ворот он долго пожимал мне руку.